Текст книги "На бывшей Жандармской"

Автор книги: Нина Цуприк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

„Позови с собою друга…“

Каждый день по гудку на обед к проходной завода устремлялись толпы ребят с узелками. В котелках и горшках была пустая похлебка с зеленым луком и неизменная картошка. Но все это было горячее, прямо из печи.

Федя с нетерпением ждал конца обеда, чтобы увидеть отца и огорчился, когда посуду вынес Николка.

– Вот щербатый, спрашивали тебя, – проворчал мальчик, снова усаживаясь на камень возле забора.

К отцу у Феди были разные дела, и он решил дождаться конца смены. Когда надоело сидеть, он обежал вокруг завода, подобрал несколько ржавых гаек, шурупов, пружинок и сунул в карманы: пригодятся в хозяйстве.

Потом снова уселся на камень. Вскоре к воротам стали подходить женщины. Они располагались на поляне и говорили, обсуждая городские новости.

По субботам, в дни получек, они всегда приходили к заводу, чтобы поскорее забрать у мужей деньги и бежать в лавочку, заплатить за взятые в долг продукты. А другие просто боялись, как бы их кормильцы с устатку не забрели с получкой в кабак. Тогда прощай денежки, поминай как звали…

– Два-три дня и получки как не бывало. Скоро проклятая война по миру пустит.

– Надо бога молить, чтобы мужиков на позиции не угнали. А то привезут калеку. Либо вовсе не придут. Вон Прасковья с тремя осталась…

Но Федя пропускал эти разговоры мимо ушей. Лишь когда кто-то произнес имя его отца, прислушался.

– Он, говорят, самый главный…

– В лесу на сходки собираются, разговоры тайные ведут, книжки читают. Жандармы и казаки по лесу рыщут, а найти не могут…

– Ох-хо-хо… Доведет он их. Сам на каторгу пойдет и нашим несдобровать. Будешь вдовой при живом муже. Я уж своего ругаю…

От этих разговоров Феде стало не по себе. Он вспомнил, что отец и верно читает по ночам какие-то маленькие книжки. Проснешься, а он сидит. Потом куда-то их прячет… А про тайные разговоры врут! Он часто ездит с отцом на речку, либо на озеро… Так ведь они рыбу ловят. За что же на каторгу?

Федя обо всем забыл, как только отец показался в проходной. Старший Кущенко вышел с толпой рабочих.

– Федюня, ты что здесь делаешь? – удивился отец.

– Тебя жду. Папа, мы завтра на речку поедем? Ведь праздник, Петров день. Все едут, и ты обещал…

– Конечно, поедем! Я с дядей Акимом договорился.

– На лошади! На лошади! – запрыгал Федя.

– Скоро восемь лет будет, а ты скачешь, как козел, – пошутил отец. – Ты лучше подумай, кого из друзей позвать, чтобы тебе веселее было. Телега большая, всем хватит места.

Федя замялся. Мальчишек полная улица, а пригласить некого. Все разъехались по гостям, либо тоже на речку поедут со своими родными.

– Не знаю кого…

– Все понятно. Давай пригласим одного хлопчика. Ахметом зовут, – предложил отец.

– Это который сапоги чистит? Ты еще книжку мою отдал…

– Что ты все книжку да книжку. У тебя еще не одна будет. А ему никто не купит.

– Да я ничего…

– А раз ничего, так беги-ка скорее, пока Ахмет домой не ушел.

* * *

…Федя и раньше любил бегать на станцию, поглазеть на поезда, на пассажиров. И каждый раз останавливался возле бойкого татарчонка.

– Эй-эй, поплюем, почистим! Были старые, станут новые! Якши – хорошо будит! – звонко кричал Ахмет, перемешивая русские слова с татарскими и выбивая щетками деревянную дробь по дну опрокинутого ящика. Остальные мальчишки не умели так хорошо кричать. – Почистим сапожки, малайка, танцевать пойдешь, – кивнул он головой на Федины босые ноги. Федя хотел обидеться за насмешку.

– Ай, шутка не любишь, губы надул, – закрутил стриженой головой Ахмет, показывая сахарно-белые зубы. Чистильщик сапог смеялся так заразительно и добродушно, что Федя подошел поближе.

– Твоя так не умеет? – татарчонок быстро вскочил со скамеечки, расставил в стороны руки и ноги и прошелся вокруг Феди колесом. – А так? – Ахмет закрутился на руках, болтая в воздухе ногами. Сквозь дыры пестрых лохмотьев мелькало смуглое тело.

– Не умею, – сознался мальчик, невольно завидуя цирковой ловкости своего нового знакомого.

– Как тебя зовут? – уже серьезно поинтересовался Ахмет и шлепнул по земле ладошкой, приглашая сесть.

– Федор, – ответил тот, усаживаясь рядом.

– А, Федорка, понимай! Читать умеешь? Миня книжка есть! – Ахмет полез за пазуху и вытащил томик Конан-Дойля, завернутый в тряпицу.

– Хороший человек подарил! Читай, пожалста: Шарлахомса!

– Его отец книжку-то тебе дал, Федюнькин, – пояснил с конца ряда Тюнька. – Мы ее все читаем.

Федя смотрел на книжку и не мог оторвать глаз от ее радужной обложки, кое-где припачканной ваксой. «Так вот кому отец подарил его книжку! Чужому парнишке», – с обидой думал он.

Ахмет понял его. Он погладил переплет книжки, будто прощаясь с нею, стер пальцем некоторые пятнышки и протянул с ослепительной улыбкой:

– Твой книжка? Бери, пажалста…

– Нет-нет, – замотал головой Федя. – Мне еще купят.

– Тогда читай…

Читал Федя медленно, водя пальцем по строчкам. Ахмет нетерпеливо ерзал на своей скамейке, крутил головой, щелкал языком и приговаривал:

– Так-так, читай! Якши – хорошо!

Притихли чистильщики и тоже заслушались. А Панька подошел поближе, присел на корточки. Шерлок Холмс для них был пока единственным знакомым книжным героем, а поэтому и самым любимым. Эта первая книжка оказалась ярким лучиком в нелегкой жизни мальчишек.

Они так увлеклись, что не заметили, как подошел новый клиент и поставил на ящик Ахмета ногу в хромовом сапоге.

– Так-так, поймал плохой человек! – торжествовал Ахмет.

– Ты что, нехристь? Не видишь, что ли? Для чего тут сидишь? Я т-тебе покажу! – раздался грубый окрик, и Ахмет чуть не свалился со скамеечки от сильного удара в ухо. Тихонько охнув, он схватил свои щетки. Руки привычно заработали.

– У-у, шайтан злой, – проворчал Ахмет, когда клиент, сверкая начищенными сапогами, скрылся за углом. Левое ухо мальчика было вишнево-красным.

Федя сидел ошеломленный с раскрытой книгой на коленях. В обидчике Ахмета он узнал Виктора Катрова, который жил напротив, в большом доме. Виктор был сыном жандармского вахмистра, старшим братом Васьки и таким же красавчиком. Он совсем недавно надел юнкерский мундир, с тех пор перестал узнавать соседей.

– Вот окаянный! За что он тебя? Да еще нехристем обругал…

– Все так говорят: татарин я, – грустно вздохнул Ахмет.

– А ты бы не поддавался.

– Нельзя, Федорка, терпеть нада… Кушать-та нада…

Феде с той поры все хотелось сделать для Ахмета что-нибудь хорошее.

– Завтра в лес поедем! На речку! И ты с нами! На лошади! – сообщил Федя, подбегая к углу станционного забора.

– Папа-мама ругать будут? – не поверил Ахмет.

– Не будут! Папа сам тебя зовет. Пойдем к нам – узнаешь.

– Мала-мала погоди. Чугунка придет, люди приедут. Чистить-та нада…

* * *

…Отец на ноге качал младших ребят Марийку и Сережу, когда в дверях появился Федя.

– Я Ахмета привел, – заявил он, пропуская гостя вперед. Но тот остановился у порога, смущенно топтался, держа под мышкой ящик со своим инструментом.

– Здравствуй, хлопец. Проходи, – приветливо встретил Ахмета Иван Васильевич. – Как поживаешь?

– Здрастуй, здрастуй!.. Якши-хорошо!

– Умывайтесь и за стол. Ужинать будем. Федор, проводи-ка гостя к рукомойнику.

– Мы с тобой из одной чашки будем есть. Ладно? – предложил Федя, подавая Ахмету розовое духовитое мыло.

– Одна чашка?! – не поверил тот. Не бывало еще такого, чтобы он ел с русскими из одной чашки. Где и кормили иногда из жалости, либо за услугу, то старались подать в самой бросовой посудине, которую сразу же выкидывали на помойку. Добрую посудину после некрещеного татарина шпарили кипятком, словно в нее попала зараза. А тут из одной…

Ахмет сидел степенно, ел медленно, словно исполнял торжественный обряд. Потом вылез из-за стола и засуетился возле своего ящика:

– Хозяин, давай почистим… А? Деньга не нада! Нет!..

– Что ты, дорогой? Я не хозяин, не господин, такой же рабочий. И сапоги себе чищу сам. Ну-ка, погляди на мою работу. Блестят? – Иван Васильевич протянул к свету ногу.

Ахмет серьезно и придирчиво оглядел сапог, колупнул кое-где ногтем и одобрительно кивнул головой:

– Якши-хорошо! – потом отвесил поклон и заторопился домой.

– Погоди-ка, – остановила его Федина мама, Александра Максимовна, и протянула сверток: – Возьми гостинцев. Домашних попотчуешь.

– Гляди, не проспи завтра. Мы рано поедем, чуть солнышко, – наказывал Федя, провожая гостя до угла.

– Ахмет не проспит! Он встанет раньше солнышка!..

С самоваром на речку!

В Петров день рано утром по всему околотку заскрипели калитки и ворота. Из ворот выезжали подводы, груженные походным скарбом – корзинками с едой, чугунами, подушками и одеялами. Среди поклажи поблескивали медные самовары. На каждой телеге болтала ногами орава ребят.

Любители березового леса, особенно пешие, начали раньше сворачивать с дороги. Березняк был плотный, тенистый и подступал к самым окраинам рабочих поселков. Конные продолжали путь: стоило из-за двух верст лошадей запрягать.

– Благодать-то какая! Не нарадуешься, – проговорила Александра Максимовна, когда по обе стороны дороги замелькали коричневые стволы высоченных сосен. Всюду курчавились голубые дымки костров, фыркали стреноженные кони, пиликали гармошки.

– Якши-хорошо! – отозвался Ахмет, с удовольствием вдыхая густой запах смолы и папоротника. Он сидел рядом с Федей в чистой косоворотке.

– Тпрру-у, приехали. Здесь и разобьем свой табор. Место, что надо, – заводской коновозчик, рыжеволосый дядя Аким, остановил своего Воронка на небольшой поляне. Невдалеке сквозь густые кусты и деревья сверкала на солнце прохладная речная гладь.

Александра Максимовна сразу же принялась хлопотать.

– Ребята, за шишками для самовара! Кто больше наберет, тот молодец, – скомандовала она. – А ты, Ваня, зачерпни-ка водички.

Иван Васильевич сидел в тени, поджидая Акима Ивановича, который треножил распряженного Воронка.

– Вот неугомонный человек: отдохнуть не даст, и здесь всем дело найдет, – шутя проворчал Иван Васильевич, направляясь с ведерком к реке.

Кому не хочется быть молодцом! Ребята разбежались по лесу. Сосновых шишек на земле валялось видимо-невидимо, на тысячу самоваров. Даже маленький Сережа с пыхтением складывал в подол задранной до подбородка рубахи.

– Все молодцы. Теперь хоть до вечера чаи распивай, – похвалила своих помощников Александра Максимовна и принялась раздувать сапогом самовар. Аппетитно потянуло смоляным дымком.

– А где папа? – спросил Федя, оглядываясь.

– На речке. Где ему больше быть, – отозвался дядя Аким.

– Сапог я с него сняла, так он босиком убежал. Хлебом не корми, только бы с удочкой на речке посидеть. Ваня! Самовар на столе! – крикнула в сторону реки Александра Максимовна.

«Столом» была снятая с телеги кошма и постеленная в тени на ровной лужайке. А на ней чего только не было: и молодая картошка в «мундире», и влажный от росы свежий зеленый батун, только что вырванный из грядки, и хрустящие кочаны капусты, заквашенные еще с осени с разными душистыми травами. Но самым лакомым блюдом для ребят были сладкие паренки в большом глиняном горшке. Недаром Александра Максимовна целую ночь томила морковь и репу под сковородкой в вольном жару печи.

– Есть хочу прямо изо всех сил! – заявила Марийка, оглядывая «стол».

Все засмеялись. Иван Васильевич пододвинул еду:

– Вот и старайся изо всех сил. Другой работы пока от тебя не требуется.

– Теперь голод не страшен: лето наступило, на подножный корм люди перешли. Лес да огороды подкормят, – заметил Аким Иванович, отправляя в рот целый пучок батунных перышек.

Ели молча, с аппетитом. На свежем воздухе все казалось особенно вкусным. Ахмет сидел, сложив калачиком ноги и блаженствовал. Он любил чай и тянул кружку за кружкой, обливаясь потом и приговаривая:

– Аба-а! – что означало высшую степень удовольствия.

– А вот и молодой пролетарий, – увидел Иван Васильевич пробегавшего рысцой по берегу Николку и крикнул: – Эй, Мыкола, куда спешишь? Заходи в гости, присаживайся. Налей-ка, мать, чайку.

Николка свернул с береговой тропинки.

– У-у, здрассте! И вам здрассте, – он почтительно поклонился сидящим вокруг кошмы. – И Ахметка здесь?

– Отдыхаем мала-мала.

От чая Николка отказался наотрез:

– Некуда. Не войдет больше, – при этом он так забавно похлопал себя по животу, что все расхохотались. – Вот паренок поем.

– Откуда же ты такой сытый явился? – поинтересовался Иван Васильевич, прихлебывая из кружки чай.

– Люди добрые накормили. Я ведь уже весь берег обежал.

– Кого же ты повидал на берегу?

– Всех видел. По ту сторону наши из модельной с литейщиками. Рыбы наловили – во-о! Там – деповские со станции. Возле мельницы – все господа из города. Барыни под балаганами да под зонтиками сидят, чтобы солнышко не напекло. С граммофонами, – докладывал Николка, уплетая паренки.

– Кого же ты из господ видел? – голос у Ивана Васильевича чуть насмешливый. И глаза смотрели вроде несерьезно. Но Николка сразу сообразил, что спрашивал он неспроста…

– А я и не разглядел. Давайте сбегаю…

– Отдыхай. Пусть они играют на граммофонах, а мы своими делами займемся, – Иван Васильевич потянулся за удочкой. – Пойду-ка я чебаков подергаю. А вы помогите хозяйке помыть посуду и – купаться.

Отдыхающих на берегу полным-полно. Ребята плескались в воде, взрослые сидели возле самоваров и «скатертей-самобранок». Любители рыбной ловли застыли с удочками у реки.

– Сейчас вахмистров Васька и Сенька лавочников на пузырях плавали. Во-он там, – показал Федя на середину реки.

– Какого вахмистра? – встрепенулся Николка.

– Известно, какого. Который у нас через дорогу живет. Им в городе пузыри-то купили. В лавке, – уточнил Федя.

«Вот, наверно, про каких господ допытывался Иван Васильевич, – сообразил Николка. – Раз по нем «плачет тюрьма», «угрожает Сибирь», то ему больше всего надо остерегаться жандармов…» Николка быстро разделся, придавил камнем рубаху, чтобы не унесло ветром и прямо в штанах кинулся в воду.

– Я щас кувшинок нарву, – крикнул он ребятам, направляясь к другому берегу.

Кувшинки еще не распустились. Но из омута торчало множество бутонов, распластав по воде широкие листья. На них садились отдыхать голубые стрекозы.

Николке кувшинки вовсе не нужны: оттуда, от поворота реки, виден весь берег, где расположились на отдых господа со своими пролетками и колясками.

Через несколько минут Николка поплыл обратно, загребая к «господскому берегу». Упругие листья кувшинок он намотал себе на шею. Из пышного зеленого венка едва виднелась Николкина голова.

Васьки и Сеньки на берегу не было, наверно, ушли в лес. В песке, возле самой воды, копошились три маленьких девчонки.

– Эй, парень, отдай кувшинки, – потребовала похожая на Ваську розовощекая девчонка, наверно, его сестра. И даже ногой притопнула, отчего на макушке колыхнулся голубой бант.

– Да-ай кувшинок, – заканючили остальные.

– Ишь вы, какие ловкие. Сплавайте сами да нарвите.

– Там глыбко.

– А мне не глыбко?

Тут из густых кустов послышался грубый окрик:

– Тебе что, травы жалко? А ну греби сюда! – На берегу появился сам вахмистр, уже не молодой, высоченный, в очках. Его не раз видел Николка на заводе, в конторе. Там он всегда был в мундире со шнурками. А сейчас в пиджаке нараспашку.

– Плыви, говорят, сюда! Гривенник получишь.

– Щас я. Мне ведь не жалко. Я еще целый воз нарву, – засуетился парнишка, выбираясь на берег, словно обещанный гривенник был для него лучшей наградой. – Хоть все берите. Я еще сплаваю.

Жандарм порылся в кармане и вытащил кожаный гомонок.

– Молодец! На-ка тебе… пятак за работу, – произнес он таким тоном, будто пятак был раз в десять больше гривенника.

– Благодарствую, – Николка сунул денежку за щеку. – Я вас научу пестерюшки плести, – пообещал он девчонкам и принялся за работу. Он ловко переплетал тягучие, как резина, стебли и прислушивался к голосам, которые еле доносились из густого кустарника возле невысокой скалы.

– Обшарить весь лес… Ежели что, – во весь дух ко мне… А там не ваша забота… – шмелиным басом гудел голос вахмистра. – Слова-то запомнили?

Кто и что ответил на вопрос жандарма, Николка так и не разобрал: девчонки трещали, как сороки. Все им покажи да расскажи. А что-либо увидеть мешали кусты.

– Провороните, – пеняйте на себя, – угрожающе прогудел голос вахмистра.

И снова Николка не расслышал, что ответили: уж очень тихо говорили. Не понял и того, зачем понадобилось вахмистру обшаривать лес. Видно, кого-то искать. А кого? Ивана Васильевича искать нечего, он и не прячется: вон там за скалой чебаков ловит. Значит, кого-то другого… Может, разбойники в лесу появились? Поглядеть бы, с кем разговаривал жандарм…

Николка окинул глазами скалу, на которой расцвели первые звездочки гвоздики. Местами скала казалась вымазанной сметаной.

– Ладные пестерюшки выходят, – деловито похвалил он работу девчонок. – Потом беленьких цветочков в них воткнуть. Мамашам в подарок. А? Ладно будет?

– Ага! Ладно! – обрадовались девчонки. – А где их взять? В лесу?

– Ближе найдем. Щас будут, – Николка полез на скалу. Теперь ему из-за каменных выступов все видно. И вахмистра, и тех двоих, с кем он разговаривал. Один худой с рыжими редкими усами и такой же бородой. Пиджак на нем висел вроде на вешалке. Другой помоложе, покрупнее, белобрысый, в светлой чесучовой рубахе. Ничего интересного, зря только плыл сюда и на скалу карабкался. Правда, хоть пятак дали…

Николка рвал гвоздику прямо с корнями.

– Эй, парень, где ты там? – крикнула Васькина сестра.

– Николкой меня зовут, – сердито отозвался он, появляясь перед девчонками с душистыми цветами. – Сами делайте, я поплыл…

– Где ты был? Мы думали, утоп, – встретил Федя, когда Николка появился с новой охапкой кувшинок.

– Я утопну?! Да я хоть море-акиян переплыву, ежели захочу! И вас могу научить. Снимай, Федюха, штаны. Чего глаза выпучил?

Николка намочил Федины штаны из грубой «чертовой кожи» в воде, перевязал стеблями кувшинок концы штанин и, взяв обеими руками за опушку, ловко хлопнул по воде. Перевязанные штанины надулись воздухом. Получилось два плотных тугих пузыря.

– Ложись на них и хоть до вечера плавай.

Феде пришлась по душе Николкина выдумка. Пузыри торчали по бокам и ничуть не мешали. Можно даже вытянуться на них и не шевелиться.

– И нас научи, – окружили Николку ребята. Зашлепали по воде штаны, и вскоре по всей реке торчали разноцветные пузыри. Шума и гогота стало еще больше.

Ахмет вздумал тоже соорудить пузыри, но у него ничего не получилось: штаны-то дырявые. Он остался возле берега, где Марийка и Сережа занялись кувшинками.

Николка уселся возле самой воды и задумался. Он успел пробежать по берегу: все-таки надо рассказать о разговоре за скалой Ивану Васильевичу. Но того нигде не было. Только забытая удочка торчала из куста.

По небольшому склону к реке спустилась Александра Максимовна с чашкой, в которой серебрилось десятка два крупных чебаков.

– Николушка, позови-ка ребят да сбегайте за маслятами. Пожарим с картошкой. А я чебаков почищу, ухой вас накормлю.

– А где дядя Иван?

Александра Максимовна на Николкин вопрос ответила не сразу.

– Ушли они с Акимом… Погулять… Скоро вернутся, – сама отвела в сторону глаза и коротко вздохнула.

Непонятные дела

Хорошо было в лесу, прохладно. Под ногами покачивались на тугих стеблях шелковистые колокольчики ландышей. Эти цветы всегда прячутся в густой тени, словно боятся потерять свою красоту от солнечных лучей.

На разные голоса пересвистывались пичуги. А где-то вдали отстукивал телеграмму лесной телеграфист-дятел. Из-под слежавшейся старой хвои на свет вылезли целыми семьями маслята.

Эти любимые всеми грибки появляются на Урале обычно в июне, вылезают из земли, дружно, радуя грибников. Но появление их кратковременно, они исчезают так же быстро и дружно, чтобы появиться позднее, через месяц.

Николка принадлежал к разряду грибников-бегунов. Пока Федя выковыривал из земли семейство маслят и шарил под хвоей, он уже умчался. Ахмет посмотрел вслед Николке и остался с Федей. Что попусту бегать? Все равно он грибы собирать не умел. Татары про грибы так говорят: кошка не ест, собака не есть, и человек не должен их есть.

– Федорка, это кто? – совал он Феде под нос грибы.

– Опять поганка. Видишь, тонкая нога? Ты накормишь, – смеялся Федя.

Корзинка быстро наполнялась, и ребята, покричав Николку, направились обратно.

– Сам дорогу найдет, не маленький…

…А в лесу в это время происходило что-то непонятное. По крайней мере, так показалось Николке. Вначале, увидя, с какими грибниками имеет дело, он решил: «Пока они тут ковыряются на одном месте, я побегаю и вернусь». Только получилось все по-другому. Обежав пол-леса, Николка только хотел поворачивать к берегу, как его окликнул веселый голос:

– Николай Николаич, ты чего так далеко забрался? Грибы и поближе есть.

Навалившись на сосну, на земле сидел парень в зеленой под цвет травы косоворотке. Из-под заломленного набекрень картуза кучерявились русые волосы. Парень держал в руках балалайку и тихонько тренькал. Николка узнал в нем рабочего из сборки.

– Ты что на меня выпялился? И погулять рабочему человеку в божий праздник нельзя? А? Нельзя? А ты, Никола, ступай своей дорогой… Иди… Во-он туда иди…

 
Бывали дни весе-елы-е,
Гулял я ммо-олодец…
 

«Пьяный», – определил Николка и снова принялся искать грибы. Но вдруг он услышал голоса. По лесу шли двое в праздничных косоворотках и о чем-то разговаривали. Тоже заводские.

Николка присел под сосенкой над семьей маслят. «И чего наши по лесу разгуливают? Может, по грибы? А корзинки где?..»

А двое подошли к парню, о чем-то переговорили и пошли в глубь леса. Когда показались еще двое заводских, Николка решил дознаться в чем дело и устремился следом. Он пробирался стороной, прятался за соснами, приседал, чтобы его не заметили. И когда эти двое подошли к парню, Николка был уже рядом за густой сосенкой.

– Здравствуйте. Куда путь держите? – спросил парень совершенно трезвым голосом.

– Здорово, орел. Идем к своим, – последовал ответ.

– На старом месте… Счастливого пути.

– Спасибо…

Двое ушли, и снова затренькала балалайка.

Еще подходили рабочие и говорили одни и те же слова, называли парня «орлом», и он почему-то посылал всех на «старое место».

Николку охватило любопытство: куда они идут? Он пустился следом, поминутно оглядываясь и припадая к земле.

Лес начал заметно редеть, уступая место молодым кудрявым сосенкам. Вот и каменоломни…

Но тут Николке пришлось спрятаться и переждать: рабочих, за которыми он увязался, остановил еще один молодой парень, лица которого не удалось рассмотреть. И снова услышал тот же разговор из слова в слово.

Ящеркой прополз парнишка между камней и притаился. Перед ним расстилалась небольшая лужайка. А на ней около полусотни людей. Одни сидели на траве, другие стояли, курили, разговаривали, смеялись. И все заводские.

– Начнем, товарищи, надо спешить, – раздался громкий требовательный голос. Николке показалось, что он совсем недавно слышал его…

Все уселись на траву, стало тихо-тихо. И тут Николка увидел дядю Ивана! Ивана Васильевича! Он стоял на большом камне.

– Товарищи! Сегодня мы собрались, чтобы обсудить наши требования хозяевам завода в предстоящей забастовке, которую необходимо начать дружно, в назначенный день, – заговорил Кущенко. – Забастовка будет началом большой борьбы, поэтому ее должны поддержать все рабочие до единого.

Мы уже многого добились, но помешала война. Наши товарищи проливают кровь в окопах, а на завод пришли новички, у которых еще нет опыта в революционной борьбе. Хозяева завода воспользовались этим и начали душить нас штрафами за каждый пустяк. Хотя и работаем от зари до зари, а получаем гроши. На кого работаем? На войну, которая никому не нужна! На хозяйский карман, у которого и дна не видать. Пора напомнить кровососам, что мы умеем постоять за себя.

Николка слушал, не дыша. Голос Ивана Васильевича звучал громко, твердо, уверенно. И всех называет он – «товарищи!». А ведь правда, все здесь товарищи, как же иначе-то…

Когда Кущенко закончил свою речь, на бугор поднялся высокий черноволосый парень.

«Степан! Дядя Степан!» – чуть не крикнул обрадованный Николка, но вовремя спохватился.

– С меня за прошлый месяц штрафу удержали один рубль: шапку перед мастером не снял, не поклонился. Я дешево отделался. А вот с молотобойца Василия Спиридонова девять рублей высчитали. Это из шестнадцати, рублей заработка! А у него трое детей! Так разве я могу быть спокойным за своего товарища? Горе каждого из нас – общее горе! Борьба с кровососами – наше общее дело! В стороне ни один не должен оставаться. Рабочая солидарность – это великая сила, которую никому не сокрушить!..

Степан тоже начал говорить про забастовку. Все было понятно Николке: про войну, про царя, про богатеев. Только про забастовку он так ничего и не понял.

«А не их ли велел искать жандарм? – мелькнуло в его голове. – Еще наказывал весь лес обшарить… Сейчас, наверно, те двое рыскают по лесу. Если найдут, всем тюрьма и каторга».

Николка больше и слушать не стал. Подхватил свою корзинку с помятыми грибами, и вначале ползком, потом бегом пустился обратно как раз в тот момент, когда Тимофей Раков пристроился возле пенька и начал писать требования рабочих хозяевам завода.

Долго кружил Николка по лесу, искал тех, двоих. Увидел недалеко от места, где собирал грибы, где валялись срезанные корешки.

Жандармские ищейки, видать, давно рыскали по лесу. У тощего взмокли усы от пота и рыжими мочалками повисли вдоль щек. А другой обмахивался снятой с головы кепкой.

Николка сначала растерялся, кинулся к сосне, за которой встретил кудрявого парня. Но там никого не было. А те двое приближались и вот-вот пройдут мимо. Николку словно кто подстегнул. Он бросился наперерез.

– Здравствуйте, дяденьки. Куда путь держите? – выкрикнул он, выскакивая из-за сосны. – «А дальше, как парни говорили? Как дальше-то?..» – силился он вспомнить условные слова.

Появление Николки оказалось настолько неожиданным, что тощий схватился за карман, где, видно, лежало оружие. А белобрысый присел и растопырил руки.

– А-а, здравствуй, орел… Идем к своим, – опомнился, наконец, усатый и заулыбался, показывая мелкие зубы.

– На старом месте, – вспомнил Николка и уточнил от себя: – На Чекинке. Счастливого пути.

– Спасибо.

Они повернули, куда их направил Николка, и понеслись рысцой.

– Ты что тут командуешь? Тоже пикетчик сопливый нашелся! – перед ним словно из-под земли вырос кудрявый парень в зеленой косоворотке.

– Да это не наши! Это сыщики жандармские! Я их в другую сторону послал, на Чекинку, – начал оправдываться Николка и вдруг рассердился: – А тебя поставили караулить, так ладом карауль. Неча ворон-то считать! – и не оглядываясь, решительно зашагал в сторону реки. Он теперь сам догадался, зачем сидели эти парни, прикидываясь то пьяными, то просто отдыхающими. Не-ет, Николка не дурак!

Возле речки горел костер, на сковородке жарились грибы.

– Эх, опоздал ты со своими маслятами, – встретил его Федя. – У-у, да у него на донышке и те в крошки истолок. Гляди-ка, Ахмет.

– Не нашел, – буркнул Николка и повалился на траву. Он был расстроен: ни Ивана Васильевича, ни дяди Акима еще не было. И неизвестно, что там в лесу происходит…

– Николушка, ты не заболел? – заботливо склонилась над ним Александра Максимовна. В ее больших серых глазах была тревога. Наверно, об одном думали…

– Здоровый я, – ответил Николка как можно ласковее и прямо посмотрел в глаза Фединой матери. А она только вздохнула.

Два раза пришлось подогревать уху и жареные маслята, пока вернулись Иван Васильевич и Аким Иванович. Николка их увидел издали и бросился навстречу.

– Ты уже здесь! Молодец, Мыкола, спасибо за верную службу рабочему классу. Мне про все рассказали…

Николка от похвалы зарделся. А Иван Васильевич продолжал:

– Только зря ты так… Наши ребята давно заметили тех, которые по лесу кружили, да не показывались. Хорошо, что они тебе поверили. А могло быть хуже…

…Все ели уху и нахваливали. Лишь Николке еда не шла на ум. Жевал он медленно, и все раздумывал о событиях дня, о словах Ивана Васильевича. Вспомнил, как бегал на станцию смотреть на арестантов. Их везли в телячьих вагонах с решетками на окнах. Лица узников были бледно-землистые, заросшие бородами. На бритых головах уродливые колпаки.

Когда сердобольные женщины совали сквозь решетки узелки с едой, жандармы и казаки сердито кричали:

– К арестованным подходить запрещено! Марш отседова!

Николке от этих воспоминаний стало тоскливо-тоскливо.

– А ты, Мыкола, что попусту ложкой крутишь? Ты ешь, рабочему человеку сила нужна, – Иван Васильевич многозначительно подмигнул и попросил «плеснуть» еще ухи. Он был, как всегда, веселым, без конца подкладывал ребятам еду и даже заметил, что Ахмет вроде «покруглел» на свежем воздухе.

Николка тоже успокоился и принялся за еду.