Текст книги "На бывшей Жандармской"

Автор книги: Нина Цуприк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

И воевать-то недосуг…

Грустно стало в осиротевшей семье. Но горюй не горюй, а жить надо, и Александре Максимовне пришлось пойти на поденную работу. Уходя, она наказывала:

– Смотри, Федюня, за ребятами. Ты теперь у нас за старшего…

А что за ними смотреть? Съедят по куску хлеба с молоком и возятся у завалинки. И Мишутка вместе с ними.

Выйдет Федя на улицу, и там не веселее. Вахмистров Васька и Сенька лавочников при виде его начинали орать во все горло:

– Большевик идет! Сыпь ему соли на пятки! – и кидались камнями.

Не одному ему кидали вслед. У многих ребят в рабочем поселке отцы были арестованы. Вот и забавлялись буржуйские сынки, грозились «пустить кровя».

Не только Дядинские номера, все каменные амбары и подвалы были уже забиты арестованными. Весь город превратился в огромную тюрьму.

Обрадовался Федя, когда явились Николка с Ахметом. Они вошли робко, тихо поздоровались и встали у дверей.

– Вот и хорошо, что пришли, – встретила их Александра Максимовна. – Проходите, чего у порога-то? Федюня, достань из печи кашу, поешьте. Да смотри, ребят за ворота не выпускай, чтобы кто не обидел.

Александра Максимовна спешила в люди окучивать картошку, хотя своих дел было по горло.

Долго ребята молчали после ее ухода. Николка с Ахметом не знали, как начать разговор. Федя тоже молчал.

– Папу-то… убили… – еле выговорил он.

– Слышали мы, – также тихо отозвался Николка и тяжело вздохнул. Снова замолчали.

Тишину нарушили Марийка с Сережей. Подрались из-за деревянного коня и оба заревели. Федя принялся их успокаивать и разнимать. А в это время Мишенька подполз к железной тушилке, опрокинул ее, рассыпал угли и начал совать их в рот.

Ахмет подхватил под мышки малыша, потащил умывать. Воды в рукомойнике не оказалось. В кадке тоже было мало, ковш чиркал по дну. Умытого малыша он посадил на крылечко, а сам схватил ведра.

– Я водичка пошел таскать, – крикнул он из сеней.

Николка подобрал угли и заодно вымел пол. Что бы еще сделать, только бы не молчать? Вышел во двор, под сараем разыскал метлу, принялся подметать дорожку. Только теперь он заметил, что в этом доме совсем не стало порядка. И огород зарос травой.

Весь день трудились ребята. Федя тоже увлекся, глядя на Николку с Ахметом. Работа любое горе глушит…

Работал Николка и не мог себе простить, что сразу они с Ахметом не пришли сюда. Думали, что здесь не до них…

Когда вечером вернулась Александра Максимовна, в доме и дворе были чистота и порядок. Ребята сидели за столом и ели горячую картошку.

– А мы в огороде все полили. Завтра полоть будем, – сообщил Федя. Ахмет добавил:

– Кадушка теперь не рассохнется. Сорок ведер водичка таскал.

– Спасибо вам, дорогие помощники, – проговорила растроганная Александра Максимовна.

– Дайте и мне картошечки погорячей, – подсела она к столу.

…С появлением Николки и Ахмета, казалось, сама жизнь вошла в унылый дом. Чтобы отвлечь Федю от тяжелых дум, Николка придумал игру.

– Оказать помощь голодающим! – командовал он. Ребята хватали ведра, ковши, лейки и со всех ног бежали поливать огурцы и капусту.

– Разведчик Федор! Приказываю разузнать, где засела контра!

– Есть! – отвечал Федя и на четвереньках, крадышком, уползал между гряд. Потом сообщал в своем «донесении»: – Там контра свеклу душит.

– В атаку! За мной! – кричал Николка. В борозды летели стебли колючего осота, лебеда, пырей. Марийка с Сережей тоже неслись «в атаку». Но больше топтали грядки, чем пололи.

Николка с Ахметом пытались развеселить Федю и малышей. Хотя и самим было нелегко. Все не верилось, что Ивана Васильевича нет больше в живых. Каждое утро им казалось, что выйдет дядя Иван навстречу и спросит:

– Как живем, хлопцы?

Но выбегал Федя. Глаза у него блестели, а на щеках вновь появился румянец.

– Не можем мы сейчас уйти воевать. Как оставим тетю Сашу, малышей? Федюньку? Пропадут они без нас, – рассуждал Николка, когда они с Ахметом оставались одни.

Часто вечерами к Александре Максимовне заходила Николкина бабушка.

– На-ка, Максимовна, попотчуй ребятишек, – вытаскивала она каждый раз из фартука чашку с морковными паренками, сладкими, как патока. Хлебосольная была у Николки бабушка, последнее делила с друзьями. Потом с улыбкой выслушивала теплые слова в адрес внука.

А однажды явилась Варька. И сразу обрушилась на Николку:

– Ты что мне не сказал, что тете Саше подсобляете? Ладно, дедушка про все обсказал.

Она по-хозяйски оглядела кухню, прошла в горницу.

– Ну и работнички, из чашки ложкой! Кому сор в углах оставили? – всплескивала она руками.

Варька завернула кренделем косу на затылке, подоткнула подол юбки, чтобы не путалась, и принялась за дела. Она крутилась юлой: мыла окна, скребла подоконники, вытрясала половики. Командир из нее тоже получился строгий.

– Ахмет, выколоти подушки и одеяла! Николка, принеси растопки. Воды надо нагреть на щелок: рубахи буду стирать.

Николка, удивленный неожиданным приходом Варьки, с удовольствием выполнял ее поручения. Ему нравилось наблюдать, как она, приплясывая, терла голиком половицу за половицей.

– Чего уставился? Али делать нечего? Выноси во двор корыто, поставь на лавку, – прикрикнула Варька.

Потом распорядилась:

– Собирайтесь все трое в лес веники резать. Зима придет, чем пол мести будем? По соседям пойдем? Только густые лапки режьте. Да пальцы себе не отхватите.

– Хороший девочка Варька. Ай, хороший, – цокал Ахмет языком.

Когда друзья вернулись с огромными охапками березовых веток, во дворе уже сушилось белье на длинной веревке. А из чистой горницы доносилась колыбельная песенка:

 
Зыбаю-позыбаю, отец ушел за рыбою,
Мать ушла пеленки мыть, дедушка дрова рубить,
Дедушка дрова рубить, бабушка уху варить,
Ушку сварили, Мишу накормили-и… —
 

нежным голоском напевала Варька над маленькой кроваткой, в которой спал Мишенька. В ее пальцах проворно сновала иголка: Варька чинила Федину рубашку.

– Какая уж тут война, – вздохнул Николка, прислушиваясь к Варькиной песне. – Опять же веники, дрова… Бабушка в лес посылает за сушняком. Печь-то чем зимой топить? Я уж и тележку наладил. Будем возить каждый день: тете Саше, тебе и мне. Потом Варьке навозим. Сушняку-то в лесу множи-ина! А там картошка поспеет, копать надо. Капусту рубить. Эх! – Николка с досады цвиркнул сквозь щербину. Ахмет покрутил головой.

– Погодь, Ахметка… Знаешь что? Мы здесь будем воевать с ней.

– Будим, – как всегда согласился Ахмет. Потом спохватился и спросил: – С кем воевать-то?

– С контрой всякой… Они еще у нас попляшут!

Большевистский характер

Александра Максимовна нашла постоянную работу: поступила грузчицей на железную дорогу. Устроиться помогли товарищи из рабочего комитета. Домой приходила поздно и очень усталая.

– Как бы я без вас управлялась? – оглядывала она работу ребят. Под сараем до самой крыши высилась гора сухих дров. А малыши у Варюшки были всегда чистыми, сытыми, веселыми.

Вскоре нашлась работа и у Феди. Ахмет предложил ему:

– Айда сапоги чистить. Господа едут, много денег заработаем. Дома Варька с Николкой все сделают.

– А где я ваксы возьму?

– Ерунда вакса-та. Сажа в трубе есть? Ящик мала-мала сколотим.

Когда Федя с Ахметом явились к станционному забору со своими ящиками, чистильщики радушно встретили их.

– Садись, Ахметка, на свой угол. Ты, Федюня, рядышком устраивайся. А мы потеснимся. Всем хватит места.

– Па-ачистим сапожки, пажалста! – забарабанил щетками по ящику Ахмет.

– Ко мне, ко мне, господин!

– Барышня, туфельки почистим! – на разные голоса галдели мальчишки.

Добротно одетые господа валили со станции скопом, торопились в свои не так давно оставленные дома.

На деревянные ящики то и дело становились офицерские и казацкие сапоги, желтые чешские краги, господские штиблеты и туфли. Мальчишки бойко орудовали щетками. Их баночки и коробки наполнялись керенками.

Но ребята понимали: раз господа едут домой, хорошего в жизни не жди.

К концу дня Федя счет потерял, сколько ног становилось на его ящик.

– Гляди-ка, Федюня-то как ловко работает. Вроде всю жизнь в нашем ряду сидел, – расхваливали мальчишки. Они знали о Федином горе и старались быть к нему как можно внимательнее. Ни о чем не расспрашивали, не любопытничали, пытались позабавить его прибаутками:

 
И-их, барыня при-пы-ли-лася,
Алтын подала, за-да-ви-лася.
Чистим, чистим сапоги, чистим и баретки,
Стань на ящик, лапоток, в сто четыре клетки.
 

Напевали они хором и стучали в такт щетками.

Вечером, еле волоча затекшие от долгого сидения ноги, Федя вернулся домой и с гордостью выложил на стол целый ворох смятых бумажек. Александра Максимовна тихо ахнула при виде сына, перепачканного ваксой.

– Ох, горе-горькое! Что бы сказал отец… – она задумалась, глядя на заработанные сыном деньги. А Федя достал из кармана три пряника, два отдал Марийке с Сережей.

– Ешьте грузди, – сказал он, подражая голосу отца. Третий спрятал под подушку спящего Мишеньки.

За общей бедой забылись распри между мальчишками. Прекратились драки между «колупаевцами» и «мухоморовцами».

– Вечор енти… желтоногие гусаки соседа Петра увели. Избили у всех на глазах – страсть. Весь дом переворошили, кричат: «Где оружие?»…

– А у нас в улице облаву устроили. Пеших и конных полным-полно. Кто идет, кто едет – всех загребали. Говорят, какого-то большевика искали. Собачонка Кутька бабки Федоры на них залаяла. Казак-то ее шашкой…

– Нашли? – раздались нетерпеливые голоса.

– Большевика-то? Нет, огородами убег. Я сам видел. Бабка-то ревет, Кутьку жалко…

– Что собака, когда люди гибнут…

Федина работа закончилась неожиданно. Однажды к ряду чистильщиков подошел околоточный надзиратель «тараканий ус». Остановился и, дымя папиросой, оглядел ребят.

Его водянистые глаза уставились на Федю. Он приблизился, выпустил в лицо мальчика клуб дыма и поставил ногу на ящик.

Федя всем сердцем ненавидел этого человека, люто ненавидел всех, кто погубил отца. Даже по ночам, ворочаясь в постели и слушая, как вздыхает мать, он придумывал для них самые страшные кары.

– Вот вырасту – отплачу! – успокаивал себя мальчик.

Мошкин ждал, пошевеливая от нетерпения носком сапога. Перед самыми глазами Феди торчало колено, обтянутое синим сукном. Так бы и дал по этому ненавистному колену, чтобы «тараканий ус» взревел от боли. Искушение было так велико, что мальчик закрыл глаза.

– Ну, живее шевелись!

Он еще и нукает! Федя вскочил, с силой выдернул ящик из-под ноги Мошкина и прохрипел каким-то чужим голосом:

– Не буду чистить!..

От неожиданности и толчка «тараканий ус» замахал руками и чуть не упал. Папироса вылетела изо рта.

– Ты что, варнак? – побагровел околоточный. – Ты мне брось показывать большевистский характер, не то…

Что «не то», он так и не договорил, встретившись с гневными Федиными глазами. Плюнул и пошел прочь в нечищеных сапогах.

Мальчишки долго молчали.

– Зачем не чистил? – тихо спросил Ахмет.

– Это он… тех привел, когда папку арестовали…

– Этот?! – Ахмет даже привстал, чтобы лучше разглядеть удаляющегося врага, запомнить его.

С этого дня Федя забросил ящик и щетки на чердак…

Такие люди не умирают…

Осенью Федя пошел в школу. Но проучился только до холодов. Однажды вернулся домой расстроенный, положил сумку с книгами в угол и полез на печь, где сидели Марийка с Сережей. Мать была дома: прибежала покормить ребят. Нужда заставила Варьку пойти в няньки, и она появлялась теперь изредка.

– Ты что сегодня рано?

– Из школы выгнали…

– Только этой беды не хватало! За что?

– Сеньку лавочникова излупил.

Федя больше ничего не сказал, ожидая расспросов матери. Но она молчала и сидела, опустив на колени руки.

Феде стало жаль ее. За несколько месяцев с той поры, как погиб отец, мать постарела. На ее лице появились морщины, а глаза всегда были грустными. Когда она по утрам расчесывала волосы, Федя заметил в них серебристые пряди.

Федя видел, как мать походила по кухне, села возле стола, уронила голову на сложенные руки и о чем-то задумалась. Она часто так сидела и думала.

– Мама, я не виноват. Это он, Сенька, папу обругал, говорит: «Туда ему и дорога». – Федя соскочил с печки, сел рядом с матерью, обнял ее за похудевшие плечи.

– Смолчал бы уж ты, сынок…

– Ну да, как папа говорил? Сам в драку не лезь, но обиды никому не прощай. Сенька будет обзываться, а я молчи?! Как бы не так!

– Ладно, Федюня, переживем и это.

В потемках пришел Аким Иванович. Он часто заходил навестить семью друга, о котором горевал. Почти каждый раз приносил немного денег от заводского комитета.

– Поселок будто чумой поразило: ни огонечка. Люди боятся лампу засветить, чтобы не нагрянули. Ну и жизнь пошла, хуже не бывает, – заговорил старый коновозчик, отряхивая у порога шапку от снега.

– Куда уж хуже. В воскресенье у вахмистра гулянка была – натерпелись мы страху. Офицерье с казаками перепились, высыпали на улицу и давай из баловства палить. Я ребят в подпол загнала, сама с ними всю ночь просидела. Им ведь за людей не отвечать…

– Отвечать-то все равно придется. За все спросим, – отозвался из темноты Аким Иванович.

Александра Максимовна засветила лампу, но так прикрутила фитилек, что огонь был еле виден.

– Расскажи, что на заводе делается, – попросила она гостя, когда тот сел на лавку и закурил трубочку.

Александра Максимовна всегда расспрашивала о заводских делах и новостях. Осенью белочехи разгромили завод, погрузили на платформы станки из мастерских и увезли в Сибирь. Грузили, конечно, не сами, заставили рабочих, угрожая расправой. Кое-что заводским удалось припрятать. А лобовой станок Ивана Васильевича так и остался в опустевшей мастерской. Он был настолько громоздким, что его не смогли сдвинуть с места. Конечно, сделали вид, что не смогли…

– Что на заводе? – развел руками Аким Иванович. – Ходят люди на работу, а делать нечего. Без оборудования какие заработки? Вот мы и наводим порядок, скребем, чистим, изо всех углов мусор выгребаем. После переворота, как побывал завод в наших руках, – сердцем к нему приросли. Только и разговоров: «Придут наши – весь завод по винтику соберем». Надеются люди, верят…

– Скорей бы уж, – вздохнула Александра Максимовна.

Федя прислушивался к разговору старших и ждал удобного момента. Когда замолчали, тихонько попросил:

– Дядя Аким, расскажите про папу…

– Про твоего отца, паренек, без конца можно рассказывать, – оживился гость. – Редкой доброты был человек…

Под окнами заскрипел снег. Александра Максимовна еще прикрутила фитилек. Стало совсем темно. Но тревога оказалась напрасной: пришли Николка с Ахметом.

– Это мы… может, сделать чего надо, подсобить… – начал Николка, оправдываясь за непрошеное вторжение.

– Ничего не надо, ребятки, присаживайтесь. Подвинься, Федюня, – встретила друзей Александра Максимовна.

Когда все уселись, Аким Иванович продолжал:

– Он ведь не здешний родом-то, Иван Васильевич. Молодым вместе с отцом, Васильем Никитичем, прибыл сюда из-под Воронежа, из деревни Гудаевки. Не зря она так называлась: народ в ней жил неспокойный, все гудел и гудел. Против царя, значит, шел и против господ. Сказывал Василий Никитич, как гудаевских мужиков плетьми драли, в Сибирь на каторгу ссылали. Только не унимались они…

Дошел черед и до твоего деда, Федюня. Приказ ему был такой: собираться в ссылку на Урал, пожизненно. Сложил он узелки-кошелки да пятерых ребят-сирот и отправился вместе с другими, такими же ссыльными. С ним сестра, тетка твоя Арина, поехала по своей воле. С сыном Афоней, дядей твоим. Вон какой теперь Афоня вырос! Отца у него не было, а у деда бабка померла. Вот брат с сестрой и договорились помогать друг другу. Ребят поднимать, чтобы легче было, – неторопко рассказывал Аким Иванович, то и дело обращаясь к Феде. Но Николка с Ахметом понимали, что рассказывает он для всех, и внимательно слушали, кивая головами.

– Большущей семьей прибыли они в наш город. Дед твой был отменным кузнецом, барских рысаков подковывал, рессорные коляски ладил. Его золотые руки и здесь пригодились.

А Иван Васильевич по мастеровой части пошел. Сперва в учениках у своего отца, потом по разным мастерским. Когда на воинской платформе баню выстроили, он туда подался. Там проезжающие солдаты мылись, в этой бане. А отец твой отопление ремонтировал. К тому времени он с политическими спознался. Много их сюда в ту пору ссылали. Из Москвы, из Питера. Вот они и передавали отцу тайком листовки…

Солдат, известное дело, в баню идет в чем мать родила. А как начнет после мытья одеваться, глянь, в кармане, либо в рукаве листовочка для него приготовлена. Обработка была отменная, ото всяких паразитов.

И только через два года уволили Ивана Васильевича по подозрению. Тогда он и перешел на наш завод.

Да-а… Уважали его рабочие люди, со всякой бедой шли к нему. Потому что за правду стоял, за трудовой народ. Не зря его заводские большевики своим партийным вожаком выбрали. А ты помнишь, как гости к вам захаживали? – обратился дядя Аким к Феде.

– Помню. Мама большой самовар ставила.

– Вот-вот, большой самовар. Ты думаешь, они и вправду чаевничать приходили? Не-ет, ребятки, они на тайные сходки собирались. Вели разговор, как народ поднять, чтобы с царем и богатеями расправиться. Про забастовки договаривались. А то по целой ночи запрещенные книжки читали. А самовар – для отвода глаз.

Бывал я на этих сходках, приглашали иногда… Большие люди сиживали за этим столом. Многих из них в живых нету: за народ, за правду головы сложили. Вот так, ребятки…

Аким Иванович замолчал, задумался.

– Как-то арестовали Ивана Васильевича за то, что рабочих на забастовку подбивал. Как зачинщика. И других большевиков забрали в ту пору. Так все, как один, забастовали! Завод остановили. Тут жандармы нагрянули, грозятся: «Всех в Сибирь сошлем!» Да народ у нас не из пугливых. «Выпустите арестованных – будем работать».

– Выпустили?

– Куда они денутся? Выпустили! А в войну все грозились на фронт его послать. Да опять же опасались, что он и там, в окопах, солдат будет мутить, учить уму-разуму. Выходит, что сам царь его боялся.

Аким Иванович поднялся:

– Вот порешили Ивана Васильевича злодеи. А для нас он живой. Такие люди не умирают…

Федя долго лежал с открытыми глазами и думал об отце. Мальчику казалось, что вот-вот заскрипит под окнами снег, распахнется дверь, войдет отец, веселый, возбужденный, и прямо с порога спросит:

– Ну как, грузди, коленки целы?

Рядом посапывали Марийка с Сережей. В трубе завывал ветер.

Винтовки должны стрелять

Когда заявились в город «спасители» России, колчаковцы, жизнь на рабочей окраине, казалось, совсем замерла. Белогвардейцы вошли при полном параде, с духовой музыкой. Господа высыпали навстречу с большим караваем белого хлеба и золотой солонкой.

– Слава тебе, господи! Теперь уж накрепко, навсегда, – ликовали толстосумы, глядя на лихих всадников с шашками наголо и на военные повозки.

– Ах-ах! Какая красота! – взвизгивали барышни при виде золотых погон «их благородий».

Но это только казалось, что жизнь рабочих поселков замерла. Где-то в тайниках подпольный комитет большевиков собирал оружие. Под носом у врага проводились партийные сходки, как когда-то на Жандармской улице в домике у Кущенко. По невидимым проводам доходили радостные вести, что наши с боями идут на выручку.

– От Волги движутся…

– К Уфе подходят, – передавали друг другу рабочие, – скорее бы…

Борьба разгоралась. А у Николки с Ахметом винтовки все еще лежали завернутыми в тряпки. Всю зиму они бегали к Александре Максимовне, помогали по хозяйству. Да какие зимой дела? Снег во дворе разгрести, воды натаскать, дров приготовить. Свободного времени хоть отбавляй. И сидели друзья в землянке возле лампы-мигалки, строили планы.

– Залезем на собор, на колокольню. Как поедут на конях казаки, либо эти… колчаковцы, мы их из винтовок. А? – предлагал Николка.

– Э-эй, один убьем, а другой нас убьет. Бомба надо.

– Хорошо бы! А пулемет? Поубивать, другие подойдут – их поубивать, и так всех…

– Нету пулемет…

– Правда, нету.

Оставались винтовки. И они должны стрелять! Но не вылезешь с ними на такую прорву врагов. Значит, надо что-то придумывать. И друзья продолжали строить планы. Доставали из тайников винтовки, без конца чистили их.

– Рядовой Ахмет Шайфутдинов! Смиррно! Винтовку к но-ге! На пле-чо! Крру-гом! Заря-жай!

Ахмет подбирал живот, вздувшийся от картошки и травяных лепешек, вытягивался и ждал следующей команды.

– На месте шаго-ом… Разговоры в строю прекратить! – надрывался Николка, подражая командиру Могилеву. Хотя о «разговорах в строю» не могло быть и речи. Ахмет с великим старанием выполнял Николкины команды.

Рядовой из Ахмета получился исполнительный. Зато командир прямо-таки никудышный.

– Теперь ты командывай. Твой черед, – и Николка становился на Ахметово место.

Ахмет вытаращивал глаза, надувался, старался принять строгий вид. Но лицо у него вдруг расплывалось, и он уже ничего не мог поделать с собой.

– Чего зубы скалишь? – сердился Николка. – Командывай! Ну?!

– Мала-мала шагай… Ать-два! Смирна-вольна… Не умей я…

– А ну тебя! Сам буду командовать себе. Рядовой Николай…

Однажды во время такого «учения» в Ахметовой землянке получилась оплошка.

– Заряжай! Разряжай! – как всегда, отдавал команды Николка. – По врагам рреволюции огонь!

У Николки щелкнул затвор в незаряженной винтовке. А из Ахметовой прогремел оглушительный выстрел. Звякнуло разбитое стекло, и одновременно с улицы раздался истошный крик:

– Батюшки! Убиваю-ут!

По переулку со всех ног бежала Ахметова соседка с ведрами на коромысле. Из одного в два ручья бежала вода, обливая подол длинной юбки.

После Ахмет сам слышал, как эта соседка рассказывала женщинам у колодца:

– Иду я с ведрами, никого не трогаю. А их ка-ак вылетит трое из-за угла и давай в меня палить. Я – бегом, они – за мной. Ведерко насквозь прострелили, а в меня, бог миловал, не попали…

Женщины слушали, качали головами и вздыхали. Невдомек им было, что виновник переполоха рядом с ними черпает из колодца воду.

Время шло, а винтовки у друзей так и лежали без действия. После того, как Ахмет прострелил соседкино ведро, к винтовкам долго не прикасались.

– Ворона ты да еще чурка с глазами. Ладно что ведро, а если бы тетку подстрелил? – ругался Николка. – Еще в Красную гвардию собрались… Они-то вон как воюют! А мы здесь только баб пугаем.

Ахмет виновато помалкивал.

Но вскоре друзьям нашлось дело. Однажды в потемках в землянку постучался нищий в стариковском обрямканном зипуне, старой шапчонке, надвинутой до самых глаз, и с холщовой кошелкой через плечо.

Николка с Ахметом посторонились, пропуская гостя. А тот оглядел землянку, кое-как освещенную мизюкалкой, и проговорил молодым знакомым голосом, снимая шапку:

– Разыскал-таки я вас…

– Дядя Степан?! – удивился Николка. Ни за что бы он не признал кузнеца. От буйных смоляных кудрей Степана осталось одно воспоминание, зато борода и усы затянули все лицо. Только голос и глаза те же.

– Вас как… отпустили? – не выдержал Николка, оглядывая нежданного гостя. Ахмет в это время предусмотрительно закрыл на задвижку двери, завесил окно.

– Отпустили, Коля, – усмехнулся Степан. – Потому что догнать не смогли. Сбежал я, ребята. Из-под самого носа у них ушел. Да не один… Только об этом никому!

Николка с Ахметом головами мотнули: мол, не маленькие, понимаем.

– Теперь вот в таком виде, – Степан показал на свои лохмотья. – Сегодня здесь, завтра там… И к вам пришел. Не откажете?

– У-у, пажалста! Нары спать будишь, – Ахмет засуетился, расчищая место на широких нарах.

– А у соседей собака Пальма на всех чужих лает. Раз молчит, никого нету. Мы уж знаем, – успокоил Степана Николка.

– Вот и хорошо. Место здесь тихое. А теперь давайте ужинать. Голодные, наверно. Зато богатые сейчас сытно живут. Вон сколько надавали «старичку». Ничего, недолго им жировать…

Степан вытряхнул из кошеля несколько ломтей хлеба, куски пирога, вареные яйца.

Николка ел, а на языке так и вертелось о многом расспросить Степана. Он-то все знает!

– Зачем я к вам пришел, как вы думаете? – после ужина заговорил Степан. – Мы не можем сидеть и ждать, когда придет Красная Армия и прогонит врагов из нашего города. Вы парни уже взрослые, понимаете, что сейчас каждый рабочий человек, как может, борется за Советскую власть. У каждого свое дело. И я ведь не просто милостыню собираю по богатым дворам. Вам тоже дело найдется…

– В контру стрелять?! – перебил Степана Николка. – Это мы пожалуйста! Это можем! Да мы им, гадам, зададим баню с предбанником! У нас даже… – чуть было не проговорился Николка про винтовки. Ахмет вовремя крепко взял его за локоть и спокойно осадил:

– Зачем прыгать-та? Сиди мала-мала, слушай.

– Нет, Коля, убивать вам никого не надо. Здесь мы и без вас обойдемся, как время придет. Нам нужны ваши глаза и уши… Вы можете пролезть в любую щель, вас никто не остановит… Только запомните: увидите кого знакомого, проходите мимо, будто не знаете, чтобы не помешать ему. Не зря говорю, что каждый теперь при деле.

До поздней ночи кузнец наставлял своих новых помощников. А когда они проснулись утром, нары уже были пусты.