Текст книги "На бывшей Жандармской"

Автор книги: Нина Цуприк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

„Казацкий сын“

…Вошел человек среднего роста с темно-русой короткой бородкой. Одет он был по-дорожному, в овчинном полушубке. Под мышкой держал огромные меховые рукавицы-шубенки.

– Докладываю, Иван Васильевич. Поехал я в путь-дорогу, – забасил вошедший. – Рысачок возле Совдепа.

– Добре, Петр Николаевич. Тебя-то нам и надо, казацкий сын! – обрадовался Кущенко. – Земляка с собой прихватишь. А то ему пешком далеконько.

– Никак сынок нашего хорунжего Николай Митрофаныча? – Егор Прохорович даже обошел вокруг, чтобы убедиться, не ошибся ли. – Петро и есть! Сосед мой! Вот где встретились! Ты поди тоже советчик? Большевик, али как?

– Еще какой! За бедных, за Советскую власть жизни не пожалеет, – подхватил Иван Васильевич. – И нужды ваши знает. Вот и направляем его по станицам с казачками поговорить.

– Давненько я не был у родителя. Как вы там поживаете? – пожимая руку земляку, спросил Трясин.

– Да ведь кто как… Ох-хо-хо… Всяко живем: одним бог помогает, от других отворачивается…

– К кому же это он такой добрый? К тем, кто побогаче, наверно? Но бог-то ни при чем: это вы им помогаете, спины гнете. А они богатеют. Верно я говорю? – Трясин сбоку заглянул в лицо Егора Прохоровича. А тот опустил голову и смотрел на свои подшитые пимы, словно видел их в первый раз.

– Истинная правда, Петро Николаич. Я на одного этак-то всю страду робил, думал, с деньгами буду, оклемаюсь. Опять же погорел я в третьем годе. Осенью пошел к нему: расплатиться, мол, надо бы… Он тут и давай мне по пальцам загибать: лошадь брал? Брал. Молоко детишкам таскал, пока корова не доила? Таскал. Ну и… вот тебе бог, а вон порог…

– Ну и живоглот! Доберусь я до него, как в станицу приеду! – возмутился Трясин.

– Не пойдете вы против него, Петро Николаич, – вздохнул Егор Прохорович. – Мне и говорить-то об этом неловко…

– Почему? А-а, это, наверно, мой батюшка вас обобрал? – догадался Трясин и заходил по кабинету. – Нет, каков! Вот уж с ним-то я по-свойски поговорю, по-сыновнему. Я ему покажу наши Советские законы! Все отдаст, что полагается: он хоть и пакостливый, да боязливый. Сам принесет, будьте уверены, Егор Прохорович. Нет-нет, мешкать нельзя, поехали! С нашей станицы и начнем порядок наводить…

В коридоре еще некоторое время гудел воинственный бас «казацкого сына».

Иван Васильевич посмотрел в окно вслед отъезжающим и повернулся к Ахмету:

– Видишь, как трудно строить новую жизнь? С родным отцом приходится схватываться за нее. А теперь говори, как дела? Худо живешь?

Много придумал слов Ахмет, когда шел к товарищу Кущенко. А тут вдруг из головы, как ветром, все выдуло. Спрятал он лицо в ладошки и горько заплакал.

– Что ты? Не надо, дорогой! Ты ведь хлопец, не девчонка, – Иван Васильевич сел рядышком с Ахметом на стул и стал гладить по давно не стриженной голове.

Ахмет словно оттаял. Размазывая по лицу слезы, все еще всхлипывая, он рассказал об всем. И про двух братишек, которых называл по-татарски «малайками». Голопузые и голодные сидели они день и ночь на печи. А дров нету… И про мать рассказал. Давно не ходит она по чужим дворам стирать белье. Лежит больная и все кашляет… Умирать будет, наверно. А у него даже рубахи нету.

– Гляди, брюхо-то голое, – откровенно распахнул он дырявый полушубок: – Плохо, совсем плохо живем. Уй-уй…

Внимательно слушал Иван Васильевич сбивчивый рассказ Ахмета. Потом встал, походил, подумал.

– Посиди минутку, сейчас вернусь, – коротко бросил он. – С товарищами посоветуюсь.

Вернулся скоро, с бумажками в руках.

– Не горюй, Ахмет, все будет хорошо. Сегодня твою мать увезут в больницу, будут лечить хорошие доктора. Вот эту зеленую бумажку отдашь в столовую, что возле станции. Там на братишек будут суп выдавать. Бесплатно. А ты бросай-ка свое частное дело: с ним, чего доброго, ноги протянешь. Нашлась тебе работа, фонари на станции и на улицах зажигать. А утром гасить и керосином заправлять. Жалование тебе пойдет, полушубок выдадут и валенки, как положено. Там старичок один работает, он все тебе расскажет. Трудно ему управляться с этим делом, помощника просил, шустрого паренька. Лазить-то, наверное, умеешь?

– О, Ахмет умеет лазить, как кошка! И по деревьям, и по крышам, даже на колокольню лазил.

– Вот и хорошо. Потом твоих малаек в приют определим. Жаль, сразу не можем. Трудно, Ахмет. Хозяйство у Советской власти большое, а дыр много… Школы надо открывать, чтобы все – и ребята, и взрослые учились. Ты годик поработаешь, тоже учиться пойдешь.

– Не умей я учиться, – горько вздохнул Ахмет.

– Неправда! Голова у тебя смышленая. Вот по этой бумажке тебя на работу определят. А теперь беги, маму обрадуй. До свидания, Ахмет Шайфутдинов, – протянул с улыбкой Кущенко руку.

Ахмет растерялся. Он протянул сначала левую руку, отдернул ее, переложил ящик и подал правую. Но ящик выпал и с грохотом полетел на пол. Тогда Ахмет протянул обе руки.

– Спасиба… Спасиба… Пажалста, – обрадованно повторял он и, подхватив ящик, поспешил к выходу.

– Как дела? – окликнул друга Николка. Он возвращался с почты.

– Ой, якши-хорошо дела! Вот бумажки…

– Что я тебе говорил? Советская власть завсегда поможет бедному человеку, – заверил Николка. – А ты вечером приходи, послушай, как мы заседаем.

…Шел Ахмет домой, кутался в свой ветхий полушубок и радовался, прижимая к груди драгоценные бумажки.

Тревожные ночи

Каждое утро, румяный от морозца, Николка прибегал в кабинет секретаря Совдепа товарища Годомского, добродушного и говорливого человека. Годомский сам рассказывал, что долгое время сидел в царской тюрьме, в одиночной камере и привык разговаривать сам с собой. А уж кто придет, так рад-радехонек!

– Тэк-с, тэк-с, – рассуждал он. – Эту бумажечку сюда подошьем, а протокол надо переписать чисто, разборчиво, чтобы наши потомки и через сто лет могли прочесть. Понимаешь, дорогой товарищ курьер, ведь это сама история! Не будет нас, а документы расскажут, как мы голыми руками начинали воздвигать прекрасное здание новой эпохи! Садись к печке, погрейся, а я тем временем с нашим хозяйством разберусь.

Годомский бережно прятал папки с протоколами и документами в железный шкаф и принимался за неотложные дела.

– Веселый сегодня будет денек! А, товарищ Николай? Эту бумаженцию вручишь господину Калашникову. Он одну контрибуцию вносить отказывается – три заплатит! А эту пилюльку для господина Тарабрина приготовили: пусть лошадей дает на десять дней. Будут скандалить – не обращай внимания. На почту придется забежать, пакеты отправить. А вернешься, чайком угостимся, – ласково и немного виновато говорил секретарь, словно ему было неловко, что так приходится затруднять человека.

– Я мигом, – Николка лихо щелкал замками портфеля и бежал выполнять поручения.

Портфель был Николкиной гордостью. С ним он смелее заходил в дома богатеев, невозмутимо шагал по ковровым дорожкам и под насупленным взглядом хозяина хлопал портфелем по столу.

– Вам бумага из Совдепа. Велено явиться…

…Чудно получается: попробуй раньше сунуться вот к такому пузану, живо бы по загривку схлопотал, либо пинка дали. Теперь все богачи в Николкиных глазах потускнели, пожухли. Прижала их новая власть. Так им и надо, толстосумам.

Зато к Николке в Совдепе все относятся как к равному, называют ласково – «товарищ». Даже самый главный председатель.

– Как, товарищ Николай? Трудно приходится? – спросил он недавно. Глаза от бессонных ночей усталые, но добрые.

– Ничего, товарищ Васьков, бегаю. Я – крепкий!

– Это хорошо. Советской власти нужны крепкие, выносливые люди.

Теперь Николка без устали носился по городу. Знал он, что за каждой бумажкой, за каждым пакетом – большое дело, важное, нужное для Советской власти. Вот недавно отнес он бумагу в депо – на другой же день железнодорожники выехали в лес рубить дрова. По другой бумажке содержателя извоза заставили эти дрова вывезти для больницы и школ.

Одно Николку огорчало: подошвы у пимов с каждым днем становились все тоньше. Совсем недавно были толстыми, теплыми. А теперь под ногой прощупываются все бугорки, а пальцы мороз пощипывает.

Ну ничего, он забежит как-нибудь вечерком к Ивану Васильевичу, попросит у тети Саши старый пим на подшивку. Они ни в чем ему не отказывают. И опять пимы как новые будут…

В Совдеп он возвращался с тощим портфелем.

– Николушка, озяб? А тебя чай ждет!

Секретарь Совдепа отодвигал в сторону бумаги, раскладывал пайки черного хлеба.

– Вот тебе сдобные пышки-пампушки. А это – сахар-рафинад, – шутил Годомский, извлекая из кармана крошечный пакетик с голубоватыми зернышками сахарина. Правда, чай от сахарина отдавал не то медью, не то железом. Но с мороза и такой был хорош. И черный хлеб казался вкуснее всяких пампушек.

* * *

…По вечерам в Народный дом валом валил народ. С шумом рассаживались на скамьях зрительного зала мастеровые люди в промасленных полушубках и тужурках, работницы и кухарки. Сложив на коленях руки, они терпеливо ждали, когда на сцене за столом с кумачовой скатертью появятся члены Совета депутатов. Всем хотелось послушать, как новая рабоче-крестьянская власть решает свои дела.

Приходили сюда и богатеи. Они держались от всех наособицу, с презрением оглядывали сидящих в зале, морщили носы и о чем-то шептались между собой.

Иногда кто-нибудь из них не выдерживал и с криком «Вы не правы!» выскакивал на сцену, начинал что-то доказывать, жестикулируя руками. Но его быстро заставляли замолчать насмешливые выкрики из зала.

На правах сотрудника Совдепа Николка не пропускал ни одного заседания. Он усаживался где-нибудь на галерке и караулил место для Ахмета. Тот приходил значительно позднее: надо было зажечь фонари.

– Чего говорят? – расспрашивал Ахмет.

– Разное… Опять дрова пойдут рубить… Паровозы остановились, топить нечем. Про хлеб…

– Про тех говорят, кому работы нету. Про бедных…

Часто на заседания прибегала Варька. Ее дедушка устроился работать сторожем в Народном доме, и у девчонки было хорошее заделье – приносить ему ужин. Она усаживалась неподалеку от ребят, сидела тихо, изредка поглядывая в их сторону.

Зато Николка вертелся, будто на шиле. Он то вскакивал и хлопал со всеми в ладоши, то поворачивался к Варьке, призывая в свидетели.

Под конец заседания у друзей начинали слипаться глаза. Но они упорно сидели и, прижавшись друг к другу, тихо посапывали носами. Когда в зале раздавались громкие возгласы, ребята просыпались и тоже кричали:

– Правильна-а!

– Эй, вы, заседатели, хватит спать. По домам пора, – расталкивал друзей Варькин дедушка Захарий. Иногда это было уже на рассвете…

Однажды, когда Ахмет, потирая озябшие кулаки, занял место возле Николки, в зал заседаний ввалились три бородатых здоровенных казака в дубленых полушубках. Не спеша поднялись они на сцену к столу президиума.

– Вот что, господа-товаришши, – вызывающе, с издевкой начал один из них, прервав очередного оратора. – Мы прибыли от нашего есаула. Велел он сказать, чтобы вы немедленно сдали оружие. Наши казачки подступили к городу. Ежели что, – камня на камне не оставим, в порошок сотрем и по ветру пустим. Что прикажете сказать есаулу? Ась? Не слышу? – казак приложил к уху ладонь и скосил глаза в сторону президиума. Остальные заухмылялись в бороды.

Некоторое время в зале стояла тишина.

– К черту твоего есаула! Понял, тварь?! – раздался гневный возглас из рядов.

– Не на пугливых напали!

– Вишь чего захотели?! Отбиваться будем! У нас есть чем встретить вашего брата!

Зал загудел множеством голосов. Председатель взялся за колокольчик.

– К порядку, товарищи! – и казакам: – Вы слышали ответ?..

И тут, гремя каблуками, в зал вошел вооруженный отряд в матросских бушлатах и бескозырках с ленточками, с винтовками за плечами. Все парни рослые, молодец к молодцу. От мороза уши и щеки были красными.

– Правильно, товарищи! Не сдадим город! Так и передайте своему есаулу! – закричал один из вошедших, сдергивая с головы бескозырку. – Пусть только сунутся! А ну, марш отсюда, собачьи шкуры! – матрос сжал кулаки и медленно пошел на казаков.

Люди в зале закричали, засвистели, затопали.

– Гони их в шею! Гони!

– Это контра, казаки-то, – крикнул Николка Ахмету и тоже затопал ногами. У него для всех врагов Советской власти, для богатеев, господ в пенсне, которых называли эсерами и меньшевиками, для казаков, было одно определение – «контра».

Между тем посрамленные казачьи парламентеры, что-то крича и размахивая руками, спустились со сцены и гуськом направились к выходу. Сидящие в президиуме поднялись навстречу людям в бескозырках.

– Летучий отряд матросов и солдат Северного флота прибыл в ваше распоряжение по поручению вождя пролетариата Владимира Ильича Ленина для наведения порядка и охраны Советской власти от врагов революции! – отрапортовал тот, который припугнул казаков. Должно быть, старший из них.

– Спасибо, товарищи! Как нельзя кстати прибыли. Мы ждали вас, – жали матросам покрасневшие руки члены Совдепа. – Положение создалось тяжелое, казачье поднялось по всему Уралу. Слышали, грозят? Это уже не первый раз. – Последние слова потонули в шуме: в зал входили новые люди в шинелях и бушлатах.

– Красногвардейцы, на выход! – скомандовал товарищ Кущенко.

Загремели скамьи, народ повалил из зала.

– Пойдем, поглядим, – схватил друга за руку Николка.

Несмотря на глубокую ночь, запорошенные легким снежком улицы города словно ожили, зашевелились. К Народному дому шли толпами, бежали в одиночку люди с винтовками. То и дело слышались команды: «Отряд, стройся!»

Где-то в дверях черного хода засветился огонек фонаря «летучая мышь».

– У кого нет оружия? Подходи! Из какого отряда?

– Деповский я. Из красногвардейского отряда товарища Ехтева.

– Я – с плужного. А винтовка-то стреляет? Не ржавая?

– Стреляет. Как выстрелишь – двух казаков наповал…

Кто там спрашивал в дверях, кто отвечал, в темноте не было видно.

С завистью смотрели Николка с Ахметом вслед уходящим по тракту красногвардейцам. Эх, кабы им по винтовке! Тоже бы пошли драться с казачьей контрой, за Советы. Это же, очевидно, думали и другие подростки, которых много сбежалось к Народному дому.

– Мыкола, ты здесь?

– Тута я, товарищ Кущенко! – вытянулся Николка перед Иваном Васильевичем.

– Дело есть, важное. Хлопцы, кто хочет помочь Советской власти? – обратился Иван Васильевич к подросткам.

– Я! Я! Мы! Все-е! – закричали ребята.

– Вот сколько помощников! Да с такой армией никакой враг нам не страшен, – пошутил Кущенко и тут же перешел на серьезный тон: – Вот что, хлопцы! Казаки грозятся захватить город. Красногвардейцы уходят оборонять его. Каждый боец на счету. Ваша задача – охранять Совдеп. Такое время, хлопцы, что никто не должен оставаться в стороне, ни стар, ни мал. Соберите побольше камней, кирпичей, железяк всяких. Как знать, может, и вам воевать придется, ежели кто сунется без нас к Народному дому. Только без надобности на рожон не лезьте, головы не подставляйте! Дозорным оставляю курьера Мыколу. А старшим над вами будет старый вояка товарищ Захарий, – указал он на Варькиного деда. – Задача ясна?

– Угу! Ясно! Мы им зададим жару!

– Вот и действуйте! – Кущенко примкнул к проходившему мимо отряду красногвардейцев.

– Слушай мою команду: вооружиться и занять оборону! На крыше!.. – дед Захарий пристукнул палкой о мерзлую землю. – Выполняйте!

Вскоре ребята забрались на крышу Народного дома. Прижавшись друг к другу, сидели рядышком колупаевцы и мухоморовцы, тесной кучкой сжались чистильщики сапог. Перед ними громоздились груды собранного «оружия» – камней.

– Глядеть, братва, в оба и во все стороны, потому как тут самое сердце Советской власти, – наказывал сторож, примостившись на чердаке возле окна. – Заметите противника, докладывайте. Без моего приказа бой не затевать.

Николка со своим другом примостились на самом коньке крыши. Хлопающее на ветру знамя полыхало над головами ребят, и возле него, несмотря на мороз и ветер, казалось друзьям потеплее.

– Можно, я с вами? У меня глаза, как у кошки, в темноте видят, – предложил Панька.

Прошло около часа. Кое-кто начал притопывать, дуть в кулаки. У Ахмета в дырявых пимах закоченели ноги, а зубы принялись выбивать мелкую дробь. Он уже пожалел, что не надел новые, «казенные», которые приберегал для больших холодов.

– Ты прижмись ко мне, теплее будет, – и Панька заботливо стал укрывать ноги Ахмета полой широченной дядиной шинели.

Но вот до чуткого слуха Николки донеслись звуки гармошки. Они становились все отчетливее. Николка даже определил: Венькина гармошка. Один лад у нее сипел, не проигрывал.

Пьяная орава подошла к Народному дому.

Звенькнуло разбитое стекло, за ним другое.

– По буржуйским последышам – огонь! – крикнул дед Захарий. – Лупи их в хвост и в гриву!

На головы налетчиков полетели камни, железки, комья мерзлого навоза и куски льда.

– А-а! О-ой! – завопили снизу. – Слазьте с крыши! Не то хуже будет! Пошвыряем, как кутят!

– Попробуйте, суньтесь! – закричали ребята и продолжали кидать камни и кирпичи.

Налетчики отошли, о чем-то переговорили, затем разделились и начали заходить с разных сторон.

Кто-то из них сумел незамеченным уцепиться за водосточную трубу и забраться на крышу.

– Куда, контра, лезешь?! – завопил Николка. Он изловчился и поддал налетчика головой в живот. Тот охнул, потерял равновесие и, падая, ухватился за Николкину ногу.

Что произошло дальше, дозорный сразу и не понял. Барахтаясь на самом краю, он вдруг почувствовал, что нога стала свободной. Кто-то за шиворот оттащил его на середину крыши, а снизу раздался дикий вопль.

– Сиди тут и очухивайся, – проговорил знакомый голос.

– Варька?! Ты как сюда попала? Здесь военное дело, и девчонкам неча в драку ввязываться, – рассердился Николка.

Но сердился он так, для вида: неловко, что девчонка выручила. Хотя и обрадовался ее появлению.

– Неча, неча… – передразнила Варька. – Подумаешь, вояка! Кабы я не тюкнула того бандюка кочережкой по башке, чебурахнулся бы ты с крыши вместе с ним. Гляди-и, удираю-ут! – Она воинственно потрясла чугунной кочергой.

И верно, налетчики отбежали от Народного дома и скрылись за углом. Мальчишки кинулись с крыши, чтобы собрать раскиданные камни и вооружиться для нового боя.

– Живо по местам! – крикнул Николка. Ему хотелось показать себя перед Варькой этаким бравым командиром. Но она куда-то скрылась.

Вскоре Варька приволокла на крышу целое ведро горячей рассыпчатой картошки.

– Пока тех варнаков нету, поешьте. Для всех заготовила.

– Дай бог, тебе здоровья и доброго жениха, – шутили мальчишки.

– Даст без вас, пересмешники.

…Громилы разбежались на рассвете, заметив красногвардейцев, которые возвращались после снятия обороны города.

– Молодцы, хлопцы! – похвалил ребят Кущенко, когда они наперебой рассказывали о тревожной ночи. – Запомните: и камень в нашем деле оружие, если его метко бросить.

В эту ночь белоказаки не выполнили своей угрозы и к городу не подошли. Но с той поры часто по ночам выли заводские и паровозные гудки, поднимая красногвардейцев.

Новая трубка

Ахмет был доволен своей жизнью. Как обещал товарищ Кущенко, маму отвезли в больницу. Лежала она на белых простынях, в тепле и даже кашлять меньше стала. Братишки сидели в натопленной землянке: дрова Ахмет приносил каждый день по охапке со станции.

Но Ахмету дома не сиделось. Он и про сон позабыл. Когда тут спать? К вечеру истопит дома печь, накормит ребятишек и бегом на станцию, фонари зажигать. Потом через весь город мчался в Народный дом, где его ждал Николка.

По утрам он прятал в надежное место, в подвал, лестницу, бидон с керосином и шел к вокзалу.

Низкие душные помещения были битком набиты пассажирами, которые по нескольку суток спали на своих чемоданах и узлах.

– Не стало порядка при товаришшах. Поезда не ходят, хоть умирай, – ворчали спекулянты и мешочники.

Когда на станцию прибыли в эшелонах красные матросы, посвистывая и постукивая покатили поезда. Мешочников будто корова языком слизала.

– Навели порядок краснофлотцы! Ленин, говорят, послал их к нам на подмогу, – радовались железнодорожники.

Матросы звали Ахмета как-то чудно:

– Привет, юнга! – кричали они, когда Ахмет по вечерам зажигал фонари. – Пойдем к нам чай пить.

От такого приглашения Ахмет был не в силах отказаться. Да и чай не из травы, не из сушеной моркови, а настоящий, фамильный. Обхватив жестяную кружку озябшими руками, он тянул его с превеликим наслаждением.

– Пей еще. – Матросы лезли в карманы бушлатов, извлекая кусочки сахара.

– Спасиба… Спасиба… – твердил Ахмет. Но сахар и хлеб он складывал в карман для братишек. Настоящий чай и так хорош.

– Погоди, юнга! Вот разделаемся с генералом Дутовым, тогда заживем! И хлеба, и сахару будет вдоволь. Ленин-то, знаешь, что говорит? Не знаешь? Эх ты, темнота! Он говорит, что легче завоевать Советскую власть, чем удержать. Потому как разные гады под ногами путаются.

После усердного чаепития возле пышущей жаром буржуйки распаренный Ахмет бежал домой обрадовать своих «малаек» гостинцами. Напрасно Николка каждый вечер караулил для него место в Совдепе…

Однажды Николка сам пожаловал в гости, явился прямо в землянку. Ахмет в это время зашивал рубаху младшего братишки, который нагишом устроился на печи и терпеливо ждал свою одежку.

– Ты чего расселся? У него под носом такое делается! – прямо с порога набросился на друга Николка. – Побежали на станцию!

Ахмет закрепил нитку, откусил ее, и недочиненная рубаха полетела на печь.

…Народу на станции было много. Обступив возы с кладью, люди смотрели на них, как на какое-то чудо, тыкали ладонями в тугие мешки.

– Эй, отойди от возов! – кричали возчики, мужики в тулупах с сосульками на бородах от мороза. Возчики были одеты по-праздничному, а лошади и дуги украшены лентами. На сбруях позвякивали медные шеркунцы. От лошадей валил пар, оседая инеем на гривах и челках. Видать, проделали немалый путь.

– Свадьба? Ага? – полюбопытствовал Ахмет.

– Эх ты! Свадьба! Хлеб в Москву повезут. Рабочие там голодают.

– А-а…

Тем временем подали длинный товарный состав.

– Загружай! – крикнул кто-то.

Мужики скинули тулупы, и началась работа. На помощь вызвались желающие из толпы, подошли железнодорожники. От подвод по деревянному настилу до вагонов протянулась живая цепочка из тугих мешков.

За порядком при погрузке наблюдал брат Ивана Васильевича Афанасий Кущенко. Он ходил возле подвод с карандашом и бумагой.

– Откуда хлеб?

– Из Большедеревенской…

– Сколько?

Афанасий слюнявил карандаш, записывал и шел к следующим подводам.

– Из Чебакуля мы… Пущай кушают на доброе здоровье.

– Из Травянки… Зернышко к зернышку пшеничка.

– Из Окуловской станицы. Товарищу Ленину низкий поклон передайте от красных казаков.

Кроме мешков с хлебом из каждой подводы извлекались «гостинцы» для москвичей – мороженые потрошенные гуси и куры, горшочки с маслом. Все это старательно замотано в чистые холщовые тряпицы. «Гостинцы» относили в один вагон и аккуратно укладывали.

А обозы все подходили. Росла и толпа любопытных. Чего только друзья не наслушались в этой пестрой толпе!

– Пресвятая богородица! Начисто весь хлеб увезут, зернышка не оставят! Опять будем травяные алябушки есть, – протянула круглолицая молодуха. – Замирать придется.

– То и развезло тебя с травяных алябушек, – в ворота не влезешь. Рожу-то отъела, решетом не закрыть, – подтрунил над ней веселый паренек, озорно подмигнув черным глазом, и уже сердито добавил: – Рабочий класс голодает в Москве. Помогать надо. Поняла, баба?

– Вот-вот, одни будут поясницу гнуть, а другие даровой хлеб есть. Ловко у них выходит, у большевичков-то, – влез в разговор чиновник в меховом картузе. – А еще уверяют: кто не работает, тот не ест…

Николке показались голос и картуз знакомыми. Он подошел сбоку, вгляделся и узнал бывшего конторщика, Захара Никифоровича.

– Темный ты дядя, хоть и очки нацепил. Рабочий класс работает, потому и есть должон, – повернулся к конторщику черноглазый парень.

– Па-азвольте, молодой человек. Что же он бесплатно работает, ваш рабочий класс? Он жалование за это получает! Так-то-с, – не унимался конторщик.

– Не нуди, нуда очкастая, – парень плюнул, заломил набекрень картуз и направился к ближайшей подводе таскать мешки.

– Не имеете права меня оскорблять! Свобода личности! Я жаловаться буду, – злобно засверкал очками вслед парню Захар Никифорович.

Николка не выдержал, пробрался вперед, встал перед носом своего бывшего начальства.

– А вы имели право меня бить? Сколько затрещин и подзатыльников я от вас получил?! Забыли?

Конторщик снял очки, протер, снова надел. Потом боком, боком стал протискиваться сквозь толпу, оглядываясь на Николку. А бывший конторский рассылка громко крикнул:

– Ахмет, айда мешки таскать! Подсобить надо.

Но ребят прогнал возчик:

– Кишка еще тонка. Без вас управимся.

…Погрузка продолжалась несколько дней, даже вечерами, при фонарях, которые Ахмет зажигал чуть не засветло.

В день отправки хлеба Николка получил пакет из Совдепа. Его велели вручить лично начальнику эшелона Афанасию Петровичу Кущенко.

Состав уже стоял у вокзала. Небольшой паровозик утопал в кумаче. Гирлянды разноцветных флажков растянулись вдоль вагонов. На перроне гремела музыка. К станции подходили с флагами рабочие и крестьяне из ближних деревень.

Афанасия Кущенко Николка нашел в вагоне, где должны были ехать сопровождающие. Там же находился и старший Кущенко, Иван Васильевич. Николка и про пакет забыл, услыша странный разговор между братьями.

– Мне только позвонили, что ты самовольно взял пулемет. Кто разрешил? – приступал к Афанасию старший брат.

– Чего? Какой пулемет? Кто тебе сказал? – удивился Афанасий, словно не понимая, о чем идет речь. Но под строгим взглядом брата не выдержал, «вспомнил»: – А-а, пулемет?.. Надо, вот и взял. А как же мы без пулемету? Ведь хлеб повезем. Мало ли чего…

– Ты что, безголовыми нас считаешь? Состав и так охраняется. От станции до станции вас будут сопровождать красногвардейские отряды. С вами поедут чекисты. Знаешь, какие это отчаянные, бесстрашные парни? Все продумано. А о своем городе ты забыл.

– С пулеметом спокойнее, – заупрямился Афанасий. – И отвяжись, братко.

– Сейчас я тебе не братко, а представитель ревкома и требую вернуть пулемет для охраны города. Немедленно!

Афанасий отвел в сторону глаза.

– Ладно, забирай свой чертов пулемет. Обойдемся, – сердито буркнул он.

– Так-то лучше. Только я забирать не буду. Отнесешь сам вместе с боевыми припасами на чердак поповского дома, где он был установлен. И лично сдашь пулеметному расчету. Но впредь чтобы таких фокусов не было! Да торопись: через час отправление! – последние слова он кричал уже вслед брату.

В этот момент из-под вагона соседнего товарняка, словно из-под земли, вынырнули вооруженные молодые парни в одинаковых черных полушубках, перетянутых военными ремнями.

Николка догадался, что это и есть чекисты, о которых говорил товарищ Кущенко.

– Ты что, Мыкола? А-а, пакет? Давай.

…Через месяц Николка увидел у Ивана Васильевича лакированную трубку с блестящим перламутровым мундштуком.

– Какая у вас трубка красивая, – залюбовался Николка.

– Это мне Афанасий привез. Из Москвы, в подарок, – пояснил Иван Васильевич и подмигнул: мол, не сердится больше Афанасий…