Текст книги "Вторая жена. Ты выбрал не нас (СИ)"
Автор книги: Оксана Барских
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Глава 15
Пока Саид уходит на улицу, так как котел расположен в котельной, откуда отдельный вход с заднего двора, Инжу остается в доме со мной и Аминой. Дочке я даю печенье и не холодный сок из шкафа, отправляя ее сидеть за столом при свете свечей и с телефоном, чтобы ей было чем заняться, а сама остаюсь в гостиной с Инжу.
Не хочу, чтобы дочка слышала, о чем мы будем говорить. Желания проводить время с Инжу у меня нет, но я не сомневаюсь, что он обязательно скажем что-то неприятное, желая ужалить меня и причинить боль.
Я и не знала, что она превратится в такую гадюку. Если бы знала, не дружила бы с ней, но прошлого не воротить, так что я стараюсь не думать о прошлом. Особенно о том времени, когда я считала ее довольной близкой подругой.
– Тебе пора домой, – насмешливо произношу я, решая не тушеваться.
Это мой дом, и Инжу здесь даже не гостья. Ее никто не звал, и делать вид, что всё в порядке, я не собираюсь.
– Я сама решу, что мне делать. Не смей мне указывать! – шипит она, но меня ее грубый тон не трогает.
Она даже переодеться не успела, стоит передо мной в одной пижаме и шубе, лохматая спросонья, но всё равно качает права, едва ли не уперев руки в бока. Напоминает мне в этот момент свекровь, а не молодую девчонку. Так вот наверное почему Гюзель Фатиховна так полюбила ее, увидела в ней себя.
– Обувь сняла, или вон пошла! – цежу я сквозь зубы, увидев ее в грязных уггах, снег с которой плавится прямо на мой пол.
– Не переломишься, уберешься за мной, – ухмыляется Инжу и делает шаг вперед, вставая прямо на ковер.
Перед глазами встает красная пелена, и я хватаю ее за плечо, толкая к двери и не собираясь терпеть оскорбления в собственном доме.
– Ты кем себя возомнила? Решила, раз теперь женушкой Саида стала, можешь и мной помыкать? Видимо, забыла свое место?
В этот момент я остро жалею, что мы не из тюркского народа, где принято делить жен на старшую и младшую. Первая всегда имеет больший вес и почет в семье, руководит ею в отсутствие мужа. Мы же с Инжу как бы равны, но она считает иначе, так как носит под сердцем наследника. Буквально тычет меня этим в лицо, желая унизить еще сильнее, чем прежде.
– Скоро у меня родится сын, Дилара, и посмотрим, как ты запоешь. Если не станешь меня слушаться, то я быстро сделаю так, что твоя дочка станет никем в семье Каримовых. Ты же не хочешь оставить доченьку без поддержки, м?
– Закрой свой поганый рот и пошла вон. Тебя никто не звал, а раз ты так неуверенна в себе и боишься потерять Саида, жди его на улице. Как там говорят у тюрков? Старшая жена – приказ бога, младшая жена – хвост собаки. Вот и подождешь около будки, как псина, где тебе самое место.
Я никогда не позволяю себе так грубо и неуважительно общаться с людьми, как бы сильно они мне не нравились, но что толку вести себя, как нормальный член общества, если тебя не только оскорбляют в лицо, но еще и плюют в душу, желая задеть и дочь?
Последние дни, где всё встает на свои места, я остро понимаю, что только я могу теперь позаботиться о себе и дочери, а значит, пора менять свой покладистый характер и становиться волчицей. До этого мне еще далеко, так как менять привычки, вбитые в тебя с детства, тяжело. Особенно когда находишься в среде, где женщина должна быть хранительницей очага во что бы то ни стало, даже терпеть похождения мужа и унижения от его семьи.
– Руки убери! Я беременна вообще-то! – визжит Инжу, когда я тащу ее на буксире к выходу, пока она сопротивляется и упирается ногами в пол.
Будь моя воля, я бы с удовольствием дала ей пинка под зад, открыв дверь, чтобы она упала в снег лицом, пропахав телом утоптанную грязную землю, но она никогда не забывала о том, что она на сносях.
– И что? Не хрустальная, не сломаешься. Мне до твоего положения нет никакого дела, Инжу, и пора бы тебе уяснить, что я тебе не прислуга, чтобы отплясывать вокруг тебя, так что прикрой рот и иди к себе. Это мой дом, и я тебя видеть у себя не желаю.
Я не толкаю ее, как хотела бы, но вывожу наружу, не собираясь терпеть ее оскорбления в собственном доме.
– Не твой! – звонким голосом возражает Инжу и прищуривается. Запахивает шубу и гордо задирает подбородок. – Это дом Саида, а значит, и мой тоже. Я видела документы, он на него записан!
Она бросает мне эти слова в лицо с таким апломбом, будто хочет заставить меня скрежетать зубами и отступить, позволяя ей топтаться у себя не только в душе, но и в жилище. Я не одета для такой погоды, так что ветер бьет мне в лицо, но я продолжаю стоять с открытой дверью, чтобы кое-что прояснить.
– И? Копалась в его документах? – усмехаюсь я, скрещивая на груди руки.
Стараюсь не показывать, как мне неприятно, что Саид перевез бумаги в дом напротив, пока нас с Аминой не было. Тем самым ясно дал мне понять, что жить теперь будет там. Видимо, вещи забирать не станет. Старое пусть остается в старой жизни, а новые он купит.
– Тебе-то что? – фырчит она. – Я ведь права. А вот наш дом он сразу на меня записал, как только мы никах сделали.
Она хвастается, желая показать разницу между нами. Возвыситься и продемонстрировать свою значимость. Видимо, с самооценкой у нее совсем туго, раз таким способом хочет выделиться. Мерзкая особа, аж во рту появляется горечь.
И тем приятнее мне показать ей действительность.
– Никах по закону ничего не значит. В случае смерти Саида мы с Аминой станем его наследницами, а вот ты ничего не получишь, – выплевываю я, не контролируя себя.
Чувствую себя не в своей тарелке, озвучивая мелькнувшие в голове мысли, хоть зла мужу и не желаю. Пусть он и предал меня, но не опущусь до того, чтобы желать ему плохого.
– По закону ты ему никто!
– Мой сын…
Она пыхтит, но я не даю ей договорить.
– Еще надо доказать, что это сын Саида. Зная тебя, не удивлюсь, если ты покувыркалась с половиной города, а потом решила повесить на него своего ребенка. Тест ДНК всё решит.
Она замолкает, услышав меня, и как-то странно дергается, кладет руки на выпуклый живот, и я замечаю ее колебания. Явно ей не понравились мои угрозы, которые я сказала наобум, просто чтобы заткнуть ту, что разрушила мою семейную жизнь.
– По себе судишь, Дилара? Мне-то известно, что твоя дочка – жалкий нагулыш, которого я решила приютить у себя, чтобы не лишать любви отца, даже позволила бы ей ухаживать за мной и малышом, а ты вон как себя ведешь… Ни капли благодарности…
Она и правда верит в том, что говорит, но я половину ее фраз не слышу. Бледнею, когда она намекает, что знает, что Амина по тесту ДНК – не дочь Саида. Неужели он ей рассказала? Неужели она настолько много для нее значит, что он обсуждает с ней меня и Амину?
Я убеждаю себя, что мне всё равно, ничего не отвечаю, но в этот момент слышу хруст снега. Саид идет с заднего двора.
– Не трогай меня, прошу! Не бей! Только не по животу, Дилара! – вдруг жалобно стонет Инжу и ложится на снег, поднимая руки, будто кто-то ее бьет.
Я же не сразу распознаю, что происходит, и делаю шаг вперед, наклоняясь над Инжу, когда запоздало осознаю, что она подставила меня перед Саидом, который быстро выбегает из-за дома и несется к нам.
Со стороны выглядит, что я толкнула ее с крыльца и занесла над ней руку.
Вот же дрянь! Всё просчитала!
Глава 16
– Не верится, что я воспитала такую жестокую дочь! – восклицает мама надо мной, когда я лежу в кровати. Видит, что я сплю, но специально стоит над душой и причитает, чтобы я вставала и слушала ее недовольство.
Мы с Аминой, как только стало ясно, что придется ждать по меньшей мере два-три дня, прежде чем восстановят электропроводку в доме, приехали в дом к моим родителям, так как ночевать и жить под одной крышей с Гюзель Фатиховной было выше моих сил.
Я ожидала, что Саид насильно отправит нас к своей матери на правах законного мужа и не позволит даже временно вернуться в отчий дом, но на удивление он не удостоил меня ни словом. Просто кивнул, когда я сказала, куда мы с дочкой направляемся.
Сам же повез Инжу в больницу, оттолкнув меня так грубо, что я едва не упала, ударившись головой о ступеньки.
Он ничего не сказал мне, не стал ругаться, даже обращать на меня внимание, но я нутром чувствовала, что он поверил игре Инжу и решил, что я и правда способна ударить беременную женщину, к тому же, по животу. Ни одна нормальная мать никогда такого не сделает.
Ночью, когда мы вынужденно приехали к родителям, чтобы пожить какое-то время в моей старой комнате, никто не задавал нам никаких вопросов. Отцу было достаточно моих объяснений, что в доме холодно из-за неисправности проводки, а вот мать с самого утра, видимо, узнала все новости. Не удивлюсь, если сплетни о ночном якобы происшествии уже разошлась по городу, а мать всегда в курсе всех сплетен.
– И как мне теперь людям в глаза смотреть? – снова слышу я голос матери и со вздохом открываю глаза. Она не даст мне поспать и будет стоять надо мной, настойчиво будя до тех пор, пока я не встану.
Мама всегда была настырной, добивалась своего. Если не прямо, то манипуляциями, которые вызывали во мне подспудный гнев, который я держала в себе. Вздумай я взбрыкнуть, мигом оказалась бы под домашним арестом, так как она по отношению ко мне всегда была сурова.
Нет. Мать меня любила, даже баловала, но только пока я придерживалась общественных правил и считалась хорошей девочкой. Вот только мне надоело быть такой. Удобной для всех.
– Как раньше смотрела, так и продолжишь, – говорю я грубее, чем обычно.
Голова раскалывается, и я сонно моргаю, чувствуя, что лишний час сна мне не помешает. Вот только слишком хорошо знаю родительницу. Если сама встала, другим поспать не даст, особенно если недовольна тобой и хочет снова начать поучать.
Ей только волю дай, чтобы указать тебе на твои ошибки, но я вдруг понимаю, что даже выдав меня замуж, она до сих пор воспринимает меня несмышленым ребенком. Тем, кто от нее зависит.
– Ты как со мной разговариваешь, Дилара? – с возмущением шипит она и резко хватает одеяло, которым я укрывалась. Оно слетает с постели, оставляя меня в одном персиковом пеньюаре до середины бедер.
Не знаю, что еще она хотела сказать, но увидев меня, замолкает. Оглядывает сверху до низу и открывает рот, у нее чуть челюсть не падает от удивления.
“Скромность – главное качество женщины, Дилара. Ты должна быть приличной девушкой в любой ситуации. Помни, из какой ты семьи”.
Эти слова от нее я слышала каждый раз, когда до нее доходили сплетни про опозоренные детьми семьи.
Всю жизнь она боялась, что кто-то из детей навлечет на семью позор.
– Я сейчас позову отца, и ты повторишь ему эти слова в лицо. Пусть видит, что из себя представляет его дочь! – едва ли не визжит мама, и я морщусь, так как голова начинает раскалываться сильнее.
Амина встала пораньше и убежала вниз, к дядьям и дедушке, которые были ранними пташками и поднимались часов в шесть утра даже в выходные, так что криков бабушки не слышит. Не уповаю на то, что мама не стала бы рычать на меня при дочери.
– И что я из себя представляю, мама? Говори, как оно есть, что тебе там наговорили про меня? Чему ты в очередной раз поверила? В этот раз не скрываешь этого, как в прошлый, хоть за это тебе благодарна.
Я встаю прямо перед ней, даже не надеясь поспать еще хоть немного, и прямо смотрю на нее, не отводя свой взгляд. Вступаю с ней в прямое противостояние впервые, насколько себя помню, ведь больше так продолжаться не может. Во мне клокочет обида, и я не хочу ее больше подавлять и копить в себе негатив и боль, что даже родная семья меня не поддерживает.
– А ты мне еще поязви тут! Не доросла еще на мать прыгать!
– А чего ты от меня ждала после того, как набросилась на меня ни свет, ни заря? Думаешь, не знаю тебя? Вижу же, что ты уже поверила всем слухам, которые распускает про меня эта семейка, хочешь добить меня, испортить мне жизнь окончательно? Не поддерживаешь меня, не поддерживай, но прекрати обвинять. Я взрослая женщина, уже сама мать.
– Взрослая? Вот как ты заговорила? Тогда что ты делаешь в отчем дома, раз такая взрослая?!
Я не отвечаю. Смотрю на нее и не узнаю ту маму, которая пекла для меня морковный пирог, когда я болела, так как он у меня самый любимый. Передо мной другой человек, которому претит, что у меня есть собственное мнение. Видимо, я была для нее любимой дочкой, пока хорошо себя вела и не создавала проблем.
– И правда, что я здесь забыла, – бормочу я и переодеваюсь, хватая то, что попадается мне под руку обратно в сумку. Большинство вещей не было распаковано, оно и к лучшему, не придется долго собираться.
– Куда ты? – спрашивает гневно мама, но я не обращаю на нее внимание и спускаюсь вниз.
– Больше ноги моей не будет в этом доме! – кричу я ей, не выдержав накала эмоций, которые душат меня, а затем вбегаю в гостиную на первом этаже, где сидит вся семья. – Амина, одевайся, мы едем в гостиницу. И побыстрее!
Прикусываю язык, когда вижу, как ее глаза наполняются слезами из-за моей несдержанности. Дочка прижимается к моему отцу, своему дедушке, а отец в это время хмурится, переводя взгляд с меня на жену, которая спускается следом.
– Что тут происходит, Бану? Что ты сказала Диларе? Я же просил тебя не будить ее.
Отец, судя по виду, явно ни о чем не в курсе, и мать решает ее просветить.
– Если бы ты знал, что наделала твоя дочь, не вставал бы на ее сторону!
Я держу в руках сумку и сжимаю лямку, не в силах отвернуться от отца, который сводит брови к переносице и ждет объяснений от жены. Амир уводит Амину на кухню, посулив ей гору мороженого, чтобы она не стала свидетельницей скандала, и я ему за это благодарна. Сама же настолько опустошена, что не могу и с места сдвинуться.
– Она пыталась убить беременную жену Саида!
Не знаю, какой реакции ожидала мама, но вот отцовская удивляет нас обоих.
– О чем ты, Бану? Какая еще жена у Саида появилась?
– Ты не знаешь? – удивленно протягивает мама и как-то мнется. – Саид привел в дом второй женой Инжу Хасанову, недавно был никах.
Глава 17
Отец был зол на меня за то, что я ослушалась его наказа и вопреки его воли вышла замуж за Саида, но со временем смирился. В тот день, когда родилась Амина, мне было позволено приходить снова в отчий дом, но вот братьям навещать меня в доме Каримовых он запретил.
Политика невмешательства, как наказание для непутевой дочери, которая не слушается отца. В свое время, это и стало еще одной причиной гнева Гюзель Фатиховны, которая постоянно ворчала, что у всех сваты как сваты, а у нее – не уважающие их род высокомерные Билаловы.
Сомневаюсь, что она была бы рада, если бы они приходили в гости, но сам факт того, что родители жены сына игнорируют их, ее уязвлял. Это ведь она хотела быть главной, задирать нос повыше и смотреть на них свысока. Гонять меня, чтобы родители видели, что я теперь – ее рабыня, которой она может помыкать.
Не получив когда-то моего отца, хотела хотя бы так отомстить моей матери, но ничего не вышло.
И сейчас я отцу за это решение даже благодарна, но вот не обольщаюсь насчет того, что он меня поддержит, когда узнает, что я хочу получить развод.
– Почему я узнаю об этом последним?! – рычит отец, когда до него доходит, что сказала мама.
Она бледнеет, ее губы дрожат, а на глаза наворачиваются слезы. Руки прижимает к груди, и даже отсюда видно, как они трясутся. Я же понимаю, что мама отличная актриса, которая умело играет на отцовских чувствах. Хотя в детстве мне казалось, что это он был тем, кто расстраивал ее. Надо же, как всё иначе смотрится в разном возрасте под другим углом.
– Не увиливай от ответа, Бану, я тебя знаю больше сорока лет, так что твои липовые слезы на этот раз не подействует. Ты луна моего сердца, но сейчас ты перегибаешь, пытаясь скрыть от меня правду. Говори!
Я вздрагиваю от отцовского крика, в то время мама наоборот успокаивается и выпрямляется. На ее лице жесткое выражение – губы сжаты в тонкую линию, глаза мечут молнии.
– А не поздно ли ты спохватился, Хамит, интересоваться жизнью наших детей? Ну взял Саид в жены вторую, не всё ли равно? Он ей отдельный дом купил, всё честь по чести, как по шариату заведено. Тебе какое дело до него? Он тебе не сын, чтобы перед тобой отчитываться.
Мама спускается вниз, но к отцу не подходит, а я даже вмешаться не могу, настолько она меня неприятно удивляет. Говорит так, будто находится на стороне Саида, чего я никак не могу понять и принять.
Становится неуютно, но я прислоняюсь к стене и продолжаю смотреть, надеясь, что это неправда, и мама просто неправильно выразилась.
– Ты что такое говоришь, Бану? – говорит отец, злится на жену. – Не всё ли равно? Может, и мне тогда привести в дом вторую жену, ты также отреагируешь? Хочешь побывать в шкуре нашей дочери? О ней ты вообще хоть когда-нибудь думаешь?!
Отец впервые заступается за меня. Конечно, мама никогда меня не била, но моим воспитанием всегда занималась именно она. Не отцовское это дело, любила она приговаривать, и папа не возражал, все силы кидая на сыновей.
– Ты не посмеешь! – шипит мама и сжимает кулаки. Ее лицо становится таким бледным, что на нем яркими пятнами выделяются только горящие злобой глаза. Никогда еще я не видела ее такой пугающей.
– По шариату ведь заведено, – ухмыляется отец, в этот раз не поддаваясь на манипуляции жены.
Никогда не думала, что он всё видит и понимает. А теперь осознаю, что просто хотел мира в семье и шел у матери на поводу. Но всякому терпению приходит конец.
– Не сравнивай нас, Хамит! Ты даже не знаешь, что твоя дочурка удумала! Знал бы, так не говорил бы! – возмущается мама и вскидывает голову. Хочет что-то еще сказать, но прикусывает язык.
Отец устало вздыхает, потирая переносицу, у него явно болит голова от визгов жены, и я его понимаю. Я не выспалась, а теперь вынуждена снова слушать, какая я плохая дочь и жена.
– О чем говорит твоя мать, Дилара? Сядь, дочка, и расскажи мне, что происходит. У вас в доме правда нет электричества или ты что-то скрываешь? Саид бьет тебя?
Отец встает напротив, когда я сажусь, нависает надо мной, но за руки не хватает, хотя явно хочет поскорее увидеть их, чтобы разглядеть синяки. Но их нет, так как муж меня никогда не бил.
– Электричества и правда нет, папа.
– А дом? Твой муж привел вторую жену к тебе или поселил отдельно? Всё так, как говорит твоя мать?
– Да.
Я не особо откровенничаю, знаю, что всё это неважно. Пусть отец злится, а мать права. Развод в нашем обществе порицается, и отец не позволит мне опозорить их.
– Ты давала свое согласие на вторую жену?
Голос отца звучит глухо и сухо, но я не вижу его лица. Опускаю голову и смотрю в пол, перебирая пальцы.
– Нет.
– А говоришь, Бану, по шариату всё, – слегка посмеивается отец, но в голосе не веселье. Разочарование.
Я зажмуриваюсь и тру грудную клетку со стороны сердца, так как оно колет, и не особо вслушиваюсь в то, что говорит мама. Снова истерит, словно ей воткнули иглу под кожу. Никак не угомонится, выходит из себя, удивляя не только меня, но даже отца.
– Прекрати, Бану, строить из себя жертву! Ты почему не сказала мне, что Саид собрался унизить нашу дочь, раз знала об этом заранее? Каримовы в очередной раз топчут нас в землю, а ты говоришь мне в лицо, что всё хорошо?!
– Твоя дочь знала, в какую семью шла, Хамит. Мы ее предупреждали, что Каримовы нам не друзья, а она ослушалась нашего наказа, а теперь пусть терпит, не позорит нас.
– Наша дочь, Бану, наша!
– А ты что молчишь, Дилара? Стыдно отцу признаться, что ты хочешь стать разведенкой и пойти по рукам?
Я тяжело дышу, едва не задыхаясь, когда мать снова накидывается на меня, но в этот раз не только словесно. Хватает меня за руку и вздергивает вверх с дивана. Ноги меня не держат, голова кружится, и я чувствую, как перед глазами всё темнеет. Сердце бешено стучит, за грудиной тянет и болит, и я вдруг теряю сознание и связь с реальностью. Слышу лишь напоследок шипение матери, которое явно адресовано мне.
– Ты испортила мне жизнь, мерзавка. Я так старалась вытравить кровь этой твари из твоих жил…
Глава 18
В себя я прихожу от громких споров. В теле чувствуется слабость, и я еле-еле открываю глаза, щурясь от слишком яркого света.
Я нахожусь в больничной палате, обложенная со всех сторон медицинскими приборами, которые так характерно шумят, что я не задаюсь вопросом, где же я.
– Ни о какой выписке не может идти и речи. Вашей дочери нужно остаться под наблюдением хотя бы пару дней, – слышу я суровый голос мужчины, судя по всему, врача.
– Дома и стены лечат, доктор. Мы в состоянии нанять дочери сиделку и приходящего врача. Незачем ей находиться здесь, вдали от семьи.
Голос матери звучит недовольно, словно она уже не в первый раз пытается прогнуть под себя врача и убедить его, что нужно сделать так, как она хочет.
– Я уже говорил с вашим мужем, Бану Газизовна. Он ясно дал понять, что о выписке вашей дочери не может быть и речи, – твердо отвечает ей врач, уже слегка раздражающийся от ее настойчивости.
Я же не понимаю, что происходит, и мне это не нравится. Радует, что отец тоже в больнице, и дочка наверняка сейчас с ним.
– Сейчас приедет муж моей дочери, уважаемый в городе человек. Саид Каримов. Он и решит, где его жене будет лучше.
Мама цедит каждое слово сквозь зубы, но меня больше всего удивляет не то, что она не желает, чтобы я оставалась в больнице, а что ее голос при упоминании моего мужа звучит ласково, словно он ее сын, а я ее невестка. Хотя всё как раз ровно наоборот.
И почему она так тепло к нему относится? Он ведь сын Гюзель Фатиховны, которую она ненавидит.
Сглатываю горький ком и, окончательно привыкнув к свету, привстаю, отчего кушетка, на которой я лежу, скрипит. Звук привлекает внимание врача и матери, они стоят неподалеку. Наверное, говорят не в полную силу, чтобы не переполошить всю больницу, но у меня слух обострен, так что я всё прекрасно расслышала.
Как и слова матери мне в ухо, когда я потеряла сознание.
Не знаю, может, она надеялась, что я не услышу, или что не пойму ее, но я помню всё так отчетливо, словно это было минуту назад.
– Ты испортила мне жизнь, мерзавка. Я так старалась вытравить кровь этой твари из твоих жил…
Эти слова, полные яда, всё еще стоят в моих ушах, отравляя мой разум безумными догадками, от которых хочется накрыться одеялом и прикрыть уши, чтобы сделать вид, что я этого не слышала.
Мне всегда казалось, что мама беспокоилась обо мне и давала любовь, на которую была способна. Конечно, я видела, что старших братьев она любит сильнее, но списывала это на то, что они мальчики, продолжатели рода. Так часто бывает в семьях по типу нашей, когда больше внимания уделяется мужчинам, но никак не девочкам. А уж когда родилась Амина, мама была рада больше всех. Вела себя с ней так, будто она ей куда роднее, чем я. Именно тогда я и решила, что мама меня любит, раз так балует внучку и думает о ней чаще, чем о себе.
Но ее слова и действия, сочащаяся в словах ненависть перечеркивают всё то хорошее, что я от нее видела.
Приходится признать суровую реальность, где мамина любовь никогда не была обращена в мою сторону. Неужели я не ее дочь? Другого объяснения у меня просто-напросто нет.
Может, отец изменил ей, но решил не жениться, а привел в дом новорожденную меня, чувствуя ответственность за свой проступок?
Ответ на этот вопрос я могла получить только от родителей. Братья, даже если что-то знали, никогда ни в чем не признаются, так как не пойдут против отца и матери.
– Доктор, – прошептала я, увидев, как мать ринулась в мою сторону.
Как-то рефлекторно я подняла руки, словно тело само по себе отреагировало, опасаясь, что она нападет на меня, и это не укрылось от взгляда врача. Он как-то споро оттеснил ее, окликнул медсестру, а затем начал меня осматривать.
– Что со мной?
– Переутомление, вызванное стрессом, спровоцировало у вас снижение артериального давления и обморок, Дилара Хамитовна.
Мать заскрежетала зубами и скривилась, и я заметила выражение ее лица, когда она думала, что на нее никто не смотрел.
– У вас повышенная аритмия, давление нам удалось стабилизировать, но я рекомендую вам остаться под нашим наблюдением на пару дней, чтобы понаблюдать ваше состояние в динамике и исключить куда более серьезные недуги.
– У меня маленький ребенок, и я не уверена… – забормотала я, не желая оставлять ни с кем Амину.
Матери теперь доверия не было, а с Саидом я ее ни за что не оставлю. Инжу ее сживет со свету, а Саиду будет всё равно, он ведь не считает ее больше своей дочерью.
– У вас ведь есть муж, он вполне может присмотреть за ребенком. У вас ведь не грудничок? Судя по карте, – врач листает документы в руках, – вашей дочери четыре года.
– Глупости это! – повышает голос мама и снова выходит на первый план. – Дилара сказала же вам, что не может остаться в больнице, ей нужно домой! У нее муж и ребенок, ей надо следить за домом и вести хозяйство, а не прохлаждаться в больнице и симулировать болезнь!
Мама в этот момент выглядит неадекватной, даже врач посматривает на нее таким взглядом, будто хочет вызвать бравых санитаров, чтобы скрутили ее и отвели на обследование в психиатрическое отделение.
Я и сама удивлена, ведь никогда раньше такой взвинченной ее не видела. Она всё время нервно постукивает ногой по полу и поглядывает на выход, словно чего-то боится. Отца и братьев при этом поблизости не наблюдается, как и дочери, и я начинаю вдруг нервничать. Может, что-то случилось, пока я была без сознания?
– Ваш отец и братья сдают кровь на анализ. Переживали за вас и решили подстраховаться на случай, если вам понадобится переливание крови.
– Со мной что-то серьезное?
Я сразу же распереживалась, так как думала, что это обычный обморок, вызванный стресс, ведь врач мне прямо так и сказал, но он спешит успокоить меня, чтобы я не нервничала лишний раз.
– Нет, просто подозревали, что у вас анемия, и хотя я несколько раз предупредил, что переливания не понадобится, но ваших родственников не остановить.
В отличие от врача, мать не улыбается. Ее лицо искажено напряжением, а в глазах притаился страх. И когда в палату вдруг входит одна из медсестер, пряча от моей матери взгляд, даже я настораживаюсь.
Вскоре на пороге палаты появляется хмурый отец, но на меня не смотрит. Его внимание приковано к матери.
– От кого ты родила Дилару?
