Текст книги "Приватная жизнь профессора механики"

Автор книги: Нурбей Гулиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 62 страниц)

– Домбровский! – с ужасом подумал я, и стал ждать вызова, как на Страшный суд.

Наконец из двери высунулась строгая женщина в очках и позвала: 'Гулиа!' Я поднялся и вошёл. Меня пригласили сесть на стул возле стены. Передо мной стоял длинный стол, за которым сидели входившие в комнату немолодые люди, совершенно безразлично, без всякого интереса, глядевшие на меня. Так глядят даже не на вазу, не на унитаз, а так глядят на штепсель, радиатор водяного отопления, стул, наконец. Без тени каких-либо эмоций, ни положительных (ваза), ни отрицательных (немытый унитаз).

– Слово предоставляется профессору Домбровскому Николаю Григорьевичу – эксперту по рассматриваемой работе.

Эксперт – это 'чёрный оппонент ВАК', – успел подумать я, и Домбровский начал говорить.

Говорил он быстро, читая по листку, который держал у самого носа. Речь, по сути дела, шла о том, что научный руководитель навязал диссертанту из пальца высосанную тему и заставил провести его весьма трудоёмкие исследования, включая сложный и опасный эксперимент. Ни малейшей пользы практике или науке из этой работы извлечь нельзя, это даром потраченный, огромный труд диссертанта! – заключил, уже не глядя в листок Домбровский.

– Всё ясно! – донёсся до меня голос одного из присутствующих – старика в помятом костюме. Он взглянул на часы и спросил у строгой женщины в очках: – есть там ещё кто-нибудь?

Строгая женщина покачала головой и сказала мне: – можете идти, наше решение вы получите по почте, у нас, как вы понимаете, ваш адрес есть!

Я вышел из ВАК в похоронном настроении. Зашёл в магазин, взял бутылку дагестанского портвейна и пошёл к метро. По дороге я догнал парочку экспертов ВАК, которые только что рассматривали мой вопрос – полную даму и старика в помятом костюме. Они медленно ковыляли, обсуждая, как ни странно, мой вопрос. Я ожидал какого-то сочувствия, защиты, что ли, но вот что я услышал:

– Странный человек этот Николай Григорьевич! Если диссертация ему не понравилась, зачем говорить о трудоёмких исследованиях? Ведь этим он затрудняет вынесение решения! – говорила полная дама.

– Да что там размышлять, отклонить и всё! – парировал старик в помятом костюме, – будем ещё голову ломать над ерундой!

Это был приговор! Я обогнал 'сладкую парочку' и зашёл в метро. Дома у Тани я застал Геракла с Тосей. Видимо, наш Ромео зашёл за Тосей, чтобы взять её с собой в 'Москву', а по дороге заглянули к Тане. Я рассказал о моём неудачном визите в ВАК. Таня была очень огорчена и даже сказала: – мне кажется, они тебя никогда не утвердят!

А Геракл загадочно улыбнулся, потупив взгляд. Я же принял про себя решение позвонить Домбровскому и встретиться с ним.

Хорошие вещи – вино и любимая, желанная женщина рядом! Обо всём печальном позабудешь, если они с тобой!

Утром я доложил Фёдорову о моём посещении ВАК и обо всём, что там произошло. Дмитрий Иванович обречёно махнул рукой: – Плохо всё это, не знаю, что и посоветовать! Ведь этот чёрт не отлипнет, пока не утопит окончательно!

Я взял у Фёдорова телефоны Домбровского – домашний и служебный, и, не откладывая в долгий ящик, позвонил ему на работу прямо из ЦНИИСа. Работал Николай Григорьевич заведующим кафедрой в Московском Инженерно-строительном институте.

У меня поинтересовались, кто спрашивает Домбровского, и вскоре соединили. Я в чрезвычайно вежливых тонах попросил Домбровского о встрече, мотивируя тем, что живу далеко, и хотелось бы посоветоваться о дальнейших моих действиях. Домбровский говорил со мной довольно благосклонно, и предложил вечером зайти к нему домой, на Хавско-Шаболовский переулок. Я до сих пор помню в трубке его какое-то необычное, может быть даже польское произношение: – 'Хавско-Шаболовский!'.

В назначенное время с точностью до секунды я позвонил в дверь Домбровского. Он открыл мне сам и проводил к себе в кабинет. Большая комната была вся в стопках книг, рукописей, папок, рулонах чертежей, нередко лежащих прямо на полу. Этакая лаборатория Лавуазье или Торричелли со старинного рисунка:

Домбровский усадил меня в кресло и, с места в карьер, стал 'поливать' Фёдорова. Что у него нет ни одной здравой идеи, раз он подсунул мне такую 'тухлую' тему, что общего между маховиком и скрепером, до такого мог только полоумный додуматься:Я утвердительно кивал, выслушивая его 'комплименты' фактически в мой адрес.

– Что же вы посоветуете мне делать? – наконец спросил я маститого учёного, который, как я понял, совершенно 'не сечёт' в науке (прав был Фёдоров!).

– Да всё просто, – оптимистично заявил Домбровский, – вы делаете новую диссертацию на другую тему и с другим руководителем. Опыт у вас уже есть, всё будет быстро, могу посоветовать вам и тему и руководителя! Подумайте!

Я поблагодарил Николая Григорьевича за помощь и попросил разрешения позвонить, как надумаю.

Вечером я опять встретил Геракла и Тосю у Тани и рассказал им о визите к Домбровскому. Геракл улыбался ещё загадочней, но ни слова не вымолвил. Назавтра я снова был в ЦНИИСе, рассказал о визите в 'логово врага'. Фёдоров заметил, что в таком же тоне Домбровский предложил и ему заменить тему диссертации. А затем вдруг вспомнил, что утром позвонил в лабораторию один далёкий знакомый, работавший ранее в ЦНИИСе, а потом продвинувшийся по 'министерской линии'. Он почему-то спрашивал Гулиа и просил позвонить ему по оставленному номеру телефона.

– Хочу сказать, что человек этот – с сомнительной репутацией, – осторожно предупредил меня Фёдоров, – как бы выразиться, ну, типа авантюриста, что ли. Сейчас работает, кажется, в Минвузе.

По номеру оставленного телефона я понял, что это недалеко от ВАК – та же телефонная станция. Я тут же позвонил Семёну Натановичу (так он назвал себя в своём звонке в ЦНИИС), он оказался на месте.

– Послушай, Гулиа – он сразу обратился ко мне запанибрата, – есть разговор, полезный для тебя. Я тебя помню по ЦНИИСу, ты там пьянствовал и хулиганил, мы тебя за это уважали! Давай встретимся в скверике перед Политехническим музеем. Сядь на скамейку, я тебя узнаю сам. Часам к трём, успеешь? Ладушки!

Я заспешил на встречу к Семёну Натановичу, совершенно не представляя, кто это и что за полезный разговор меня ожидает. Не успел я присесть на скамейку, как ко мне подлетает мужчина лет сорока в расстёгнутой дублёнке и меховой шапке 'Иванушка-дурачок', весьма модной в то время.

– Привет, Гулиа – с места в карьер обратился Натаныч ко мне, – говорят, что у тебя с ВАК отношения испортились. Знакомые ребята сказали – надо помочь, человек он неплохой, но попал в сети к этому старому пауку Домбровскому. Скажи, сколько ты будешь получать, если станешь кандидатом? – поинтересовался Натаныч.

– Рублей триста, – неуверенно ответил я.

– Ну, ладно, давай триста рублей, я передам их инспектору, он положит твою работу в стопку утверждённых. Маразматики проголосуют оптом за всё, и тогда твой Домбровский тебе уже не страшен. У нас – сила в коллективе!

– Но у меня сейчас нет таких денег! – в ужасе пробормотал я.

– Нет сегодня, будут завтра! – жизнерадостно заключил Натаныч, – итак, завтра в три часа здесь же!

Я был в недоумении – где взять деньги. У Геракла – точно не будет таких с собой. Да ведь у меня есть в Москве дядя! – и я помчался к нему домой, не позвонив даже по телефону. Дядя оказался дома. Он подозрительно осмотрел меня, сказал, что в Москве без звонка не принято заявляться, и спросил, в чём дело.

Я сбивчиво рассказал ему всё, как было, и попросил триста рублей взаймы. – Мне больше негде взять! – взмолился я.

У дяди задёргался глаз.

– На взятки – никогда! Попросил бы на жизнь, сказал бы, что голодаешь – дал бы. Но на авантюру, на взятку – не дам! Попадутся твои дружки, потянут тебя, а откуда деньги – от меня! И поехало-покатилось! Я ничего не слышал от тебя и не видел тебя сегодня! – закончил дядя, и я ушёл не солоно хлебавши.

Я стал успокаивать себя, что всё равно ничем Натаныч уже помочь мне не сможет, только обдерут ещё на триста рублей. А дома всё рассказал Тане, благо Геракла с Тосей сегодня в гостях не было. Таня всё восприняла серьёзно.

– Ты знаешь, у нас многое сейчас таким образом и делается. И я удивлена словам твоего дяди, что он жизни не знает, что ли? Я дам тебе эти триста рублей, у меня они на книжке, только обещай, что вернёшь, ладно? А то трудом всё заработала!

Мы с Таней вышли из дома, перешли улицу и зашли в сберкассу. Народу не было, Таня быстро сняла с книжки нужную сумму и там же передала мне. Я опять понял, что многого не смыслю в жизни. В первую очередь я ожидал помощи от богатого дяди, но ошибся. Может быть, действительно надо было соврать, не говорить правды. Конечно же, дядя опасался за своё достаточно высокое положение в обществе и знал, что в случае чего, я и на суде правду скажу. Но от Тани, с которой у меня были даже не семейные, а любовные отношения, и которая сама нуждалась в деньгах, я такого поступка не ожидал. Да за любовь люди не то, что деньги, жизнь отдают! Но всё это для меня было в книжках, а чтобы в жизни – впервые! Я, конечно же, сразу переслал Тане деньги, как только вернулся в Тбилиси. Перезанял, у кого смог, и выслал.

Назавтра я снова встретился с Натанычем на том же месте, в тот же час. Он снова спешил, взял деньги, не пересчитывая, а на прощанье сказал:

– Что ж, старик, на это уйдёт месяца два, не меньше. К лету получишь извещение! Бывай! – и исчез как Коровьев или Азазелло, уже не помню, кто из них исчезал так внезапно.

Когда я в последние годы вспоминал этого Натаныча, то понимал, что он очень уж похож лицом на кого-то из известных авантюристов. А недавно понял – на Березовского, молодого Березовского. Простите – уже Платона Еленина, ведь он поменял фамилию, как некогда Апфельбаум на Радомысльского! И чтож – всё, как в любимом мной Фаусте: вроде, Натаныч, являясь 'частью той силы, которая должна творить зло', в данном случае сотворила благо! Причём – обьективно!

Постепенно прошла неделя, выделенная нам с Гераклом на пребывание в Москве. Мы подписали наши командировочные удостоверения в ЦНИИСе, устроили прощальный ужин в ресторане на знаменитом третьем этаже 'Москвы' и поехали на Курский вокзал. Таня с Тосей проводили нас, дождавшись отхода поезда, и идя за вагоном, махали нам руками.

Прощаясь на вокзале, Таня отвела меня в сторону, и кроме слов любви, которые были взаимными, предупредила меня, чтобы я не трепался о делах с Натанычем никому, особенно Гераклу, даже по-пьянке.

– Он очень плохой человек, я это нутром почувствовала, опасайся его и не сближайся с ним! – на прощанье сказала мне она.

Итак, поезд отошёл, и мы с Гераклом принялись за наше любимое занятие – пьянку. Он утешал меня, что всё будет хорошо, что даже если всё будет не так, как хотелось бы, то у меня хоть есть жена и любимая женщина, а у него – Геракла, и этого нет.

Жена Геракла неожиданно умерла от острого панкреатита в возрасте двадцати девяти лет. Это случилось ещё до моего поступления на работу в Тбилиси, во время последнего визита с посещением академика Трили и встречей с классиком – академиком Мусхелишвили. Я был на панихиде в доме Геракла и видел, как он убивался от горя. Жена была гораздо моложе Геракла, и он её очень любил. Мне показалось, что он слегка 'тронулся' после смерти жены, стал немного неадекватным.

Весь следующий день Геракл посвятил заботам о моей дальнейшей жизни в Тбилиси и нашему взаимодействию в связи с создавшейся ситуацией.

– Я понял, – начал Геракл, – что тебя никогда не утвердят кандидатом наук. У вас в Москве люди ещё более жестокие и беспощадные, чем у нас. У нас пожурят, укажут тебе на твоё место – и простят. А у вас, – Геракл сделал зверское лицо и клацнул зубами, – горло перегрызут! Домбровский не зря советовал тебе взять другого руководителя, конечно же, он имел в виду себя. Но Москва далеко, туда не наездишься. А эксперимент – тоже будешь ставить в Москве? Да и нужен ли тебе вообще научный руководитель? И да, и нет. С одной стороны – ты уже созревший учёный, и никакой руководитель тебе не нужен. Ну, а с другой стороны – ты ещё неопытный в политике, во взаимоотношениях с людьми. И тогда тебе нужен руководитель – такой как я – друг-руководитель! Ты будешь делать науку, а я буду принимать на себя удары 'этих сволочей'. Тронув тебя, они затронут меня, а значит, и самого Тициана! Мы быстро создаём гибридный двигатель и испытываем его, пишем диссертации – я докторскую, с твоей, конечно, помощью, а ты – кандидатскую, с помощью моей. Я буду ограждать тебя от нападок, принимая их на себя, ускорять изготовление механизмов. Как начальник отдела, я огражу тебя от всех посторонних дел, я скажу – не троньте его, он талант, пусть, когда захочет, тогда приходит на работу и делает там то, что захочет! А деньги будете приносить ему домой!

Пена снова выступила на углах рта Геракла. Он был в экстазе.

– Ну, а потом я защищаю докторскую диссертацию, а ты – через месяц – кандидатскую! Всё это в Грузии, где нас никто тронуть не сможет – мы под крылом у Тициана!

– И тогда я скажу им, – я ухожу на научную работу, я стар для административной работы начальника отдела, вот, – и Геракл, указал на меня, – вот новый начальник отдела, который прославит грузинскую науку!

Геракл в красноречии превзошёл сам себя. Он так и застыл в Цицироново-Демосфеновой позе с поднятой рукой, вытаращенными глазами и пеной на углах губ. Я замотал головой – чур, меня, чур! Не приснилось бы такое ночью, а то заикой навек останешься!

– Спасибо тебе Геракл, спасибо! – думал я про себя. Знаю, как ты будешь руководить мной, знаю, как защитишь меня от 'этих сволочей'! Но также я знаю, как вести себя по приезду в Тбилиси, как лицемерить с тобой, исполняя необходимое для себя. Твоим же оружием добью я тебя! Одно только единит нас теперь – быстрейшее исполнение установки в металле и её испытания на автомобиле!

Криминальные испытания

Прибыв в Тбилиси, мы с Гераклом продемонстрировали нерушимое единство взглядов и действий. Геракл целиком направил единственного дееспособного сотрудника отдела – Виктора Ивановича Бута – на изготовление деталей 'гибрида', чертежи на который уже имелись, а остальным сотрудникам было велено исполнять все мои требования. Но если честный Виктор Иванович, соскучившись по настоящей работе, с душой взялся за дело, то все остальные попросту саботировали мои распоряжения. Жена по-прежнему уходила с работы после обеда, машинистка отказывалась печатать, а остальные сразу сделали вид, что не понимают по-русски.

Но, честно говоря, они и не нужны были пока, а вся загвоздка оказалась в том, что мастерские, целиком и полностью занятые облегчением гирь, отказывались работать по делу. Бут препирался с начальником мастерских – Гришей:

– Гриша, ты же коммунист, ты должен заставить своих подчинённых заниматься делом!

– Виктор, ти что хочиш, чтобы я умэр прямо здэс, что ли? Они же скушают мэнэ, эсли дэнги не будэт! – Гриша намекал на саботаж станочников.

Мы с Гераклом, демонстрируя братское единство, пожаловались Тициану Трили, и он по телефону потребовал от директора беспрекословного выполнения заказа.

Самсончик Блиадзе самолично поговорил с Гришей, не вызывая его к себе, а спустившись к 'народу' в мастерскую. Стоя в кругу рабочих, где также был Гриша, Бут и я, Самсончик увещевал народ:

– Гриша, вы же сознательные люди, нельзя жить только левой работой! Выполните этот приказ уважаемого Тициана, и если не будет новых приказов, то занимайтесь снова, чем хотите!

Гриша, опустив голову, только поддакивал:

– Диах, батоно Самсон! (Да, господин Самсон!)

А когда Самсончик ушёл, Гриша начал орать на рабочих благим матом:

– Ви что хатитэ, чтобы я турма сел? Хатитэ, чтобы я вигонал вас всэх на хэр? Нэ хатитэ, тогда дэлай этот пракляти заказ и здавай ему!

– Надо ещё – прислали нам этого еврейского фрайера из Москвы! – вякнул на меня токарь Хайм Бесфамильный, но был отослан Гришей к соответствующей матери, и работа пошла.

Мы с Бутом целые дни проводили в мастерской. Гиви, если его спрашивали, где я, по старой привычке отвечал: – Гулиа и Бут в мастерской! Ответ вызывал такой восторг у сотрудников, что вопрос этот задавался самыми разными людьми по несколько раз в день, и на него следовал один и тот же стандартный ответ – что со мной делают что-то неприличное в мастерской. Насилу я уговорил Гиви первым упоминать Бута, а потом уж и меня.

Трудно поверить, но в месяц заказ был выполнен, благо ничего сложного, по правде говоря, в нём и не было. А за этот месяц мы с Гераклом, пользуясь его связями, прикатили из гаража Академии Наук новенький УАЗ-450 с двумя ведущими мостами. Передний мост оставили приводным от двигателя, а задний – соединили карданом с 'гибридом'. Сам 'гибрид' закрепили на месте снятого кузова автомобиля на раму, а рычаги ручного управления вывели вперёд. Так как водитель не мог одновременно управлять автомобилем и 'гибридом', то позади кабины закрепили кресло (спинкой вперёд), где должен был сидеть я и управлять 'гибридом'. Для безопасности меня пристёгивали к креслу ремнём.

Геракл, почувствовав свою ненужность в период изготовления 'гибрида', перестал приходить на работу, изредка позванивая в отдел и получая стандартный ответ насчёт меня, Бута и мастерской. А в мае месяце он и вовсе решил уехать подлечиться в санаторий на месяц.

– Никаких испытаний, пока я в отпуске! – предупредил он меня, уезжая.

– Настал мой час! – решил я, и передал Буту, что меня вызывал академик Трили и приказал немедленно испытать автомобиль с 'гибридом'. Дескать, приезжает профессор Янте из ГДР, и ему надо показать нашу работу. Янте, действительно, должен был приехать, и я доложил Трили, что в принципе, автомобиль готов к демонстрации, и мы можем показать его немецкому профессору.

За неделю до приезда Янте мы с Бутом оснастили автомобиль необходимыми приборами: так называемым 'пятым колесом' со всеми необходимыми датчиками движения автомобиля, и расходомером, измеряющим расход топлива в динамике. Потренировали опытного водителя с французским именем Жюль, понимающего только по-грузински, как нужно управлять этим необычным автомобилем. Это была умора смотреть, как не умеющие толком говорить по-грузински Бут и я, объясняли угрюмому, похожему на Бальзака, Жюлю, методы вождения автомобиля с совершенно новой силовой установкой. Но Жюль справился, и мы сделали несколько пробных ездок. При этом вели тщательную запись движения и расхода топлива на специальной вощёной бумаге острым пером, оставляющим белые линии-следы. И я не поверил себе – этот, буквально на коленке сделанный 'гибрид', экономил половину топлива, а грузовичок разгонялся резвее мощной легковушки! Мой пояс едва удерживал меня от выпадания с кресла при разгоне.

И вот прекрасным майским днём, когда смрад дерьмого кольца вокруг института был окончательно забит одурманивающими запахами весенних цветов на кустах, окружающих весь институт, во двор въехал кортеж автомобилей во главе с 'Чайкой' академика Трили, где он сидел вместе с гостем – профессором Янте.

Во дворе столпилось всё начальство института и все сотрудники, желающие посмотреть как на 'заграничного' профессора Янте, так и на автомобильное чудо московского оригинала Гулиа. Мы договорились с Жюлем, что автомобиль начинает трогаться с середины двора, разгоняется и выезжает на улицу, называемую улицей Зои Рухадзе. Затем, огибает институт и снова заезжает во двор, где и тормозит. Потом опять следует разгон и так далее. Я чувствовал себя как на соревнованиях по штанге: взвешивание прошло, разминка и: ожидание вызова главного судьи. А 'главный судья' – академик Трили подошёл ко мне и тихо спросил:

– Всё будет в порядке?

– Надеюсь, вернее уверен, батоно Тициан!

– Не вижу Геракла, где он?

– Отдыхает на море, батоно Тициан!

– В такое ответственное время – отдыхает? – Тициан сдвинул брови, но тут же расправил их. – Готов начинать?

– Да, – ответил я.

Потом я сел в кресло и пристегнул ремень. Трили махнул рукой, и Жюль поехал. Обогнув институт, грузовичок набрал скорость около 60-ти километров в час и въехал на этой же скорости во двор. Я дёрнул за рычаг тормоза, и автомобиль через свой задний мост, кардан и мой дискретный вариатор за несколько секунд разогнал маховик до 6 тысяч оборотов в минуту, передав ему всю свою энергию движения. Машина остановилась. Затем я дёрнул рычаг хода, и вращение маховика обратным путём раскрутило задние колёса автомобиля. Тот, рванув с места, разогнался, как резвая легковушка. Заметьте, это всё без помощи двигателя, который был вообще выключен! Заслонка, висящая на выхлопной трубе, однозначно свидетельствовала об этом. Кто-кто, а Трили, Янте и все присутствующие автомобилисты понимали это прекрасно!

Таких кругов мы сделали несколько, и когда Трили сказал: 'Хватит!', остановились. Янте быстро подошел к установке, расспросил об ее устройстве, особенно о новом вариаторе. Переводчик тщательно пояснил мой ответ. Я представил профессору показания расхода – по сравнению с эталонным кругом, расход топлива при движении с гибридом уменьшился вдвое. Янте восхищённо качал головой.

– Вот какие работы мы проводим в нашей провинции! – гордо сказал ему Тициан, и переводчик перевёл это.

Довольные гости пошли в особый кабинет, где уже был накрыт гостеприимный грузинский стол. Мы же с Виктором Ивановичем украдкой разлили спиртик, который нам периодически выдавали, разбавили водой и выпили 'за успех русской науки'. 'Криминальные' испытания были выиграны мной, настала пора переходить к конфронтации!

Конфронтация

Уехал отдыхать Хрущёв – и его за это время сняли; отдых Горбачёва в Фаросе тоже стоил ему карьеры. Таких примеров множество, но они никого не учат. Если ты сам слаб, а у тебя остаётся мощный конкурент, то хотя бы не уезжай на отдых в самое решающее время! Примеры конечно, солидные, но вот вам и более мелкий пример – зная, что автомобиль практически готов, испытай его, припиши себе все заслуги, а потом езжай себе хоть к такой-то матери!

Но нет, не терпится слабым руководителям сунуть голову в уже смазанную мыльцем петельку, где останется только затянуть её! До приезда Геракла я провёл ещё несколько испытаний автомобиля с гибридной силовой установкой, составил акт испытаний, который подписали Бут, я, и водитель. Этот акт с удовольствием утвердил Авель Габашвили, в очередной раз обозвав Геракла идиотом.

Перед самым приездом Геракла я вынул из установки некоторые штифты, нарушив центрацию валов, затянул некоторые гайки и, наоборот, ослабил другие, сделав установку неработоспособной. Когда мы встретились с Гераклом на работе, он уже знал об испытаниях – видимо доброхоты позвонили.

– Как ты посмел проводить испытания без начальника отдела? – был первый его вопрос ко мне.

– Уважаемый Геракл, ты с отдыха приехал или с зоны? Почему такой вздрюченный?

– Как ты со мной разговариваешь? Что такое 'вздрюченный'?

– Дрючить – это синоним слова 'трахать', а это, в свою очередь, синоним:

– Да ты что, совсем распустился здесь без меня? – начал повышать голос Геракл.

– Батоно Геракл, если не умеешь с людьми культурно говорить, иди овец паси. У тебя, кажется, предки мецхваре были! ('мецхваре' – по-грузински 'овечий пастух' – это не только профессия, но ещё прозвище тупого, малограмотного человека. Как-то Геракл обмолвился мне, что предки его пасли овец в Кахетии). Крики и визг Геракла собрали всех сотрудников отдела.

– Я увольняю тебя! – кричал Геракл, делая рукой жест Юлия Цезаря.

– Меня только директор уволить может, – спокойно ответил я, – как и тебя тоже. А на твои грубые слова я напишу начальству докладную!

И я быстро настрочил докладную записку на имя заместителя директора по научной работе Авеля Габашвили, где жаловался на грубость и самоуправство со стороны начальника отдела Маникашвили в ответ на мою напряжённую работу в период его отдыха на море. Не теряя времени, я зашёл с этой запиской к Авелю и показал ему её. Тот внимательно прочёл докладную, пригласил меня присесть и поручил секретарше срочно вызвать к нему Маникашвили.

Пока Геракл поднимался к Авелю, тот быстро расспросил меня по существу вопроса. Тяжело дыша, Геракл вошёл в кабинет заместителя директора.

– Рашия сакме, батоно Геракл? ('В чём дело, господин Геракл?') Что ты такой злой с отдыха приехал? Вот Нурбей за тебя всю работу сделал, батони Тициан остался доволен, немецкий профессор тоже, а ты ещё ругаешь его, уволить хочешь?

– Да нет, батоно Авель, никого я увольнять не хочу, просто с языка сорвалось, но я приказывал не испытывать автомобиль без меня:

– А батони Тициан приказал показать машину в действии! Немецкие профессора ждать не будут, когда ты с моря приедешь! – громко, по начальственному, пояснил Гераклу Авель.

– Батоно Авель, прошу освободить меня от работы в отделе Геракла: после таких слов перед всем коллективом, я не могу там больше работать! – твёрдо заявил я.

– Хорошо, я подумаю, в какой отдел тебя перевести, а сейчас идите и успокойтесь! – выпроводил нас Авель.

Я добился, чего хотел и весело шёл рядом с Гераклом. Тот аж лопался от злобы.

– Иуда ты, а не друг, после этого! – громко уже во дворе при зеваках заявил мне Геракл.

– Тамбовский волк тебе друг, а не я! – почти криком ответил я, провоцируя ссору при народе. Собралось во дворе уже почти пол-института, даже любопытные курды стали заглядывать: что это 'наука' так орёт друг на друга. Децибеллы нашей ругани всё нарастали, как вдруг Геракл использовал неспортивный приём.

– Хорошо, пусть нас двоих уволят, я хоть шофёром устроюсь работать, а ты – слепой очкарик, тебя даже шофёром не возьмут! – сморозил явную глупость Геракл. Как говорят, 'на свою же голову'.

Я рассвирепел, и вдруг наступило уже привычное для меня в этих случаях потемнение в глазах и головокружение. Почувствовав себя где-то в стороне и выше от толпы, я увидел Геракла в её центре. И я услышал исходящие от моей фигуры незнакомые слова, отчётливо сказанные чужим голосом:

– Я уволюсь раньше тебя; тебя же уволят через три месяца после меня. Шофёром ты работать не сможешь, так как потеряешь глаз!

Постепенно я вошёл в своё тело, народ вокруг нас безмолвствовал. Я повернулся и молча прошёл через расступившуюся толпу. Маникашвили, также молча, ушёл в другую сторону. Я вспомнил все предыдущие случаи с таким необычным моим состоянием. Детский сад, которому я посулил пожар – сгорел. На целине я пообещал снег и потерю урожая с увольнением за это Тугая – и это исполнилось. Разозлившись почему-то на Танин цех, я пожелал взрыва и схода крана с рельсов – так всё и вышло. Пообещал бывшему любовнику Тани – Витьке скорую тюрьму, и это сбылось! Это необычное состояние всегда сопровождалось чужим голосом и словами, головокружением и потемнением в глазах, а также иногда я начинал ощущать себя где-то в стороне от места событий и смотреть на происходящее со стороны.

Назавтра я пришёл на работу вовремя, чтобы не было причин писать на меня докладную. Лиля дома ругала меня за ссору с Гераклом, но я отмалчивался и не рассказывал ей истинную подоплёку событий. Она всегда говорила со мной громко, и как человек говорящий громко, всегда слышала только себя. Моей хитрой интриги она не поняла бы и могла всё расстроить. Я зря старался – Геракл запил. Едва держась на ногах, он пришёл к обеду и заснул, положив голову на стол.

Авель перевёл меня в отдел теории машин, руководил которым доктор наук профессор Хвингия Михаил Владимирович, настоящий учёный-теоретик из школы профессора С. Д. Пономарёва в МВТУ. Хвингия согласился взять меня на ту же должность вместе с тематикой. На её продолжении, именно с моим участием, настаивал академик Трили.

С умным человеком всегда легко договориться (если, конечно, ты сам не дурак!) и мы поладили с Михаилом Владимировичем. С Гераклом мы вначале не здоровались, а потом, попав на какую-то общую пьянку, помирились.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – вдруг сказал тогда Геракл и сам испугался своих слов. Да и мне стало как-то не по себе.

– Какие глупые русские поговорки! – фыркнул Геракл.

– И какие жестокие! – добавил я.

В отделе Хвингия были интересные люди, из которых я особенно хорошо запомнил Аллочку Багдоеву – умную, высоконравственную и красивую девушку, за которой я пытался приударять, и парня – Валеру Сванидзе. Алла теперь – доктор наук, известная учёная, а Валера – кандидат наук, живёт в Москве, мы с ним дружим и иногда 'моржуемся' вместе зимой.

А в начале июня мне пришла из ВАК открытка, что меня утвердили в учёной степени кандидата наук. Сыграл ли здесь свою противоестественную 'благую' роль двойник Мефистофеля-Березовского – Натаныч, или Домбровского совесть заела (что маловероятно!), но утвердила-таки меня эта страшная комиссия. А тут представилась командировка в Москву, и на сей раз, мы поехали вдвоём с моим новым начальником.

Устроились в гостинице 'Урал' в двухместном номере. Я тут же побежал в Минвуз, и по паспорту получил мой диплом кандидата наук. Корочки покупать не стал – так носить удобнее и меньше места занимает.

Таня снова работала в утро, я вечером созвонился с ней и уговорил её приехать к нам в гостиницу. К её приезду мы с Хвингией были уже хороши. Михаил Владимирович, человек очень строгих нравов, признался мне, что так сильно выпил впервые.

Был уже первый час ночи, когда мы стали выяснять, как быть с Таней. Почему-то к нам не зашла 'проверяльщица' в 11 вечера, и мы потеряли счёт времени. К Тане было ехать уже поздно, да и я был сильно 'выпимши'. Мы с Таней стали ложиться вместе, но Хвингия запротестовал:

– А если придут проверять, а ты лежишь с женщиной? – сурово спросил он и предложил лечь к нему в постель.

– А если придут проверять, а я лежу с мужиком, это лучше? – парировал я.

В результате, Хвингия заснул на своей постели, а мы с Таней на своей. Утром всё-таки нас заметили дежурные и пожурили. Но мне было всё равно, так как я ушёл жить к Тане, а Хвингия остался один. Ему очень понравилась Таня, и он назвал меня аморальным типом, за то, что я 'обманываю' и жену и Таню.

Как мне рассказывали общие знакомые, Михаила Владимировича уже нет в живых. Он стал академиком Грузии, но жуликом так и не смог стать. Поэтому, в трудные для Грузии 90-е годы, он умер, почти, что от голода и недостатка лечения. Так, по крайней мере, мне рассказали, а как было взаправду, я и не знаю.

Ну, а пока, вернувшись в Тбилиси с победой, я получил должность старшего научного сотрудника с зарплатой 210 рублей. Должность была пока установлена по директорскому приказу, а по конкурсу меня так и не выбрали. Но об этом отдельно.

Международный съезд в Сухуми