Текст книги "На бывшей Жандармской"

Автор книги: Нина Цуприк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

„При деле“

Задание у Николки с Ахметом нетрудное: следить, сколько проедет за город по Большому тракту военных. Потом сообщать Степану.

Засаду они устроили в чужом огороде и смотрели в дырки плетня из густых лопухов.

– Вон тот – самая злющая контра: товарища Кущенко арестовал, дядю Степана тоже, – шепотом сообщил Николка, указывая на подхорунжего, который вел по тракту казачий эскадрон.

– Ай-ай, – поцокал Ахмет языком, продолжая считать всадников.

Затем прошли два пеших отряда с винтовками, протарахтело по булыжникам несколько военных повозок с кладью. А куда они все направлялись – не спросишь. Ну, да там разберутся. Велено считать – значит, надо.

В первые же дни Николка с Ахметом уяснили, что движение по Большому тракту начиналось утром рано, а днем совсем прекращалось. Друзья приспособились вставать до солнышка, чтобы успеть полить грядки в огородах у Николкиной бабки и тети Саши. А после засады надо было позаботиться о пропитании.

Николкина бабка ворчала, что «парень совсем от рук отбился, дома гостем бывает», на что внук отвечал, что Ахмету одному в землянке тоскливо, вот он там и ночует.

– Уж ладно, коли так. Только вы там не балуйте, – смирялась бабка. Она была даже рада, что внук чем-то и где-то кормится, хоть дома останется лишний кусок. Время голодное: всю крапиву и лебеду поели.

Весной Николка с Ахметом зорили сорочьи гнезда за городом, пекли яйца, тем и питались. К лету перешли на зелень, варили похлебку из щавеля и пиканов.

Пиканы они собирали за станцией, на задворках плужного завода. Есть на Урале такая съедобная трава с широкими резными листьями. В начале лета она собирает свои соцветия в тугой початок, вроде кукурузного. Сваренные в подсоленной воде початки пиканов и на богатых столах принимались в охотку за хорошую еду. Правда, с маслом, либо со сметаной. А бедному люду не до охотки, лишь бы голод обмануть.

К вечеру друзья снова смотрели из своей засады на утоптанный тракт, считали всадников и пеших, которые теперь возвращались в город. Казаки лихо распевали «соловья-пташечку-канареечку». Видать, похозяйничали в пригородных деревнях и станицах.

Часто они вели арестованных крестьян и казаков со связанными руками. Об этом ребята спешили сообщить Степану.

Раз во время похода за пиканами возле чешских эшелонов они встретили Варьку в толпе торговок.

– Огурчики только с грядки сорванные!

– Курнички морковные!

– Молочка топленого кому-у! – наперебой кричали торговки возле офицерских вагонов.

Варька увидела Николку с Ахметом. Но сделала вид, что не заметила, отвернулась и, перехватив из одной руки в другую тяжелую корзинку, пронзительно закричала:

– Варенца холодного с пенками! Молока, творожку! Батуну зеленого!

– Откудова молоко? Коровы-то сроду не бывало, – нарочно громко крикнул Николка, чтобы услышала Варька. Уж очень обидным ему показалось, что она тут «контре» прислуживает.

– Ай-ай дурной башка! Варька-та нас не знаит… Мы тоже… Так нада, Степан говорил, – сообразил Ахмет и потащил друга дальше.

Откуда было знать Николке, что и Варька находилась «при деле», продавая чужой товар. Торговкам не разорваться, чтобы не упустить выручку и на базаре, и на станции, и в других людных местах. Они рады были услугам девчонки и за продажу давали каждый день по кринке молока.

Крутилась Варька возле чешских эшелонов и следила за всем, что творилось на станции. Потом подробно докладывала деду Захарию. И не любопытничала, куда уходил дедушка по ночам с ее донесениями.

Николке вскоре надоело это скучное занятие – сидеть в огороде и смотреть на дорогу.

– Чего их считать-то? Контры от этого не убудет. А винтовки без дела лежат… – ворчал он, пробираясь в засаду.

– Нада считать! Степан сказал, – твердил Ахмет.

Однажды Николка притащил в землянку большой виток колючей проволоки.

– Зачем таскал? – удивился Ахмет.

– Вот размотаем, тогда скажешь, что у меня на плечах голова, а не капуста, – ответил Николка, почесывая исцарапанный колючками живот. Однако не выдержал, поделился с другом своей задумкой.

– Нельзя… Степан-та ругать будит, – попытался урезонить его Ахмет.

– Мы только попробуем. Он и не узнает.

Не так-то легко было разматывать спаянную ржавчиной проволоку. А еще труднее высвободить колючки. Пальцы у обоих были в крови и ржавчине. Но ребята не обращали на это внимания. Колючки, – заостренные коротенькие проволочки, – они соединяли по несколько штук вместе, переплетая их между собой. Получались острые со всех сторон упругие «ежики».

– Поднесем мы им подарочек! Будут помнить! – грозился Николка, посасывая исколотые пальцы.

Николкины „ежики“

Ранним летним утром по середине улицы не спеша двигался казачий эскадрон. Сытые кони лениво помахивали хвостами.

– Гляди-ка, вон он, – шепнул Ахмет, показывая на знакомого подхорунжего, который, как всегда, ехал впереди.

Друзья лежали рядышком в лопухах. Когда казаки поравнялись с их засадой, ребята даже дышать перестали.

Вдруг конь подхорунжего с громким храпом взвился на дыбы, потом опустился на колени, ткнулся мордой в землю и, взлягнув задней ногой, повалился на бок. Всадник еле успел выскочить из седла и высвободить ногу из стремени. Его широкое лицо налилось кровью.

Вслед за конем подхорунжего начали взвиваться на дыбы и падать на колени другие кони. Громкий храп и ржание лошадей смешались с криками и руганью. В шуме и суматохе никто не слышал, как прозвучал выстрел…

Пока казаки опомнились и бросились искать того, кто стрелял в подхорунжего, друзья закинули винтовки в какую-то яму и перемахнули в соседний огород, затем в следующий. Без оглядки бежали они по улицам, петляли по переулкам.

В землянке Ахмет бросился на нары, обхватил голову руками и заплакал.

– Чего ревешь? Контру пожалел? Небось они никого не жалеют. Не вой! – набросился на него Николка.

– Не жалел я… Страшна-а…

– Чего страшно-то? От казаков убегли, больше бояться нечего. Да и не ты попал, а я…

– Нет я.

Николка храбрился, а самому было не по себе. Война – это не драка между колупаевцами и мухоморовцами: сегодня подрались ребята, а завтра помирились. В этой войне должна победить Советская власть! Николка готов драться за нее не на жизнь, а на смерть. Только бы винтовки вызволить из ямы…

Об этом же думал притихший Ахмет.

* * *

В потемках в землянку прибежал Степан. Он тяжело опустился на нары и долго не мог отдышаться. Видно, долго бежал.

– Я тут у вас пережду денек. Кто-то на тракту подхорунжего убил. Теперь его ищут, облавы по городу…

Николка при этом известии похолодел.

– Я говорил: не надо стрелять, а ты… – тихо упрекнул его Ахмет.

Но Степан услышал.

– Чего-чего? Кто стрелял?!

– Это… мы, – сознался Николка.

Ребятам пришлось выкладывать все. Рассказали они и про винтовки, и про Николкину затею с «ежиками». Ничего не утаили.

– Я говорил, не надо стрелять, – чуть не плача повторял Ахмет.

– Да-а… Вот и надейся на вас, – после долгого молчания проговорил Степан. – Да вы понимаете, что из-за вашей затеи людей похватают?!

Сначала Степан ругал обоих. Потом обрушился на одного Николку. Припомнил листовку, которую бывший рассылка приклеил на спину кучеру Яшке. Николка никогда не видел его таким сердитым.

– У нас каждое оружие на счету, а они играть вздумали! Эх вы, герои! Вот что: винтовки, если их не нашли казаки, я заберу, а вас отстраняю от всяких дел. Такая помощь революции не нужна! – снова принялся он распекать обоих.

Понурив головы, слушали друзья и молчали. Но последние слова кузнеца задели их за живое.

– Больше не будем, дядя Степан, только не гоните нас! Если надо, мы вам их всех пересчитаем, извергов проклятых.

Слушая Николку, Ахмет согласно кивал головой: мол, так-так, все сделаем.

– Ладно! Вот вам первое дело: достать винтовки. Только осторожно, чтобы никто не видел. А потом будем разговаривать…

…Было далеко за полночь, когда изжаленные крапивой вернулись друзья с винтовками в землянку. Степан ждал их, прислушиваясь к каждому шороху, лаю собак.

– Винтовочки что надо! Сослужат в нужный час. А где боеприпасы к ним?

Пришлось доставать и пересчитывать патроны. Только сейчас выяснилось, что стрелял в казака один Николка. У Ахмета винтовка оказалась незаряженной.

– Вот что скажу я вам, дорогие ребятки, – тихо и душевно заговорил Степан. – Ведь я понимаю, что вы ненавидите врагов, которые надругались над Советской властью, погубили дорогих нам людей. Но у вас еще мало знаний, нет закалки в борьбе. Этак и в беду попасть недолго, погибнуть за здорово живешь. А зачем погибать, когда скоро такое время настанет, что живи да радуйся?

За винтовки вам спасибо от имени революции и Советской власти. Они будут в надежных руках!

А дело вы сами себе нашли. – Степан наклонился, поднял с полу из-под нар забытый ребятами «ежик». – Вот этих штук наделайте-ка побольше. Скоро погоним незваных гостей, надо проводы им устроить… Хорошо Коля придумал, молодец!

…На следующую ночь Степан собрался уходить: облавы в городе утихли. Винтовки он забирал с собой.

– Дядя Степан, а гармошку-то когда возьмете? Вот она, – напомнил Николка.

– Я ее тебе подарил. А себе другую куплю. Вернем Советскую власть, тогда рабочий класс не только на гармошках, на роялях будет играть. Для всего народа…

После ухода Степана ребята вновь принялись за «ежики».

Обреченные

Чем больше приходило вестей о приближении Красной Армии, тем сильнее лютовали враги. Начались массовые аресты, еще яростнее засвистели казацкие нагайки.

Обо всем Александра Максимовна узнавала от старого коновозчика, навещавшего их семью.

– Беда, Максимовна… Большая беда свалилась на наши головы, – сообщил он. – Человек шестьдесят опять схватили. Предатель один выдал… Всех в Уфу увезли. Видно, места мало в наших тюрьмах.

А через несколько дней принес весть еще страшнее:

– Всех расстреляли супостаты.

Долго сидели и молчали в темноте. Аким Иванович выкурил не одну трубку. Потом ушел. Походка у него была тяжелая, старческая.

– Слыхала, Максимовна? В Мухоморовке казак парнишку засек, – оглядываясь, как бы кто не подслушал, сообщила у колодца соседка. – Из-за угла парнишка выскочил и коня напугал. Казак нагайку выхватил и давай хлестать. А много ли ребенку надо…

Раз, в темный июльский вечер, снова пришел Аким Иванович. Пробрался тайком огородами.

– Я к тебе и с добром и с худом, – торопливо начал он. – Радость великая: наши к городу подходят! Близко уж. А беляки совсем озверели, семьи большевиков принялись изничтожать. Всех подряд, от мала до велика. Днем кресты на воротах ставят, а ночью лютуют. Только стон стоит. Да ты не бойся, бог не выдаст, свинья не съест, – вставил он любимую поговорку. – Мы на заводе так придумали: уехать надо тебе с ребятами. Скрыться до поры до времени. У меня сват на разъезде живет. Человек надежный, место тихое. У него и переждешь. Недолго осталось… Собери-ка к завтрашнему дню кое-какое барахлишко. А я Воронка в телегу запрягу и к вечеру подъеду. Забросаем ребятишек травкой, сверху литовку: будто за кормом ездили. Никому и в голову не придет.

Весь день прошел в сборах и хлопотах. Александра Максимовна испекла «подорожников», собрала ребячьи рубашки в узелок, и к вечеру все присели на лавку, готовые в путь-дорогу.

– Варюша, мы сегодня уезжаем. К родне погостить… Когда приедем, Федюня прибежит, скажет, – объяснила Александра Максимовна Варьке, когда та появилась на пороге. – Только про это никому не говори.

– Николке с Ахметом можно сказать, – вставил Федя.

Варька понимающе кивнула головой, поцеловала Мишеньку и убежала.

Ребята были рады-радехоньки.

– А лес там есть? А ягоды? А речка?

– Есть, все есть. Сидите тихо, – отвечала мать на бесконечные расспросы. Федя отыскал в чулане удочку отца и поставил возле порога, чтобы не забыть.

Солнце село, а подводы все не было. Александра Максимовна нетерпеливо поглядывала в окно и вдруг увидела: по улице торопливо шли белогвардейцы, направляясь прямо к их воротам. В первом Федя узнал сына жандармского вахмистра Виктора Катрова, который явился в город вместе с колчаковцами. Катров был в офицерском мундире. Позади вышагивал «тараканий ус».

– Встаньте к окнам, не то разбегутся, – послышался голос со двора.

Трое вошли в дом.

– Все дома? – Катров остановился возле порога, оглядывая детей, словно пересчитывая их.

– Все, вашблагородь, – вынырнул из сеней Мошкин.

Ребята бросились к матери, облепили ее со всех сторон, так и застыли, глядя на вошедших широко раскрытыми глазами.

– Может сразу, вашблагородь? – подскочил околоточный.

– Ночью приказано… Заколачивайте!

Колчаковцы вышли. Слышно было, как на засов закрыли входную дверь и забили ее чем-то тяжелым. Потом долго стучали молотками по ставням.

– Ждите гостей! – с издевкой крикнули со двора.

Белогвардейцы уже хозяйничали где-то в другом доме, а перепуганная, обреченная семья Кущенко все еще сидела в потемках.

– Темно-о, – заплакал Мишенька.

– Сейчас, сейчас… Огонек будет, – очнулась Александра Максимовна, зажигая лампу. Прятаться и таиться уже не было смысла: самое страшное случилось.

«Не будет всех… Марийки… Сережи… Мишеньки…» – Александра Максимовна не могла сидеть на месте: надо что-то делать… Она достала чистые рубахи из узла:

– Надевайте, чтобы все чистенькое…

Переоделась сама и снова заметалась.

Горе придало силы. Она открыла крышку подпола.

– Мы уйдем отсюда, уйдем… – шептала мать, спускаясь по ступенькам с лампой в руке. Но сколько ни шатала камни фундамента, сколько ни двигала, ни один не шевельнулся.

Александра Максимовна выбралась из подпола и принялась ножом открывать створки ставней. Федя бросился помогать матери.

– Кто там царапается? Смирно сидеть! Успеете побывать и в раю и в аду, – послышались грубые окрики.

Все кончено, надежды нет… Долго сидела Александра Максимовна не шевелясь. Ребята забились в угол и с недетской надеждой смотрели на мать. Миша свернулся калачиком на полу и уснул.

– Мы им даром в руки не дадимся! Не-ет! – Александра Максимовна метнулась в сени и набрала большую охапку щепы, приготовленной на растопку.

– Федюня, наливай-ка в чугуны.

Варька еще накануне натаскала воды, и кадка в сенях была полна.

Откуда-то издалека слышались одиночные выстрелы.

– Мам, слышишь? Стреляют.

– Слышу, Федюня. Опять казаки балуются. А ты носи воду-то, носи.

Ярким пламенем заполыхали в печи дрова. А вскоре ключом забурлила вода в чугуне.

– Зачем это? – удивился Федя.

– Как войдут эти изверги… Я в них из ковша кипятком! Прямо в глаза! А вы тем временем бегите, прячьтесь в огородах… Пока они очухаются…

– А как же ты? Я без тебя не уйду.

– Потом и я… – мать отвернулась и принялась кочергой шуровать в печи. О себе она не думала.

Всю ночь слышались выстрелы. Всю ночь кипела вода в чугунах.

Новый день пробился узким лучиком света сквозь щель в ставнях, осветил спящих под столом ребят и пожелтевшее, измученное лицо Александры Максимовны. Она сидела на табуретке возле порога с ковшом в руке. Возле ног стоял чугун с кипятком, от которого валил густой пар. Пламя в печи угасало: бандиты грозились явиться ночью. Одна прошла… Надо ждать следующей.

Днем выстрелы стали слышнее и чаще. Где-то ухнули из орудия. Раз, другой… В стороне завода короткими очередями застрочил пулемет.

– Мам, слышишь? Опять стреляют.

– Слышу, сынок. Это наши! Красные! Придут и выручат нас, – успокаивала она ребят. А у самой тревожно замирало сердце.

Дети прислушивались к выстрелам, словно это была самая чудесная музыка. Даже в полутьме было видно, как у них заблестели глаза. На бледных лицах появились улыбки.

Издалека слышались крики «Урра-а!» По улице затопали кони.

Наступал вечер, а с ним новая тревога за детей. Щепа и дрова были сожжены. Александра Максимовна принялась собирать все деревянные предметы, которые были в доме. Возле печки оказались каток с вальком, мутовки, доски с полатей. Федя притащил свои санки из сеней и с большим сожалением положил в общую кучу заготовленного топлива.

Снова закипели чугуны в печи.

– Как плесну из ковша, вы им под ноги кидайтесь и бегом, – уже в который раз наказывала Александра Максимовна и в каком-то нервном исступлении металась от печи к порогу, меняла возле дверей чугуны. Когда в одном остывала вода, она цепляла его ухватом и снова толкала в пламя. На его место ставила другой: кипяток должен быть крутым, прямо с пылу.

Коротка июльская ночь. Но Александре Максимовне она показалась целой вечностью, кошмарной, жуткой.

Освобождение

На рассвете возле окон послышались шаги, голоса людей.

– Пришли… – прошептала Александра Максимовна и чуть не опрокинула себе на ноги чугун кипящей воды. – Федюня, хватай Марийку, становитесь у дверей! Я им в глаза, чтобы света не видели.

Малышей, Сережу и Мишу, забросала на кровати шубами и наказала молчать. Малы еще, не убежать им…

Было слышно, как вошли в ограду и долго возились возле сенных дверей, вытаскивая железный лом.

– Сейчас… сейчас… – Александра Максимовна зачерпнула полный ковш кипятку и встала за косяк двери. Рука с ковшом дрожала в нервном ознобе. – Сейчас… сейчас…

Распахнулась дверь, и Александра Максимовна с размаху плеснула кипяток из ковша.

– Уй-уй, какой горячий встреча! – раздался знакомый голос Ахмета. Он прикрыл голову руками и отшатнулся в сторону, чуть не ошпаренный кипятком. Хорошо, что Александра Максимовна метилась выше его головы.

– Как же это я… своих… – только и могла вымолвить она, опускаясь на пол. Ковшик со звоном покатился по полу. С головы ее сбился платок, и при утреннем свете забелели седые волосы.

– Федорка, ты дома? Красные пришли!

– А где Николка? – начал было Федя. Но в этот момент бывший заводской рассылка и совдеповский курьер появился на пороге.

– С праздничком! А мы думали, вы уехали. Дом-то заколочен. Потом гляжу – дым из трубы идет. Нет, говорю, Ахметка, так не бывает.

– Пошли скорей на улицу! Погляди, что там делается! – потащил Николка Федю.

– Он же грязный! Умойся сперва, – остановила сына Александра Максимовна. Она, наконец, пришла в себя и снова захлопотала. Надо было перемыть детей. Во время заточения в темноте они все перемазались сажей возле чугунов.

– После умоется, не то опоздаем, – отмахнулся Николка и потянул Федю за руку. – Гляди!

На улице показалась группа вооруженных красноармейцев. А в середине группы Федя увидел бывшего жандармского вахмистра и его сына белогвардейца Виктора Катрова. Рядом семенил околоточный надзиратель Мошкин. Руки у них были связаны за спиной.

Позади с растрепанными волосами причитали толстуха Катрова и долговязая Степанида. Появились было Сенька с Васькой, но, увидев ребят, тотчас исчезли.

– В бане спрятались, гады. Мы с Ахметом выследили и нашим указали, – горделиво пояснил Николка.

Федя молча смотрел вслед врагам. Это для них он придумывал кары одну страшнее другой. Так им и надо, злодеям! За все, за все…

Только он-то при чем? Все проходит без него, без его помощи, без его участия. Мал еще, говорят. А Николка? А Ахмет?

Федя оглядел друзей. Ничего не скажешь, молодцы. Только и он ростом не меньше, хоть и моложе. А в плечах еще и пошире будет, покоренастее.

– Мы за твоего отца с одним контриком разделались, – доложил Николка.

– Ага. Николка стрелял-та. Я позабыл винтовка зарядить, – добавил Ахмет. Ребята наперебой начали рассказывать Феде о винтовках, о колючих «ежиках», о подхорунжем. Лишь о том, что побросали винтовки в яму в чужом огороде, умолчали.

– А… винтовки ваши где? – спросил Федя.

– В ревком сдали, – невозмутимо ответил Николка. – Нам и без винтовок дело нашлось.

– Мне тоже найдется? – робко спросил Федя. – Я… я тоже хочу с вами.

Николка с Ахметом даже остановились. Теперь пришел их черед оглядывать Федю. Наконец, Николка решительно тряхнул вихром.

– Пойдем! Только вот… – Николка задрал подол своей рубахи, поплевал и начал старательно оттирать сажу с Фединых щек. – Неловко так-то, прямо к командиру. Теперь ладно. Пошли!

– Стойте! Куда вы?

Заплетая красную ленточку в косу, к ним со всех ног бежала Варька.

– Воевать пошли, – за всех ответил Федя.

– И я с вами.

Николка остановился, отвел Варьку в сторону и начал тоном старшего:

– Воевать – это дело не девичье. Мужское дело. А ты иди-ка к тете Саше. Одна она с маленькими остается. Подсоблять ей надо. Иди. И нас жди. Меня… – последнее слово Николка проговорил еле слышно. Шепотком. Но Варька поняла, потупилась, теребя косу. Николка повернул ее за плечи и шутя подтолкнул в спину.

А к Александре Максимовне спешил старый коновозчик:

– Живы?! А я-то извелся! Почему я не прибыл за вами? Нас вместе с Воронком арестовали в тот день. И со всеми коновозчиками за кормом послали для ихних коней. Под конвоем. Да наши отбили…

* * *

…Город походил на большой пчелиный улей во время облета. Стар и мал высыпали на улицы, по которым двигалась Красная Армия. Шли конные и пешие. Проносились тачанки с пулеметами. Колыхались пробитые пулями, выгоревшие от солнца и непогод знамена.

Из рабочих домиков бежали женщины с кружками холодного кваса, а кто и с кринкой молока.

– Охолоньтесь, дорогие, умаялись поди, – угощали они.

Красноармейцы на ходу пили, передавая друг другу кружки и кринки.

– Спасибо, хозяюшки, как нельзя кстати, – благодарили они, возвращая пустую посуду.

Навстречу войску вспыхивали алые флаги над воротами завода, над домами, словно весь город вдруг расцвел красными маками, которым вечно цвесть, не увядая.

Где-то на другой улице гремела торжественная музыка.

– Вот бы папа увидел! – проговорил Федя и вздохнул.

– Урра-а! – разносилось по всем улицам и переулкам.

…А над зубчатым горизонтом медленно выплывало солнце, тоже алое и яркое. Начинался новый день, ясный, ласковый. Самый счастливый день для жителей рабочих поселков освобожденного города.