Текст книги "Вторая жена. Ты выбрал не нас (СИ)"

Автор книги: Оксана Барских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Глава 39

На следующее утро мы с Макаром оказываемся в больнице не единственными. У его знакомых много друзей, готовых оказать помощь в такой непростой ситуации.

– Я отойду поговорить с другом, посидишь тут пока? – спрашивает Макар, и я киваю, сидя в очереди.

Стараюсь не показывать ему своего напряжения, но он сам настолько чем-то обеспокоен, что и не замечает. Я же говорю ему того, что по какой-то случайности мы оказываемся в больнице, где лежит Гюзель Фатиховна.

Просто когда мы заходили, я заметила на парковке братьев Саида, но они, к счастью, не обратили на меня внимание. Так что в очереди я теперь сижу, как иголках, надеясь не увидеть никого из прошлого. И не желаю, чтобы с ними столкнулся и Макар.

Из-за стресса не сразу слышу, что у меня звонит телефон. А когда смотрю на экран, замираю. Этот номер я узнаю из тысячи, но никогда не думала, что еще когда-нибудь увижу его в собственных вызовах.

Медленно принимаю его и подношу телефон к уху. Молчу, не в силах поздороваться с матерью.

– Здравствуй, Дилара, – холодно говорит она, отчего у меня болезненно всё сжимается в груди, и я сглатываю ком, опасаясь расплакаться.

Не думала, что меня до сих пор задевает ее ко мне отношение, но оказывается, что эта боль вряд ли когда-нибудь пройдет, разве что притупится.

– Здравствуй, ма… Бану, – выдыхаю я, поправляя себя. – Удивлена твоему звонку.

– Хамит настоял.

– Ясно.

Мы обе молчим, словно нам и правда нечего сказать друг другу. Отец мне сам периодически звонит, как и братья, интересуется делами, как там внучка, здоровьем, в то время как от мамы за эти семь месяцев не было никаких вестей.

Иногда я порывалась спросить у братьев, как она там, но каждый раз осекала себя, напоминая, что она не хочет моего внимания.

– Где ты? – спрашивает она для галочки.

– В больнице.

– Зачем? – странно настораживается она, передавая этот настрой и мне.

– Кровь сдавать.

– Не надо!

Хмурюсь. Не нравится мне ее реакция. Она ведь даже не знает, для чего и почему, а вон как в штыки воспринимает, будто и не было этих месяцев полного отсутствия общения между нами.

– В чем дело? Почему?

– Не нужно, Дилара. Эта старая карга все-таки убедила тебя пройти тест на совместимость? Не вздумай отдавать ей почку!

Выдыхаю. Догадываюсь теперь, о чем она говорит.

– С каких пор тебя интересует моя судьба?

Мама молчит, слышно, как сжимает зубы.

– Ты, скорее всего, подойдешь. Хочешь навсегда полуинвалидом остаться? Имей в виду, рожать после не сможешь, а ни один мужчина тебя такой замуж не возьмет. Все хотят детей.

Я осознаю, что как бы она не убеждала меня, что не любит меня, а по-своему беспокоится. Вот только делает это так, как умеет. Пугает, угрожает, говорит гадости.

– С чего ты взяла, что я…

– Если делаешь это назло мне, то подумай о дочери. Хочешь всю жизнь на таблетках прожить и умереть раньше срока? Я, конечно, знала, что Гюзель – та еще скорпиониха, но не думала, что настолько. Пусть других своих детей проверяет, а тебя в покое оставит. Не она тебя воспитывала, так что на такую щедрость права не имеет.

Кажется, мама меня уже не слушает, говорит будто сама с собой, а затем вдруг заявляет, что сама с этой гадиной свяжется и всё решит.

С одной стороны, мне немного приятно, что она неравнодушна, а с другой, в этот момент я чувствую себя одинокой. Ведь она мне не мать, сама призналась, что не любит. И только когда она неожиданно бросает трубку, до меня доходят до конца ее экспрессивная речь. Вот что она имела в виду?

Неприятная догадка возникает в голове, и как бы я ее не гнала от себя куда подальше, она никак не желает оставлять меня в покое. Неужели…

Додумать мысль мне не дает медсестра, когда подходит моя очередь сдавать кровь.

– Вам нужно будет восполнить потерю крови, Дилара Хамитовна, так что ешьте побольше мяса, молочки, морепродукты, – дают мне совет после сдачи крови, и я бессмысленно киваю, думаю совсем о другом.

В теле легкая слабость, так что при выходе из процедурного кабинета я сажусь обратно на скамью и прислоняюсь затылком к стене.

Как бы я ни хотела, чтобы мои догадки оказались неправильными, я всё никак не могу избавиться от мысли, что имела в виду мать. Может ли быть такое, что мои биологические родители – это Каримовы? Мои бывшие свекры.

А если так, то выходит, что Саид… сын Билаловых?

В голове такая каша, что раскалывается голова, так что когда мне снова звонят, я поднимаю трубку, не глядя на звонившего. И зря.

– Дилара? – звучит вдруг какой-то растерянный голос бывшей свекрови.

Я моментально подбираюсь и выпрямляюсь, чувствуя, как мобилизуются все резервы организма.

– Слушаю.

Сердце колотится, как бешеное, а я даже не в силах сразу закончить разговор, ведь обещала себе, что больше не буду с ней контактировать ни за какие посулы или деньги. Вот только оглушающая новость, которая меня поражает, не дает мне этого сделать. Отчего-то мне кажется, что интуиция меня не подводит, а я больше не хочу прятать голову в песок и отмахиваться от неприглядной правды.

И Гюзель Фатиховна, судя по всему, придерживается того же мнения.

– Мы могли бы поговорить с глазу на глаз? Нам… – небольшая заминка с ее стороны, – нужно встретиться.

– Не думаю, что нам есть, о чем говорить, – упрямо говорю я, так как в душе до сих пор живет обида и гнев за все те унижения, что мне пришлось пережить.

– Прошу тебя, это… важно.

Прикрываю ненадолго глаза и киваю, хотя она этого не видит.

– Я зайду к вам в палату, как освобожусь, – даю ей понять, что я недалеко.

Если бы Гюзель Фатиховна наехала на меня, я бы и слушать ее не стала, но голос ее звучит как-то потерянно, с нотками отчаяния и горечи.

Возникает мысль, что она хочет о чем-то меня попросить, но мама была не права, посчитав, что я собираюсь сдавать кровь для бывшей свекрови.

Глава 40

Свекровь в палате оказывается одна.

Внутрь я вхожу с какой-то опаской, будто там меня поджидает настоящая гюрза, но пересиливаю себя и подхожу к женщине поближе, к самой койке.

Выглядит она исхудавшей, изможденной и на вид больной. Впрочем, другие в больнице и не лежат. По-человечески мне ее, конечно, жаль, но и жертвовать собой ради нее я не буду.

– Считаешь, я заслужила? – спрашивает она вдруг неожиданно, вызывая у меня удивление.

В ее глазах я впервые не вижу ненависти, скорее, какую-то горечь и досаду. Но никак не раскаяние, что меня не особо поражает. Она такая, какая есть, и вряд ли уже изменится, даже несмотря на внешние обстоятельства, которые многих ставят на колени.

– А что вы хотите от меня услышать? Что я буду злорадствовать? Нет. Мне жаль, что так вышло, болезней никому не пожелаешь.

Я пожимаю плечами и присаживаюсь на единственный стульчик у ее койки. Палата, судя по всему, у нее одноместная, так что никто нашему разговору тет-а-тет не помешает.

Она молчит, но внимательно изучает мое лицо, но при этом никакого удивления на ее лице нет.

– Мне Бану звонила, – говорит она после нескольких минут тишины.

– Я догадалась.

– Давно знаешь?

– Что вы моя мать? Только что узнала.

– Не вижу радости на твоем лице, – морщится она, хотя и сама не пылает какими-то нежными чувствами ко мне.

– А должна кидаться к вам на шею и кричать, как долго я вас ждала? – фыркаю, а сама сжимаю ладони в кулаки.

Пусть я уже много месяцев знаю, что мои родители мне не родные, а всё равно оказываюсь не готова встретиться лицом к лицу с той, кто меня родила.

– Это, скорее, я должна спрашивать, почему вы не удивлены после звонка Бану, – киваю я, чувствуя себя так, будто по мне каток проехался. – Так что задам вам встречный вопрос. Как давно вы сами знаете, что я ваша дочь? И откуда?

Не знаю, что ожидала от нее услышать, но никак не того, что она выдаст.

– Всегда, – равнодушно пожимает она плечами, даже не подозревая, какой болезненный стон я сдерживаю.

– Тогда почему…

Я веду пальцами в воздухе, не зная, как объяснить ей то, что у меня на душе, но не показать, как сильно она меня ранит. Это не та женщина, которой я могу продемонстрировать свою боль. Она не поймет, только сделает мне больнее, испытав при этом удовольствие.

Я не обманываюсь ее состоянием и понимаю, что такие на колени не встают и прощения не просят. Слишком гордая она женщина, что не добавляет мне спокойствия. Еще более потерянной только ощущаю себя.

– Я изначально была против того, чтобы Саид на тебе женился, – признается она, хотя я и без этого знаю ее отношение к нашему браку. – Каждый раз, когда смотрю на тебя, чувствую стыд, и за это же тебя ненавижу. Моя плоть и кровь, воспитанная ненавистной мне женщиной, я постоянно вижу ее в тебе, хоть это и невозможно генетически. Ты переняла от нее больше, чем мне бы того хотелось. И я всегда боялась, что рано или поздно Бану откроет рот и расскажет тебе правду. И тогда вся моя тщательно выстроенная жизнь превратилась бы в ад.

Она честна со мной, и я вижу, что не врет. Но легче мне от этого не становится.

Мне ее не понять, ведь я не представляю, чтобы я ненавидела свою Амину. Она ведь моя звездочка, без которой я не представляю своей жизни.

Выходит, что я не нужна ни одной из своих матерей, чувствую себя всеми брошенной и несчастной, но тщательно скрываю свои чувства от этой женщины. Она не оценит. Не пожалеет. Только пнет, растоптав окончательно.

– Раз ты теперь в курсе… Ты ведь должна понимать, что близкими нам не стать, Дилара. Но кое-что я для тебя сделать могу.

– Что же?

– Я поговорю с Саидом, он от тебя отстанет. Но Дилара – его дочь, запретить ему с ней видеться я не могу, сама должна понимать.

– Но?

– Ты проницательна, в меня пошла, – удовлетворенно кивает она, но мне наоборот неприятно, хочется помыться и мочалкой всё тело протереть после общения с ней. – Я сделаю это для тебя, облегчив твою дальнейшую жизнь, но есть условие.

– Почку я вам не отдам, – предупреждаю сразу, но она кривится, будто я предложила ей помои. Неприятная все-таки она женщина.

– Условие иное.

Драматичная пауза.

– Никто не узнает ни о нашем разговоре, ни о том, кто есть кто. Особенно Саид.

– Хотите, чтобы я скрывала от него, что вы ему не мать?

Она сжимает зубы, явно злится, но не может себе больше позволить меня унижать. Ведь теперь у меня на руках козырь, который заставляет ее сдерживаться. Она боится, что Саид узнает правду. В груди горечь, что его, неродного сына, она любит больше. Но повлиять я на это не могу, так что стараюсь не принимать ее слова близко к сердцу.

– Вы так и не сказали, откуда знаете, что нас с Саидом поменяли местами.

– Я всё видела, – пожимает Гюзель Фатиховна плечами. – Бану не заметила меня, так что до сегодняшнего дня не подозревала, что я всю жизнь знала, что она поменяла наших детей. Не знаю, зачем ей это нужно было, но мне всё равно.

– Тогда почему шум не подняли? Я ведь ваша… дочь.

– Ты не поймешь, – резко выпаливает она, словно выпускает защитные иглы. Щерится, отчего скулы ее заостряются, делая ее вид куда болезненнее.

Я молчу, знаю, что расскажет. Больше ей не с кем поделиться.

– Шамиль – хороший муж, – заговаривает она снова, как и предполагала, – но мое сердце еще в школе было отдано Хамиту. Твоя мать украла у меня любимого, и я ей никогда этого не прощу.

Еще до того, как она продолжает, я догадываюсь, какими причинами она руководствовалась из-за своей болезненной безответной любви.

– Саид – сын Хамита. Ты даже не представляешь, как сильно он похож на него в молодости. Удивлена, что Хамит этого до сих пор не понял, – с какой-то горечью продолжает Гюзель. – Саид стал моей отдушиной в несчастливом браке. Все считают, что любимый сын у меня Дамир, но… Я просто всегда боялась, что остальные догадаются, кто он, если я буду уделять ему больше внимания, чем другим сыновьям. Я их всех люблю, но Саид… Он особенный.

Между нами повисает тишина. Недолгая.

Она явно хочет поскорее свернуть разговор, потому сразу переходит снова к делу.

– Я люблю своего сына и не хочу его терять, Дилара. Знаю, что у тебя новый мужчина и новая жизнь. Хочешь, чтобы Саид не мешал? Пойди мне навстречу, и тогда я помогу тебе.

Я рассматриваю ее в последний раз, понимая, что больше видеть ее не хочу. Отпускаю и ненависть, и боль, чтобы не лелеять их всю оставшуюся жизнь.

– Я ничего никому не скажу, но не ради вас и вашего спокойствия, – заговариваю, наконец. – Но вы всё равно повлияете на Саида, как и обещали. Посмотрим, умеет ли держать слово Гюзель Фатиховна Каримова.

Я резко встаю и ухожу, так ни разу и не обернувшись.

Эта женщина для меня теперь в прошлом.

Глава 41

Плесецкий все эти дни мне не звонит, хотя раньше делал это каждый день. После больницы как отрезало, и меня это беспокоит.

С того дня, как он обозначил свои намерения, мы не прерывали наши встречи, и когда он вдруг исчезает с радаров, я чувствую некую опустошенность, словно у меня украли нечто важное.

Несколько раз верчу в руках телефон, но позвонить так и не решаюсь.

А вдруг он передумал и за это время понял, что я ему больше не интересна?

Вот только чем чаще я думаю об этом, тем сильнее злюсь. Как настоящий мужчина, мог бы сказать мне это в лицо, а не пропадать вот так бесследно, ничего не сказав.

– Макара Власовича нет на месте, – говорит мне секретарша, когда я под предлогом срочного рабочего вопроса подхожу к его кабинету. – Когда будет, не знаю.

Злюсь, чувствуя себя какой-то дурой. Плесецкий, гад такой, на мои звонки, когда я все-таки решаюсь с ним связаться, не отвечает. И это снова пробуждает во мне гнев. Да такой, что когда рабочий день заканчивается, я звоню ему снова и снова, пока он не поднимет эту чертову трубку.

Мои усилия вознаграждаются, и он наконец принимает вызов.

– Да? – слышу я усталый голос Макара.

– Ты где? – спрашиваю, будто сварливая жена, и меня саму это бесит.

Даже с Саидом так себя не вела и одинокой не чувствовала. Неужели Макар-таки пробрался мне под кожу и заставил в себя влюбиться?

– Дома. Что-то случилось?

– Нет. Ничего, – резко отвечаю я, не в силах сбавить обороты.

Тишина, которая убивает, затягивается.

– Если ничего, зачем звонишь?

Голос его не такой холодный и вымораживающий, каким он говорит с совсем посторонними людьми, но после того тепла, в котором он меня искупал, его поведение для меня неожиданно.

– Видимо, зря. Прошу прощения, Макар Власович, такого больше не повторится.

Я первая бросаю трубку, а затем шагаю прочь от здания офиса, желая проветрить голову. Уже планирую завтра же написать заявление на увольнение, но пытаюсь остудить голову, чтобы не натворить делов из-за переизбытка эмоций.

Плесецкий неожиданно перезванивает, но я не отвечаю. Хоть сердце и колотится, но больше унижаться перед ним не буду. Но когда он звонит второй раз, палец сам тянется и проводит по экрану вправо.

– Ты всегда такая вспыльчивая?

Я замираю от неожиданно посреди дороги, а когда слышу сигнал автомобиля, быстро иду вперед, к тротуару.

– К чему вопрос? – цежу сквозь зубы, злюсь на него и ничего не могу поделать со своими эмоциями.

– Неужели так сложно пойти мне навстречу, Дилара Хамитовна?

На этот раз тон не официальный, но меня всё равно передергивает от этого его “Хамитовна”.

– Ты сам задал такой тон нашего общения. На звонки мои не отвечаешь, в офисе не появляешься, мне не пишешь. Что я должна была подумать? Что ты потерял интерес, но трусишь мне признаться.

– Кем-кем, а трусом меня еще никто не называл, – хмыкает куда расслабленней, но всё равно, как и я, взвинчен.

– А что мне еще оставалось думать?!

– Может, я хотел, чтобы ты наконец сделала первый шаг и озвучила свои чувства? Я ведь не провидец, а игра в одни ворота даже самого терпеливого выведет из себя.

Он говорит на этот раз уже раздраженно, и я завожусь сильнее. Пытаюсь остудить гнев, но после его грубого тона не получается.

– Я тебя люблю, доволен?! – вырывается у меня злобно, и я даже останавливаюсь, чтобы перевести дыхание.

А затем снова завожусь, когда в ответ на мое признание по ту сторону звучит тишина. Я бы наверное разразилась гневной тирадой, что он гад, который воспользовался мной и влюбил в себя, а сам слинял, но он все-таки успевает заговорить первым.

– Приедешь?

И я будто шарик сдуваюсь.

– Приеду, – капризно тяну я, желая оказаться рядом с ним. Вот только не чтобы обнять, а чтобы побить его как следует за то, что треплет мне нервы.

– Только обстановка, предупреждаю сразу, не располагает к романтике. Гордей заболел и наотрез отказывается сидеть с няней, так что я эту недельку буду из дома работать.

Романтика мне сейчас и не нужна, так что я всё равно еду к нему. Макар в своем репертуаре отправляет за мной водителя, запрещает ехать на такси, и я не сопротивляюсь. Пока жду, захожу в магазин, а взгляд сам собой цепляется за “пленку-защиту” у кассы. Краснею, ведь близости у нас с Макаром до сих пор так и не случилось, и это удивляет меня больше всего.

Я ведь видела, как он сильно меня хочет, но что-то его сдерживало. Неужели якобы отсутствие чувств с моей стороны? Ответ я могу узнать только от него самого.

– Что это? – кивает Плесецкий на пакет в моих руках, когда я вхожу в квартиру.

Мы с Аминой были уже у него несколько раз, так что в этот раз не озираюсь по сторонам, открыв рот. Живут они с Гордеем в двухъярусном пентхаусе с панорамными окнами в центре города, и посмотреть есть на что.

– Привезла народные “лекарства”, суп куриный варить буду, неизвестно чем ты тут ребенка кормишь, – ворчу я, а сама чувствую себя какой-то потерянной. На мое признание он ведь так и не ответил.

Прячу свои глаза, и он это замечает. Всегда чутко реагирует на любые изменения, которые со мной происходят, и этот раз не исключение.

– Обиделась? – спрашивает он у меня, схватив за подбородок и заставив поднять лицо.

Пакет с продуктами у меня сразу отбирает, но я вижу, каким теплом и благодарностью загораются его глаза после моих слов о супе. Ему явно не хватает заботы, либо приятна инициатива именно от меня. Последнее предпочтительнее.

– Да, – говорю я, как есть, помня главное правило. Прямолинейность и честность.

– Так надо было.

– Кому?

Злюсь снова, отстраняюсь и скрещиваю на груди руки, всем видом показывая, что обиделась.

– Мне, – не скрывает он и дергает уголком губ. Ему явно нравится чувствовать себя нужным, я оказываюсь права. – По тебе ведь непонятно, общаешься ли ты со мной только из-за нашего уговора, или тебе, действительно, нравится мое общество.

– Поэтому ты таким радикальным способом решил лишь меня своей венценосной персоны?

– Даже когда язвишь, нравишься мне всё сильнее.

Он разворачивается и уходит с пакетом на кухню, а я быстро скидываю обувь и чуть ли не бегу следом.

– Только нравлюсь? Не зли меня, Плесецкий.

В последнее время я себя плохо узнаю. Чтобы я и разговаривала в таком тоне с мужчиной? Если бы отец или братья увидели, неодобрительно поджали бы губы, решив, что я распоясалась.

Вот только когда Макар рядом, у меня будто расправляются крылья, словно я становлюсь самой собой. Не зажатой дочкой патриархальной семьи со своими старыми устоями, а просто женщиной, которая может высказать свое мнение мужчине на равных.

Будто и не было у меня прошлой жизни, где я боялась и слово лишнее сказать. Встреча с Гюзель Фатиховной ставит точку в прошлом, и в какой-то степени я ей даже благодарна. Возможно, если бы она не тюкала меня и дочь, я бы никогда не ушла от Саида, терпела бы вторую жену, а затем закрыла бы глаза на то, что у него была когда-то вторая жена.

А сейчас ни капли не жалею, что сделала шаг вперед, вышла за рамки правил и уехала в столицу, начав новую жизнь.

Когда я вхожу в кухню, Макар ловко ловит меня в свои объятия и крепко прижимает к себе, жадно вдыхая мой запах. Кажется, это его фетиш, который доставляет мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Ведь это значит, что мы идеально друг другу подходим, раз нам нравятся ароматы тела партнера.

– Люблю тебя, – тихо шепчет мне в волосы Макар. И пусть его голос звучит не громко, но так мне его признание даже куда приятнее.

Я улыбаюсь и откидываюсь затылком на его грудь, впервые ощущая себя в полной безопасности. А его проверка вызывает у меня какое-то тепло, ведь не только женщинам знаком страх быть отвергнутыми и нелюбимыми. Мужчинам тоже нужны слова, которые скажут им, что они для своей женщины самые-самые.

– Кхе-кхе, – кашляет вдруг он, прерывая романтический момент, и я оглядываю его с прищуром.

– Ты что, тоже болеешь?!

Эпилог

Болеют оба Плесецких демонстративно и капризно. Сразу видно, что отец и сын.

Мне же приятно о них заботиться, готовить кашки-супы, давать таблетки по расписанию и пшикать горло, так как оба категорически отказываются лечиться. Приходится с ними обоими вести себя, как с маленькими.

Своей руководящей дланью Плесецкий дает мне внеплановый отпуск на неделю, так что все эти дни мы с Аминой живем с ними. А дочка и не против, каждый раз радуется, что здесь есть и приставка, и большой экран, и даже качели, прикрепленные к потолку. Раздолье для ребенка ее возраста.

Так, сама не заметив, я перевожу сюда все наши вещи, а как только двое Плесецких выздоравливают, об обратном переезде уже не идет и речи.

– Никуда не отпущу, – сурово “угрожает” мне Макар, притворно хмурясь, а я и не думаю о диверсии. Мне приятно, что иногда он ведет себя, как варвар – на плечо, по заднице ладошкой и в пещеру.

Вскоре вся компания знает, что я женщина владельца, так как Плесецкий даже и не собирался скрывать своих намерений в отношении меня, а уж когда я переехала к нему, и мы оба вышли на работу, стал при всех приходить ко мне в кабинет и собственнически кивать, глядя на часы, что пора обедать. За этим он, кстати, неукоснительно следит, не веря мне на слово, что я не голодна.

– Ты еще больший трудоголик, чем я, Дилара. Так и до истощения недалеко, а мне очень нравятся мои формы, – рычит игриво мне Макар, когда мы одни едем в лифте вниз, и я хихикаю, словно девчонка.

– Твои? – вздернув бровь, протягиваю я.

– Мои-мои!

Как только мы добираемся до хоум-рана, Макар открывается мне с новых граней. Ненасытный, даже местами озабоченный, он будто никак не может насытиться мной, постоянно лапает и сжимает меня, заставляя чувствовать себя самой желанной и чувственной. От этого всё во мне трепещет, и я сильнее привязываюсь к Плесецкому. И не сразу замечаю, что в какой-то момент мы перестаем пользоваться защитой, настолько сильно одурманена его флюидами.

А когда опомнилась, была уже на втором месяце беременности.

А этому властному пластилину только того и надо было, так что в головном офисе я не проработала и года, как вышла в декрет.

Сдавшись под напором Плесецкого, я все-таки соглашаюсь на тихую роспись и торжество в узком кругу, куда мы приглашаем только самых близких, включая Надю, которая была моей подругой все эти месяцы.

Родители самого Макара живут за пару тысяч километров, так что надолго не задерживаются в городе, но оказываются простыми и приятными людьми, которые тепло принимают и меня, и Амину.

Макар – копия своего отца, так что я уже заранее знаю, как он будет выглядеть в старости. А вот мама – миниатюрная улыбчивая женщина, которая явно любит детей, работала всю жизнь воспитательницей в детском саду. Сразу же находит общий язык с Аминой, и для меня этот фактор оказывается решающим, чтобы я окончательно успокоилась насчет того, как меня примет семья Плесецких.

В отличие от меня, у самого Макара ни братьев, ни сестер нет, а вот с моей стороны приезжают не только мои братья, но даже отец с матерью, которая хоть ничего мне и не говорит, но я вижу по ее глазам, что, несмотря на свой нрав, какие-то чувства да ко мне испытывает.

Макар нравится моей семьей, отец даже говорит мне наедине, что наконец я нашла настоящего мужчину, за которым буду, как за каменной стеной, и это оказывается для меня весомым доводом, говорящим о том, что выбор я сделала правильный.

Отцу мало кто нравится, а в этом случае он даже не смотрит на то, что Макар не нашей крови.

Что касается Гюзель Фатиховны, то она слово свое сдержала. Уж не знаю, о чем говорила с Саидом и как его убеждала, а больше он меня не беспокоил и на расторжение никаха согласился быстро, так что к моменту, когда мы с Макаром поженились, я была полностью свободная от любых обязательств женщина.

Бывшей свекрови донора все-таки нашли, операция прошла успешно, о чем мне сам потом рассказал Саид в присутствии Плесецкого, а вот Амина довольно быстро в силу детского возраста привыкла, что теперь у нее два папы.

Она быстрее Гордея стала называть Макара папой, а вот Гордей меня мамой назвал уже ближе к родам, словно все эти месяцы подспудно ждал, что и я уйду, как его мама когда-то.

Макар настаивал на совместных родах, так что еле как его отговорила от этой затеи, убедив, что он больше будет нужен детям. Они ведь тоже будут переживать, а приходящая няня только добавит им стресса. Гордей так вообще их всех на дух не переваривает после целой череды нанятого персонала в прошлом.

Но вот от грандиозной выписки, которую Макар организовывает, мне отвертеться не удается.

– Папина принцесса достойна лучших воспоминаний, – сказал, как отрезал, Макар и нанял целую команду фотографов и видеографов, которые запечатлели нашу крошку во всех ракурсах.

– Она такая крошечная, мамочка, но на меня совсем не похожа, – вздыхает Амина, когда впервые видит свою сестренку. Макар слегка опускается, чтобы детям было хорошо видно личико нашей дочери Гордею и Амине, а те и рады, вытягивают шеи и встают на носочки, с интересом изучая новорожденную.

– Зато на меня похожа, – горделиво выпячивает грудь колесом Гордей и касается пальцам щечки ребенка. – А как мы ее назовем?

Мы с Макаром смотрим друг на друга и синхронно называем имя.

– Диана.

Это был наш компромисс. Чтобы и нашим, и вашим, ведь имя универсальное, да и нравится нам обоим.

– А братика когда нам подарите? – вдруг с хитрецой выспрашивает Амина и щурится, хитровато переглядываясь с Гордеем. Вот же слаженная банда подрастает, не скажешь даже, что когда-то их невозможно было примирить.

– А это от нашей мамы зависит, – протягивает Макар и посматривает на меня с улыбкой. – Еще троих нам не хватает, Дилара Хамитовна, как считаете?

Плесецкому дай волю, так он бы устраивал мне декрет за декретом, уж очень ему понравилась мысль моего отца, которую тот вложил ему при первой встрече.

– Семья должна быть большая и сплоченная. Больше забот многократно, но и счастья сторицей прибавится.

Я молчу, ничего не отвечая сговорившимся Плесецким и одной Билаловой. Фамилию Амине мы так и не поменяли, да и я осталась при своей, чтобы дочка была в семье не в меньшинстве.

Сколько бы Саид не настаивал, что он официально должен числиться отцом Амины, я пока не спешу ответить ему согласием.

Пройдут годы, Амина подрастет и сама решит, хочет ли быть Каримовой или Плесецкой, ведь Макар в любой момент готов удочерить ее, считает ее своей дочерью. Мне приятно, но…

Поживем – увидим.

А пока…

Я живу настоящим и радуюсь тому, что когда-то сделала пусть и рискованный, но верный выбор, который привел меня к тому, кто делает меня по-настоящему счастливой.

Не думаю о том, что будет в будущем. Ни к чему переживать о том, что, возможно, никогда не случится, но может испортить мне “здесь и сейчас”.

Одно знаю точно.

У меня есть мои дети, и они самое большое счастье в моей жизни. И ради них я готова вытерпеть многое и не жалею о том, что когда-то было в прошлом.

Они мое прошлое, настоящее и будущее.