Текст книги "Беспокойное наследство"

Автор книги: Олег Говда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Деревеньку в нескольких верстах на восток видел? – буркнул Небаба.

– На восток?.. – наморщил лоб Василий, припоминая. – Да, есть такая. Домов двадцать, не больше. А что?

– Упыри в ней живут…

– Иди ты… Настоящие? – недоверчиво усмехнулся опричник, переводя взгляд с одного на другого, выискивая след улыбки.

В отличие от нежити, которая старалась обитать по соседству с человеком, нечисть предпочитала хорониться от людских глаз, и вот так открыто, целыми деревнями никогда не селилась. Потому как питалась не духовными силами людей, а самой плотью и кровью. И такого "соседа" общество мигом изводило со свету.

– Зря смеешься… – заверил Степан, уже сбросивший девичью личину. – Они, конечно, странноватые. Но, с басурманами легко справятся. Можешь мне поверить… Жуть какие голодные.

– А ты откуда знаешь? – спросил Куница. – Ведь говорил, что ничего не чувствовал?

– Да почувствовал я, – досадливо скривился Небаба и объяснил. – Голод почувствовал. Сразу, как только к Выселкам подъехали. Только… – здоровяк неловко замялся.

– Решил, что сам оголодал… – закончил за него Тарас. – Вот и смолчал. Верно?

Степан кивнул.

– Что ж вы их не упокоили, други? – встрял Василий. – Силенок не хватило, или по каким-то иным соображениям?

– Всего понемногу… – не стал лукавить Куница. – Хотя, понимание того, что они хотят жить в мире с людьми, наверно, перевесило остальное.

– Упыри… в мире? Чудны твои дела, Господи… – перекрестил лоб опричник и прибавил. – Мне б приодеться чуток… Вы как, не подсобите?

– Легко, – осклабился Степан. – У меня как раз освободилась пара женских платьев… Годиться?

– Ну, будет тебе… Будет… – попытался урезонить друзей Куница. – Что вы как малые дети друг на дружку взъелись? Степан, перестань! Или это волшебное вино на тебя так подействовало?

– Вино? – оживился Василий. – Где? Осталось еще?

– Да, вона… – смущенно ткнул пальцем в колодезный сруб Куница. – Хоть залейся…

Томимый жаждой после схватки и от потери крови, опричник не заставил себя дважды просить, а быстро метнулся к указанному месту и восхищенно присвистнул.

– Здорово! Никогда прежде подобного дива видеть не доводилось. Твоя работа, Степан? – поинтересовался в перерыве между глотками. – Молодец. Вкусно… Кстати, а почему Небаба?

– Тараса… – не стал присваивать себе чужие заслуги чародей. – А одежду, зачем наколдовывать? Вона – тючок у седла. Все твое, что в Ужали носил.

– Куницы? – спросил о главном Орлов. – Так ты что, казак, теперь еще и колдовать умеешь?

– Учусь… – непонятно ответил тот. – Бабушка сказала: у меня дар повелевать желаниями…

– Угу, ценное умение, если использовать с умом… – кивнул Василий, не отрываясь от сулеи, потом с большим сожалением отодвинул горлышко от губ и продолжил разговор.

– Что одежку прихватили, спасибо. Но я прикинул: возможно, переодеться в женское, не такая уж и глупая мысль. Если соглядатай дал знать, что тут казак и девка, значит, именно это они и должны увидеть, когда прискачут. Иначе шаман заподозрит неладное, и ордынцы станут осторожничать. И врасплох захватить не удастся.

– А то, что нас было двое, а стало трое – ничего? Может, тебе не спешить одеваться, а побыть еще птицей? – чересчур простецки предложил Степан.

– Супротив ордынских лучников у орла нет шансов… Кроме того, кому-то надо упырей предупредить, вот двое и останется. Все-таки сотня ордынцев, это не зазевавшийся монах. И если к их встрече не подготовиться, ничего у нечисти не получиться. Даже с нашей помощью…

– Предупредить упырей, это правильно, – одобрил Куница. – И кто из нас озаботиться столь благородным, а главное – важным делом?

– Да кроме тебя больше некому, – ответил Небаба. – Я должен оставаться, чтобы басурманский шаман мою ауру мог ощутить. Василий мог бы, но он с упырями и ихним старостой не знаком. Так что, жребий тебе достается… И знаешь что, побратим мой дорогой, поскольку у нас лишних лошадей нет, а я больше под седло не хочу, было бы здорово: если б ты попытался очутиться в Выселках так же, как перебирался из корчмы в родную хату…

– А если не удастся? – растерялся Куница. – Я ведь и не помню, как у меня получилось. Захотел сильно…

– Вот и теперь захоти… – осклабился Небаба. – И вообще – не надоело еще собственное нытье? Не умею, не знаю!.. Учись, брат! Или нам с Василием розги заготовить?

Глава восемнадцатая

Похоже, шутливая угроза применить телесное наказание, возымела нужное действие – переместиться в Выселки удалось с первой попытки.

Куница и сморгнуть не успел, а уже очутился посреди комнаты, в которой провел со Степаном прошлую ночь. Вон, на столе даже та самая кружка стоит, в которой ему покойная Аглая Лукинична квас подносила. Странно только, что по времени уже должен был миновать полдень, а в горнице – как и прежде, царил тот же полумрак, да и не прибирался никто. Как вскочили они с побратимом со своих лежанок, так все и осталось нетронутым.

Совершенно не понятно зачем – прибыл же с добром – стараясь не скрипеть половицами, Куница открыл дверь и вышел на крыльцо дома.

Деревня упырей жила своей обычной неторопливой жизнью.

Через три избы от него, обнаженный по пояс, статный мускулистый мужик размеренно колол чурбаны, с неимоверной легкостью орудуя огромным топором. Два подростка, мальчик и девочка, лет десяти-двенадцати, неторопливо собирали наколотые поленья и складывали их в большую поленницу, возле глухой стены сарая. Помогали отцу… Но и в этом здешние дети отличались от обычной деревенской ребятни, завсегда готовой даже из самого тяжелого задания устроить себе забаву и развлечение. Эти – работали молча и сосредоточенно. Мальчик подставлял руки и ждал, пока сестра нагрузит его доверху, потом переходил к поленнице и застывал там неподвижно, пока девочка аккуратно укладывала дрова. В результате их слаженного труда, взрослый мужик едва-едва успевал за это время наколоть свежих полешек.

Не зря говорят, что человек может бесконечно долго любоваться тем, как горит огонь, течет вода или работают другие. Куница настолько увлекся непривычным зрелищем, что не заметил, как к нему подошел староста Выселок.

– По добру или по худу, господин ведун? – пробасил Петр, возникая рядом совершенно неслышно, словно призрак самого себя.

Куница резко развернулся к нему, но во всем облике кряжистого мужика не было даже намека на агрессию. Хотя шапку тот все-таки не снял.

– Тебе судить, староста… – произнес степенно, при этом обнажая голову и вежливо кланяясь. – Я расскажу, как есть, а ты решай.

– Говори, ведун.

Староста ответил столь же учтивым поклоном, а после тяжело опустился на вкопанную у крыльца скамейку, так что двухвершковая доска заскрипела под его весом.

– Присаживайся, – кивнул на свободный краешек. – Чего застыл? Бают, в ногах правды нет…

– Благодарю… – не стал чиниться Тарас и, чтоб как-то снять напряжение с предстоящего разговора, заметил с усмешкой. – Вот только сомневаюсь, что она живет в том месте, которым на лаву садятся…

– Кто знает, человече… – не поддержал его шутки хмурый упырь. – Если судить по тому, как вы, люди, обращаетесь со своей жизнью, единственной истинной ценностью, даденной вам Создателем, то – вполне вероятно, что именно туда вы эту самую правду и засунули… Но, не будем с умным видом пересыпать из пустого в порожнее, выкладывай: с чем обратно пожаловал?

– Хочу отряд ордынцев к вам привести… – словно с моста в воду бухнул Куница, чувствуя, что пристальный взгляд старосты пронзает его буквально насквозь, делая бесполезной любую попытку хитрить или измышлять что-либо правдоподобное и благопристойное. Понимая, что голая правда будет именно тем, чего ожидает от него умудренный жизнью упырь.

Петр еще раз внимательно посмотрел казаку в глаза, пожевал губами и медленно произнес:

– Щедрое предложение, ведун… И неожиданное. Небось, цену такую же заломишь? Говори, что от нас понадобилось?

Куница пожал плечами.

– Объяснись… – не принял молчания староста. – Ведь неспроста добрый христианин нечисти помогать стал. Уж извини, но я долго живу и в человеческую доброту, а тем более – бескорыстие, давно не верю…

– Резонно, – согласился молодой казак, устало проводя рукой по лицу, словно вытирая с него случайный налет неискренности и осевшую пыль забот… – Только вот что я тебе скажу, Петро… – продолжил он чуть погодя. – Разные мы, это ты верно отметил. Человек и упырь… Да вот только сидим сейчас рядышком, и разговариваем вполне мирно. Не спрашиваешь себя: почему такое происходит? Нет? А я отвечу. Потому, что мы здесь все одной землей выращены и вскормлены. Одной росой умытые и напоенные. А басурмане, которые из-за моря с мечом к нам пожаловали – совсем иные. Чужие и плотью, и духом. Они ведь не только за жизнями нашими пришли, а чтоб землю эту – и у детей наших, и у внуков отнять. Вот… – не совсем внятно закончил казак. Но Выселковый староста, похоже, понял парня, потому что кивнул и спросил уже совсем иное:

– Много?

– Точно сказать не могу, – понял вопрос и опять не стал лукавить Тарас. – Но, думаю, не меньше сотни. И один шаман с ними будет наверняка…

– Хорошая добыча… – задумчиво произнес Бобриков. – Жизней, отнятых у ордынских воинов, нашей деревни лет на десять хватит. Детишки подрастут… Думаешь, легко родителям смотреть, как они взрослеют, но по-прежнему остаются в детском теле? А из бездушного зверья много жизненных сил не возьмешь. Ты, сам-то, сражаться останешься, или опять серыми тропами уйдешь?

– Пособим вам, Петр. Можешь не сомневаться… Это мы с побратимами обговорили.

– Хорошо… – кивнул тот. – Умение чародея наверняка пригодится… Супротив шамана. Особенно, если тот ифритов на помощь воинам призывать станет. Ты сказал: с побратимами? Вас же только двое было?

– Сегодня к нам наш третий товарищ присоединился. Он орел-оборотень. В бою лишним не будет… А вы… – не удержался от беспокоившего его вопроса Тарас. – В самом деле, с сотней совладать можете?

Староста неопределенно хмыкнул, потом полез пальцами к себе в пояс и выудил оттуда давешнюю серебряную монету. Неспешно очистил ее от присохшей грязи и протянул казаку.

– Держи… Сам не знаю зачем говорю, но жизнь наверняка стоит нескольких слов. Убивать то, что мертво изначально – дело хлопотное. Запомни, ведун. Хотя – лучше, чтоб это знание тебе никогда не пригодилось… Упыря ни хладной сталью, ни серебром, ни святой водой, ни обыкновенной молитвой убить нельзя. А поскольку мы бездушны, то и к большей части волшбы невосприимчивы…

– Бессмертные, что ли? – удивился Куница.

Староста широко осклабился, легко хлопнул казака по плечу и поднялся со скамейки.

– Пойду я… Надо жителей предупредить, к сражению подготовить. Детишек спрятать… Им, после, и подранков хватит. Чего зря в гущу лезть, верно? А ты, господин ведун, это… Отдохни пока… Если времени много, иди в дом – вздремни. Ну, а коли торопишься куда, то вон ту, разлогую грушу видишь? Посиди под ней. Там хорошее место, светлое. И не заметишь, как силы восстановишь…

Произнеся все это, Петр повернулся к казаку широкой спиной и неспешно двинулся к соседней избе. Но, отойдя пять-шесть шагов, неожиданно остановился и негромко произнес:

– Спасибо, человек…

Немного помолчал, и прибавил:

– Огонь… Нет в этом мире существа, которое сможет перед ним устоять… Разве что его духи. Ну, так зато те воды, в отличие от иных, бояться. В общем, удачи нам всем, господин ведун, запорожский новик… Хозяин доволен. Благородство души в противнике, порой большего уважения достойно, чем в самом верном друге.

– Потому как благородного врага проще вокруг пальца обвести? – хмыкнул Куница.

– Э нет, ты невнимательно слушал. Я сказал – противник, а не враг. Заметь – разница существенная… А если, по малолетству, ты этого еще не понимаешь, то не бери в голову. Когда повзрослеешь, тогда и оценишь, – хохотнул упырь и… исчез.

Тарас досадливо дернул плечом, демонстрируя, что во всем этом деле, его меньше всего интересует мнение какого-то Хозяина. Потом поднялся с лавки и неспешно зашагал в указанном старостой направлении.

* * *

Место и в самом деле оказалось примечательное. Еще не дойдя до груши добрый десяток шагов, Куница почувствовал, как все тело наполняется разухабистой, молодцеватой силой. Будто ковш хмельного меду принял. Казалось, за что бы сейчас не взялся, все будет по плечу… Ведун сел на траву, прислонился затылком к шершавому стволу и блаженно закрыл глаза, наслаждаясь необычным ощущением.

Хорошо здесь было, покойно. Не потому, что вдруг исчезли желания, и все стало безразлично, неинтересно, а из-за возникшей и крепнущей с каждой минутой уверенности: что нет в этом мире опасности, с которой Куница не смог бы совладать… Если б не тревога о товарищах, запорожец с удовольствием свернулся б калачиком, прямо здесь, под деревом и задал такого храпака, что с веток не только листва, а и неспелые груши посыпались бы.

– Интересно, что там, у Степана с Василием творится? – пробормотал он, закрывая глаза. – Справятся сами? Вот бы взглянуть на них, хоть издали… А уж потом и вздремнуть можно.

Тарас зевнул, уткнулся подбородком в грудь, моргнул и вдруг понял, что видит перед собой не только привычный живот и колени, а смотрит в коротко стриженый затылок собственной, низко склоненной головы. Смотрит, как стоящий рядом человек – сбоку и чуть сверху.

Оторопело помотав головой и поморгав ресницами, Куница протер кулаками глаза, но каким же было его удивление, когда ведун понял, что все эти поступки на тот, отдельно существующий взгляд не имеют никакого воздействия.

– Вот здорово! – восхитился ведун. – Значит, я теперь еще и так могу? Полюбоваться на себя со стороны… Как, в волшебных сказках назывались существа, у которых на затылке третий глаз открывался? Или – во лбу? Жаль, запамятовал…

Но, наглядевшись вдоволь на собственный затылок, Тарас недоуменно пожал плечами и поинтересовался, опять-таки у самого себя:

– А на кой ляд мне это понадобилось? Я же не красная девица, чтоб на все боки вертеться, наряды примеряя?

И словно поняв неудовольствие своего хозяина, "третий глаз" стал неспешно подниматься, при этом все, что с его помощью видел Куница, не теряло четкости, а просто уменьшалось в размерах.

Вот он, – разом подскочив на несколько саженей, – на густую крону груши сверху посматривает. А вот – все Выселки уже у него, как на ладони. Хоть в горсть собирай. Дома да избы маленькие, не больше тесаного строительного камня, а копошащиеся возле них люди – соразмерны с запечными тараканами. Но, при желании, Куница мог до мельчайших подробностей рассмотреть каждую щель в стене, или – к примеру, пересчитать морщинки на озабоченном и радостно возбужденном лице здешнего старосты.

Последний наверняка должен был что-то почувствовать, потому что недовольно дернул уголками губ и покосился в сторону дремавшего казака. Только пальцем не пригрозил, словно расшалившемуся дитяти.

А Куница уже быстрым ветром уносился в степь. Туда, где его товарищи должны были стать манком для отряда ордынцев…

* * *

Первым приближение врага почувствовал Призрак. И так как на нем теперь восседал не Куница, а его побратим, атаман счел достаточным раздуть ноздри и громко фыркнуть. Правда, повернув при этом морду в ту сторону, откуда доносился запах ордынцев. Его и в самом деле все меньше и меньше интересовали мирские проблемы, но басурман бывший запорожец и только после – разбойник, все еще ненавидел в достаточной мере.

Но, даже и без его предупреждения, Степан Небаба в ту же минуту чуть отпрянул и непроизвольно провел ладонью по лицу.

Его вдруг будто кто-то легким перышком по челу мазнул. Словно горячим ветерком обдуло. Обычный человек и внимания не обратил бы на подобное ощущение, но тот, кто хоть немного обучался волшебству, обязан был узнать магическую попытку басурманского шамана прощупать его, Степана колдовскую силу. Опытный враг не хотел рисковать и ввязываться в бой, досконально не разведав, с какого уровня чародеем, в предстоящем поединке, сведет его судьба. И судя по тому, как попытка недруга, разглядеть возможности Небабы, вскоре повторилась, но уже гораздо бесцеремоннее – ордынский шаман пришел к выводу, что недоученный чародей, каким и в самом деле был Степан, ему не соперник. Подобную бесцеремонность можно было расценивать и как насмешку, уверенного в себе врага и – как предупреждение, о том, что сопротивление бесполезно.

– Они уже совсем рядом, Василий, – негромко промолвил Небаба. – Я чувствую ауру их шамана. Сильная, сволочь… Если придется с ней напрямую схлестнутся – боюсь, не сдюжу.

– Почему сильная, а не сильный?

– Потому, что сволочь! – пытаясь за шуткой скрыть тревогу, буркнул Степан. Потом подумал немного, морща лоб, и прибавил, неуверенно… – К тому же, баба, она… кажись… Что-то такое мниться мне.

– Когда молодому казаку баба чудиться, это еще не самое плохое, что может с ним случиться… – засмеялся опричник. – Так, что: по коням? Жаль столько хорошего вина нехристям оставлять – не оценят. Но, пора выдвигаться. Как бы в кольцо не взяли…

Степан, молча, запрыгнул в седло и развернул Призрака на северо-запад, в сторону деревни упырей.

– Давай, родной… Не подведи, – попросил тихо. – На тебя вся надежда…

Конь удивленно повернул к нему морду и вопросительно всхрапнул.

– Слышишь, атаман, сделай так, чтобы враги ни на шаг не отставали, но и подстрелить нас не смогли. Чтоб басурманам все время казалось, будто они вот-вот нас схватят, а дотянуться – никак не удавалось. Очень нам надо охотничий азарт в ордынских воинах разбудить. Да такой азарт, чтоб они, проклятые, обо всем на свете, кроме нас с Василием позабыли. Чтоб потеряли всяческую осторожность! И, когда увидят перед собой деревенские крыши, уже ни о чем другом, кроме легкой добычи, даже подумать не могли.

Призрак коротко мотнул головой и легкой рысью вынесся на пригорок, с которого побратимы, незадолго перед этим, спустились к Тарасову колодцу.

Оглянувшись, Небаба тут же призывно махнул опричнику. Отряд ордынцев уже был совсем неподалеку.

Басурмане тоже заметили добычу. Темный силуэт всадника отчетливо вырисовывался на фоне дымчатой голубизны летнего неба.

Ехавший чуть впереди всей сотни, десяток воинов, громко заулюлюкал и засвистел. Всадники дружно взмахнули нагайками и пустили лошадей вскачь. А еще спустя короткий миг – весь остальной отряд басурман сорвался с места. Людоловы начинали свою излюбленную забаву – охоту на человека.

* * *

Кунице сверху было прекрасно видно, как ехавшая в середине басурманского отряда, закутанная в потертые овечьи шкуры, шаманка быстро выдернула из конской гривы несколько волосков. Потом прошептала над ними что-то и бросила в сторону его товарищей. В ту же минуту конь, на котором сидел Василия, неуклюже сбился с шага, споткнулся и едва не упал. К счастью, опричник сумел удержаться в седле, а хорошо объезженный конь не остановился, а стал неуклюже прыгать, словно его передние ноги оплела крепкая веревка.

– Что случилось?! – закричал Небаба. – Не отставай!

– Конь не идет!

– Это шаманка мудрит! – выругался Степан. – Я чувствую ее силу… Бросай свою клячу, садись ко мне… Призрак ей не по зубам!

В это время басурманка опять забормотала свои заклятия над свитым в колечко конским волосом, делая над ним замысловатые пасы. При этом шаманка бормотала все громче, а издаваемые ею вопли становились более резкими. Но на, превращенный высшими силами в лошадь, дух разбойничьего атамана все ее старания совершенно не действовали. Более того, Куница был совершенно уверен, что если б тот так поспешно не отрешился от всего земного, то справился б с надоедливой шаманкой, что называется: одним левым копытом.

Прибавившегося веса второго седока Призрак словно не почувствовал. Он все так же бежал ровной, неспешной рысью, точно выдерживая расстояние чуть больше выстрела из составного лука. Мушкеты из-за дороговизны и сложности в обращении не были в чести у полудиких кочевников. Чем орда существенно отличалась от хорошо вышколенных орт султанских янычар,

Уверившись в том, что его товарищам пока ничего не угрожает, а басурмане надежно заглотнули наживку, Куница повернул обратно. Резонно рассудив, что не помешает известить союзников о том, сколько ордынцев в отряде и как скоро они прискачут в деревню.

Странное это было умение – невесомый полет одного лишь взгляда.

За последние дни, уж насколько Куница приноровился ничему не удивляться, а все же не смог сдержать восхищенного вздоха, когда буквально в тоже мгновение, как только решил возвращаться, – очутился под грушей. Собственно, если по существу, то парень никуда и не отлучался, – просто, чем отдаленнее забирался "третий глаз" от Выселок, тем четче становилось виденное вдали и расплывчатее – близкое. А теперь Куница снова "собрался" весь, в одном месте…

– Оклемался, господин ведун? – без любопытства поинтересовался у него в ту же минуту, поджидавший рядом староста. – А я уж было решил, что не хочет тебя сила отпускать. Силком оттаскивать собирался…

– Нет, все хорошо… Спасибо. – Куница, чуть пошатываясь, поднялся на ноги. – Я видел басурман. Чуть больше сотни. И шаманка с ними. Друзья уже ведут их за собой… Вскоре будут здесь.

– Ну и ладно… – с напускным безразличием кивнул староста, украдкой потирая ладони. Но проделывая это с таким видом, словно вытирал испачканные руки. – Мы готовы к встрече. Ты, господин ведун, с товарищами своими, пока под руки мужичкам не лезь… Не ровен час, зашибут, – коротко хохотнул Петр. – За то, что помощь предложили, благодарствую, но это будет не ваша битва. Вот только с шаманки глаз не спускайте. Мало ли что… Всего не предвидишь. И уж тогда – сражайтесь.

* * *

Выселки показались внезапно, будто перед этим деревенские избы и амбары тщательно прятались в тени деревьев и вдруг передумали – в одночасье, шагнув на свет, призывно сверкая слюдяными окошками в лучах, клонящегося к закату солнца. Надежнее любых иных примет указывая на богатство здешних обитателей. Ведь даже диким пастухам-кочевникам известна цена подобной роскоши. Сырая слюда, не вареное стекло, но – и не выскобленный бычий пузырь, которым затягивают оконные проемы в селениях победнее.

И судя по суетливо заметавшимся мужикам и отчаянным женским воплям, раздавшимся в ту же минуту, как только отряд басурман, вымахнул на заметное место – людоловов здесь не ждали. А значит, добыча ордынцам должна перепасть знатная! Захваченные врасплох жители деревушки и сами далеко не разбегутся, и ценности попрятать не успеют.

"Как въедете в деревню, скачите, не останавливаясь, по улице, до крайнего дома! – услышали Степан с Василием мысленное распоряжение Куницы. – Там меня увидите! Подле старой груши…".

– Воистину умным человеком было когда-то подмечено: "Каждому свое…", – проворчал на ухо Небабе, сидящий за спиной Василий Орлов. – Мы тут с тобой, друг чародей, можно сказать: своими жизнями рискуем. В поте чела и не щадя живота, мозоли натираем – а запорожец, как обычно – груши околачивает. Все-таки нет в этом мире справедливости… А ведь покойный отец, царствие ему небесное, хотел меня на дьякона выучить. Стоял бы я сейчас себе в церкви, возле крылоса, да пел во славу Господа нашего… Лепота… Благость… Что за дьявол?! – опричник едва не прикусил себе язык и не перелетел через голову, сидящего впереди товарища.

А тот и сам чудом удержался в седле, когда Призрак на всем скаку вдруг остановился, пробороздив землю передними копытами, не доскакав до заветной груши добрый шмат улицы.

– Сдурел, атаман?! – воскликнул возмущенно Небаба, хватая коня за пышную гриву.

"Дальше сами… – извинительно пробормотал Призрак. – Мне туда нельзя. Святое место. Я хоть и прощен, но грехов слишком много совершил… Так быстро не очистится".

– Вот те раз… Опять наш Тарас чего-то учудил, – покрутил головой опричник. – Да, уж, Степан, послал тебе Господь побратима. Вот о таких люди и говорят, что у них на вербах золотые груши растут.

– О грушах потом, други… – бросился к ним Куница. – Сейчас начнется!..

А в деревню, с визгом и оглушительным свистом, раскручивая над головами арканы, высматривая жадными, раскосыми очами добычу, уже влетал первый десяток верховых.

– Мы что, даже не вмешаемся? – возбужденно воскликнул опричник.

– Смотри пока… – придержал его Куница. – Не торопись… Наше время еще не пришло. Здешний староста просил не путаться под ногами. Уважим просьбу нечисти. Заодно, поглядим: на что способны… Авось, сгодиться.

В орде издревле заведено подбирать в каждую сотню лошадей приблизительно равной стати, чтобы всадники держались вместе, а не рассыпались в бою и не растягивались нитью по степи, когда более резвые скакуны существенно опередят медлительных сородичей. Но, ведь и седоки на лошадях тоже разные. И как не подгоняли своих коней самые сильные и рослые, а значит и самые тяжелые багатуры, – их невысокие и худощавые товарищи всегда и везде поспевали первыми. Иной раз, оставляя далеко позади основную часть отряда. Особенно, когда длительная погоня становилась столь азартной и будто бы – безопасной.

Скачущий впереди всех, воин привстал в седле, размахнулся и ловко набросил петлю на плечи присевшей от ужаса, прямо посреди улицы молодой крестьянке. Не ожидая от перепуганной бабы никакого сопротивления, он даже не стал обматывать конец веревки за луку седла, как поступал обычно, гася рывок, – а всего лишь крепче сжал конец аркана в кулаке.

Конь резво пронесся мимо неподвижной женщину, воин дернул веревку, туже затягивая петлю, и в следующую минуту, когда он уже подумывал остановить скакуна, чтобы зря не калечить, должную волочиться следом пленницу, незадачливый всадник сам вылетел из седла.

Рывок был столь неожиданным и резким, что воин не успел смягчить падение и со всего маху грянулся о твердую землю. Силу удара не ослабил даже пышный лисий малахай. Затылок ордынца издал сухой треск, и степной воин остался лежать неподвижно в чужой пыли, быстро темнеющей вокруг его головы, наподобие черного нимба. Дружный хохот и насмешливы замечания, по поводу безрукости и неумении держатся в седле, из уст еще ничего не заподозривших товарищей, были последними звуками, которые умирающий воин успел услышать. А потом наступила кромешная тьма. Еще не вечная, но уже близкая предвестница той – всепоглощающей и неизбежной.

Два других воина, скакавших следом, одновременно взмахнули своими арканами и с двух сторон бросили петли на все так же покорно склоненную женскую голову и поникшие плечи. И – оба промахнулись… Поселянка сдвинулась в сторону столь молниеносно, что человеческий глаз был не в состоянии уследить за ее перемещением. Поэтому, разум объяснил случившееся просто: воины случайно помешали друг другу.

Теперь объектом для насмешек, подтягивающейся к деревне, передовой части чамбула, стали эти два всадника.

Обменявшись недружелюбными взглядами, басурмане спешились и, наматывая на руку арканы, двинулись с разных сторон к своей оцепеневшей от ужаса жертве. Удовлетворенно отметив, что перед ними стройная и довольно привлекательная молодуха. Не из тех, что ценятся на вес золота, – откуда такой красавице взяться в захудалой деревеньке? – но и не из дешевых рабынь, годных лишь для черновой работы. Один из ордынцев сильно хромал и, видя, что легкая добыча может достаться его товарищу, пошел на хитрость. Он остановился и, делая руками непристойные жесты, поманил женщину к себе.

– Ты… Ходить… Здесь… – произнес громко, сильно коверкая слова. – Быстро-быстро!.. – Но, поскольку та не отреагировала на приказ, прибавил еще одну, специально заученную перед походом, фразу подчинения гяурских женщин. – Бегом, курва! – и повторил, боясь ошибиться: – Быстро! Здесь!

Как оказалось, заучивал ругательство не зря. Молодица вздрогнула и торопливо засеменила к позвавшему ее мужчине. Но эта покорность не понравилось второму, басурманину – годами моложе и более жадному к подобной добыче. Желая первым дотронуться до женщины и таким образом заявить на нее свои права, он мощным прыжком сократил разделявшее их расстояние, вытянув перед собой руки. Но молодица, похоже, от обуявшего ее ужаса едва стояла на ногах, потому что, не одолев и пары шажков, женщина запуталась в подоле собственного платья и упала. Причем умудрившись сделать это как раз в тот момент, когда на нее сзади прыгнул второй воин.

Не встретив руками ожидаемой опоры, молодой ордынец не сумел вовремя остановиться, потерял равновесие, споткнулся о молодуху и, пролетев чуть дальше вперед, сшиб с ног хромого товарища. И они оба, громко ругаясь, неловко грохнулись в дорожную пыль.

Никто из десятка людоловов, издали наблюдавших за всей этой возней и наградивших дружным хохотом своих незадачливых товарищей, даже не заметил, что за то время, пока молодой воин перелетал над резко присевшей поселянкой, нечеловечески ловкая молодица успела тычком ладони перебить ему гортань. Так что он, упав на хромого, мог уже только хрипеть и судорожно хвататься немеющими пальцами за отворот его кожуха. Тем самым создавая видимость драки, и мешая товарищу подняться на ноги. Поэтому, – пока тот ожесточенно боролся с умирающим воином, – в судьбу прыткой молодухи решили вмешаться приотставшие басурмане.

Пять или шесть арканов мелькнули в воздухе, и власяные петли буквально оплели поселянку. Рывок каждого из них должен был свалить с ног пленницу, но вместо этого, дернув арканы одновременно в разные стороны, ордынцы вылетели из седел сами. Смех усилился… Но не надолго.

Ведь если никто не смог увидеть, как хрупкая с виду, молодая женщина, когда петли затянулись на ее теле, молниеносно крутнулась этаким веретеном, и именно этим рывком выдергивая из седел зазевавшихся воинов, то не узреть, как из-за низких палисадников, к поднимающимся с руганью и ворчанием мужчинам, метнулись размытые серые тени, было уже невозможно. И уж тем более – не заметить: что как только лишь они соприкасались с телами воинов, свирепые, сильные мужчины мгновенно превращались в безвольные тюфяки, не способные оказать наималейшего сопротивления. А странные тени, с той же нечеловеческой быстротой, утаскивали их прочь.

В возникшей суматохе скрылась и вызвавшая весь этот сумбур "робкая, но шустрая" молодица.

– В дома! Они засели в домах! – заорал десятник к еще не спешившимся воинам, растерянно оглядывая опустевшую улицу. Он еще не сообразил с чем столкнулся, воспринимая произошедшее, как досадное недоразумение, а гибель воинов – их собственной оплошностью. В бою всякое случается. – Прочесать каждый дом! Зря не убивать! Хватайте всех и тащите сюда! Потом разберемся: кого казнить, а кого в ясырь! Не жадничайте, поход только начинается – добычи всем хватит!