Текст книги "Фантастика 2003 Выпуск 1"

Автор книги: Олег Дивов

Соавторы: Алексей Калугин,Леонид Каганов,Юлий Буркин,Владимир Михайлов,Павел (Песах) Амнуэль,Александр Тюрин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

– Ты бы навестил меня, Чижик! Корпус тридцать семь, палата два. И книжку мне принеси, "Мозг" называется. У тебя есть, я знаю. Принесешь?

Вообще-то моя фамилия Чижов, и Чижиком меня со школьных лет никто не называл. Книжка "Мозг" у меня действительно есть – купил лет десять назад, сам не знаю зачем. Я слушаю – во сне – Гордея, удивляюсь, откуда он знает про книжку, и думаю, что мою детскую кличку любой мог бы вычислить, а вот книга… И так я удивлен тем, что Гордей знает про книгу, о которой я и сам давно позабыл, что просыпаюсь. Рядом спит жена, в соседней комнате дочки. Вроде все нормально, но мне отчего-то тревожно. Едва осознав это, я засыпаю, хотя обычно, проснувшись среди ночи, долго не могу заснуть. Засыпаю и почти сразу вижу этот же сон: Толик снова просит принести ему книгу, а я опять удивляюсь и просыпаюсь. На третий раз – я и после второго пробуждения почти сразу заснул, упал во все тот же странный сон – я сквозь сон возьми и пообещай Гордею:

– Приду… Завтра… Что тебе принести из продуктов?

– Апельсины, что же еще? – удивился Гордей моему вопросу, и на этот раз я проснулся не от своего, а от его удивления. Проснулся и почему-то поверил и в сон, и в свое обещание. А я стараюсь обещания выполнять, есть у меня такая, очень вредная для меня самого, привычка.

Утром я долго искал по всем записным книжкам телефон Гордея. Он, конечно, уже там не живет, но, может быть, тесть или теща знают его новый адрес? Я почему-то был уверен, что он в больнице, даже знал, в какой Павловской, конечно, она ближе всего к Оболони. Да и есть ли в Киеве другая больница для психов? Но все же я хотел убедиться перед тем, как идти, что Гордей действительно в больнице.

Номер телефона я нашел. Трубку снял тесть.

– Толя? Он здесь не живет, давно уже. А нового его адреса и телефона я не знаю, – упредил он мой следующий вопрос и повесил трубку.

Делать нечего, пришлось поверить герою моего кошмара на слово. Покрутившись в редакции журнала – как раз настал срок сдачи очередного перевода и расплаты за предыдущий – я, купив на ближайшем лотке сеточку с апельсинами, поехал не домой, а прямиком в Павловскую. Книга "Мозг" лежала у меня в сумке. Еще утром, обшарив стенку и дюжину навесных полок, я нашел ее во втором ряду, между альбомами с марками, которые уже давным-давно никто не рассматривает.

Тридцать седьмой корпус я нашел не сразу. Эта Павловская – целый городок. Городок сумасшедших…

– У вас во второй палате лежит Анатолий Гордеев, – нахально сказал я какой-то молодой женщине в белом халате, дежурившей за столом в большой комнате с несколькими кушетками и венскими стульями. Халатик у нее был так туго притален, так откровенно декольтирован, что я не мог отвести от молодой врачихи глаз.

Интересно, а если бы она в милиции служила, сумела бы сделать мундир таким же сексуальным? Думаю, да…

– Гордеев? – Она посмотрела какой-то список под стеклом. – Есть такой.

Я чуть не упал. Хоть и говорил я уверенно, но уверен-то был как раз в обратном. Вот, думал, сейчас выяснится, что никакого Гордеева здесь нет и не было, я сяду на 27-й троллейбус, доеду до Петровки, а там уже рукой подать до моего дома. Дочки обрадуются апельсинам, я – тому что кошмар, как и положено, остался лишь кошмаром. А тут…

– В палату к ним нельзя, но он может спуститься. Подождите немножко. Вы его родственник? – она сняла трубку телефона.

– Сослуживец, – чуточку приврал я. Не объяснять же ей, что когда-то мы работали над одной темой, но потом нас жизнь обездолила и разбросала. Жаль, что недостаточно далеко, могу я добавить сейчас, с высоты своего теперешнего опыта. Но тогда я просто замолчал.

– А вы… – протянула она и посмотрела на меня подозрительно. Посмотрела так, словно я пытался скрыть от нее какую-то стыдную болезнь. Вы тоже компьютерами занимаетесь?

– Нет. Почему вы так решили?

– У нас во второй палате все бывшие компьютерщики, сами ставшие компьютерами, – усмехнулась молоденькая врачиха. Цвет ее золотой коронки строго соответствовал цвету оправы очков. – А вы с Гордеевым коллеги.

– Но Гордеев тоже не компьютерщик, – возразил я.

– Да, вспомнила… Он единственный из четырех не компьютер, а… как же он сказал… сервиз… сервис? А, сервер! Вы, пожалуйста, не раздражайте его и не спорьте. Мы его вылечим, не сомневаетесь, но на это понадобится время.

Я никак не мог определить, сколько врачихе лет. То она мне казалась тридцатилетней, то – студенткой-первокурсницей, для солидности надевшей очки.

Правильным оказалось второе: в комнату быстрыми шагами вошла еще одна врачиха, лет сорока, мгновенно оценила обстановку и строго покачала головой:

– Светочка! Я же просила: с посетителями – никаких разговоров! Спасибо, дорогая, можешь идти.

Светочка, запахнув полы своего сексуального халатика, вышла в коридор.

– Вы к кому? – спросила у меня настоящая врачиха.

– К Гордееву

– А… Его уже позвали. В общем-то, Светочка правильно вас предупредила: не спорьте с ним, не волнуйте понапрасну больного. К нему, кстати, не ходит никто; даже хорошо, что вы появились.

– Он что, действительно считает себя сервером?

– Сейчас сами увидите. Но не беспокойтесь: это уже остаточные явления. Через две-три недели мы его выпишем.

Гордея я узнал не сразу. Глаза усталые, покрасневшие, лицо отечное.

Мы сели здесь же, в уголке, на одну кушетку. Говорили вполголоса. Вскоре появились еще посетители, мы стали говорить громче, и я постепенно забыл, где нахожусь. Ну, почти забыл. То, что Гордей начал мне грузить, можно услышать только в стенах подобного заведения, поэтому время от времени я все же вспоминал, где нахожусь.

– Отечность – это от лекарств, – сразу сказал Гордей, едва мы "уединились". – Я, когда сообразил, что к чему, был в шоке, конечно. Ну, они этим и воспользовались, упекли меня сюда. Могло быть хуже. Хорошо, что я хоть жив остался.

– Кто – они? – задал я, как мне показалось, именно тот вопрос, который Гордей хотел от меня услышать, но на этот раз ошибся.

– Суть не в этом. Я наконец понял, что моя идея биокомпьютеров уже не только детально проработана и просчитана, но и реализована на практике. Ну, и по этому поводу был… несколько в расстроенных чувствах. Выбежал на улицу, стал говорить всем встречным, что они компьютеры, да и я почти такой же, разве что быстродействие и кэши второго-третьего уровней у меня побольше – в общем, как у сервера. Ну, меня и определили в психушку. Но ты-то… Хоть ты-то меня понимаешь?

– Все мы немножечко компьютеры, – дипломатично сказал я.

– Да не немножечко, а стопроцентно! Идеальные компьютеры, которые самовоспроизводятся, сами себя ремонтируют – наши мастерские называются больницами – сами себя питают… Понимаешь? Системному администратору, который ставит нам задачи и получает результаты, не нужно предпринимать никаких усилий, чтобы сеть работала! Мы все делаем сами! Даже физически устаревшие компы сами утилизуем – в землю закапываем или сжигаем. Вот об этом я на Андреевском спуске тебе и намекал, помнишь? Только я думал, что все это нужно разрабатывать, оказалось – все уже разработано и функционирует!

– Может, ты и прав, – еще более дипломатично предположил я.

– А, ты тоже решил, что я сошел с ума? – догадался Гордей. – В первое мгновение, когда все вдруг стало ясным, словно при свете молнии действительно чуть не сошел. Но потом понял: именно на это и рассчитывал сисадмин, это – первая ловушка.

– Какая еще ловушка?

– Есть такая книга: "Все ловушки Земли". О чем она, я почти не помню, но название хорошее. На Земле их полным-полно. Ловушка – это программа-сторож, задача которой – выявлять и уничтожать те биокомпы, которые осознали, кто они есть, и не позволить им получить доступ к интерфейсу сисадмина. Так вот, первая ловушка – в каждом из нас. Мы сами себя уничтожаем, приблизившись к опасной мысли. Сумасшедшие дома переполнены несчастными, угрожавшими нарушить монополию сисадмина на интерфейс. Но в моем случае ловушка почему-то не сработала. То есть формально она сработала, я попал в желтый дом, но рассудок сохранил.

У меня в этом были большие сомнения, но я не стал делиться ими с Гордеем. Зачем огорчать хорошего человека? Может, его и в самом деле вылечат. Он забудет все, как дурной сон, я тоже…

Я вспомнил про сон и вздрогнул.

– Ты… хотел, чтобы я пришел?

– Я тебя вызвал. Самое забавное, что здесь мы можем говорить вполне безопасно – мертвая зона, программы-ловушки ее не контролируют. И я смогу тебе что-то объяснить, не рискуя жизнью – ни своей, ни твоей.

Я поежился. Мне показалось, что какой-то резон в его словах есть. Но какое право он имеет рисковать моей жизнью? Своей – сколько хочет, хоть килограмм, а у меня двое детей!

– Мы, наверное, очень маломощные компьютеры, – решил я, хоть и по-дилетантски, а подлечить Гордея. – Таблицу умножения, конечно, знаем, но вот перемножить 123 на 321 для нас уже проблема. Вряд ли какой-нибудь сисадмин захочет использовать такую вычислительную сеть.

– Ты что, так ничего и не понял? – прозрел Гордей. – Для собственных нужд человек использует лишь пять процентов своего мозга, и работают эти пять процентов чудовищно медленно. А остальные девяносто пять использует сисадмин, и тактовая частота там – в тысячи и миллионы раз выше! Ты слышал про людей-счетчиков, мгновенно перемножающих девятизначные числа? Вот с такой скоростью наш мозг работает на самом деле. Но для нужд самообеспечения подобная скорость не нужна. Мы распоряжаемся лишь малой частью своего интеллекта! А остальное крадет сисадмин!

– Всякая сеть подразумевает кабели или хотя бы технологию Bluetooth, – напомнил я. – Мы ведь друг с другом никак не связаны!

– Кто тебе сказал такую глупость? А телепатия? Это и есть тот "инфракрасный" канал, по которому наши мозги общаются между собой, выполняя вычисления для дяди. Ну и, конечно, как и в случае с людьми-счетчиками, находятся индивиды, умеющие частично использовать этот канал для собственных нужд.

Да, врачам придется нелегко. Гордей настолько утвердился, уверился в своей безумной идее…

– И кто же этот загадочный сисадмин? Бог, дьявол?

– Не знаю. Пока не знаю, – вздохнул Толик, и это было очень плохим признаком. Я понял: он настолько уверен в реальности своего бреда, что даже не стремится заполнить все лакуны, все вопиющие дыры в логике своих рассуждений.

– Но скоро узнаю и это, – добавил Гордей. – Ладно, не будем терять время. Ты книжку принес?

Только теперь я вспомнил про апельсины и книгу.

– Мне вообще-то запрещают читать. Ты подвинься так, чтобы эта мымра меня не видела, – попросил Гордей, взглядом показывая на врачиху.

Я скосил глаза. Врачиха вязала, спрятав клубки в ящик стола и время от времени поглядывая на дверь, из-за которой, возможно, мог появиться главврач. На больных – а в комнате было их уже с полдюжины, не меньше – она не обращала ни малейшего внимания.

"Мертвая зона", – вспомнил я Гордеевское и поежился. А что, если он хоть в чем-то прав? Не забыть бы спросить, откуда он знает про книгу.

Я чуточку переместил корпус, достал книгу и передал ее, вместе с апельсинами, Гордею. Апельсины он положил на колени, а книгу начал быстро, но бесшумно листать.

А может быть, я сам давал ему эту книгу лет десять назад, да забыл об этом? Он явно ищет какую-то определенную страницу, конкретный абзац. Сейчас прочитает его и вернет мне книгу. Наверное, он хочет выяснить, какой именно отдел мозга обеспечивает телепатическую связь между биокомпьютерами, догадался я. Или другое: какие разделы работают "на дядю".

– Спасибо, возьми – вернул мне Гордей книгу.

– Ну как, нашел, что искал? – спросил я.

– Пока нет. Но я все внимательно прочитал и запомнил. Ночью подумаю над прочитанным и что-нибудь соображу.

– Ты что, раньше… не читал эту книгу? – не понял я.

– Нет. Мне нужна была любая книга, описывающая мозг. Я ведь не медик, о многом только догадывался. Теперь я кое-что знаю.

– Ты хочешь сказать, что прочел и запомнил эту толстую книгу за пять-семь минут? – все еще не понимал я.

– Ну да. Я не сказал тебе самого главного: я научился отсоединяться от сети и использовать свой мозг исключительно для собственных нужд. Но пока боюсь отключаться более чем на пятнадцать минут. Думаю, здесь тоже может быть ловушка. Ладно, ты иди, мне нужно подумать. Пока!

Он быстро поднялся и, помахивая сеточкой с апельсинами, вышел из комнаты. Я, слегка обидевшись, вышел через другую дверь.

Ах, если бы эта наша с ним встреча стала последней! Тогда я еще мог вернуться, мог позабыть если не все, то хотя бы часть из сказанного Гордеем. Пожалуй, это было последней точкой возврата – есть у летчиков такой термин. Но я не вернулся, а теперь уже поздно…

* * *

Гордей позвонил мне через два дня, в субботу.

– Ты можешь прямо сейчас выйти в детский садик, который ближе всего к твоему дому? Есть разговор.

– Тебя что, уже выпустили? – удивился я. Помнится, врачиха в психушке говорила про несколько недель.

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Гордей. – И еще. Захвати для меня какой-нибудь бутерброд и двадцать гривень. Можешь мне одолжить такую сумму дня на три?

– Нет проблем, – бодро ответил я, вспомнив, что в заначке у меня сейчас гривень сорок, не меньше. – Ты где конкретно?

– Выходи, увидишь.

Я попросил жену приготовить два больших бутерброда и один маленький, а сам тем временем оделся. В хлебном магазинчике, что на первом этаже нашего дома, продают также пиво, водку и всякие там сладости. В дополнение к бутербродам я купил четыре бутылки пива и лишь затем, полностью экипированный, переступил границу детского садика.

Когда-то в этот садик можно было устроиться только за взятку. Здесь целый день кипела особая, детская жизнь. Кто-то с кем-то ссорился, кто-то с кем-то мирился. "Я с тобой играть больше никогда не буду!" – эта фраза звучала здесь ежедневно и многократно. Но после разгрома Союза очень немногие дети рисковали появиться на свет в "незалежной", то бишь независимой, державе. И престижный некогда детсад пришел в упадок. Керамическая плитка со стен кое-где осыпалась, песочницы развалились и осели, сетчатую ограду наполовину растащили. Мерзость запустения, одним словом.

Гордей, чуть сгорбившись, сидел на скамеечке между сломанными качелями и металлической горкой (с одной стороны лесенка, с другой некогда отполированный детскими попками до блеска, а теперь ржавый металлический желоб). Был Толик в той же потрепанной куртке, что и на Андреевском спуске, но выглядел совершенно иначе. И уж тем более он отличался от себя позавчерашнего. Ни покрасневших глаз, тревожно осматривающихся и поспешно перебегающих с одного предмета на другой, ни нервных движений пальцев.

– Ты помолодел, – вынужден был признать я.

– Я и сам это чувствую, – не стал скромничать Гордей. – Но я не только помолодел. Я еще и…

Тут он обратил внимание на пиво – и, по-моему, испугался.

Вы видели хоть раз человека, который боится бутылки с пивом? Даже завязавшие алкоголики, по-моему, реагируют на сей предмет спокойно. А Гордей… Нет, он явно изменился.

– Пиво – это хорошо, – сказал он. – Я, правда, потерял к алкогольным напиткам всякий интерес, но в пиве много калорий, это – энергетически ценный продукт питания.

Однако… И так говорить о пиве "Княжеское"? Зря я старался, деньги переплачивал, Гордей все равно не оценил.

Я вынул расческу-открывашку, откупорил две бутылки, одну вручил Гордею. Он, сделав несколько больших глотков, жадно впился в бутерброд.

– Я два дня не ел, – пояснил он, поймав мои удивленный взгляд. Подхожу к дому, чувствую – там уже засада. К тестю с тещей я побоялся идти, зачем пугать старых людей? Тем более, что они сразу вызвали бы бригаду из психушки. Вот и пришлось две ночи здесь кантоваться.

– Где – здесь?

– Да в старшей группе, – махнул он головой в сторону двухэтажного облупленного корпуса. – Там и матрасики еще сохранились, и подушки, только без простыней и без наволочек. Ничего, завтра засаду снимут и я пойду домой. В принципе, я и сейчас мог бы глаза им отвести, но не хочу понапрасну Сисадмина тревожить. Он на такие штуки очень нервно реагирует, улыбнулся Гордей. Улыбка у него была добрая и спокойная – как у тихо помешанного. И все зубы были на месте, красивые т ровные, словно брусочки рафинада.

– Ты что, зуб себе наконец-то вставил? – попробовал я перевести разговор на другое.

– Не, новый вырастил. Заодно от стенокардии избавился, от холецистита и прочих мелких болячек. Хотел еще рост увеличить сантиметров на десять и мышечную массу нарастить, да раздумал – на кой мне это теперь надо?

Я чуть было не захлебнулся пивом.

А что, если он сейчас трахнет меня бутылкой по башке? Поди знай, что у сумасшедшего на уме…

В том, что Гордей сбежал из психушки, у меня сомнений не было. Потому и без денег, потому и голодный. Ишь ты, в детском садике ночевал, в старшей группе…

Я протянул ему двадцатку.

– Возьми, пока я не забыл. Ты знаешь, меня жена вообще-то в магазин послала… Она не любит, когда я с утра пиво пью. Так что это все тебе, подвинул я ближе к Гордею остальные бутылки и сверток с бутербродами.

– Не дрейфь, я адекватный, – улыбнулся Гордей все той же доброй и беззащитной улыбкой. – Если хочешь знать, я боюсь тебя гораздо больше, чем ты меня. Я должен сказать тебе пару важных вещей, но, пока у тебя бутылка в руках, не решаюсь. Вдруг шарахнешь меня ею по голове?

Я так и не понял, дразнился он, озвучивая мои собственные мысли, или в самом деле меня боялся. Потому что из-за угла двухэтажного корпуса вдруг выбежали четверо – два милиционера и еще два каких-то мужика – и, набросившись на Гордея, повалили его на землю. Следом за ними важно прошествовала уже знакомая мне врачиха; из-под накинутого на плечи пальто выглядывали полы белого халата.

– Попались, голубчики! – торжествующе улыбнулась она. – Это ты помог ему бежать из больницы? – строго спросила у меня врачиха. – Где дубликаты ключей?

– Каких ключей? – искренне недоумевал я.

– Это не он, – подтвердил Гордей, которого уже поставили на ноги и цепко держали за руки. Один из милиционеров доставал из-за пояса наручники, но они почему-то не вытаскивались. – Мне главврач двери открыл.

– Как это главврач? – хмыкнула врачиха. – Ардалион Витольдович такого сделать не мог!

– Мог, мог, еще как мог… – вяло настаивал на своем Гордей. – Ой, смотрите! – крикнул он, показывая в сторону ближайшей песочницы. – Вадик опять сыплет песок на голову Алене. Вадик, перестань сейчас же! – крикнул Гордей почему-то женским, визгливым и неприятным голосом.

Я посмотрел туда, куда указывала рука Гордея. В песочнице действительно Вадька сыпал песок на голову Алене.

Алена противная, ее никто не любит. Но сыпать песок на голову нехорошо, Марь Иванна, воспитательница, уже много раз говорила это Вадьке. Но он неслух и озорник, это все знают. И если он сейчас опять попробует отнять у меня машинку, я, как учил папа, дам ему сдачи. Размахнусь как следует – и дам!

Марь Иванна хлопнула в ладоши.

– А теперь, дети, все дружненько идем кататься на горку. К тебе это не относится, Чижик, – сказала она мне почему-то мужским голосом, ужасно знакомым. Ах да, это же голос… Гордея!

Именно в этот момент я чуть было не свихнулся. Только что все было так хорошо: детский сад, песочница, сердитая Марь Иванна, и вдруг – тот же детский садик, но вместо детей санитары и милиционеры, а Марь Иванна – это, оказывается, Гордей. Тут у кого хочешь крыша поедет.

А может, у Гордея не сумасшествие, а какая-то заразная болезнь? И это раздвоение реальности – ее первые симптомы? Ну я и влип…

Милиционеры и санитары по очереди забирались на металлическую горку и съезжали с нее, ругаясь матом. Врачиха старалась от них не отстать. Один из санитаров, изловчившись, ухватил ее за волосы. С головы врачихи упала вычурная шляпка и подкатилась к нашим ногам.

– Вадик, не дергай Алену за косички! – немедленно среагировал Гордей. Говорил он своим обычным голосом и по-прежнему улыбался.

– Она первая начала! – наябедничал мордастый санитар и добавил несколько взрослых выражений. Ругался он неинтересно, просто грязно, и все.

Горка стонала под тяжестью откормленных тел. Гордей, видно, тоже озаботился безопасностью своих "воспитанников". Он еще раз хлопнул в ладоши.

– А теперь, дети, будем водить хоровод. Достаньте свои наручники и замкните круг. Алена, ты рядом с Вадиком не становись, он опять будет тебя за косички дергать! – посоветовал Гордей.

Милиционеры немедленно достали наручники и начали соединять себя друг с другом и с санитарами. У последних, как оказалось, тоже под куртками были спрятаны браслеты, так что хватило на всех. Дождавшись, пока круг замкнется, Гордей скомандовал:

– А ключики, детки, отдайте мне.

Он забрал ключи от наручников и, широко размахнувшись, забросил их в кусты.

– Ну, дети, какой у нас сейчас праздник? – спросил он.

– Новый год! – писклявыми нестройными голосами ответили "дети".

– Правильно. Кто к нам должен прийти?

– Дед Мороз! – сообразил Вадик.

– А еще кто? – не унимался Гордей.

– Снегурочка! – гаркнула врачиха, подпрыгнула и высунула широкий язык, покрытый беловатым налетом.

– Умница! – восхитился Гордей. – А теперь давайте дружно их позовем. Ну, три-четыре!

– Дед Мороз! Снегурочка! – закричали хором подопечные Гордея. А он, сунув мне неоткупоренные бутылки, тихо сказал:

– Уходим отсюда, я пока еще не могу держать пятерых сразу и долго. Жаль, не поговорили. Но я тебя найду. За мной ведь теперь должок, усмехнулся он, перекладывая двадцатку из одного кармана в другой.

Садик вообще-то в тихом месте расположен, на отшибе, но все равно по периметру ограды начали собираться люди. И почему-то никто не решался переступить границу даже там, где сеток не было.

– Бабушка, а разве уже Новый год? – спросил четырехлетний карапуз с машинкой на поводке.

– У кого как, – осуждающе покачала головой аккуратно одетая седовласая старушка.

– Надо милицию вызвать! – послышались пока еще робкие советы.

– Напились с утра… А попади к ним в отделение – изобьют до полусмерти, и виноватых потом не найдешь…

Гордей был прав: пора уходить. Он пошел направо, я налево. И один-единственный вопрос, который в ту минуту меня тревожил, был такой: откуда взялась эта Марь Иванна? Я же никогда не ходил в детский садик…

* * *

– Ты можешь ко мне зайти, прямо сейчас? – спросил Гордей. Позвонил он мне дня через четыре после «новогоднего» хоровода.

– Что за спешка? Я только-только с работы, еще не ужинал…

– Заодно и поужинаем. Ты какую икру предпочитаешь, черную или красную?

– Вначале черную, потом, когда она кончится – красную. После икры бутербродик с красной рыбкой. Еще хороши оливки…

– Черная икра никогда не кончится. Запоминай адрес…

Сказать, что Гордей жил скромно – значит ничего не сказать. Из мебели у него был только обшарпанный шкаф – кажется, именно такие прославились как "славянские" – и софа. Ах да, еще письменный стол, тоже не первой молодости, со стареньким 14-дюймовым монитором, и вертящееся кресло перед ним. Всю остальную мебель заменяли грубо сколоченные стеллажи вдоль всех свободных стен, весьма смахивающие на нары. Большая часть полок была заставлена книгами, меньшая – картонными коробками с каким-то хламом. Но пол был чистым, стеллажи недавно протерты от пыли. Так что логово Гордея было хоть и неуютным, но ухоженным.

На столе рядом с монитором красовалось угощение: несколько банок черной икры, несколько красной, оливки, маринованные шампиньоны, батон и пачка масла. Все – на салфетках или на пластмассовых тарелочках, вилки тоже пластмассовые. И даже ножи…

Я повертел в руках пластмассовую вилочку.

– Да… Неужели и я когда-то был холостяком? Впрочем, таким богатым холостяком я никогда не был. И, самое печальное, уже и не буду.

– Как знать, как знать… – обнадежил меня Гордей. – Можешь руки помыть в санузле, а я пока хлеб нарежу.

Я тщательно, как всегда перед едой, вымыл руки. В санузле у Гордея тоже было чисто, не то что у нас. А может, и в самом деле вернуться к холостяцкой жизни? Так надоела грязь. Три особи женского пола в доме держу, а толку никакого!

Но, вспомнив про дочерей, я успокоился. Никуда я от них не денусь. В хлеву буду жить, объедками питаться – только бы рядом с ними.

И что я в них нашел?

Гордей тем временем успел нарезать – интересно, чем? уж не пластмассовым ли ножом? – хлеб и теперь намазывал толстый ломоть опять-таки не тонким слоем масла.

– Бутерброд сам себе делай, по вкусу, – предложил он мне.

Его предложение мне понравилось.

Пока я возился с пластмассовым ножом и маслом, Гордей открыл консервным ножом две баночки черной икры, одну красную и грибы. Оливки он успел открыть, видимо, раньше. Сразу после этого он, с консервным ножом в руках, улетучился на кухню и вернулся, вытирая руки тонким льняным полотенцем, уже без ножа.

Толик уложил черный слой поверх желтовато-белого раньше, чем я, и теперь ждал, пока я сделаю то же самое. Едва я закончил, он поднял свой бутерброд, провозгласил "Ну, за освобождение!" и куснул, но, встретив мой недоуменный взгляд, чуть не подавился.

– Ах да, забыл. Мне это теперь совершенно не нужно, вот и забываю.

Он выудил откуда-то из-под стола, из-за системного блока компьютера, пластиковую бутылку с "фантой". Причем водрузил ее на стол с таким видом, словно это был коньяк "Арарат", не меньше.

Цвет фанты показался мне несколько странным: не желтый, а золотистый.

– Это "Хенесси", самый дорогой коньяк, который мне удалось найти, объяснил Гордей.

– Ты бы его еще в емкость из-под шампуня перелил, -посоветовал я. Тогда бы я тебе быстрее поверил.

Гордей усмехнулся.

– Все это условности. Все равно вряд ли ты отличишь "Хенесси" от "Десны". Истинных ценителей мало, но именно они задают тон и позволяют производителям вздувать цены.

Он налил коньяк – неужели в самом деле "Хенесси"? – в пластиковые стаканчики.

– Ну, за освобождение! – повторил он свой странный тост.

– Пролетариата от эксплуатации! – попытался я развить его лозунг.

– Всех от всего! – довел он мысль до логического абсурда.

Мы выпили, съели по бутерброду и налили по второй.

Я, конечно, не гурман и не ценитель, но это действительно был коньяк, и если бы не привкус пластика – коньяк неплохой.

– Слушай, а стеклянной посуды у тебя нет? Хотя бы гранчаков? спросил я.

– Нет. Опасная это вещь, стеклянная посуда. Я, после того как чуть было не перерезал себе вены крышкой от консервной банки, всю опасную посуду из дома убрал.

– Даже рюмки и фарфоровые чашки?

– Чрезвычайно опасные предметы!

– А канделябр? – обратил я внимание на большой бронзовый подсвечник, стоявший на подоконнике. – Если ты вдруг решишь со всего маху дать им себе по башке…

– Единственная вещь, которая мне осталась от деда, не хочу прятать. Он ведь у меня тоже инженером был, так что я – конструктор в третьем поколении.

Мы выпили по второй. Я, для разнообразия, закусил маринованным грибочком, а потом бутербродом с толстым слоем красной икры.

Толику больше нравилась черная.

– Я, кстати, должок тебе хотел отдать, – сказал Гордей и полез под стол. На этот раз он вытащил не бутылку, а большую черную сумку. Открыв молнию, он вынул две пачки денег в банковской упаковке, по 10000 баксов в каждой.

Насколько я успел заметить, в сумке было еще десятка два таких пачек.

– Вот, держи. Брал двадцать – и возвращаю двадцать.

Это, наверное, было смешно, но я юмора не понял.

– Я давал тебе двадцать гривень, а не двадцать тысяч баксов. Ты что, банк взял?

– Я взял в банке украденные у меня деньги. Ну, и часть того, что украли у тебя. Взял бы и все, но больше у них налички не было.

– Кем украденные? – не понял я.

– Дерьмократами, захватившими власть в стране и поделившими между собой наше с тобой имущество.

– Наше с тобой?

– Наши заводы, фабрики, поля, магазины, квартиры и все остальное. Я прикинул, сколько стоит неполученная мною новая квартира, невыплаченные мне гонорары за изобретения, невыделенные моей семье путевки в санатории, украденное у моей дочери бесплатное образование, медицинское обслуживание и прочие мелочи. Получилось около двухсот тысяч баксов. Ну, я пошел в коммерческий банк – именно там концентрируются украденные у нас средства и получил свои деньги. Две трети уже отдал жене, на остальные собираюсь жить сам. У меня много дел, деньги пригодятся. Так же как и тебе, впрочем.

– Мне-то зачем?

– А я расскажу тебе сейчас пару интересных вещей, и ты сразу поймешь, зачем. Только давай еще выпьем. Боюсь, без хорошей дозы алкоголя шок будет слишком сильным. Ты можешь не справиться с ним и начнешь искать консервную банку, чтобы вскрыть себе вены. А я с детства крови не люблю.

Я сделал себе комбинированный бутерброд: с одного края икра черная, о другого красная. Мы выпили, и я попробовал определить, какая икра вкуснее. Получалось, что все-таки черная.

Может быть, я и не смогу отличить "Десну" от "Хенесси", но вот черную икру от красной отличаю вполне. И не только по цвету.

Удовлетворившись этим довольно-таки тонким наблюдением, я переключился на грибы.

Кстати, Гордей что, серьезно решил подарить мне двадцать косых? Или это все-таки шутка? И как это он, интересно, взял банк?

Я вспомнил санитаров и ментов, водивших хоровод вокруг несуществующей елочки, и понял: теперь для Гордея ничего невозможного нет.

– А все потому, что я понял одну простую истину. Точнее, не саму истину, а лишь намек на нее. Только ее отблеск, понимаешь?

Мне казалось, что в принципе я сейчас могу понять все, даже то, чем ковариантные тензоры отличаются от контравариантных. Но вот как можно понять намек на истину, отблеск истины…

Кажется, Гордей уже набрался. Пожалуй, не стоит ему больше наливать.

– Не-а. Не понимаю. Истина или есть, или это не истина.

– На самом деле истина, о которой я говорю, чем-то похожа на Медузу Горгону. Помнишь такой мифический персонаж?

– Чудовище, обращающее в камень всякого, кто на него посмотрит, вспомнил я. – Какой-то греческий герой убил ее, глядя на отражение в своем зеркальном щите.

– Вот так же и с истиной нужно обращаться, о которой я говорю. Только отблески ее ловить, только тень ее изучать. А иначе…

Он замолчал и погрустнел.

– Что – иначе? – усмехнулся я. – Превратишься в камень?

– Нет. Просто сойдешь с ума или руки на себя наложишь. Я чуть было не сделал вначале одно, потом другое. Хорошо, что только тень истины осенила меня своим крылом и что мозгов у меня маловато. Был бы поумнее – сидел бы сейчас в психушке.

– Дуракам везет, – как-то очень кстати вспомнил я поговорку.

– Вот-вот! – обрадовался Гордей. – Но постепенно, глядя в зеркальный щит, я рассмотрел истину почти со всех сторон. Вот в этой тетрадке…

Гордей выудил все из той же черной сумки обыкновенную общую тетрадь в простом дерматиновом переплете. Где он такую взял? Их не выпускают, по-моему, со времен Союза.