Текст книги "Цена посвящения: Серый Ангел"

Автор книги: Олег Маркеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Олег Маркеев
Цена посвящения: Серый Ангел
(Странник – 5)

Предисловие

В новой книге, которую вы сейчас держите в руках, речь вновь идет о деятельности тайного общества – «Ордена Полярного Орла». Автору уже не раз приходилось устно отвечать на вопрос, насколько реально его существование. Воспользуюсь случаем и удовлетворю любопытство читателя.

Безусловно, он существовал. Как существовали до нега Орден тамплиеров, масоны шотландского обряда, организации иллюминатов и тайные суды Фемы. Их влияние на ход Истории не оспаривается ни одним серьезным исследователем. Но… Об их тайнах, реальном могуществе и истинных целях мы узнаем лишь спустя века.

Безусловно «Орден Полярного Орла» существует. Как существуют в наше время Орден иезуитов, «Великий Восток Франции», «Бнай Брит», «Триада» Китая и суфийские ордены Востока.

Без взаимовлияния, взаимопроникновения и не прекращающейся конфронтации тайных орденов и секретных организаций немыслимо представить себе все хитросплетения современной политики. Во всяком случае, без учета их существования и активной деятельности картина будет далеко не полной и чрезвычайно примитивной. На уровне школьного учебника истории.

Таким образом, никто не в праве усомниться в вероятности существования тайного Ордена, силой и знаниями отстаивающего интересы России на невидимом непосвященному поле сражения между тайными обществами. «Всемирная шахматная доска» – так назвал мир масон высокой степени, а по совместительству бывший госсекретарь США Генри Киссинджер. И зная, что закулисные «гроссмейстеры» разыгрывают свои партии, сметая фигуры и проводя в ферзи пешек, лично мне неприятно думать, что у России на этом поле нет своей маленькой армии; нет своих мастеров игры.

И еще. Следует помнить, что тайные общества существуют в своем измерении, надежно закрывшись от простых обывателей. Что же касается возможной встречи с ними и вступления под сень той или иной организации, к ней просто надо быть готовым.

Как извещал один малоизвестный трактат: «Не следует никому докучать, пытаясь войти в контакт с братством, в любом случае это невозможно. Подходящие кандидаты могут черпать утешение в уверенности, что будут опознаны по трудам своим и тайно приняты в братство, что будет полезно для ищущего как в материальном плане, так и для тела и души». Возможно, ваше время придет, не торопите события. Тайные общества существуют веками и научились ждать.

В романе «Серый Ангел» как раз идет речь о человеке, который дождался своего часа, выдержал все испытания и доказал, что сможет стать воином Ордена Полярного Орла.

Автор выражает искреннюю благодарность друзьям, без которых эта книга не появилась бы на свет. Заранее приношу свои извинения работникам Останкинской районной прокуратуры и ОВД «Останкино» города Москвы: по прихоти фантазии автора эти организации стали местом действия романа, – и заявляю, что в их профессионализме и честности оснований сомневаться не имею.

Во всех остальных случаях читатель сам волен определить меру вымысла и правды, помня, что все совпадения в романе случайны, а действующие лица – вымышлены.

Книга первая. Серый Ангел

Глава первая. Последний полет Дедала

С утра было пасмурно, но к одиннадцати часам распогодилось, небо сделалось выше и налилось синевой, и Москву затопил золотистый свет бабьего лета. К запаху умирающей листвы, растворенном в прозрачном воздухе, примешивалась горечь горящих за городом торфяников.

Среди малообразованной части москвичей и незаконных гостей столицы ходили упорные слухи, что это мэр Лужков разгоняет тучи и меняет розу ветров. Многие верили. Некоторые даже утверждали, что ночью на Воробьевых горах лично видели Лужкова, сменившего харизматическую кепку на халдейский колпак и чертившего на тучах каббалистические знаки лазерной указкой. Чего было в этих слухах больше: тоски по чуду измордованного реформами люда или сублимированной благодарности горожан своему благодетелю, радетелю и заступнику перед кремлевской сворой опричников – пусть разбираются специалисты по фольклору и психическим аномалиям. Но народ в Лужкова верил истово, как дети верят в Деда Мороза и доброго Оле Лукойе. Потому что чудеса у них получаются добрые и теплые, как солнечный день бабьего лета. И немного грустные, потому что кончается лето и вместе с ним уходит детство.

А тем летом народ кинули вполне по-взрослому. Нагло, подло и зло. Климатические фокусы мэра не шли ни в какое сравнение с черной магией мальчишей-плохишей с осколками зеркала Снежной королевы в близоруких глазках бывших школьных отличников. Превратить государственные казначейские обязательства – ГКО – в ворох цветных фантиков, взвинтить курс доллара и столкнуть в окончательную нищету большую часть населения, и все это проделать за одну ночь августовского полнолуния и, главное, выйти сухими из воды и не попасть в камеру Лефортова… Вот она, высшая магия!

Целый месяц политики, финансисты и журналисты катали во рту, как чупа-чупс, импортное слово «дефолт». Словечко вязло на зубах, от него делалась приторной слюна, а в животах урчало от прилива желчи. Но соком друг в друга прилюдно не плескали. Скандал в благородном семействе прошел в пределах приличий, без выметания компроматного мусора и выноса трупов в полированных гробах.

Может, и дошло бы до крайностей, но очень кстати пришел в себя вечно больной Ельцин. От ставив на время работу с документами, он дал пинка молодому премьеру, утвердил в должности старого, проверенного цэковца Примакова и на значил Чубайса «ответственным за все». Довольный проведенной «рокировочкой», удалился в Горки-9, как медведь в берлогу перед долгой зимой.

Вслед за ним к зиме стали готовиться и все остальные. Не надо быть Глебом Павловским или Киселевым, чтобы с точностью до ста процентов предположить, что за бабьим летом последуют муторные дожди, а за ними придет зима, бесконечная и беспросветная, как сама русская история.

Зинаида Ивановна к зиме была абсолютно не готова, поэтому золотая роскошь бабьего лета ее не радовала. Бабье лето самой Зинаиды Ивановны давно отыграло, а какой была весна, да и была ли она вообще, она уже и не помнила.

Пьяный май девичества совпал с победной весной сорок пятого. Только в кино это метель из вишневых лепестков и вальсы с молодыми офицерами. А на деле было холодно и голодно, одни туфли-лодочки на трех подруг и цветастое крепдешиновое платье на двоих с сестрой. Да угроза получить десять лет лагерей за десять минут опоздания на работу.

Жили, как все. Комната в бараке в самом центре Марьиной рощи. Той самой Марьиной рощи, куда уходила «Черная кошка» от Глеба Жеглова. Про банду такую Зинаида не слыхала, но про бандитские нравы родной слободки рассказать могла многое, как-никак вся жизнь прошла среди тех, кто с «малолетки» мотался привычным маршрутом: от Марьиной рощи до Краснопресненской пересылки. Финкой под ребро или гирькой по темечку – с этим всегда было запросто. Девкам в таком лагерном коммунизме жилось особенно тяжко. Поэтому Зинаида замуж вышла сразу же, как только позвали.

Сватался не белозубый офицер-летчик, что снился в душных снах, а свой, марьинский, правда, не из блатных, а так, с понятиями, но все же фронтовик. Слегка контуженный и тугоухий и с лица, как говорят, воды не пить. Но когда война нормальных мужиков повыбила, а остальных гребут через раз на пересылку, то и такой за принца сойдет. Не в сказке живем.

Федор как фронтовик устроился наладчиком на пивоваренный завод имени товарища Бадаева. Радовалась Зина недолго. От вредного производства вскоре заработал Федор профессиональное заболевание – тяжкий пивной алкоголизм. Возможно, поэтому и родился первенец, Васенька, слегка малохольным. Слабеньким, но буйным, весь в отца. Больше детей Бог Зинаиде не дал, хотя Федор очень старался.

Подрос Вася и пошел на пивной завод продолжать династию. Наладчиком, как папу, его не взяли все из-за малохольности, образования было всего четыре класса, да и то в спецшколе для недоразвитых. Устроился грузчиком. Вскоре и он заболел. К вечному диагнозу «имбецилия средней тяжести» (что это за болезнь такая, коли таблеток не прописывают, Зинаида Ивановна за все годы так и не поняла) добавил себе Вася батин алкоголизм. А. как его лечить, известно всем. Стакан утром – и опять здоров. Так и болели они вдвоем с отцом, вместе и лечились.

А весной нынешней проклятущей прибрал Господь обоих: и Федю, и сыночка. Что там промеж них вышло, Зинаида Ивановна не поняла, лежала в комнате, когда они на кухне сцепились.

Васенька клянчил у отца десятку на опохмел, а старый препирался. Денег в семье не было, а до пенсии – целая неделя. Вася грозился придушить мать и вытащить из-под подушки гробовые. Отец совестил и материл, но беззлобно. Вася опрокинул шкафчик с посудой и стал бить старого. И как-то само собой получилось, что налетел на нож. Рука у бывшего наладчика разливочной линии, видать, силу и сноровку не утратила. Один удар под ключицу – и осел Вася, глупо ухмыляясь.

Старого в тюрьму не посадили. Свозили на ментовском «уазике» в отделение, сняли показания и до утра отпустили домой. Курил он на той же кухоньке. Курил, скукожившись на табуретке, курил одну за другой, а потом охнул и завалился набок. «Скорая» прибыла через час. Не откачали. Сказали – старый очень, сердце ни к черту.

Сейчас посреди кухни, загораживая белый свет, стоял холодильник «Минск-15М». Его Зинаида Ивановна купила в дефолтный ажиотаж, поддавшись на агитацию старшей сестры. Вытащила из наволочки гробовые (мужа и Васенькины – обоих схоронили за счет города) да и вгрохала все в эту белобокую гробину. В холодильнике какую неделю не было даже льда: свет Зинаида экономила, а продукты купить было не на что.

С утра она зачем-то поперлась в собес, но там был выходной. На обратном пути завернула в продуктовый, прозванный местными «конюшней». Рыночные веянья «конюшню» обошли стороной, там все оставалось неизменным с тех лихих лет, когда слава Марьиной рощи гуляла по Москве и вместе с этапами расходилась по всей стране. Даже продавщицы остались прежние. Свои в доску. Если нужда прижмет, отпустят в долг – своим, естественно.

Но с «конюшней» у местных была связана одна неприятная традиция. При нужде, особенно ночью, считалось не западло грабануть родной продмаг. Но не дочиста, а ровно на продолжение банкета. Сегодня, как на грех, кому-то приспичило. Сковырнули фомкой замок и вынесли ящик водки, пару палок колбасы и охапку пакетов с чипсами.

В «конюшне» по этому поводу вяло хозяйничали менты. Тощая овчарка крутилась у них под ногами, подозрительно обнюхивая директора. Ашот, директор «конюшни», закатывал печальные армянские глаза, загибал пальцы, вспоминая, что где лежало и сколько стоило. Продавщицы подсказывали, но все только путали. Менты, как кони, хрупали списанными чипсами и ржали. Все, как обычно, ничего интересного.

Злая хуже некуда Зинаида отправилась домой. На полпути села на первую подвернувшуюся скамейку. Дальше идти сил не было. Требовалось срочно выплеснуть на кого-то скопившуюся злость. Зинаида Ивановна хищно осмотрелась, как старая псина, потрепанная жизнью и измученная блохами, которой уже наплевать, в кого вцепиться и что будет после. Такой зуд в зубах и кислота под языком, что хоть умри, а поцапайся.

– Сволочи! – со свистом выдохнула Зинаида Ивановна.

Адресатов было три. Группка молодых мамаш на соседней скамейке, магазин «Рамстор», чей транспарант на крыше застил полнеба, и правительство. Зинаида Ивановна решительно всклобучила сиреневый вязаный берет и пошла вверх по списку:

– Сволота одна! Проворовались все. И рыжий у них – главный вор.

Мамашки испуганно покосились на нее, но на провокацию не поддались.

– Понаоткрывали магазинов, сволочи! А простому человеку колбасы купить негде. С голоду помирать, да?! У-у, сволота одна кругом.

Краем глаза она заметила, что одна из мамашек покрутила пальцем у виска.

И тут Зинаиде Ивановне представился удачный повод перейти непосредственно к мамашкам. На шестом этаже дома напротив распахнулось окно, и в черном проеме возник седовласый мужчина в спортивной куртке. Вел себя мужчина странно. Качался из стороны в сторону и слабо взмахивал руками, словно выгонял мух, дружной стаей спикировавших в окно.

– Во сволота-то! Чуть свет, а уже зенки залил. Спортсмен хренов. – Зинаида Ивановна ткнула пальцем, указывая заинтересовавшимся мамашкам на мужчину. – Вот от таких сволочей рожаете, а потом мучаетесь. Он уже одной водкой ссыт, а вы под него лезете. Откель же деткам нормальным быть? А Лужков за всех уродов плати, да? Шиш вам, сволочи!

Но мамашки на провокацию опять не клюнули. Они уже во все глаза смотрели на странного мужчину в окне. Эти три женщины и стали потом свидетелями, Зинаиду Ивановну, опросив почему-то в протокол не вписали.

Мужчина перегнулся через подоконник, продолжая слабо разводить руками, будто плыл в теплой воде брассом, а не балансировал на тридцатиметровой высоте. Полежал так с полминуты да и соскользнул вниз. Пробил телом поредевшую крону клена (от удара в воздух взвилось трескучее облачко семян-вертолетиков) и грохнулся о землю тяжко, как мешок с мокрой картошкой. При этом громко хрустнуло, тело мужчины сделалось тряпичным, безвольно распласталось по земле.

Оперативная обстановка

Дежурному ГУВД г. Москвы

В 11 часов 22 мин. по адресу ул. Шереметьевская, д. 45 в результате выпадения из окна погиб гр. Мещеряков Владлен Кузьмин, 1933 г.р. По факту смерти Останкинской районной прокуратурой возбуждено уголовное дело.

Старые львы

Подмосковная Баковка по-осеннему затихла, задремала, как старый дед, проводивший гомонливых внуков в Москву. Только где-то в глубине поселка подвывала электропила и глухо ухал по мокрому дереву молоток: наемные рабочие торопились сдать объект до близких холодов.

Двое пожилых мужчин, шедших по улочке, казалось, не обращали никакого внимания на багровое с золотом великолепие вокруг. Перебрасывались короткими фразами, после них долго молчали, обмениваясь лишь многозначительными взглядами.

В элитных подмосковных поселках, населенных не одним поколением людей, облеченных или обласканных властью, чужаков не жалуют. Эти двое были плотью от плоти этого тихого, как заводь с чертями, дачного рая. Такие же солидные, сработанные на совесть, но не броские, не кичливые, просто знающие себе цену и умеющие точно отмерять ее другим.

– Это моцион или кросс, дружище? – спросил Салин, немного сбавляя шаг.

– Я не прогуливаюсь, а иду на запах, – хохотнул Решетников. – Чую, уже мясцо запеклось корочкой, а жирок с маринадиком – кап-кап-кап на угольки. И дымок, острый такой…

Салин улыбнулся.

– Предупредил бы заранее, я бы на даче все организовал.

– Нет, Виктор Николаевич, по-моему лучше выйдет, вот увидишь. Не обижайся, но у тебя не шашлык по-дачному, а восточное застолье всякий раз получается. А тамада из меня сейчас никакой.

– Не обиделся. В другой раз устроим, – легко согласился Салин.

– Да, да. В другой раз.

Решетников по-особенному взглянул на Салина, тот, считав немое послание, зашифрованное во взгляде приятеля, чуть заметно кивнул. Больше слов не потребовалось.

Они большую часть жизни проработали в паре, притерлись и приноровились друг к другу, как пара львов, затравивших не одну сотню жертв. Их жертвами были исключительно двуногие. За редким исключением охота не заканчивалась кровью. Они пришли на работу в партийные структуры, когда массовые чистки стали достоянием истории и архивов. Как правило, обходились публичной поркой, сломанной карьерой, перебитым хребтом и подпиской о сотрудничестве. Свидетельство о смерти заменял партбилет, положенный на стол Провинившимся. Но и без летальных исходов не обошлось. Как без них в серьезном деле!

Они были профессионально недоверчивы и не страдали идеализмом. Работая с людьми, «по людям», как любил выражаться Решетников, рифмуя с известным непечатным словом, быстро утрачиваешь и веру, и идеалы. Все преходяще, все временно. И идеалы в том числе. Неизменна лишь тяга к власти и вечна борьба за нее, борьба, в которой есть отточенные за века приемы, но нет и не будет правил.

Улочка кончилась, и перед ними открылась широкая поляна с мелким прудом в центре. Решетников критически оглядел его. Посреди пруда торчала одинокая фигура рыбака. Вода доходила ему до середины сапога.

– Рыба-то в этом лягушатнике водится? – спросил Решетников.

– Не знаю, – пожал плечами Салин.

– М-да. Рыбалка для русского человека – не промысел прокорма ради, а путь просветления. Полный дзен, так сказать. Особливо если греться водочкой. Кстати, о ней, поганой, но любимой.

Решетников повернул направо, к березнячку, откуда исходил шашлычный аромат.

В парке при пруде с лета работал магазинчик, открытый приезжим кавказцем. Чего не отнять у горцев, так это умения обустраиваться на новом месте и возводить прием пищи до соответствующего уровня эстетики. Магазинчик хозяин обнес частоколом из тонких ольховых прутьев, в образовавшемся дворике расставил деревянные столы под навесами, выложил мангал и посыпал дорожки мелким гравием. Местным нововведение понравилось. Шашлык был отменный, и цена не кусалась. Все лето под навесами шумели импровизированные застолья. С приходом осени публики поубавилось, но хозяин исправно зажигал огонь в мангале, наполняя окрестности будоражащим аппетит ароматным дымком. Лучшей рекламы придумать было невозможно. Долгожители, те, кто решил жить до слякоти и холодных дождей, по привычке раз-другой в неделю заглядывали «на дымок».

Салин догадался, что Решетников увел его подальше от дома, забитого нагрянувшей из Еревана родней жены, неспроста. И когда увидел Владислава, мелькнувшего в воротцах этого ресторанчика под открытым небом, убедился, что догадка оказалась верной. Предстоял приватный разговор на чрезвычайно серьезную тему. Ничем иным присутствие телохранителя и мастера тихо улаживать острые проблемы объяснить было нельзя.

Владислав служил их Организации преданно до самозабвения, унаследовав должность от отца. Ему давно уже перевалило за пятый десяток, но он был по-военному подтянут и привычно насторожен, как хорошо натасканный доберман.

– Добрый день, Виктор Николаевич, – первым поздоровался Владислав. И сразу же обратился к Решетникову: – Павел Степанович, все готово.

Можно было быть уверенным: каждый кусок мяса он отобрал лично и бдительно следил за каждым движением повара. А также незаметно обшарил все на предмет жучков и прочей малоприятной техники.

– Вот и ладненько. Никому не помешаем?

– Пока посетителей нет.

– Замечательно.

Решетников пропустил Салина вперед, незаметно смазав взглядом противоположный берег пруда. Там на невысоком холмике стояли скамейки. Одну из них облюбовала пара в дачно-камуфляжном наряде. О чем-то беседовали, дымя сигаретами. Кивок Владислава подтвердил: это его люди взяли округу под плотный контроль.

Салин тем временем устроился за столом. На вид и по запаху шашлык удался. Зелень на пластиковой тарелке была тщательно отобрана и вымыта. Два пластмассовых стаканчика белели как накрахмаленные.

Все вышло, как хотел Решетников, по-дачному, на скорую руку, но с любовью. Вот только вино выпадало из общего ряда. Не краснуха, купленная здесь же в магазинчике, а хорошее французское «шато» пятилетней выдержки. Очевидно, Решетников захватил бутылку с собой, заранее готовясь к встрече. «Что ж, знак внимания и признак профессионализма», – не без удовольствия отметил Салин. Коньяк он предпочитал армянский, а вина любил французские. Кому надо, это знали.

– Ну, приступим!

Решетников уселся напротив, повозился, удобнее устраивая зад на сиденье из толстых жердей. С энтузиазмом потер ладони и сразу же потянулся к бутылке.

– Не против, Виктор Николаевич?

– Только – за.

Салин подставил стакан под рубиновую струю вина. Скрыл удивление, когда заметил, что Решетников налил всего на два пальца, столько же небрежно плеснул себе. Напарник, хоть и вечно играл в простачка, эдакого парня из народа, светским манерам был обучен не хуже самого Салина, впитавшего их с детства.

– На Кавказе мне бы за такое оторвали язык и вышвырнули из-за стола, но больше молчать не могу, – скороговоркой пробормотал Решетников, глядя в свой стакан. – К черту традиции. Сначала о деле.

– Ну кто нас упрекнет, если мы решим немного поболтать о делах, – приободрил партнера Салин. Решетников поморщился.

– Короче, Виктор Николаевич, Дедал наш отлетался. В прямом и переносном смысле. Так что за упокой души раба Божьего Мещерякова В.К. – Не чокаясь, Решетников с размаху опрокинул в рот вино. «Не зря все бросил и примчался, но тянул с информацией напрасно. Себя извел и меня ошарашил», – подумал о друге и партнере Салин.

Салин сначала покачал в пальцах рубиновую жидкость, потом цедящими глотками втянул в рот, посмаковал образовавшуюся горечь и лишь затем сглотнул. Прикрыл глаза, вспоминая Мещерякова…

Другая жизнь-1

Москва, сентябрь 1985 года

Псевдоним «Дедал» прилепил Мещерякову Решетников. Была у напарника склонность демонстрировать эрудицию в узком кругу соратников. Кадровую двухходовку он окрестил «Дедал и Икар» в память о первых воздухоплавателях Греции. Проходила она в два приема.

На первом этапе после тщательного изучения вероятному кандидату на сотрудничество с Организацией устраивался карьерный взлет. Подхваченный неведомой силой, он воспарял к самому солнцу, совсем как Икар. И как Икар же, едва познав опьянение полетом, сваливался в крутой штопор. Стоило только подыграть заходящимся от зависти коллегам, чуть-чуть подредактировать слухи и запустить припасенный компромат, намекнуть на недовольство высокого начальства, организовать мелкие семейные неприятности – и, глядишь, бывший небожитель уже размазан по земле. Так и поступали, если неофит не выдерживал давления, дергался.

Если выяснялось, что характер у него необходимой твердости, что позволяло работать с ним на перспективу, наступал этап «Дедал». В самый последний момент, когда сломанные крылья уже были готовы крестом распластаться по земле, неведомая сила вновь подхватывала кандидата и возносила его в недосягаемые выси, откуда он уже никогда не возвращался. Смертным нужны Икары как пример для подражания, а боги Олимпа привечают Дедалов, тихих гениев, чурающихся солнца публичной славы.

Мещерякова они подобрали сорокапятилетним научным сотрудником без степени. По армейской табели о рангах должность соответствовала капитанской, иначе говоря – полная безнадега, излет карьеры, остается только пить и критиковать социализм.

Взвесив все за и против, подбросили к солнцу: публикация в специализированном журнале, защита кандидатской «на ура», поездка на международный конгресс парапсихологов, собственная тема в научном плане НИИ, в перспективе – должность завлаба.

Как только Икар затрепетал крылышками, его прицельно срезали влет.

Новую статью разгромили на редсовете, «первый отдел» придрался к какой-то мелочи в анкете, и командировку в Индию пришлось отложить на неопределенный срок. Многоопытное начальство НИИ, учуяв смену ветра, не стало дожидаться руководящих указаний, и тему Мещерякова со смаком вычеркнули из планов на будущий год. Мелкая научная шваль тут же принялась пинать и щипать коллегу, мстя за краткий миг удачи, доставшейся не им.

И весьма примечательно, что Салину с Решетниковым для активных мероприятий по этапу «Икар» не пришлось никому угрожать, ничьих рук не выкручивали, никого ни о чем не просили. Так, пару раз через общих знакомых замолвили словечко или многозначительно кивнули. Все от восхваления до избиения мужи науки проделали сами по собственному желанию и ко всеобщему удовольствию. Даже несколько перестарались, в такой раж вошли.

В родном НИИ Мещерякова заклевали настолько, что до окончательного уничтожения оставался, казалось, один шаг. И все уже к нему шло: партком, профком и научный совет единогласно утвердили кандидатуру Мещерякова представителем института в подшефном колхозе. Жить ему там предстояло с начала лета до поздней осени, встречая, размещая и провожая сменные бригады ученых, мобилизованных на битву за урожай. Кирзовые сапоги, телогрейка, самогон с тоски… К ноябрьским праздникам от ученого Мещерякова осталась бы одна трудовая книжка в отделе кадров. А такого и под сокращение подвести – раз плюнуть.

По правде говоря, Мещеряков сам усугубил свое и без того безнадежное положение. В последней серии экспериментов, которую ему скрепя сердце разрешили провести перед окончательным закрытием темы, от ударной дозы ЛСД[1]1
  Диэтиламид лизергиновой кислоты (ЛСД-25), впервые синтезирован ученым Хоффманном из красной спорыньи, паразитирующей на колосьях ржи. Является наиболее мощным психоделическим наркотиком. Используется в клинической психиатрии для лечения таких форм наркозависимости, как алкоголизм, опиомания, некоторые психопатологические состояния, суицидальные мании, а также в подготовке к безболезненной смерти раковых больных. Внеклиническое использование ЛСД для «пробуждения» творческих способностей и переживания трансцендентных состояний широко рекламировалось Олдосом Хаксли, автором книги «Врата восприятия», и гуру психоделической культуры Тимоти Лири.


[Закрыть] скончался подопытный-доброволец. Мещеряков использовал этот мощнейший галлюциноген для расщепления сознания и управляемого выделения потока подсознательных образов. И хотя наука до того дня не знала ни одного случая смерти от применения ЛСД, дело сразу же запахло уголовной статьей. И тут началось…

Малейший признак сочувствия к прокаженному Мещерякову делал человека объектом травли. Черт с ним, с Мещеряковым, но появился шанс схарчить вместе с ним и давних конкурентов, перебежать дорожку, вырвать финансирование, на худой конец выбить себе помещение получше. По такому поводу все интриги в НИИ и вышестоящих организациях были разом переориентированы и заклокотали, как проснувшийся вулкан.

Фракции шли на фракции, расторгались прежние союзы и заключались сепаратные соглашения. Институт относился к категории межведомственных, и в тайфун страстей очень скоро были вовлечены Академия медицинских наук, Третье управление Минздрава, Министерство среднего машиностроения, Институт имени Сербского и почему-то Госкомкосмос. Очнулись от бдительных раздумий многочисленные «кураторы» от КГБ и МВД и тоже принялись играть.

Через месяц скандал достиг той точки кипения, когда сам Бог велит вмешаться партийным инстанциям. Салин с Решетниковым, до поры, как ленивые львы, наблюдавшие за развитием событий, выпустили когти и с рыком выскочили из засады. Раздав подзатыльники и благодарности, законсервировав одни склоки и оставив вяло тлеть другие, процедив, оценив и подшив компромат, вылитый интриганами друг на друга, Салин с Решетниковым освободили руки для главного, ради чего все, собственно, и затевалось, – вербовки перспективного клиента.

Вербовали и вербуют методом кнута и пряника. Некоторых следует запугать до гусиной кожи, вывалив на стол компромат. Других надо умело приманить, как сладким, идеей, деньгами, безнаказанностью. Если будут зарываться, кнут всегда под рукой.

С кнутом возникли проблемы. Мещерякова пригласили на беседу в Комитет партийного контроля последним. К этому времени от дела не осталось и выеденного яйца.

Утром в этом кабинете побывал прокурор, ведущий следствие по делу Мещерякова. Салин с Решетниковым внимательно изучили материалы и выслушали комментарии следователя. Причина смерти подопытного-добровольца действительно была не в ЛСД, что точно и ясно показала экспертиза.

Потерпевший Федоров, подрабатывавший в НИИ добровольцем-подопытным, весь эксперимент расслабленно лежал на кушетке, и вдруг ему приспичило вскочить на ноги. То ли привиделось что-то, то ли вдруг проснулись рефлексы сержанта ВДВ, следствие не установило. В результате резкого движения упало артериальное давление, научно говоря, произошел ортостатический коллапс, и подопытный грохнулся в обморок. Всей стокилограммовой массой мышц он рухнул на пол, по пути стукнувшись головой о столик, в результате чего временно впал в коматозное состояние. Голова потерпевшего была унизана проводами, надежно закрепленными в штепселях, из-за чего, падая, Федоров потянул за собой приборы. Грохот, искры, паника…

Все произошло так быстро и неожиданно, что поначалу все впали в ступор, а потом засуетились, мешая друг другу. Первым пришел в себя молодой врачишка, прикрепленный к группе Мещерякова. Но из всего набора экстренной терапии почему-то выбрал инъекцию камфоры в сердце. Растолкав бросившихся к Федорову лаборантов, он с размаху вогнал иглу ему в грудину. Попал точно в аорту, поставив последнюю точку в судьбе испытателя. «Врач-вредитель», – прокомментировал Решетников этот пассаж из дела. Получалось, в смерти подопытного вины Мещерякова нет.

Однако с юным эскулапом поступить по всей строгости закона возможности не было никакой. Он оказался побочным сыном членкора Академии медицинских наук, папа, отмаливая грехи, организовал его поступление в мединститут. Сын греха и позора, как с ходу окрестил его Решетников, институт окончил на одни тройки, постоянно балансируя на грани отчисления. Папа, зная цену терапевтическим талантам незаконного отпрыска, по блату устроил его в НИИ, подальше от ни в чем не повинных пациентов. Но от судьбы, как видно, не уйдешь. «Учился на врача, а задницу от головы не отличит, сучонок. – Прокурор оказался не менее циничен в определениях, чем Решетников. – Но за задницу его не возьмешь. Папа не даст. Да и не сажают у нас за неправильное лечение».

С точки зрения организации опыта все было безупречно. Придраться к Мещерякову означало утопить многих в НИИ. Программу экспериментов утвердил научный совет, Федоров получил все необходимые допуски, дозировку и схему применения препарата разрабатывал дипломированный нарколог, даже медик, черт бы его побрал, присутствовал при эксперименте. Общим мнением партийных и правоохранительных органов было закрыть дело за отсутствием состава преступления.

Но Мещеряков об этом знать не мог, что позволяло сыграть в благодетелей. Почему-то простые смертные убеждены, что дела так просто не закрываются, за это заблуждение они и платили подписками о сотрудничестве. Салин решил использовать постановление о закрытии дела как козырный туз в предстоящей вербовке: либо долгий срок, либо бессрочная «дружба».

У них имелись просторные кабинеты в официальном здании Комитета партконтроля – старинном особняке с атлантами на фронтоне, окнами выходящем на улочку, ведущую к Кремлю. За особняком, во внутреннем дворе комплекса Совмина, стояла новостройка, ничем не отличимая от соседних, даже без вывески, только номер строения над подъездом. Из особняка в новостройку вел подземный переход.

Салин с Решетниковым, конспирируясь, проводили деловые встречи с малозначимой клиентурой Организации в этой новостройке. Для таких целей там были отведены безликие маломерные кабинетики, дабы не подавлять мелких людишек видом партийной роскоши. На дверях каждого кабинета были специальные пазы, куда вставлялись таблички с фамилией и инициалами хозяина. Каждый раз разные. Постоянных хозяев кабинета не было. И фамилии на табличке ничего не значили – псевдонимы, также периодически меняемые. Только имя и отчество сохранялись подлинными, чтобы потом не путаться.