Текст книги "Мертвый угол"

Автор книги: Олег Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава тридцатая

Дистанционный взрыватель с усиком-антенкой Климов нашел сразу – под вторым газгольдером. Это был небольшой магнитный кругляш, величиной с хоккейную шайбу. По виду – безобиднейшая штука, но по сути – адская машина. Огромные ребристые цистерны, в которых находились тонны сжиженного удушающего газа под большим давлением, в доли секунды разнесло бы на куски. На клочья стали и титана. Стоило бы только радиосигналу привести взрыватель в действие. И – все. Мгновенная агония и смерть. Вместо людей – одно воспоминанье..

Из восьмой штольни надо было уходить.

Климов спешил.

Он сам себя «подвесил» – подцепил на крючок взрыва.

Уйти, уйти, как можно дальше от людей, от камеры газгольдеров, от смерти – вот все, что занимало его мозг, что им руководило.

С лихорадочной тщательностью он обследовал соседние цистерны, обнаружил под одной из них противотанковую мину, вывернул и спрятал у себя в кармане детонатор, обшарил с фонарем укромные места гибельной штольни, убедился, что нигде больше взрывчатки нет, и вновь захлопнул кодовую дверь.

Теперь он был опасен для людей, сам – для себя.

Когда он довел дочку Федора до лестницы, к которой был прикован «Медик», в бомбоубежище раздался бас Петра.

– Юра, мы здесь!

Климов ответил, и они вскоре обнялись.

– Как ты?

– Жив.

– А ты?

– Живехонек!

Петр еще раз было облапил Климова, но тот посторонился,

– Осторожно: детонатор.

– Давай его сюда, – протянул руку Петр и возбужденно произнес: – Сейчас мы его… мигом.

Он рванулся к двери бомбоубежища, открыл ее, швырнул со всего маху детонатор в стену и до слуха Климова донесся донесся хлопок взрыва. Или выстрела. Тугой, короткий, с присвистом хлопок. Как будто кто-то сказал: «Б-а-к!» и сразу же добавил «эс».

Федор, подхвативший дочку на руки, глянул на Климова, тот – на него.

– Бэк-с, бэк-с, – с твердым присвистом ударили один и второй выстрелы, и Петр начал оседать на землю.

Стреляли из пистолета с глушителем.

Когда Климов с Федором склонились над Петром, Климова словно ударили по спине ломом: спас бронежилет.

Мгновенно выкатившись из бомбоубежища, Климов выстрелил в метнувшуюся тень. Вскочил и побежал. Пустил вдогонку убегавшему две пули, свалил наземь. Стрелял совершенно спокойно, потому что нервничать было некогда. Свалил и охнул – кубарем перелетел через того, кто бросился ему под ноги. Едва успел сгруппироваться. На бегу. Летя головой вниз.

Напавших было двое.

– Федор!

Голос Климова сорвался от удара. Били точно.

Если бы не интуиция, простился с жизнью. Нож поранил шею: вспорол кожу и сломался о бетонный пол.

Рванувшись вбок, он успел выстрелить. Не целясь. Наверное, попал в пах или в бедро.

Отбил второй нож.

Покатился.

Вскочил на ноги, упал – сбили подсечкой.

Выстрелить не удалось: пистолет вылетел. Да и патронов в нем не оставалось. Блок и выпад. Локоть и колено. Блок. Прыжок. Немыслимый прыжок и винт, и блок, и серия ударов.

– На! На! Й-е!

Удар в локтевой сгиб, крик боли, стукнувшийся оземь пистолет.

Еще! Еще! Резко и чисто.

Мимо.

Удар в челюсть, в лоб – и Климов отлетел к стене.

Откуда появился третий, он так и не понял. Стоял он крепко, спружинив колени, словно влитой. В руке его поблескивала сталь.

Мрак подземелья стал еще мрачнее.

Шум за спиной заставил третьего рвануться, сделать выпад, поднырнуть под локоть Климова и перекинуть нож из руки в руку.

– Ха!

Он боднул воздух, пустил пену и затих. Бесшумный воздух с присвистом свалил его на землю.

– Федор!

Предупреждающий зов Климова немного запоздал. Федор упал. В него всадили сразу две коротких очереди. Сзади. Подхваченный им пистолет с глушителем ударился о землю.

– Где они? – внезапно для себя заорал Климов и тотчас отскочил к противоположной стене. – Глуши ментов, братухи! – Он взъярился. Выдернул из-под убитого бандита автомат и полоснул огнем потемки. – Бей лягавых!

Выкрикнул и отступил назад.

Нарочно начал пятиться, стреляя.

– Глохни, кореш.

Климов обернулся.

Эту рожу можно было назвать зверской, но обижать какого-нибудь зверя не хотелось.

– Фу! – он демонстративно отер пот со лба и радостно осклабился. – Всех морганули?

– Вроде, – просипел названный «кореш» и приставил автомат к затылку Климова. – Кликуха и пароль? Да поживее.

– Падлы! – вместо всякого ответа выругался Климов. – Оперсосы! «Чистого» смарали, Чифаря, братана Гойду! – он скривился, пустил слюни, загундосил, мелко и припадочно трясясь. – Да я за «Чистого»! да я… – он уже бился, – всех вас, суки… – Кровь текла по шее, неприятно липла, и у Климова невольно голова валилась на плечо, пережимала рану.

– Ненавижу!

Он пару раз ударился о землю лбом и выстрелил ногами в пах своему «корешу». Спружинил на руках, перевернулся и ударил.

Отбил ствол автомата вбок, провел захват и оказался сверху.

Через мгновение он вытер нож о куртку.

Федор кусал воздух, задыхался, ничего уже не видел. Взвалив на себя, Климов оттащил его в бомбоубежище и громко крикнул:

– Медик! Кто здесь медик? Врач или сестра?

Передав на руки доктору Федора и объяснив, что «неизвестные бандиты обезврежены», Климов склонился над Петром, которого уже перевязали. Он сидел у стены, вернее, полулежал, упираясь в нее затылком, и смотрел усталыми глазами.

– Все путем, – поспешил он успокоить Климова, когда тот взял его за руку: проверить пульс. – Кость не задета. Не волнуйся.

– Куда тебя?

– В плечо и в ногу.

– В голень?

– Нет, в бедро, – Петр попытался сесть повыше и поморщился. – А что там с Федором?

– Думаю: плохо, – сочувственно вздохнул Климов и глянул на часы. Время бежало. – Две автоматных очереди в спину.

– Сволота, – процедил Петр, и судорога искривила его губы. – Если бы не Федька… – левая рука его, упирающаяся в пол, была спокойна, а пальцы правой, висевшей на перевязи, слегка подрагивали. – Не было бы меня, Юр, уже в живых…

– Взяли на мушку?

Петр усмехнулся.

– Сели на уши.

– И как же ты стряхнул их?

– Федор выручил. Крошил их, как капусту. Ну, я и охамел: пошел рубиться. Врезал первому под дых – он и винтом на каблуках. Второму зубы вылущил прикладом.

– А третий? – спросил Климов, понимая, что свалить Петра двоим не удалось бы.

– Ушел… аллюром на карачках, – совершенно равнодушно сказал Петр.

– И я обязан Федору по гроб, – признался Климов. – Только бы он выжил.

Петр уперся лопатками в стену, тихо застонал и вытянул простреленную ногу.

– Взрыватель у тебя?

– В кармане.

– Тогда, дуй. Освобождайся от него и возвращайся.

– Хочу найти их центр тяжести, – имея в виду террористов, сказал Климов. – Слишком много они взяли на себя. А так бывает, если есть поддержка.

– Там? – Петр поднял глаза и посмотрел на потолок.

– Не исключаю, – вздохнул Климов.

Обыскав убитых, он отобрал для себя еще один « Макаров» , набрал патронов, снова приковал себя к очухавшемуся «Медику» и, наказав Петру закрыться в штольне, двинулся в туннель.

Фонарь дал нести «Медику».

Свернув в узкий вентиляционный ход, который уводил их от газгольдеров, Климов протянул «Медику» его японский телефон.

– Свяжись с Зиновием и говори с ним всю дорогу. Взрыватель у меня.

Глаза у «Медика» стали большими, глупыми и ясными. Рот приоткрылся.

– Выбрось. Выбрось его где-нибудь. Зачем он нам?

– Гарантия успеха, – сказал Климов и крепко обнял «Медика». – Включай.

– Это конец, – промямлил «Медик». – Он поймет.

– Не должен, – обещающе подбодрил его Климов. – Все ведь хорошо. «Могильщик» мертв, «Шило» убит, в городе тихо, все заложники сидят в бомбоубежище, а три десятка постовых их охраняют, ждут от тебя приказов.

«Медик» понял, что сейчас расстанется со своей жизнью и тотчас стал докладывать Зиновию о «проведенной акции».

– «Могильщик» убил «Чистого» и Слакогуза. Предпринял вместе с «Шило» штурм рудника. Оба убиты. Их тела разорваны гранатой. В остальном – все тихо.

– Еще потери есть? – поинтересовался Зиновий, и «Медик» поспешил признать, что «есть». – Четыре человека.

– Мало, – неожиданно сказал Зиновий. – Думай, как избавиться от лишних. В принципе, ни «Чистый», ни его блатная шваль нам не нужны. Они загон нам обеспечили, свою игру сыграли, нужно избавляться.

– Контора крутит?

– Еще вертят… вола за хвост, – сказал Зиновий, и Климов толкнул «Медика»:

– Пошли.

Пройдя метров пятьсот, они свернули резко вправо и протиснулись в довольно узкую трубу тайного лаза. Если Климов ничего не перепутал, изучая схему-карту горных разработок, «Медик» повел правильно. Это был один из тех вентиляционных ходов, который выводил наверх, за Ястребиный Коготь, на противоположную сторону горного хребта. Если идти поверху и преодолевать скалы, времени уйдет не менее двенадцати часов, а то и больше.

«Больше, куда больше, – прикинув в уме расстояние до вертолетной площадки, определил Климов и разомкнул наручник: дальше нужно было лезть по-одному. – А так дойдем часа за два».

Он снова глянул на светящиеся стрелки циферблата и засек время: без четверти три. До истечения срока ультиматума осталось пять часов.

– Свяжись с кем-нибудь из постовых, – сказал он в спину «Медику», – и прикажи собраться всем в «дробильне». Скажи, что в руднике все заминировано, заложников больше расстреливать не стоит, все они и так взлетят на воздух, если что, в общем, придумай.

«Медик» четко выполнил приказ, пообещав собравшимся в «дробильне» четыре крупных вертолета.

– Абвер согласился, и контора подписала, – обрадовал он главаря оставшихся бандитов. – Все будет о'кей!

«Естественно», – подумал Климов и похлопал «Медика» в знак одобрения. Его втягивали в интригу, в клубок зловещих интересов. Трупом больше, трупом меньше… лучше: больше. Когда убийц много, содружество невозможно. Каждый из них ни в грош не ставит собственную жизнь, не говоря уже о чьей-то. Затеявшие акцию это прекрасно знают. За ультиматумом следует смерть. Расплата или же возмездие. Одни молчат, другие убивают.

Идти с фонарем было легко, глаза не уставали. «Медик» постоянно говорил с Зиновием, докладывал о том, что «все нормально», шутил, смеялся, даже хохотал, описывал какую-то шалаву, которая «в постели – просто клад. Не баба – луна-парк с качелями» и «монпансье на вынос».

«Если что, буду стрелять», – всякий раз говорил себе Климов, как только «Медик» останавливался. Но тот, после минутной передышки, шагал дальше. Не верить ему было глупо: на идиота он не походил, самоубийцу не напоминал. Скорее, Климов действовал, как смертник. С того момента, как пошел «по следу» – узнал парней, напавших в поезде на старика: увидел их в кафе.

Думая о тех, кто замыслил чудовищный спектакль и провокацию теракта, Климов пришел к убеждению, что в их преступной решимости чувствовались сила и недюжинность характера. Такая одержимость – дело редкое, хотя захват заложников – древний закон войны. Но подобные злодейства раньше были редки, а теперь становились едва ли не системой. Да и вообще, если раньше убийство преследовалось по суду, то сегодня оно само стало законом. Убийство перестало быть проблемой. Мир сошел с ума. Безумие и смерть – непоправимы. Неистовство желаний – крест безумных, путь злодеев и самоубийц. Одни чувствуют, что обстоятельства изменяют направление их мыслей, а другие и в своих размышлениях противятся очевидному. Тому, что действует извне. Уничтожить самого себя – слишком мало для того, кто подготовил взрыв газгольдеров. Климову казалось, что суть террористического акта заключалась не в том, чтобы удовлетворить свою алчность и свои амбиции, стать притчей во языцех в коридорах власти, и совсем не в том, чтобы уничтожить самого себя, как это стало теперь ясно, а в том, чтобы столкнуть в могилу – разом – как можно большее число людей. «Но для чего? Какова цель?» – все время мучился вопросом Климов и не находил ответа. А если мозг и находил ответ, он был довольно краток: провокация. Климов знал, что террористы способны на многое, но единственное, что они не могут, это стать умнее самих себя, подняться над своими действиями, своей участью. Ослепленные сиюминутной вседозволенностью, скованные временной свободой убивать, они тем самым убивают свою волю к жизни, погружают разум в пустоту. Если ничто не связывает человека в этом мире, он проваливается в небытие. Все завершается смертью.

Задумавшись, Климов не сразу понял, что произошло: его качнуло, он ударился о стену и какая-то неведомая сила вздернула его за шиворот, встряхнула и перевернула. Его ноги стали разъезжаться, а фонарный свет разом исчез. Зловещий гул и непонятный грохот, усиленный запредельной тьмой, казалось, раскололи его череп надвое. Сознание померкло. Он оглох. Ослеп. И полетел в неведомую бездну.

Глава тридцать первая

«Ты был слишком строг с ними», – раздался чей-то голос, и Климов мучительно попытался вспомнить, кто бы это мог быть. – «Зато справедлив», – заметил кто-то голосом Петра, и в его тоне прозвучала похвала, если не гордость. Этот кто-то оказался недоверчивее и подозрительнее, нежели думал Климов. Этот кто-то постоянно щурил глаз, словно прицеливался. Его искаженное ненавистью лицо и мрачные звериные глаза выдавали одержимость и безумие маньяка. Он следил за каждой мыслью Климова и это угнетало. Заткнутый за пояс пистолет таил в себе опасность. Климова трепал нервный озноб, дыхание срывалось. Он не боялся, что его ударит током, но то, что взрыв будет серьезным, допускал. Тени от прожекторов, как на футбольном поле, крестом ложились на землю. Главное, чего хотелось избежать, это ненужной встречи с «Медиком». От постоянного вранья все превратились в идиотов. Человечество, как часовая стрелка, кружится по циферблату глупости. А дело в том, что все – наоборот. Чем меньше доза яда, тем скорее он подействует. Только любители старых вещей умеют жить прошлым. А кто живет прошлым, тот знает будущее. Это нельзя не чувствовать. Кулак Петра в ударе напоминал железный лом. Петр крушил охранников маньяка яростно, умело, беспощадно. Безудержно и жутко деловито. Выхваченные автоматы он просто разбивал о стены. Или наступал ногой на ствол и гнул его, как ветку. Климов уже выходил из комнаты, когда труп охранника медленно сполз по стене и улегся вдоль плинтуса. Улегся и подмигнул Климову. «Кто не видит снов, тот бредит наяву», – глухим голосом проговорил он в потолок и вновь прищурил водянистый глаз. Напольные часы в старинном деревянном корпусе размеренно отстукивали время, и перед глазами Климова снова возник «Медик». Он задумчиво теребил левую бровь и, ссутулившись, разглядывал носки своих туфель, не отрывая локоть правой руки от колена. Сидевший рядом с ним Зиновий поглаживал ствол пистолета с глушителем. «Мафию при свете не увидишь, – ласково сказал он Климову и тихо засмеялся. – Только в тени. – Его пальцы побродили по лицу Климова, ущипнули за нос и вцепились в дистанционный пульт взрывателя. – И то, когда ослепнешь». Уловив сбой в его хромой скороговорке, Климов отодвинулся подальше. Попытался сесть на корточки, но «Медик» грызнул спичку, сплюнул отщеп на пол, поковырял в зубах. Мясную вехотъ, приставшую к спичке, снял двумя пальцами и вытер их о подбородок Климова. Языком проверил – не осталось ли еще чего во рту – смачно сплюнул. Климов уклонился. «Ничего, – сказал он сам себе и успокоился. – Собор колокольней высок, а не ее забором». Климов не уверен был, что это сказал он, возможно, это сказал тот, кто был с ним рядом. Тот, у которого был жесткий взгляд и мягкие черты лица. Голова Зиновия дернулась, и он прогавкал: «Ты хто, сука?» – Около него тотчас закружились рожи бандитов, хари уголовников. Это были нелюди, способные на все. Отпетый сброд. В уши плеснулся дикий хохот, вой и лай собачьей своры. «Каюк менту! Спалился, зухер! Амба!» Климов отвернулся и увидел лицо Юли с чуть подрагивающими губами и беспомощно кричащим взором. Она смотрела на Климова глазами его жены, его Оксаны, тем нежным взором, который так легко принять за жалость. Смотрела и прижимала к себе сыновей. Прижимала и не могла переступить через труп Слакогуза. «Что мне теперь будет?» – молитвенно поднимая глаза на Климова, спрашивала она в страхе за детей. Он никогда не видел столько ужаса в одних глазах. Как будто ее душу вывернули наизнанку. «Ничего», – ответил чей-то голос, и Климову показалось, что он принадлежит ему. «Ты следишь за моими словами?» – спросила она пустоту, в которую проваливался Климов, и ему пришлось громко ответить «да». «А за временем?» – вопросительная интонация окрасилась сарказмом. «Да», – снова ответил Климов. «Так чего же ты медлишь?» – Ее покрасневшие от бессонницы глаза наполнились слезами, и Климов направил луч в лицо Зиновия. Направил. Ослепил и, выключив фонарь, ударил рукоятью пистолета ниже уха. Сразу же перед глазами появилась дверь, ведущая к газгольдерам. Наборные кнопки замка с расплывчатыми цифрами. Поди пойми, какую комбинацию надо набрать, чтобы проникнуть внутрь. «Или же выбраться наружу», – скованно пошевелил пальцами Климов и попытался пройти в дверь. Ему не удалось. Кто-то придавил его тяжелым камнем. Придавил и начал сыпать на лицо песок. «Что-то мертвяком воняет, – брезгливо произнес Зиновий и стукнул Климова по голове. – Псиной воняет». «Он же лягавый. У него натаска «по крови», – подъелдыкнул «Медик» и добавил. – Другим ему не стать». Климов постарался сдвинуть с груди камень и услышал стон Петра. «В одной яме два раза не прячутся, – сказал он Климову и повалился, на пол. – Когда не с чем бороться, мы летим в пропасть». Этого он мог и не говорить. Климов цеплялся, хватался за светлый край сознания и вновь срывался в пустоту, в провал небытия. Крутящаяся мгла в мозгу все время выбивала из-под ног точку опоры. А тут еще запавшие глаза, прямой с горбинкой нос, костистое надбровье… звериный взгляд маньяка.

Климов чувствовал, что ему пора очнуться, выплыть, выбраться из обморочно-бессознательного омута к свету, но темнота провальной памяти была сильнее. Смертная телеграмма, шепот жены, зубная боль и швейцар на пороге, бабка, торговавшая цветами – все зримо облеклось в цвет и увлекало за собой. Он снова отдавал холодные и пахнущие мокрым дубом хризантемы в чьи-то руки, сидел у гроба, смотрел на Ключеводск в бинокль… Видения провальной памяти были такими властно-цепкими, что Климов застонал. Затем пошевелил плечом и вновь увидел грустные глаза жены: «О детях ты подумал?» Мысль о сыновьях заставила встряхнуться, приподняться и – ухватившись за поручни, Климов рывком перебросил тело на лестницу, мигом взбежал по ней, подпрыгнул, схватился за металлическое ребро перекрытия, подтянулся, и, оказавшись наверху, побежал по двутавровой балке к железобетонной опоре, державшей угол здания. Поближе к выходу, где должен быть Зиновий… Заметив внизу длинную доску, лежавшую на бочке с солидолом, он высоко подпрыгнул, перевернулся в воздухе и сразу же двумя ногами приземлился на торчавший край доски. Длинный конец ее резко ушел вверх и сбил с ног террориста, угодив тому под челюсть. Раздался хруст ломаемых костей, и вязкое чувство безволия исчезло.

Климов лежал, придавленный камнями, в полной темноте. Болезненно ныло плечо, гудела голова, лицо было присыпано каменной пылью. Он выплыл из небытия, стряхнул с себя налет оцепенения. Проверил руки, ноги. Пошевелил пальцами. Выбрался из-под завала.

«Если это не взрыв, то явное землетрясение, – сказал он сам себе и специально громко повторил: – Землетрясение».

«Медик» не ответил.

Климов осторожно двинулся вперед и неожиданно отдернул руку – в боковой стене лаза зияла дыра. Он ее не видел – чувствовал. В нее затягивало руку. Климов отодвинулся назад. Все его тело сковал страх. Немыслимый. Потусторонний. «Медика» не было, зато была дыра – неотвратимый, как бедствие, путь в преисподнюю.

Климов понял, что дыра всосала в себя «Медика» – гора очнулась. Это был ее провальный вдох. Климов столкнулся с тем, о чем рассказывал Иван Максимович, с загадочным и, в общем, всеми объясняемым явлением природы, а точнее: подземелья. В одной из горных пустот образовался вакуум и туда теперь затягивало воздух. Сколько этот «вдох» продлится, сказать было нельзя. Иван Максимович считал, что «протяженность вдоха» может достигать нескольких суток. Словом, никогда не знаешь, что случится на земле, а под землей – тем более.

Темнота, стоявшая перед глазами, была полной. Пальцы рук покалывало, как с мороза. «Так еще бывает, так морозит от военных маршей», – потирая пальцы, чтоб избавиться от неприятных ощущений, горестно подумал Климов и поймал себя на мысли, что мистические страхи подземелья – тоже трепят нервы: будь здоров! Вот уж истинно: кто спит без сновидений, тот бредит наяву.

Климов глянул на светящиеся стрелки циферблата, отметил, что прошло не так уж много времени с того момента, как они вошли в туннель, «Медик» и он, каких-то полчаса, посетовал на то, что у него нет фонаря – фонарь нес «Медик», и внезапно осознал, что он без «Медика» свободно может заблудиться в переходах, и немного запаниковал. Сзади – завал, а впереди – дыра. По крайней мере, в боковой стене. Ловушка. Западня. Похлеще лабиринта. Зловещее молчание горы было ужасным. Климов знал, что лучший способ пересилить страх, это нагнать его на своего противника, но, судя по всему, этот прекрасный способ он использовать не сможет. Врага не было. А нагонять страх на дыру, на пустоту, на то, чему названье бездна – дело дохлое.

«Темно, хоть глаз коли, – подумал Климов и пристально вгляделся в темноту, пытаясь различить границы бездны. – В бочке со смолой и то светлее».

Нет, как ни всматривался, он пока что ничего не видел. Может быть потом, когда глаза привыкнут.

– Так подыхают идиоты, – казняще выругал себя Климов и почувствовал, что голос у него отнюдь не бодрый. – Надо было идти поверху. – Сказал, чтоб только не молчать, осознавать себя.

Чтобы не сидеть, сложа руки, он начал разбирать вокруг себя завал, стараясь не производить резких движений. Трещина в любой момент могла расшириться.

Всматриваясь в темень своей каменной ловушки и досадно сознавая, что чернее ночи может быть лишь только ночь под землей, он через какое-то время начал различать сдвигаемые им в сторонку камни и острые крал дыры. Причем, огромной. Все камни, пододвинутые к ней, исчезли в пустоте, как будто их всосал гигантский пылесос. Надеяться на то, что Климовым дыра пренебрежет, не приходилось, но и отступать было некуда: сзади был тупик – стена гранита. Климов обнаружил ее, когда разбирал завал и отправлял камни в дыру. Зря только ссадил пальцы и прибил ногти, выворачивая глыбу. Туннеля больше не существовало. Если он где и остался, так только впереди. В полутора метрах от Климова и в полуметре от дыры.

Климов почувствовал во p т y солоноватый привкус, подсосал и сплюнул кровь. Вот уж влип так влип. Между молотом и наковальней.

Трещина, которую Климов обнаружил под ногами, была небольшой, но как она поведет себя в следующее мгновенье, понять было нельзя. Землетрясение сдвинуло с места тысячи тонн камня, расслоило сотни метров гранита, перепутало все ходы-выходы, связало штреки, штольни, вентиляционные ходы в один гигантский лабиринт, в котором каждый шаг таил опасность. Вероятность гибели.

Одним из первых желаний было ублажить дыру взрывателем, вытащить его из кармана десантного комбинезона и зашвырнуть в провал, но после секундных колебаний Климов все же не сделал этого. Он испугался, что не выберется из лабиринта, и тогда будет мучительно и долго умирать среди камней без пищи и воды, бездумно вглядываясь в черноту провала. Лучше уж сразу – без боли. Он даже не успеет осознать мгновенье смерти. Взрыватель был у сердца.

– Много хочешь, мало получишь, – выговаривающим тоном произнес вслух Климов и кое-как в тесноте лаза снял автомат, висевший за спиной. Вынул из ножен штык и примкнул его к стволу. Осторожно переменил позу: улегся на живот и пополз вперед, толкая перед собой камни и придерживая автомат левой рукой. С помощью камней, оставленных ему дырой, он забил трещину и, уперев приклад и лезвие штыка в края провала, соорудив подобие ограды, чувствуя, как его мощно тянет вбок, в отверстие дыры, напряг все свои силы. Если приклад или штык соскользнут – он полетит в бездну. Они-то и держались за один-два сантиметра. Упирались в выступы гранита, в рваные края дыры.

«Только бы штык выдержал», – почувствовав, как завибрировала сталь, подумал Климов и колоссальным напряжением всех своих сил, продвинулся вперед. Миновал трещину и жуткий зев провала. В самый последний момент штык соскользнул, его рвануло вбок, но Климов резко подтянул к животу ноги, перевернулся на спину и уперся ботинком в стену лаза. Автомат он чудом удержал в руке, даже не понял, как это случилось. Оттолкнувшись ногой и штыком от стены, отсунулся от гибельного места, перевел дыхание, почувствовал, что мокрый: весь в липкой испарине пота. Сказалось напряжение всех сил.

Дальше камней было меньше, но трещины встречались, правда, уже не такие большие, как первая. Спасало и то, что вентиляционный ход, по которому пробирался Климов, весьма заметно сузился, и он, преодолевал очередной участок гибельной опасности, сам превращался в распорку: ногами упирался в потолок, руками – в стены и так проталкивался дальше. Тело слушалось и это его радовало. Если что и угнетало, так это резь в глазах: от пыли и от напряжения. Да еще частые завалы, которые он разбирал. Пальцы кровоточили, а сорванные ногти беспощадно мыли.

Расчистив очередной завал, Климов вытянул ноги и попытался дать измученному телу отдых.

Часы показывали четверть пятого.

Перед глазами плыли круги.

Хотелось пить.

«Если я и дальше буду продвигаться столь же трудно, я никогда не выберусь отсюда», – измотанно подумал Климов и впервые пожалел себя. Ему хотелось сделать то, что он задумал, новый план ему казался стержневым, но обстоятельства были против него. Держа взрыватель у сердца, он превратился в камикадзе, в фанатика-самоубийцу. После того, как «Медик» сообщил оставшимся в живых бандитам о «заминировании рудника и всех подходов к штольням», людям в бомбоубежище теперь ничто не угрожало. Когда истечет срок ультиматума и ребята из «Альфы» предпримут штурм городка, ведя огонь на поражение, горстка террористов, поджидающих обещанные вертолеты в здании «дробильни», мгновенно будут уничтожены. Это как пить дать. Однозначно. Чикаться с ними не станут. Нет такого человека, который бы ушел из жизни, так и не получив того, что он хотел. Хотят ведь не умом, не сердцем, а всем своим существом, глубоко подспудно и почти что неосознанно. И террористы получат свое. Ведь все они желали смерти. «Вычеркни меня из жизни», – вот тайное желание тех, кто поклонился злу, его исчадью – дьяволу. Так что, выбросить взрыватель Климов мог давно. Имел на это право. Но не сделал. Не избавил свое сердце от опасного соседства, хотя пальцы и нащупали уже взрыватель.

– Оставь, – холодным тоном обозленного педанта сказал он сам себе и укоряюще добавил. – Мы не в «поддавки» играем, а в «пятнашки».

Метров через десять он опять был вынужден остановиться. Вентиляционный ход раздваивался. И соответственно сужался. Один лаз резко поднимался в гору, другой уводил вбок. Наощупь оба были рукотворными.

Выдолбленными под землей сверлами, взрывчаткой и отбойными молотками.

Упершись в развилку, Климов задумался. Легче сосчитать спицы в катящемся колесе, чем определить, какой ход верный – уводящий сразу же под Ястребиный Коготь, к той каменной площадке, на которой дожидается своего часа Зиновий.

Закрыв глаза, снова представил схему-карту, мысленно определил, где он находится, и ничего не понял. Той развилки, у которой он застрял, на схеме не было.

«Ловушка, – обожгла мозг страшная по своей сути мысль, – начало лабиринта».

Худшего нельзя было придумать.

Сдвинувшийся пласт земли, горной породы, просверленный людьми в десятках мест гранитный монолит спутал все карты. Поменял местами ходы-выходы. Нарушил логику подземных разветвлений.

Климов уронил голову на руки и застонал. Он еще мальчишкою заметил: если стоял в очереди, как многие тогда стояли, за сахаром или за хлебом, то не перед кем-нибудь, а непременно перед ним заканчивалось то, что было нужно. А если подбегал, запыхавшись, к автобусу, дверь или закрывалась перед самым носом, или он оказывался лишним. Не хвататься же за плечи и одежду тех, кто сам висит, рискует головой.

Сознание решительно подсказывало выбросить взрыватель и не мучиться больше над способом решения своего плана. К черту эту спешку, эту страшную необходимость быть на нужном месте в нужный час! Положение его было шатким, словно он стал на табурет, а у того подломилась ножка. Воля и мужество впервые дали слабину. А тут еще часы так беспощадно-мерно, так легко отсчитывали время, что можно было взвыть от своей тупости: он все никак не мог определить свой выбор – ползти в сторону или же вверх.

Мозг довольствовался шатким равновесием, а сердце этого не принимало. Климов ощутил себя вне мира: вне жизни и смерти. Ему почудилось, что оба хода приведут в тупик. Выбора не было. Землетрясение его похоронило.

Поддавшись сумрачной игре воображения, он ощутил на своем горле пальцы – спазм страха и пронзающего ужаса.

– Господи, помоги мне! – прошептал Климов и перекрестился. Темная, первобытная часть его существа молила о спасении. К горлу подкатил комок, и навернулись слезы.

Когда удушье отпустило его шею, он перевел дыхание и пополз вбок. Переборол нетерпение сердца.

Спустя полчаса Климов ощутил неясный сквозняк. Измученный предельным напряжением, с неимоверно учащенным пульсом и прерывистым дыханием, вспотевший в душной каменной лазейке, полуживой от мрачной тесноты неведомого лаза он нашарил пальцами скобу, вмурованную в стену, и понял, что он держится за нижнюю ступеньку лестнички. Желоб лаза круто поднимался вверх.

Похвалив себя за волю и упорство, он еще подумал, что предела человеческой выносливости нет.

Сознание того, что выход близко, придало, ему решительности и ускорило все его действия.

Если человек решил не умирать, он вынесет любую боль, любое испытание.

Поднимаясь по скобам, Климов боялся одного: что выберется на поверхность перед Ястребиным Когтем, в стороне от каменной площадки, на которой должен быть Зиновий. Тогда придется лезть на скалы, а у него с собой нет никаких приспособлений. Одни сорванные ногти.

Вскоре вентиляционный лаз расширился и он почувствовал неясный сквознячок. Движение влажного холода. На какое-то мгновение он даже потерял сознание. Вцепился рукой в лестничку и прислонился к ней щекой. Дышал он уже с присвистом. Надсадно-тяжело, дрожа всем телом. Ему все больше не хватало воздуха. Казалось, что еще минуты три, и сердце станет. Не выдержит удушья, темноты и напряженья сил.