Текст книги "Двадцать один день неврастеника"

Автор книги: Октав Мирбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

В своем новом положении сумасшедшего – официально признанного сумасшедшего – Жан Локтэ оказался очень мягким услужливым, полезным и рассудительным человеком. Сначала его поместили в отделение для спокойных умалишенных. Но в течение двухлетнего испытания с ним не было ни одного припадка опасного помешательства, и ему предоставлена была поэтому некоторая свобода. Из него сделали нечто в роде домашнего слуги и навалили на него всевозможные работы. Ему давали иногда очень тонкие поручения, связанные с моральной ответственностью, и он умно и честно исполнял их.

В начале своего заключения он часто говорил о своих десяти миллионах с видом человека, умного, скромного и готового помочь своему ближнему. Своим несчастным товарищам, которые обращались к ному со своими жалобами, он говорил:

– Не плачь... потерпи... Вот выйду отсюда, отыщу свои десять миллионов и один из них дам тебе...

Он роздал таким образом больше ста миллионов... Но скоро эта мания стала уменьшаться и, наконец, совсем пропала. И директор, и я несколько раз расставляли ему ловушки, но не могли его поймать. Когда директор ловко и осторожно наводил его на пункт его умопомешательства, он улыбался и пожимал плечами, как бы говоря: „Да, я был раньше сумасшедшим... Я действительно верил в эти десять миллионов... но теперь то я прекрасно понимаю, что это были только булыжники“. И за несколько лет он ни разу не был изобличен.

Все уже считали его здоровым, и речь шла о его освобождении. Сам он давно уже тосковал о своих дорогах, о ночлегах по гумнам и придорожным лужайкам под феерическим балдахином звездного неба и многократно в самых трогательных выражениях умолял отпустить его. Но я еще колебался.

Однажды утром я велел позвать его, чтобы подвергнуть последнему испытанию. Тут же заседал директор с необыкновенно важным видом и несколько служащих, которые были специально для этого приглашены мною.

Сумасшедшие проявляют иногда удивительную чуткость. Жан Локтэ уловил неприязненное выражение в моем взгляде и решил, что все эти люди собрались сюда, чтобы поймать его в ловушку... И у него зародился в голове спасительный план.

– Господин доктор, – обратился он ко мне... я хотел бы с вами поговорить наедине...

Когда все другие удалились, он продолжал:

– Господин доктор! Мне необходимо отсюда уйти... но я чувствую, что вы этого не хотите... Так вот послушайте... Если я уйду... вы получите миллион...

– Правда?

– Клянусь, господин доктор... И если вам мало одного миллиона... ну, что ж! я вам дам два...

– Где же ваши миллионы, милейший Локтэ?

– Уж я знаю где, господин доктор... под большим камнем, возле одного дерева... И сколько они новых наплодили за это время!.. Но, тсс!.. директор идет... еще услышит пожалуй...

И в тот же вечер Жан Локтэ был снова переведен в свое прежнее отделение и вздыхал перед своими товарищами:

– У меня очень много денег... У меня их хотят отобрать. У меня очень много денег...

Трицепс вдруг всполошился.

– Ах, черт возьми!.. Совсем забыл, ведь у меня консилиум...

Он встал, повернулся, взял свою шляпу и смеясь сказал:

– Им, по крайней мере, беспокоиться не о чем!..

И подражая голосу и манерам Руффа, он воскликнул:

– Да здравствует армия! Смерть жидам!

И умчался, как вихрь.

XVII

Здесь очень много говорят за последние дни о маркизе Порпиер, и администрация вод пользуется его именем, как хорошей рекламой... Маркиз выигрывает большие деньги в баккара, в покер, в тир... Его автомобиль привлекает всегда целые толпы любопытных... Наконец, его вечные кутежи него роскошь производят настоящую сенсацию... Клара Фистул уверяет, что он получает даровую квартиру в отеле и содержание от казино.

– Посуди сам! – объяснял он мне... человек с таким громким именем... с такими большими связями в политических сферах, с таким видным положением в обществе!.. И славный малый, знаешь!.. простой такой...

Говорят также, что он приехал в X., чтобы быть поближе к Испании, где ему нужно часто видаться по очень важным делам с герцогом Орлеанским... Сюда ожидают также в ближайшем будущем друга маркиза – Артура Мейера, заведующего его денежными делами и развлечениями...

Вот и все, что я знаю о маркизе Порпиер.

Однажды в воскресное утро я приехал с одним своим приятелем в Норфлер. Норфлер очень живописный нормандский городок, почти всецело сохранивший свой старинный облик. Он расположен полумесяцем, в красивой долине реки Трилли; с запада открывается вид на вечно-зеленый ковер убегающих в даль широких низменных лугов, а на востоке и севере вьется изящная волнистая линия покрытых лесом холмов. Здесь сохранились еще руины старинного аббатства, целый ряд готических арок, поддерживаемых обвивающим их плющен, и очень красивая, мало реставрированная церковь XV столетия. А река Трилль, усаженная по берегам тополями, окружает город ажурным поясом, отливающим нежными тонами своих отражений и легкой зыби на поверхности вод... Я нашел город таким же, каким я его оставил двадцать лет тому назад; те же узкие грязные улицы, те же дома с высокими аспидными крышами, только они обветшали немного, осели и согнулись... и такие же сонные, некультурные жители... Норфлер ничем не пожертвовал для прогресса, который постепенно преобразовал города и местечки этого округа... За исключением жалкой механической лесопильни, работавшей, впрочем, только шесть месяцев в году, здесь не было ни одного промышленного предприятия, которое могло бы нарушить покой монотонной жизни этих своенравных и упрямых земледельцев.

Но сегодня на площади у мэрии стояла большая толпа крестьян, разодетых по праздничному и пришедших послушать обедню и потолковать потом о своих делишках. Толпа была очень оживлена и шумела более, чем всегда, в виду избирательной кампании, которая была в полном разгаре... Объединяя или сталкивая групповые интересы и возбуждая страсти, выборы создавали в городе иллюзию движения и жизни. Стены были покрыты разноцветными афишами, белыми, желтыми, красными, зелеными, перед которыми в разных местах стояли группы людей. Заложив руки за-спину и выпучив глаза на афиши, они неподвижно стояли с поднятыми подбородками и сжатыми губами без слов, без жестов, по которым можно было бы догадаться об их мнениях и симпатиях... В одном углу площади крестьянки в ожидании покупателей сидели перед корзинами, набитыми тощей птицей, или перед маленькими лотками с зеленью, успевшей уже завянуть под палящими лучами солнца... Разносчики развозили в ручных плетеных тележках какой-то странный, допотопный товар...

Сопровождавший меня приятель, указал мне на одного кандидата, который стоял среди самой многочисленной и оживленной группы, громко говорил и размахивал руками. Это был крупный землевладелец маркиз Порпиер, блиставший во всей Нормандии своей роскошной жизнью, а в Париже своими безукоризненными ливрейными лакеями и выездами. Член жокей-клуба, любитель лошадей, собак и женщин, премированный стрелок голубиного тира, известный антисемит и воинствующий роялист, он принадлежал, как выражаются газетные литераторы, к сливкам французского общества...

Я был крайне удивлен, когда увидел его в длинной синей блузе и кожаной фуражке. Мне объяснили, что это был его избирательный костюм, который избавлял его от всякой другой политической платформы... Впрочем, все его манеры напоминали настоящего барышника, и совершенно незаметно было, чтобы этот костюм был случайно им одет; это красное, вульгарное лицо хитреца и проныры нисколько не выделяло его из окружавшей публики и менее всего изобличало в нем то, что газетные антропологи называют „породой“.

Я с большими интересом его рассматривал.

Глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что никто не сумеет так хитро и ловко обделать свои делишки, сбыть с рук порченую корову или лошадь, проглотить столько литров вина во время торговой сделки и проявить столько опыта во всяких ярмарочных мошенничествах. Когда я проходил мимо него, я слышал как он кричал среди общего смеха стоявшей вокруг него публики:

– Ну, да... да... правительство – корова, и мы потянем ее за рога, отвечаю вам за это... Ах! черт побери!.. Дети мои...

И он действительно себя хорошо чувствовал в этой крестьянской блузе; с каким-то шумных добродушием славного парня, у которого душа на распашку, он с удивительно циничным амикошонством то смеялся, то ругался... но всегда кстати умел пожать руку, обратиться к кому-нибудь на „ты“, похлопать по плечу, или по животу, все время переходя с площади, где он отпускал свои шуточки, в кабачок „Надежда“, где щедрой рукой подносил стаканчики... и грозно потрясал в воздухе толстой нормандской дубинкой, привязанной к руке крепким черным ремнем.

– Ах, черт побери!..

Нужно сказать, что маркиз Порпиер чувствовал себя, как у себя дома, в Порфлере, на который он смотрел, как на свою вотчину, где его хитрость, его барышнические таланты и уменье „надувать людей“, доставили ему огромную популярность. Его грубые торгашеские замашки завоевали ему край, вместо того чтобы бросить ему палки под колеса, и никто и не думал удивляться неожиданным переменам в его костюме во время избирательного периода. Наоборот, все были в восторге от него и говорили:

– Ах! какой славный малый этот маркиз. Вот уж простой человек!.. Вот уж кто действительно любит крестьянина!

До сих пор он сохранил за собой привилегии и почести крепостных вельмож, и никто не думал удивляться этому... Так, например, каждое воскресенье пред концом обедни, у входа в небольшой придел церкви, который „предназначался для замка“, становился швейцар и, когда выходил маркиз со своей семьей и дворней, он на почтительном расстоянии шел впереди, выделяясь своей шляпой с плюмажем и своей красной шелковой портупеей, провожал его до кареты, расталкивая по дороге публику, стуча по церковным плитам своей палкой с золотым набалдашником... и выкрикивая:

– Расступитесь... дорогу... дорогу маркизу!..

И все были довольны, маркиз, швейцар и публика...

– Ах! такого маркиза и днем с огнем не сыщешь...

Были довольны также его замком, который стоял, на косогоре среди буковых деревьев и господствовал над городом, сверкая фасадом из белого камня и высокой аспидной крышей; были довольны его автомобилем, который давил иногда собак, ягнят, детей и телят; довольны окружавшими парк стенами, крыши которых были унизаны бутылочными осколками; довольны его сторожами, которые убили трех браконьеров, застигнутых на месте преступления, когда они беспокоили кроликов и зайцев. И я уверен, что все были бы очень довольны, если бы маркиз соблаговолил восстановить прекрасные аристократические, традиции далекого прошлого, как, например, битье батогами. Но маркиз не соблаговолил... Он был слишком современным человеком для этого... и кроме того, при всей своей знатности боялся суда. Одним словом, это был честнейший человек в мире и не даром пользовался такой популярностью...

Крестьян обыкновенно считают хитрецами, продувными бестиями; а кандидаты очень часто слывут за дураков. В романах, комедиях, в социологических трактатах и статистических исследованиях вы найдете подтверждение этих двух истин. Но всегда случается так, что глупые кандидаты надувают хитрых крестьян. У них есть для этого верное средство, которое не требует от них ни ума, ни подготовки, никаких личных качеств, ни даже тех скромных знаний, которыми должны обладать самые мелкие государственные чиновники. Это средство выражается одним словом: обещать... Чтобы иметь успех, кандидату нужно только с большой уверенностью эксплуатировать самую постоянную, самую упорную и самую неизлечимую человеческую манию – надежду. Возбуждая надежду, он подбирается к самым источникам жизни: к интересам, страстям, порокам. Как принцип, можно выставить следующую незыблемую аксиому: „Будет избран тот кандидат, который в течение избирательной кампании сумеет больше всех наобещать, хотя бы политические убеждения и партии – его собственные и его избирателей – были диаметрально противоположны и находились в непримиримом антагонизме“. Эта операция надувательства, которую ежедневно практикуют на площадях зубодеры, правда, с меньшим шумом и с большей осторожностью, называется на языке избирателей : „диктовать свою волю“, а на языке депутатов „прислушиваться к голосу населения“... в газетах это звучит еще более гордо... И это поразительное явление в политической жизни общественных организмов: вот уже несколько тысяч лет, как этот голос все выслушивается, но никогда не принимается во внимание, а машина вертится, вертится без малейшей трещины в ее механизме, без малейшего замедления ее хода. Все довольны, и все идет как по маслу.

Удивительнее всего в системе всеобщего избирательного права, что народу при всех его суверенных, никем не ограниченных правах, можно обещать всяких благ, которыми он никогда наслаждаться не будет, и не сдержать данных ему обещаний, которые, впрочем, и не могут быть никем выполнены. Из избирательных и психологических соображений даже лучше никогда не исполнять своих обещаний, потому что таким способом можно крепче всего привязать к себе избирателей, которые всю свою жизнь будут бегать за этими обещаниями, как игроки за своими деньгами, и влюбленные за. предметом своей страсти. На выборах или в других областях, но мы все таковы... Достигнутая цель уже не радует нас больше... Мы любим только мечту, вечное и тщетное стремление к чему-то недостижимому.

И важно во время выборов обещать много, обещать безмерно, больше, чем другие. Чем менее осуществимы эти обещания, тем более прочно будет доверие населения. Крестьянин готов отдать свой голос, т.-е. свои симпатии, свою свободу, свои сбережения, первому встречному глупцу или бандиту, но взамен этого он требует таких обещаний, которые стоили бы этого... За свое доверие, которое столь же постоянно, как и его судьба, он требует, чтобы его обманывали.

– Чего хочет крестьянин? – говорил мне однажды один депутат в порыве откровенности. – Он хочет обещаний, вот и все. Эти обещания должны быть огромные, бессмысленные и ясные в то же время... Он не требует их исполнения. При всей своей общеизвестной жадности он не идет так далеко; он хочет только, чтобы они были понятны ему. Он счастлив, когда они напоминают ему его корову, его поле, его избу. С него довольно, если он может говорить о них по вечерам со своими соседями, или по воскресеньям перед церковью и в кабаке. Можно тогда обременять его налогами, удваивать лежащие на нем повинности... При всякой новой подати, при всякой новой административной придирке, он только будет хитро улыбаться и говорить про себя: „Ладно... ладно... тешьтесь. Скоро конец этому будет... Уж наш депутат обещал постараться“.

С маркизом Порпиер раз как-то случилась презабавная история на этой почве.

В его избирательном округе был один дальний уезд, в котором его личное влияние было менее непосредственным, менее постоянным, если можно так выразиться. Нужно сознаться, что там образовалась даже против него сильная оппозиция, которая нисколько, правда, не угрожала его политическому положению, но все-таки доставляла ему неприятности... Эту оппозицию он победил торжественным обещанием добиться от администрации постройки железнодорожной платформы в главном городе уезда, который давно уже и безуспешно добивался этого. Проходили годы, законодательные сессии, а обещанной платформы все не строили... впрочем это не мешало маркизу получать всегда свой мандат.

Не слыша больше ничего по этому поводу, крестьяне послали к нему депутацию, которая почтительно стала расспрашивать о положении дела и добавила, что его противник также обещал добиться...

– Платформы? – воскликнул маркиз... Как?.. Вы еще не знаете?.. Это уже решено, милые люди... на следующей неделе начнут строить. Не так-то легко добиться чего-нибудь... от этого дурацкого правительства... которое ничего не хочет сделать для крестьянина...

Крестьяне в свою очередь заявляли, что это маловероятно... что еще не начаты изыскания... что ни одного инженера не видно было в уезде... Но маркиз не смущался.

– Поймите, мои милые... разве платформа серьезное дело?.. Ведь это сущие пустяки... Станут инженеры из-за нее беспокоиться?.. У них есть планы... и они изыскания делают у себя в кабинете... Но я говорю вам, что это дело решенное... на следующей неделе приступят к работам...

Действительно через пять дней рано утром привезли воз с камнем... а затем другой воз с песком...

– АІ а! это наша платформа, – кричали обрадовавшиеся крестьяне... Теперь нечего сомневаться... маркиз был прав...

И они снова бросили за него свои бюллетени в урну...

Через два дня после выборов приехал рабочий с возами и нагрузил на них камни и песок...

– Ведь это наша платформа!.. протестовали крестьяне.

Но рабочий ударил по лошадям и закричал им:

– Видно, ошиблись... это для другого департамента...

На следующих выборах избиратели этого уезда требовали своей платформы еще с большей настойчивостью, чем раньше.

– Платформу! – воскликнул с величественным жестом маркиз... Кто говорит о платформе?.. К чему вам жалкая платформа?.. Фу! Платформы не соответствуют современным требованиям... Вам нужен вокзал... Хотите вы вокзал? говорите!.. Большой вокзал... красивый вокзал со стеклянной крышей, с электрическими часами... с буфетами... библиотеками?.. Да здравствует Франция!.. Может быть хотите, чтобы боковые ветки провели вам? Скажите только мне... Да здравствует Франция!..

– Большой вокзал? – толковали между собой крестьяне... Это, конечно, лучше...

И они еще раз выбрали маркиза...

В то утро, о котором я говорил, маркиз как-то выходил из кабачка „Надежда“ в сопровождении толпы крестьян, которые вытирали руками свои губы, влажные от красного вина. Мимо них в это время прошел его политический противник... Это был бедный малый, очень худой, очень бледный с прыщеватым лицом. У этого господина явилась странная мысль выступить в качестве социалистического депутата против маркиза... Он был раньше школьным учителем в этом департаменте, но был отрешен от своей должности Жоржем Лейгом за то, что повесил на стене в классе–  увы, слишком рано! – декларацию прав человека... Революционный комитет выставил его кандидатом всех реформ, всех протестов, всех требований. Очень интеллигентный, очень убежденный и очень преданный „идее“, он к несчастью лицом не вышел. Его наружность совершенно не соответствовала мощным и гордым заявлениям его афиш... Из уважения к избирателям он одел свое лучшее платье... На нем был черный потертый и поношенный сюртук старинного покроя; несмотря на неприятный запах нафталина, он во многих местах был изъеден молью... Высокая шляпа, порыжевшая, с лоснящимися краями и лентой в жирных пятнах завершала этот убогий костюм... Он был один... и чувствуя враждебное отношение к себе, он растерянно и робко стал искать глазами в толпе своих друзей, которые, очевидно, еще не пришли...

Маркиз с насмешливым видом указал на него концом своей палки...

– Посмотрите на этого франта? – закричал он сопровождавшей его публике, заливаясь громким смехом, в котором слышалась ненависть... И это называется социалист!.. Ах, негодяй!..

Послышались насмешки, потом ропот...

– Вот какой сыскался!..

А маркиз Порпиер выступал с большим апломбом в своих тяжелых башмаках, подбитых гвоздями, сдвинутой на затылок кожаной фуражке и раздуваемой ветром блузе, из под ворота которой торчали концы красного фулярового платка.

– Пришел сюда барина из себя разыгрывать, – продолжал он насмехаться... выставлять на показ свою роскошь... оскорблять народ своим княжеским платьем... Вы посмотрите только на него!.. Ведь это позор!..

И несколько сот человек с презрением и ненавистью смотрели на бедного кандидата...

Ободренный маркиз закричал еще громче:

– И где украл он этот сюртук?.. И кто ему купил эту шляпу?.. Германии кое-что об этом известно... Сволочи... мерзавцы!..

Ропот все усиливался... Какой-то каретник с засученными рукавами, в большом кожаном фартуке воскликнул:

– Дело ясно... Это изменник...

И несколько голосов заревело:

– Долой изменников!..

Маркиз призвал в свидетели свою синюю блузу, свою кожаную фуражку, подбитые гвоздями башмаки и свою суковатую палку.

– Разве истинные друзья народа носят сюртуки... как иностранцы... кутилы, жиды? Разве я ношу сюртук... и глянцевитый цилиндр?.. Что вы на это скажете?..

– Да здравствует маркиз!

– На мне крестьянская блуза... блуза скромного французского крестьянина... блуза честного труженика... блуза бережливого француза...

– Да здравствует маркиз!..

– И я не вижу в этот ничего позорного для себя... Как вы думаете, господа?..

– Да здравствует... да здравствует маркиз!..

– А этот негодяй... этот космополит... этот социалист...

– Да!.. Да!.. Да!..

– ...Смеет являться сюда... смеет издеваться над бедностью народа...

– Да... Да... Правда...

– ...Честного земледельца... над душой Франции... над самой Францией!.. Ах, черт его бери!..

– Долой изменников!..

Несчастный кандидат остановился... Он никак не мог понять, откуда появилась такая ненависть к нему... Он посмотрел сначала на свой сюртук, как бы для того, чтобы убедиться, нет ли в нем, действительно, чего-нибудь оскорбительного для народа. Затем он хотел говорить, протестовать... Но его голос был покрыт криками...

– Долой изменников!..

– Убирайся назад в Германию...

– В Англию...

– Да... Да... Долой изменников!.. Долой предателей!..

Так как стали подниматься угрожающие кулаки, то он убежал, преследуемый улюлюканием всего города...

Тогда маркиз с триумфом вернулся в кабачок „Надежда“ и среди восторженных криков велел подать еще вина и, ударяя своей палкой по мраморному столу, кричал:

– Черт возьми!... Это действительно какой-то подлый космополит...

Затем поднял полный стакан вина...

– За блузу Франции... друзья мои!... Почет и уважение блузе Франции!...

Приключение с бедными кандидатом возбудило во мне желание поближе узнать маркиза Порпиер... Я стал наводить справки и скоро узнал очень много странных вещей про него... Впрочем, для этого нужно было только обратиться к местным жителям, у которых был неистощимый запас анекдотов о нем; тем более, что сам этот великолепный отпрыск благородной крови был неистощим по части всевозможных подвигов, в которых комический элемент всегда приятно переплетался с ужасными историями... И я убедился, что его тем больше любили, чем меньше порядочности и честности он проявлял во всех этих приключениях... И, действительно, его популярность росла вместе с его наглостью, за которой числилось, по крайней мере, одно чисто-французское достоинство, – это была наглость изобретательная и веселая...

Маркиз очень ревниво оберегал свою охоту. Сторожа его отличались своей силой, жестокостью, грубым обращением и отвратительной внешностью, и с ними было бы неприятно встретиться ночью в лесу. Он их набирал среди унтер офицеров конвойных команд, привыкших к каторжным пыткам. Человеческая жизнь для них ничего не стоила... Естественно, что все трепетали перед ними... Он им щедро платил, выдавал большие награды за каждую поимку вора и отечески заботился о том, чтобы у них не было недостатка в водке.

– Их всегда нужно держать под хмельком, – говорил он по этому поводу... – В таком состоянии они не струсят в трудную минуту, а при случае не задумаются подстрелить человека, как кролика...

Против браконьеров он допускал всякие крутые меры. Он считал священным принципом для себя гонять и травить их, как хорьков, куниц, лисиц, волков и других хищных животных... Впрочем, после нескольких подозрительных драм и кровавых расправ, которые доставили ему еще большую популярность и любовь со стороны населения, браконьеры и не думали посягать на собственность, которую охраняли такие страшные сторожа и при том с таким рвением... Они понимали, что им грозит.

– Странное дело!... – говорили обыватели... – разве зайцы, фазаны, козули, кролики... не принадлежат маркизу?... Зачем же эти глупцы их трогают?... Так им и надо...

Не все подвиги маркиза отличались жестокостью. Он умел также позабавиться и пошутить.

Каждый год в день открытия сезона охоты маркиз еще до зари посылал своих сторожей в коммунальные владения, находившиеся но соседству с его имением. Они выгоняли оттуда всю дичь в его кустарники и леса, где ее оставляли в покое целый день и даже заботливо оберегали... А бедные охотники из Порфлера, прошатавшись целый день по клеверу и люцерне и добросовестно обойдя все кочки, межи и кустики на полях, нивах и перелесках, возвращались вечером домой без ног в отчаянии от своей неудачи... И вешая на гвоздь не нюхавшее пороха ружье и пустую сумку, они громко вздыхали:

– Плохой год... плохой год... Нет ничего... решительно ничего нет...

А когда они на следующий день делились на базаре своей скорбью с маркизом, тот пресерьёзно объяснял:

– Чего же вы хотите?... При этом продажном правительстве... и при этой дурацкой республике я ничему не удивляюсь...

Один раз в год маркиз приглашал к себе на большую охоту на кроликов самых видных норфлерских богачей, которым очень льстило такое внимание с его стороны. По утром того же дня сторожа по его приказанию тщательно обшаривали все норы и забирали всех кроликов, которых выпускали только на следующий день... Вечером за обедом, который завершал это семейное празднество, маркиз извинялся перед обманутыми и озадаченными гостями:

– Мне, право, очень жаль... Сам ничего не пойму... Удивительно капризные животные эти кролики... Иногда хоть ногами топчи, так их много бывает... а на другой день... поди поищи... Ни одного не увидишь... Хитрые бестии, скажу я вам... одна досада с ними...

И буржуа забывали о своей неудаче, запивая ее шампанским...

Таким же безжалостным был маркиз, когда дело касалось рыбной ловли. Хотя он сам ею никогда не занимался, но он считал необходимым укреплять священные права власти и собственности в такое время, когда они так часто не признавались... На другом конце города, не примыкавшем к его владениям, у него были три луга, по которым протекала небольшая речка. Эта речка славилась своей чистой прозрачной водой, которой не загрязняли отбросы фабрик, и своими превосходными раками... К ней строго было запрещено подходить, и ко всеобщему сведению в ее верхнем и нижнем течении были вывешены объявления, указывавшие границы запретной полосы... Однажды маркиз возвращался по долине в замок после осмотра стоявших на корму быков и увидел на берегу речки дядю Франшара, который сидел под ивой и ловил раков... Дядя Франшар был очень старый и добродушный человек с загорелым лицом и совершенно седыми волосами. Лет пятнадцать тому назад он сломал себе руку на мельнице. Потеряв способность к физическому труду, он жил разным мелким промыслом, общественной благотворительностью, а также ловлей раков, когда не было никакой другой работы... Но от всего этого он жил очень плохо...

Маркиз направился прямо к дяде Франшару и веселым тоном сказал:

– Здравствуйте, дядя Франшер... Молодцом, как всегда?... Дела хороши?

– Не особенно... господин маркиз... не особенно... Ах! что и говорить... – отвечал добродушный старик, снимая шляпу и кланяясь.

– Полноте! – возражал маркиз... Вы всегда жалуетесь... а выглядите крепким, как дуб...

Дядя Франшар покачал головой:

– Как дуб... Нет, господин маркиз... Ах! Боже мой!.. Где уж тут...

Расставив ноги, стянутые замшевыми брюками, подбоченясь левой рукой и сбивая тростью, которую он держал в правой руке, траву вокруг себя, маркиз дружеским тоном воскликнул :

– Рассказывайте, дядя Франшар!..

И затем добавил:

– А как ловится?..

– Вы очень добры, господин маркиз... Понемногу... Сегодня жаловаться нельзя...

– А! А!.. Чудесно... чудесно... И много раков вы наловили?

– Не знаю, право... Сотни две, господин маркиз... а может быть и больше...

– Ах черт возьми!.. И хорошие раки?

– Лучше не надо, господин маркиз.

– Сколько же они стоят?

– Такие раки... господин маркиз... стоят по пяти франков сотня... значить десять франков...

– Посмотрите только!.. Вот так денек, дядя Франшар... Это вам все ваши дела поправит, а?

– Ах, господин маркиз!.. Давно, давно уж не было такой удачи.

Маркиз дотронулся концом своей трости до плеча старика... и сказал:

– Если ваши раки такие хорошие... то я их куплю...

– К вашим услугам, господин маркиз...

– Покажите мне их...

И он увидел под ивой полузакрытый травой темный холщовый мешок, перевязанный тростником... Дядя Франшар достал мешок, развязал и открыл его... И раки, отливая бронзой, закишели и зашевелились среди свежих листьев крапивы... Маркиз воскликнул:

– Мошенник дядя Франшар!.. Какой ловкий старикашка!.. Правда, хорошие раки. Что ж... я их куплю...

Он схватил мешок, быстрым движением опрокинул его над водой и стал его встряхивать. Раки выпадали по одному, по два, десятками... пока не выпали все, мягко шлепая по воде... Несколько секунд они плавали на поверхности, а затем исчезали... Скоро остались только листья крапивы, которые унесло быстрым течением.

– Мошенник дядя Франшар!.. – повторял маркиз, бросая под иву в траву порожний мешок...

Дядя Франшар остолбенел от ужаса... Без слов, без криков, без жестов он смотрел на маркиза... Он смотрел на него своими круглыми глазами... в которых показались вдруг две слезы и затерялись в морщинах его желтого старого лица...

Видел ли маркиз эти слезы?.. Может быть. Уходя он не то шутя, не то с угрозой сказал старику:

– Знайте же, дядя Франшар... если я вас еще раз поймаю здесь за кражей моих раков, то я вам не то спою... Плутишка старик! До свидания... Будьте здоровы...

В тот же вечер эта история стала известной во всем Порфлере... и все покатывались со смеху...

– И шутник же наш маркиз! Вот славный малый!

Несколько лет тому назад приехал в Норфлер некий Шомассю, очень славный человек, и приобрел небольшую собственность по соседству с маркизом. Этот Шомассю был фактором на парижском базаре, недавно ликвидировал свои дела и решил провести остаток своей жизни вместе с своей женой в тихой и поэтической деревенской обстановке... Это был толстый, упитанный человек с большим животом, застенчивый и без изящных манер. Сообразив, что на счет нового соседа можно чем-нибудь поживиться, маркиз немедленно завел знакомство с этим Шомассю...

Однажды, когда бывший базарный фактор наблюдал за ремонтом своего жилого помещения, пришедшего в ветхость, маркиз неожиданно представился ему.

– Извините, мой дорогой, за мою простоту... Мы ведь с вами соседями будем... может быть друзьями... Я этому очень рад... И я хотел без всяких церемоний поздравить вас с приездом в наш край... прелестный край, знаете ли?