Текст книги "Костры партизанские. Книга 2"

Автор книги: Олег Селянкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

А накал боя, хотя это вроде бы уже и невозможно, все растет, растет. И посвиста отдельных пуль сейчас не слышно – такой грохот стоит. О пулях только потому и помнится, что вдруг к твоим ногам упадет веточка, срезанная ими, или бесшумно белая щепка от ствола дерева возьмет да отвалится.

Эх, продержаться бы до ночи! Случится такое, может, и появится хоть какой-то шанс на спасение.

Но до ночи еще часов пять…

И тут слева и в тылу фашистской цепи тоже взъярились автоматы. Взъярились неожиданно и уже только поэтому особенно мощно.

Прошло еще несколько минут, и Каргин заметил, что натиск фашистов на его роту чуточку ослабел, что сейчас основное для гитлеровцев – дать отпор тем, кто напал сзади; дескать, эти партизаны, которых прижали к болоту, никуда не денутся.

Только несколько минут облегчения выпало на долю Каргина, а у него уже родилась идея, он вызвал командиров взводов и сказал:

– Всем по самую маковку залезть в болото. За корягой, в камышах ли кто спрячется – мне дела нет. Но чтобы ни одного фашисты не увидели, если к болоту подойдут! Строчить из автоматов станут – не отвечать… Лично скомандую, когда вылезать можно будет…

Партизаны, оставив только прикрытие, словно утонули в болоте. Замаскировался самый последний, самый нерасторопный партизан – ушло в черную воду и прикрытие.

А стрельба все гремела…

Интересно, кто так вовремя гитлеровцам в бок ударил? Какая-нибудь из рот родной бригады, случайно или вынужденно сбившаяся со своего маршрута?

Не должно такого случиться: за трое минувших суток любая из них ой куда ушла…

Может, те самые? На переговоры с которыми Костя тогда ходил? Ведь бывает же в жизни так, что сперва какой-то человек тебе страсть как не глянется, а потом становится лучшим другом?

Нет, не только Костя, но и Федор после той встречи с ними к выводу пришел, что черт знает чего те хотели…

Ладно, хрен с ними, с этими отгадками! Главное – в самое время подмога подоспела!..

Около часа буйствовали автоматы и пулеметы, а потом вдруг будто захлебнулись. Теперь стало слышно, как дождевые капли ударялись о воду…

Глубокой ночью, после того как фашисты ушли на поиск ускользнувших от них партизан, Каргин вылез на берег, встал, осмотрелся, вслушиваясь в шумы леса, и махнул рукой. Немного погодя вокруг него сгрудились все бойцы роты – промокшие до нитки, промерзшие до последней, самой глубокой, жилочки. Они жались друг к другу: так было вроде бы теплее. А вокруг Каргина оставалось маленькое пространство – пространство уважения, тщательно оберегаемое всеми.

За последние дни Каргин впервые увидел сразу всю свою роту. И ему показалось, что она стала невероятно мала. И он приказал командирам взводов доложить о наличии людей. Оказалось, что за последние сутки потеряно убитыми восемь человек. С одной стороны, это ничтожно мало, если учесть, какими силами атаковали фашисты, а с другой…

– Юрка, – нисколько не повысив голоса, позвал Каргин, зябко поежившись.

– Ну, чего надо? Тут я, – немедленно откликнулся тот.

– Установи связь с теми, кто нам подмогу оказал.

– Когда на поиски-то идти? Сейчас или погодя, когда и вовсе из фашистского кольца вырвемся?

– Немедля. Пока они не запропастились, – категорично потребовал Каргин.

И, проворчав, что в такую погоду хороший хозяин и собаки на улицу не выгонит, а разведчики все же люди, Юрка увел своих товарищей в промозглую темень.

Глава восьмая

1

Никак не предполагал Стригаленок, что не только их рота, но и вообще вся бригада выскользнет из тисков большой облавы, мысленно даже оплакал себя. Но, основательно пощипанные и измотанные, они все же выскользнули! По пути на новое место базирования гробанули девять фашистских машин, захватили транспорт с патронами и разгромили несколько малых вражеских гарнизонов. Чтобы, как объяснил командир бригады, показать врагу, что партизаны облавой не напуганы и от своего отступать не намерены. Но Стригаленок понял и другое, о чем начальство не обмолвилось: хотели вновь привлечь к себе внимание, вновь приковать к себе вражеские части; ведь, если верить сводкам гитлеровского командования, бои в Сталинграде вступили в решающую фазу. Что за штука «решающая фаза» – этого Стригаленок не знал. Зато по тону вражеских сводок, ставшему заметно сдержаннее, понял, что в далеком Сталинграде дела идут не так хорошо, как хотелось бы фашистам. Это обнадеживало, воодушевляло и заставляло подумать о том, что, может быть, уже в этом году или в начале будущего кончится его партизанская жизнь. Бесславно кончится: и в командиры он не смог пробиться, и трофеями стоящими не обзавелся.

Может, пока еще есть время, податься в отряд Дмитро?

Когда эта мысль пришла впервые, он даже испугался: неужели ему так дороги все эти золотые побрякушки? Но потом, уговорив себя, – дескать, одно другому не мешает, дескать, народный мститель тоже человек и должен иметь какую-то материальную выгоду, – он уже не пугался, теперь эта мысль казалась ему даже очень разумной. Единственное, что смущало, удерживало от решительных действий, – как осуществить переход к Дмитро? Скажешь здесь всю правду – чего доброго, и самого не отпустят, и на отряд Дмитро глаз положат. Исчезнуть? И того страшнее: объявят дезертиром, вот и оправдывайся потом, после войны, доказывай всякому, что ты не верблюд.

Не осмелился Стригаленок сам принять решение – потому и придумал при первом удобном случае наведаться к Галинке, через нее с Дмитро связаться, чтобы посоветоваться.

Около недели прошло в ожидании подходящего момента. За это время в глухом лесу вырыли глубокие и вместительные землянки и обложились постами, заставами и секретами. Самое же главное, что удерживало Стригаленка от решительного шага, – сейчас он исполнял обязанности командира разведки. Юрка, как ушел той ночью, так с тех пор и не подает о себе весточки. Может, напоролся на вражескую засаду? Может, он, Стригаленок, хоть теперь-то зацепится за командирскую должность?

Украдкой тешил себя этой надеждой. Но сегодня она рухнула: пришел ведь Юрка! И сам целый-невредимый, и еще привел с собой более ста партизан с подводами, бабами и ребятней!

Не только Стригаленок – многие партизаны потянулись за Юркой и каким-то чернобровым мужиком, которые шагали во главе прибывших. Любопытство, желание как можно скорее узнать все о неизвестных привело Стригаленка к землянке Каргина. Потому и видел, и слышал все, даже поразился, когда Юрка вдруг не попросил, а потребовал, чтобы Каргин вышел к нему:

– Передайте товарищу Каргину, чтобы немедля шел сюда!

Но Каргин сам услышал слова Юрки и вылез из землянки – застегнутый на все пуговицы, хмурый, казалось, вот-вот громом ударит. Однако только глянул на чернобрового – метнулся к нему, облапил и замер.

Сколько времени они простояли обнявшись – этого Стригаленок не знал. В одном он мог поклясться: пока они молча тискали друг друга, ни один партизан не шелохнулся, возгласа не издал.

Потом Каргин опустился на ствол березы, поваленной недавней бурей, и за рукав гимнастерки потянул за собой чернобрового:

– Расскажи, Григорий, все-все. Подробненько.

Все время, пока Григорий рассказывал, он сидел не шелохнувшись. Единственное, что выдавало его волнение, – он глаза закрыл. Чтобы дум своих и настроения не разгласить.

Григорий, похоже, рассказывал голую правду, нисколько не жалея себя; такое выложил, что лично он, Стригаленок, навечно похоронил бы в себе. Даже о том сказал, что у него во время последнего боя боец Мария Верба без вести пропала; увязалась за боевым ядром отряда, вроде бы все время рядом была, даже по фашистам пуляла, а отходить стали – нет ее, и все тут.

– И вообще, Иван, я обнаружил, что нема у меня командирского таланта. Обидно, конечно… Потому и прошу тебя, если дружбу старую помнишь, освободи ты меня от этой напасти, назначь рядовым хотя бы и к этому ироду, – кивок в сторону Юрки.

Такими словами Григорий закончил свой рассказ и стал сворачивать здоровенную цигарку.

Какое-то время все они трое курили молча. Потом Каргин встал, привычно одернул гимнастерку. Немедленно поднялись и его товарищи, замерли, словно в ожидании приговора.

– Ты, Григорий, мне антимонии не разводи. И служить ты будешь там, куда командование определит. Ясно? Или еще и более популярное объяснение требуется? – сказал Каргин, строго глядя на Григория. – А бойца твоего, Вербу эту самую, – искать… Не имеем мы права на то, чтобы у нас были без вести пропавшие!

Юрка погасил возможную грозу в самом ее зародыше: шевельнул рукой – и встали рядом с Григорием еще двое мужиков из новеньких и парень лет тринадцати. И опять были радостные объятия, разговоры, разговоры.

Вот и выходит, что только с этим пополнением Каргин сразу четырех своих старых знакомцев заполучил: Григория, Витьку, Афоню и Петра…

Свидетелем еще одной встречи, тоже взбудоражившей всю роту, Стригаленок не был. Из разговоров партизан он узнал, что среди новеньких и Федор Сазонов обнаружил дружка, того самого прибалта, который ему помощь оказал, когда он из плена бежал; и укрыл у себя на хуторе на несколько дней, и даже автомат подарил!

Стригаленок подбежал к ним тогда, когда уже улеглось первое волнение встречи и Федор спросил:

– Не по моему следу беда к вам пришла?

– У каждого человека есть своя беда. И никто не знает, когда она явится, – ответил товарищ Артур и замолчал.

Многими вопросами только и вытянули из него, что их с женой взяли за сына, который ушел с советскими; кое-кто позарился на хуторок, вот и донес.

– Подозреваешь кого конкретно? – спросил Федор таким тоном, что невольно подумалось: навечно запомнит он сейчас эту фамилию, если она будет названа.

Но товарищ Артур лишь пожал плечами. И вообще за весь вечер он больше не проронил ни слова, все разглядывал свои большие руки, неподвижно лежавшие на костлявых коленях. Эти руки, такие сильные, но неподвижные сейчас, и угрюмое молчание партизан, сидевших вокруг небольшого костра, без утайки поведали Стригаленку о том, что будет с тем, кто позарился на недавнее призрачное счастье товарища Артура, разметал его.

Что ж, логично. Правда, он, Стригаленок, случись с ним что-то подобное, старался бы держаться поближе к дому. Чтобы не дать ускользнуть тому, ненавистному. Общее дело всегда останется общим, а вот личное, да если оно еще переплетается с общим…

И еще подумалось ему, подумалось ночью, когда, казалось, все остальные спали, что в этих лесах партизанят все знакомцы и даже дружки, что вот уже завтра, к примеру, обнаружится еще какой-нибудь партизанский отряд – и там знакомые или родственники найдутся. Может, и в отряде Дмитро они есть?

Григорий в эти минуты докладывал Каргину о том, как посылал своих людей к Василию Ивановичу и какой шишкой тот теперь стал. Со всеми известными подробностями рассказывал Григорий об этом. А еще через час специальный гонец, которого сопровождали два автоматчика, понес эту новость в штаб бригады.

Спал Стригаленок тревожно, раза два даже вставал и курил, глядя на звезды, усыпавшие небо. Вроде бы – ни о чем не думал, только глядел на них.

Утром, едва Юрка встал и замахал руками, согреваясь и прогоняя остатки сна, Стригаленок подошел к нему и сказал, стараясь казаться бодрым, жизнерадостным:

– Товарищ командир, разрешите обратиться?

– Валяй, если приспичило.

– Пока вы на задании были, я все время в лагере отсиживался. Боюсь, как бы навыки разведчика не потерять… Разрешите наведаться к старому месту базирования? Взгляну, как и что там. Заодно и фашистов пошукаю, попытаюсь хоть что-то об их планах узнать, вообще обстановку выяснить.

Юрка долго не думал, он всегда был за активность разведчиков, всячески поощрял даже малейшее ее проявление, поэтому и сейчас ответил без промедления:

– Доложишь по готовности, сам провожу тебя за внешние заставы.

Ходко шел Стригаленок, почти не делал привалов, но только к рассвету второго дня добрался до знакомого хуторка. Почти нежно потрепал по шее кобеля, метнувшегося к нему с радостным визгом. Не успел на крыльцо подняться, как в одной ночной сорочке из дома выскочила Галинка, прильнула к нему своим горячим телом. Потом она нагрела воды и вымыла его в корыте, дала чистое белье и лишь после этого потащила к столу, где были и самогон, и вина с невиданными этикетками, и половина гуся, и баранья лопатка, и заграничные консервы.

– Откуда такое богатство? – нахмурившись, спросил Стригаленок.

Она ответила беспечно:

– Дмитро принес.

Он успокоился, погасил ревность. Может быть, потому погасил, что сейчас ему был крайне нужен Дмитро.

– Он не говорил, когда сюда заглянет?

– Дмитро всегда неожиданно появляется, – повела округлыми плечами Галинка. – Что ты все о нем да о нем? Лучше о себе расскажи, ведь мы так долго не виделись. – И она снова прижалась к нему, обвила его шею нежными и ласковыми руками.

Не таясь, но несколько приукрашивая, он рассказал о большой облаве. Не умолчал и о сидении в болоте, и о том, что быть бы им всем покойниками, если бы не партизаны Григория.

– Какого еще Григория? О нем ты раньше никогда даже не упоминал, – немного обиделась Галинка.

Чтобы она не дулась, пришлось выложить и то немногое, что он знал о Григории и его отряде. С издевочкой, с нескрываемой насмешкой поведал он и о том, как Григорий упрашивал Каргина освободить его от командирской должности.

За разговорами и любовными утехами день промелькнул мгновением. А под вечер, едва солнце успело заглянуть в окно кухни, залив желтизной половицы, дверь вдруг распахнулась и ввалился Рашпиль, проорал с порога:

– Хозяева, принимайте гостей!

Стригаленок еще только тянулся за шароварами, а в дом уже вошли Дмитро и какой-то человек в цивильном. Этот второй, переступив порог, сразу же истово закрестился, беззвучно шевеля почти бескровными губами. Потом он сказал елейно:

– Мир дому сему!

Дмитро сразу же бросился к Стригаленку, обнял и смачно поцеловал в самые губы. Так был рад встрече Дмитро, что даже прослезился.

Снова было застолье, снова Стригаленок подробнейшим образом рассказывал обо всем, что выпало на их долю за минувшие дни. Его слушали внимательно, не перебивая, не задавая уточняющих вопросов. Лишь потом, когда он замолчал, человек в цивильном, ранее назвавшийся паном Власиком, и спросил:

– Теперь-то под каким кусточком скрывается ваша бригада?

Ласковым голосом спросил, но глаза – маленькие, почти зеленые – исходили злостью, лютой ненавистью. И Стригаленок сразу протрезвел, ответил сухо, как ему казалось, весомо:

– Данный вопрос – военная тайна.

– Тайна, говоришь? Да еще военная? – весело задребезжал смешком пан Власик. Просмеявшись, опять же ласково, словно вползая в душу, попросил: – А ты, Михась, все же открой нам ее, ту тайну.

По тому, что Дмитро тоже улыбался, а Галинка вдруг ушла в кухню, оставив мужиков одних, Стригаленок понял: разговор пойдет безжалостный. На мгновение даже мелькнула мысль об оружии. Но оно было брошено у кровати. Чтобы завладеть им, пришлось бы бежать мимо Рашпиля, внимательно следившего за ним веселыми глазами.

– Позволь спросить тебя, Михась, неужели ты только по фамилии белорус? – продолжал ворковать пан Власик. – Мы, как бог велит, считали тебя братом по крови, если не по вере. Или ты не знаешь, кто мы есть, кого представляем? Не ведаешь, что давненько служишь нам. Белорусской народной самопомощи? Или ты не по велению своего сердца примкнул к нам? Плату за услуги брал, а за какие – не знаешь?

– Какую плату, за какие услуги? – пробормотал Стригаленок, который по-настоящему испугался только теперь.

– Какую плату, за какие услуги, спрашиваешь? – и вовсе развеселился пан Власик. – Об услугах сам вспомнишь, а что касается платы… Позволительно спросить, а откуда у тебя, раб божий, взялись хотя бы те сережки, что сейчас в ушах нашей сестры красуются?

Пан Власик даже на мгновение не повысил голоса, он все время журчал ласковым ручейком, но внутри Стригаленка все будто окаменело от холода, от сознания того, что вот оно, то самое худшее в жизни человека, что и врагу своему не всегда пожелаешь.

Долго говорил пан Власик. Из его слов Стригаленок и понял, что Дмитро командует особым отрядом, за самостийную Белоруссию бьется, не жалея себя. И что сейчас у Стригаленка нет другого пути, кроме как по-прежнему помогать этому отряду. Подсказками, информацией. Будет верно служить – все у него появится: и богатство, и простое человеческое счастье, которое только на грешной земле и обитает. А если хитрить, лукавить попытается…

– Между прочим, я и очень злым бываю, – по-прежнему ласково улыбаясь, почти пропел пан Власик. – Не веришь? Вот тебе Христос! – И он перекрестился. – Да ты, Михась, лучше спроси у Дмитро мою кличку. Ту самую, которой меня братья по борьбе наградили. Ну спроси, спроси!

– Зачем мне она, та ваша кличка?

– Как зачем? – изумился пан Власик. – Для большего познания меня, чтобы точнее знать, что тебя ожидает, если… Ты, Дмитро, скажи ему мою кличку, сейчас же скажи!

– Вурдалак! – будто выругался Дмитро.

– Во, Вурдалак! – обрадовался пан Власик. – А знаешь ли ты, раб божий, чем славится это творение рук дьяволовых?.. По глазам твоим вижу, что известно тебе это… Вот и мотай на ус, все мотай, пригодится! – Сказал это и сразу же заторопился: – Ну, Митенька, побредем дальше, побредем! И у нас с тобой делов полнехонько, и ему, брату нашему, с дороги дальней и трудной вкусить жизни земной надобно. А сестре Гале я скажу, чтобы не обижала тебя, что ты хороший, ты сам все поймешь, обязательно поймешь! – И, снова перекрестившись на образа и беззвучно пошевелив почти бескровными губами, он вылез из-за стола, направился к двери, даже не покосившись в сторону Стригаленка.

Не простился с ним и Дмитро, только опалил взглядом. Зато Рашпиль не поленился, подошел, сунул в колени Стригаленку маленький узелок и шепнул:

– Вурдалак!

Ушли они – из кухни выпорхнула Галинка, заметила узелок, к которому Стригаленок пока боялся даже прикоснуться, взяла его, развернула на столе и тотчас радостно всплеснула руками:

– Глянь, Михась, да тут целое богатство!

На кой черт ему богатство, если вся душа заплевана?

2

Четверо суток Юркины разведчики рыскали там, где был последний бой с карателями, во все овраги, под все кустики заглядывали, но даже малого следа Марии Вербы не обнаружили. О чем и доложили, вернувшись в лагерь роты.

А Стригаленок никого не искал, он просто брел, подавленный бедой, обрушившейся на него. Подумать только: он стал платным информатором националистической банды, предателем стал! А с чего все началось? С самого малого, с того, что тайком от товарищей к бабенке смазливой побегивать стал…

Самое же страшное – не видно выхода из этого тупика, в который загнала его судьба. Вот и брел, опустив голову, только под ноги себе глядел. И вдруг слева из кустов кто-то чуть слышно окликнул:

– Стригаленок!

Он мгновенно остановился, замер. Но повернуться на голос не спешил: может, все же выгоднее сигануть за ближайшее дерево?

– Стригаленок! Здесь я! – снова позвал гот же голос; в нем не было требовательности, он не приказывал, а упрашивал услышать его.

Стригаленок решительно шагнул к кустам. Там он сначала увидел сержанта Устюгова, числившегося погибшим. Тот многозначительно прижимал палец к запекшимся губам. Стригаленок еще не вполне осознал, что значит этот жест, а глаза уже остановились на девахе, которая, свернувшись калачиком, спала рядом с Устюговым, прикрытая его ватником. Русые волосы выбились из-под ее головного платка, не прядями, а какими-то сосульками упали на лицо.

– Кто такая? – шепотом спросил Стригаленок, опускаясь на корточки рядом с Устюговым.

– Машенька, – вырвалось у сержанта, и, словно оправдываясь, он торопливо пояснил: – Вторую неделю меня прет… Табачком не богат? Мой-то раскис, а она – некурящая, известно – баба. – Последние слова прозвучали оправданием.

Они свернули по цигарке, но стоило Стригаленку лишь раз стукнуть железякой по кремню, высекая искру, Мария немедленно открыла глаза. Вроде бы ни страха, ни удивления не было в них, но Стригаленок сразу увидел, что ствол ее автомата уже нацелен ему в грудь.

Спокойную готовность Марии в любую секунду дать прицельную очередь заметил и Устюгов, поэтому он сказал поспешно:

– Это свой, Машенька, Михась Стригаленок из нашей роты. Из разведчиков.

Тогда она неторопливо встала и, повернувшись к ним спиной, оправила одежду, сбившуюся во время сна, забрала волосы под платок и спросила:

– Далеко еще до ваших шагать?

– Около трех километров, – почему-то поспешно ответил Стригаленок.

– Тогда пошли?

Стригаленок подумал, что значительно проще добежать до роты и вернуться сюда с товарищами, чем переть на себе Устюгова, – в нем наверняка килограммов восемьдесят, но сегодня, как никогда, велико было желание утвердить себя в собственных глазах (и в глазах товарищей – тоже), поэтому он молча выпрямился. А Мария протянула ему руки, сказала:

– Берись. Как в школе учили. Или не сдавал нормы на значок ГСО?

Они крепко переплели руки, потом, пригнувшись, дали Устюгову возможность сесть, выпрямились и пошли.

Однако после первых же шагов Стригаленок убедился, что шагать с ношей, шагать все время боком, – и тяжело, и неудобно. Надеялся, что это же уже поняла и Мария, что она, если не сейчас, то шага через два обязательно предложит отдохнуть, поэтому смолчал. Но она не предлагала передохнуть. Тогда он решил сломать ее характер и молча шел и шел, каждым нервом своим чувствуя, как копится в ней усталость.

Вот чуть дрогнули ее пальцы, сжимавшие его запястье.

Ну, теперь-то попросишь об отдыхе?

Но ее пальцы дрогнули только на мгновение, чтобы сразу же судорожно закостенеть на его руке.

Они успели сделать еще несколько шагов, и ее пальцы вновь дрогнули, потом задрожали мелко-мелко и поползли с его запястья.

Мария опять не сказала ни слова, она просто стала наклоняться, чтобы опустить Устюгова на землю, и сразу же перекинула его руку через свою шею. Стало ясно, что Стригаленок точно так же должен подхватить Устюгова с другой стороны.

– Нет, так больше не пляшем, – взбунтовался Стригаленок. – Зачем его и себя маять, если можно просто добежать до наших и вернуться сюда с подмогой?

Она не ответила. Только Устюгов обронил:

– Ты побыстрей возвращайся, а то она упрямая, снова одна попрет меня.

Ушел Стригаленок – Мария поудобнее усадила Устюгова и лишь тогда села и сама, устало опустив голову на колени, подогнутые к груди.

– Ты, Машенька, отдохни, а я догляжу, – предложил Устюгов, влюбленно глядя на нее.

Она будто не услышала.

Весть о том, что нашлась многим вовсе незнакомая Мария Верба, что она по следам роты не только сама пришла, но еще и приволокла на себе раненого сержанта Устюгова, с невероятной быстротой облетела всю роту. И Стригаленку искать помощников не пришлось: в добровольцах недостатка не было. Но Григорий разрешил идти только четверым. И сам, конечно, пошел с ними.

Устюгова принесли прямо к землянке Каргина, где ротный фельдшер и обработал его раны, похвалив неизвестно кого за умелую перевязку. А вот Марию Вербу, как доложил Григорий, у входа в лагерь перехватил Мыкола:

– Она уже храпела на ходу, и он увел ее до своего шалаша. Сказал, как за дочерью досмотрит.

Очень хотелось Каргину взглянуть на эту деваху, о которой сейчас шумела вся рота, но он решил, что это и завтра успеется, что на сегодня с него хватит и рассказа Устюгова.

Оказывается, еще на подходах к тому болоту, в которое все погрузились по самые ноздри, Устюгова стукнуло по ногам. Он, конечно, упал, да так неловко, что ударился головой о ствол дерева. Вот и потерял сознание. А когда очнулся, своих не увидел, только пальбу автоматную слышал. Ну и пополз, чтобы обойти ее.

Долго ли полз? Да разве определишь? Одно точнее некуда: на ползущего и набрела на него Машенька. И с тех пор неотлучно при нем была все те многие дни и ночи. Она и раны перевязала, изорвав на полосы свою сорочку, и голодала с ним вместе, и тащила его то на своей спине, то волоком. Больше на себе тащила…

– Одним словом, твердая деваха. Во всех смыслах твердая, – убежденно и любовно закончил Устюгов, почему-то упрямо ловя глаза только Каргина.

3

Она сама подошла к Василию Ивановичу, подошла среди белого дня и в тот момент, когда пан начальник полиции шел обедать. Поясно поклонилась и сказала, чего-то требуя своими голубыми глазами:

– Здравствуйте, дядечка Опанас.

Ей было, как показалось Василию Ивановичу, лет четырнадцать или пятнадцать, не больше. В старом ватнике, который для нее был чрезвычайно велик, она выглядела невероятно худой и до невозможности слабой; дунь посильнее – обязательно упадет. И, поддавшись не ее требовательному взгляду, а чувству самой обыкновенной жалости, внезапно захлестнувшей его, Василий Иванович ответил по-родственному тепло и в тон ей:

– Здравствуй, племянница.

Генка, который после награждения Василия Ивановича медалью и вовсе старался ни на минуту не отлучаться от своего начальника, подошел еще ближе, чтобы не пропустить ни одного слова их разговора. Но пан начальник и его племянница, о существовании которой до сегодняшнего дня даже слухов не было, молча пошли к дому; впереди – он, а за ним, втянув голову в плечи, будто все время ожидая подзатыльника, плелась она. С таким видом семенила за паном начальником, что невольно подумалось: «Видать, она из дальних и бедных родственников».

Дома, когда Генка, испросив на то разрешение, все же испарился, Василий Иванович опустился на скамью у стола и спросил, строго глядя в глаза девчушки:

– Выкладывай, с чего вдруг в родственницы набиваешься, с какой целью за мной увязалась?

Она глазами показала на Нюську, молча застывшую в дверях.

– При ней отвечай, – приказал Василий Иванович. – Она – мое самое доверенное лицо здесь. Можно сказать, единственное.

Девчушка распрямилась, расстегнула ватник на груди так, что стал виден крестик, висевший на шее, и ответила:

– Он, когда напутствовал меня, так сказал: «Конечно, если придерживаться правил конспирации, то, встретившись с ним, – с вами то есть, – ты должна бы о снеге заговорить, молвить, что много его нынче. Только разумно ли сейчас такой разговор вести, если снега вообще нет?..» Он велел мне дословно передать вам это. Говорил, что вы поймете.

Долго молчал Василий Иванович. Так долго, что девчушка даже взглянула на Нюську, спросила глазами: «Что с ним?» И та – тоже глазами – ответила: дескать, не тревожь, наберись терпения.

Василий Иванович сидел и думал. О том, что, выходит, не забыли о нем в подпольном райкоме партии, что, выходит, большая нужда там в тех сведениях, которые он добыть может, если связную прислали. С удивлением отметил, что без связи с подпольем он прожил только четыре месяца. А ведь они за вечность ему показались…

– Допустим, про снег вы верно сказали, – наконец заговорил он, доставая из кармана кисет. – Допустим…

Теперь он сыпал вопросами, а она отвечала. Назвалась Ольгой, рассказала и о том, как выглядит Николай Павлович да какая у него самая приметная привычка – жевать папиросы; и про Каргина к слову помянула, привет от него передала.

На все бесчисленные вопросы ответила подробно, правильно и без лишнего промедления. И он, улыбнувшись, сказал тепло:

– Садись за стол, обедать будем.

Во время обеда опять разговаривали. Теперь спрашивала уже она. Ее интересовало и сколько фашистов в Степанково, и какие их части в районе недавно появились, с каким вооружением и для чего. О многом и самом разном спрашивала до тех пор, пока он сам вопрос не подкинул:

– Извините, а сколько вам лет?

– Уже девятнадцать, – с вызовом ответила она.

– Трудно поверить, – покачал он головой.

Она обиделась, гневно зыркнула на него своими голубыми глазищами и ответила сухо, строго официально:

– Вам должно быть известно, что в армию берут только совершеннолетних.

– Значит, вы прошли специальную подготовку, – не то спросил, не то подумал вслух Василий Иванович.

Она дипломатично промолчала.

– Что ж, вам виднее, о чем мне следует знать, – согласился он. – Тогда, может, перейдем к конкретному делу? Надеюсь, вы не только затем прибыли, чтобы со мной познакомиться?

– Я – ваша постоянная связная, – не без гордости ответила она и поспешила добавить: – Там считают, что мне лучше всего постоянно находиться около вас. Под видом племянницы… Но окончательное решение за вами.

Окончательное решение за вами…

Оно, то проклятое окончательное решение, всегда за ним! Чуть что – всегда с него, с Василия Мурашова, главный спрос.

Однако, подумав, он решил, что будет, пожалуй, действительно лучше, если Ольга обоснуется у него: любые сведения сразу же передать можно. А что касается опасности… Может, смертельная опасность и вовсе рядом окажется, если Ольга начнет то в Степанково, то из него шастать?

Он только спросил:

– Вы и радистка? У вас есть рация?

– Выбор средств связи – моя забота, – уклончиво ответила она, отводя глаза в сторону.

Он не стал настаивать, не стал добиваться точного ответа, он только и сказал, словно приказание отдал: с сегодняшнего дня жить Ольге в его доме, спать не в горнице, а на кухне, как и полагается бедной родственнице, которую лишь из милости приняли; во всем, что касается жизни, беспрекословно следовать советам Нюськи, которая здешнюю каторгу насквозь знает…

Только вернулся к себе в кабинет, только уселся за стол – вошел пан Золотарь и почтительно доложил:

– Я бы не осмелился вас беспокоить, да пан Власик очень хочет встретиться с вами. Что прикажете передать ему?

Пан Власик… Ага, это один из тех, которые тогда приезжали. Кажется, тот самый, что все время на божественное упор делал…

Конечно, не до пана Власика сейчас, но разве можно отказать визитеру, к которому благоволит фашистское начальство? И он сказал вполне доброжелательно:

– Проси.

Пан Власик не вошел, а вплыл в кабинет. И так быстро, словно стоял за дверью и только ждал этого слова. Вплыл, уважительно, двумя руками, потискал ладонь начальника полиции и сразу же зачастил:

– Пан Шапочник, прежде всего примите мои самые искренние поздравления по случаю вашего награждения! Поверьте, от чистого сердца поздравляю!.. Надеюсь, не обижаетесь на меня за то, что отнимаю у вас столь драгоценное время?

Все силы души приложил Василий Иванович к тому, чтобы ответить столь же ласковым голосом:

– Помилуй бог, за что же обижаться, если встреча с вами, пан Власик, мне ничего, кроме радости, не доставляет? Да и понимаю, что не одна вежливость вас ко мне привела.

– Что верно, то верно, только… Зачем же бога всуе поминать? – с укоризной покачал головой пан Власик; вроде бы с шутливой укоризной покачал головой, и только покосился на пана Золотаря, а тот уже попятился к двери, невнятно пробормотав, что у него есть срочное дело. – Пан Шапочник, я буду откровенен… Нас просто удивляет, даже волнует то, что вы на пана Золотаря – простите за резкие слова – как на врага своего смотрите.