Текст книги "37 девственников на заказ"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Внезапно открывшиеся обстоятельства

Мы прогулялись по городу, нашли автобус, который ездит к старому Северному кладбищу, и пообедали в уютном кафе под старину – с лаптями на стенах и древней прялкой в углу.

– Может быть, отложим поездку на утро? – предложила я. – Скоро стемнеет.

– Ни в коем случае! Раскапывать могилу нужно ночью, в темноте! – уверила меня мама.

И мы поехали на кладбище.

Я уже не помнила, где расположена эта могила, в наступающей темноте мы плутали по дорожкам. Мама вдруг достала фонарик. Я обрадовалась ее сообразительности, а мама в который раз упрекнула, что я отказалась взять с собой саперную лопатку соседа-автомобилиста.

– Прекрати, мы же не будем здесь копать саперной лопаткой!

– Вот не найдем сторожа и придется копать чем придется!

– Сторожа? А разве мы не должны делать это тайком? Зачем ты сказала, что раскапывать нужно в темноте?

– Мы будем делать это тайком со сторожем.

Навстречу нам по дорожке прыгает еще чей-то лучик фонаря. Мы останавливаемся, хватаемся за руки и до слез всматриваемся в густую темень.

– А где нам найти сторожа? – кричит мама. Фонарь впереди гаснет, к нам подходит высокий бородатый мужик и сообщает, что он сторож.

Я прошу его найти могилу. Он чешет за ухом, вспоминая, где хоронили в девяносто восьмом. Ведет нас напрямую – между памятников, – и через десять минут мы уже стоим у знакомого камня.

– А вы не могли бы это откопать?.. – неуверенно предлагаю я сторожу, у которого от такой просьбы, впрочем, ничего не изменилось в лице.

– Это никак невозможно, – говорит он. – Это только по разрешению прокуратуры.

– Фросик, – просит моя мама, – отойди, нам нужно поговорить.

Что ж, надо признаться, она умеет предлагать деньги, а я – нет. У нее это получается восхитительно отстраненно и даже с некоторой надменностью. У меня – всегда заискивающе.

Через полчаса мы с нею сидели на скамейке у соседней могилки и смотрели, как четверо мужиков в темноте копали землю, сменяясь по двое.

– Что ты ему сказала? – спросила я маму тихонько.

– Что забыла в гробу сберкнижку на предъявителя.

– И все?

– Что мы только посмотрим, закроем крышку и опустим гроб обратно. Так что, смотри внимательно.

– Мама! Это закопали четыре года назад?!

– А зачем ты тогда сюда приехала? А-а-а! Тоже веришь, что любимого можно узнать в любом обличий!

– Хорошая нынче какая осень! – заметил один из отдыхающих копателей, прожигая густой воздух кладбища огоньком сигареты. – Сухая, тихая. Копать – одно удовольствие. Правда, что ли, по тыще каждому отвалите? – перешел он к делу.

– Видите ли… У нас всего три… с половиной, – ответил мама.

– И то дело! – согласился мужик.

К моменту, когда были принесены веревки, вышла полная луна. Осветились ближайшие кресты; ветер вдруг пронесся мимо нас запоздалым гулякой, и опять все стало тихо.

Достали гроб. Я посмотрела на маму и подумала, что совершенно не смогла бы сама ничего предпринять – разве что действительно копала бы саперной лопаткой…

Осторожно и тактично работники вынимали гвозди из крышки, самый старший собирал их в подставленную горсть. Сторож принес две керосиновые лампы.

Подняли крышку, нам еще ничего было не видно, но старший, который собирал гвозди в ладонь, удивленно крякнул.

Гроб оказался совершенно пустой.

Увидев это, я покачнулась назад и села с размаха на землю, отбив копчик.

– Спасибо, – сказала мама, доставая кошелек. – Можете этот ящик закопать обратно.

– Извините, но теперь уже не можем, – развел руками сторож. – На такой случай мы должны подать заявление в управу. Пропажа тела получается!

– Очень хорошо, – кивнула мама. – Заявление – это то, что надо. – И вдруг достала из пакета бутылку коньяку и пластиковые стаканы. – Мы с дочерью хотим выпить по поводу… Помянуть не получается – по поводу внезапно открывшихся обстоятельств. Извините, не могли бы вы составить нам компанию?

– А чего ж не составить? – Старший копальщик аккуратно сложил гвозди горкой на крышке гроба и достал из-за пазухи бутылку водки.

Через полчаса мама, старший копальщик и сторож пели в три голоса: “Выхожу один я на дорогу”. Мама и мне спеть предлагала, но я отказалась: куда нам со свиным рылом да в калашный ряд – сторож и копальщик оказались тенором и баритоном высокой пробы, “два года только как ушли из консерватории”, а мама как раз два года поет в церковном хоре по субботам.

Они пели, а я неприкаянно бродила между могил, глотая слезы, – “и звезда с звездою говори-и-ит!” Анализ всего происходящего я решила отложить до приезда в Москву.

Добравшись до гостиницы, мы почти сутки проспали в номере на огромной двуспальной кровати. “Фросик, не толкайся коленками!..”

Тюльпаны

Урса встречал нас на вокзале. Для меня это был сюрприз.

– Елена Антоновна! – кричал он и размахивал букетом тюльпанов.

И я вспомнила, что так зовут мою маму.

– Елена Антоновна, у вас все хорошо? – Он подхватил сумку из ее руки. Я подозрительно принюхивалась к цветам – взяв Урсу под руку, мама отдала тюльпаны мне.

– Извините, Урса Бенедиктович, но я… Мы с дочерью…

И на том спасибо – решила от меня не отказываться ради условного целомудрия!

– Мы с дочерью не очень хорошо себя чувствуем.

– Вы заболели! – решил угадать Урса.

– Нет, – перешла мама на шепот. – Мы перепили. Вчера. Нет, позавчера? – повернулась мама ко мне.

– Какая разница. Кто-нибудь знает, какое сейчас время года? – спросила я.

– Фросик, ты видишь, что у тебя в руках тюльпаны? Значит – весна!

– Вы дали мне телеграмму, я беспокоился…

– Ты дала ему телеграмму? Зачем? – возмутилась я.

– А вдруг этот Ланский захочет нас убить – тут же, на вокзале? Вдруг он уже знает, что мы видели его пустой гроб?

– Вы видели пустой гроб? – остановился Урса. – То есть в могиле Ланского…

– Никого нет, – закончила я. – Теперь-то вы мне верите? Верите, что он самозванец?

– По крайней мере теперь у нас есть повод для разговора с ним, – кивнул Урса.

– То есть вы – на моей стороне? – решила я расставить все по местам.

– Фло, отстранитесь от понятия врагов и друзей. Вот я стою перед вами – усталый мужчина средних лет…

– Вы так неприлично молоды! – вступила мама.

– Облысевший, исхудавший… Кстати! – Он поднял вверх указательный палец. – За последние дни я поправился на три с половиной килограмма!

– Это голубцы, Урса Венедиктович, – заверила его мама. – Нет! Постойте, а вдруг это у вас опять начинается ожирение из-за ножа?

– Я хотел сказать, – продолжил Урса, – что дело Халея все еще не убрано в архив.

– Где будем говорить с Ланским? – спросила я.

– Приезжайте к нему в квартиру вечером, часам к шести. Я там буду.

– Вы составили список пациентов Киры Ланского в девяностых годах? – поинтересовалась я.

– Собрал кое-что, вам не понравится. Богдан Халеи наблюдался у Ланского почти восемь месяцев. Угадайте, какой предварительный диагноз?

– Он не был суицидником! – замотал я головой.

– Угадали. У него была скиофобия. Так что, до вечера, Фло.

– Урса, у вас есть оружие? – строго поинтересовалась мама.

Мертвые голуби

Я пыталась дозвониться Лумумбе. Телефон не отвечал.

Пришлось лезть на крышу одной.

Последнее время я стала бояться одиночества. Не в себе, а в городе. На крышу я лезла по пожарной лестнице. Главное – не смотреть вниз и проверять каждую ступеньку перед тем, как поставить ногу.

Взобравшись, я отметила, что небо сегодня голубое. Я была на крыше почти совсем одна. Почти. Если не считать молодого человека, отковыривающего черное покрытие.

Я подошла поближе и решила, что он хочет найти место протечки. Он отрывал толь и заглядывал под нее с видом человека, которому это надоело до тошноты.

– Как вы думаете, – спросила я, – сейчас весна?

Он не ответил и вообще повел себя странно. Сначала отошел шагов на двадцать (я заметила, что он считал эти шаги), потом сел, подстелив под себя газету. Я тоже присела на удобный выступ и осмотрела несколько антенн неподалеку. Здесь, на выступе, сидеть куда удобнее, чем там, на газете. Так мы сидели и молчали. Потом я достала полиэтиленовый пакет и пошла к воздуховоду, у которого в последнее свое посещение крыши заметила двух мертвых голубей.

– Любите птичек? – крикнул молодой человек издалека.

– Нет! – крикнула я. – Мой друг любит. Он их часто кормит и наблюдает!

Если бы этот тип не отбежал от меня, как от чумной, я бы рассказала в память о Байроне, как он их пугал, притопывая ногой. Мы бы посмеялись вместе.

Стоило мне тряхнуть пакетом, расправляя его, как откуда-то прилетели голуби. Они прилетели на звук хлопнувшего пакета. Я стояла, раскинув руки к небу, и вдыхала запах грязных перьев и помойки.

В кармане у меня нашлась шоколадная конфета (без головы). Я растоптала ее ногой и еще раскидала в стороны, чтобы крошек стало побольше. Голуби скучились плотно, образовав над раздавленной конфетой сплошную колышущуюся серую массу.

Прилетела парочка ворон.

– А моя подруга их стреляет из винтовки! – сообщила я незнакомцу, показывая на ворон.

– Я тоже этих падальщиков не люблю. – Он встал и подошел на несколько шагов ближе.

Одна из ворон допрыгала до трупика голубя и лениво его клюнула, протащив за собой.

А ну пошла! Я подпрыгнула, размахивая руками, и тут же пришлось закрыть голову – все птицы взлетели, роняя перья.

– Что вы будете с ними делать? – поинтересовался молодой человек уже нормальным голосом – когда птицы разлетелись, он подошел еще ближе и наблюдал, как я закатываю палкой в пакет тушки мертвых голубей. Одна сильно раздулась животом и краснела месивом кишок.

Я застыла на несколько секунд, думая. Потом медленно встала, осмотрела расстояние до края крыши, подумала, что шансов у меня – ноль, и ответила:

– Похороню.

И пожала плечами, даже заставила себя улыбнуться.

Он смотрел сверху, пока я спускалась по пожарной лестнице вниз.

Он тоже будет по ней спускаться, потому что люк на крышу после прыжка вниз Байрона закрыли на огромный висячий замок.

Главное – поскорее отсюда уехать, очень уж страшные у него глаза!

Необычная мумия

Похоронить голубей я решила во дворе дома, где жил Богдан. Пока ковырялась в земле, пока отгоняла парочку ничейных собак, страшно заинтересовавшихся моими действиями, подступили сумерки. Несусь в подъезде по лестнице наверх и опять пробегаю мимо своего этажа! И опять – дверь в квартиру Богдана открыта. Заглянула осторожно, пряча выпачканные руки, а там Люся сидит – чай пьет.

– Вот, – протягивает мне старую вырезку из газеты.

– Что это? – Я вдруг подумала, что боюсь влезать в новые истории.

– Это то, из-за чего развелись мои родители.

Отец прочитал в газете, показал маме. Мама его обругала, а он собрал ее вещи и выставил за порог.

“Французскими археологами, занимающимися раскопками в пирамидах под Даманхуром (Египет), найдена необычная мумия. Пожилая женщина сохранилась так хорошо, как будто ее захоронили несколько месяцев назад. Необычность находки состоит в том, что до сих пор не найдены компоненты бальзамирования, использующиеся для данного процесса захоронения, и то, что женщина совершенно не имеет на себе одежд и украшений. По материалам агентства… май, 1974 г.”

– Ты знаешь, что все это значит? – спрашивает Люся.

– Нет, – изо всех сил мотаю головой. Люся вздыхает.

– Зато я знаю, что образ твоей матери с половым членом мужчины – это обыкновенная картинка из детства, когда родители, забывшись, играли друг с другом в переодевания, кричали и веселились, – говорю я и ищу ее глаза.

– Я всегда знала, что в этом образе не стоит искать подсознательное, – усмехнулась Люся.

Гости званые и незваные

Я приехала к дому Ланского к пяти сорока пяти. Консьержка подняла трубку внутреннего телефона, как только я сказала, куда иду.

Дверь открыл Ланский. Он посмотрел насмешливо и вдруг наклонился и чмокнул меня в щеку!

– Привет, Фло. Сердишься на меня?

– В каком смысле?..

– Проходи, располагайся. Извини – я выбросил твою одежду в мусоропровод. Хотел, чтобы ты осталась подольше.

Я внимательно всмотрелась в его лицо. Холодные спокойные глаза серого цвета. А у моего Киры были желтоватые, с камушками у озерца зрачка. Хочешь поиграть, да?

– Извини, – говорю как можно равнодушней, – я выбросила одежду твоей мамочки в мусоропровод, она мне показалась неудобной. Неудобно хранить нижнее белье мертвой матери. Особенно пояс.

– Что ты сказала? Ага, не понравилось!

– Вот, принесла платок. Моя мама спасла его. У нее есть своя идея по поводу материнских платков.

Ланский молча ушел, предоставив мне самой раздеться и прогуляться по квартире.

Я обошла все комнаты, даже комнату его матери – Урсы нет! Не может же он быть в спальне, где заперся Ланский?

В духовке на противне лежит большая рыбина, запеченная с овощами и луком.

Пришел Ланский, поставил на стол две тарелки и два бокала.

– Не напрягайся, – сказала я ему. – Ни есть, ни пить в твоем доме я не буду. Спасибо за заботу.

– Пожалуйста, но это не тебе. Я жду гостя.

Наливаю в чашку воды из-под крана, пью, наблюдая, как Кира раскладывает салфетки и вилки с ножами.

– Говори быстро, чего тебе надо, и уходи, – предлагает свой вариант приятного вечера Ланский.

– Я хотела бы знать, как себя чувствует Байрон. Он здоров?

– Боюсь, что нет, – отвечает Кира, не глядя на меня. – Бедолага в больнице стащил и проглотил дюжину острорежущих предметов – что-то из медицинских инструментов. Сделали пару операций, он сейчас в реанимации.

– Он не сказал, куда дел документы?

– Какие документы? – не поворачивается Ланский.

– Об экспериментах с купратами бария. Сверхпроводимость. Формулы, расчеты, результаты.

– Он потерял документы? Какая досада…

– А Иероним Глистин?

– Жив пока, – коротко ответил Ланский. – Мать пристроила его в дорогую клинику – говорят, она выиграла в лотерею большую сумму денег. Везет некоторым, да? – Наконец Ланский вскинул на меня глаза и окатил холодным презрением.

– Давайте поговорим открыто.

– Давай, – согласился Ланский без энтузиазма. – Только что с тобой говорить? Будешь опять нести шизофреническую чушь на тему любви и смерти.

– Как это – любви и смерти?

– Что ты меня любила, а я себя убил.

– Да ты не себя убил, ты Киру Ланского убил! – закричала я, не выдержав этой пытки.

– Ну? Что я говорил, – развел он руками. – Ты так и не привыкла за эти годы к мысли, что все кончено?

Почему он так разговаривает? Может быть, Урса где-то поблизости и подслушивает нас?

– Я больше тебя не люблю. Мы расстались по обоюдному согласию, чего тебе нужно? Почему ты меня преследуешь? – продолжает Ланский.

– Потому что ты убиваешь людей.

– Прекрасно! Ко мне сейчас придет гость; я хочу, чтобы ты ушла. Немедленно.

Слышу шаги в комнате. Ланский тоже напрягся. К нам входит Урса Кохан с помятой неудобным сном правой щекой.

– Вы!.. Вы тут спите? – вскочила я.

В глазах Ланского – удивление и досада.

– Да, устал что-то и прилег. Заснул, как сурок. Кирюша, налей мне чаю покрепче.

– Кирюша?! – не верю я своим ушам.

– А что ты так удивляешься? – зевает Урса. – Мы с Кирой давно знакомы. С какого года? С девяносто четвертого?

– С девяносто третьего! – поправляю я. – Вы говорили, что он вам показывал карту Халея, а потом вы больше не виделись.

– Мы перезванивались. Постой? Неужели с девяносто третьего? – умиляется Урса, а я едва сдерживаюсь, чтобы не стукнуть его.

– Халей… Халей, – морщит лоб Ланский, вспоминая.

– Ты забыл? Я тебе сказал о бриллиантах, а ты сказал, что такие старики не жадные.

– Ах, да… Нет, не помню. – Ланский достает еще одну тарелку и прибор. – Извини, говорит он Урсе. – Гостя жду.

– А мы что, не гости? – толкает меня локтем Урса.

– Да, но это… женщина. Я жду женщину.

– Брось! Мне Фло сказала, что видела тебя в клубе для геев. С этим, как его?..

– С Байроном, – подсказываю я, еще не понимая, какую игру затеял Урса.

– Я навел справки: ты часто ходишь в этот клуб.

– Работа такая, сам знаешь, кто мои пациенты – трансвеститы, гомосексуалисты, – спокойно объяснил Ланский.

– А Байрон был нормальный. У него семья была, я знаю, – вставляю я, не обращая внимания на тяжелый взгляд Киры.

– Урса, зачем она здесь? – спрашивает Кира.

– Она психиатр – можно сказать, твоя коллега. Она мне нравится. Что-то в ней есть этакое неуправляемое, не подчиняющееся общему ритму.

– Она выбросила одежду моей матери.

– Ну, не всю… – философски заметил Урса.

– А он выбросил мои новые итальянские туфли!

– Это те самые туфли, которые… Которую – правую – я грыз?..

– Нет, это другие, но тоже очень мне дороги!

В дверь позвонили.

Мы застыли. Никто не двигался. Ланский думал что-то, заблудившись глазами на отражении света в стекле бокала.

– Открыть? – не выдержала я.

– Открой, – пожал плечами Ланский, как бы говоря, что праздник все равно испорчен. Я подошла к двери, открыла замки. В прихожую вошла… Лумумба!

– Что ты здесь делаешь? – зашипела я и даже попробовала ее вытолкать за дверь.

– Я пришла, а мне не рады? – закричала Лумумба, отталкивая мои руки.

– Прошу вас, Мария, проходите, знакомьтесь, – появился Ланский. – Это мои коллега Урса Венедиктович.

Лумумба, вероятно, вспомнив мой психологический ассоциативный ряд, многозначительно посмотрела появившемуся Урсе на низ живота. Что она собиралась там разглядеть? Гроздь бриллиантов? Урса, беспокоясь, что у него не все в порядке с застежкой, наклонился и тоже осмотрел себя.

– Мария, – сказала она, уставясь глазами в глаза Кохана. Тот застыл.

– А это… Это Фло, моя старая знакомая.

– А мы знакомы, – кивнула мне Лумумба, отпустив глаза Кохана, и тот вздрогнул и начал глубоко дышать.

– Вот как? Ну что ж, прошу за стол. – Ланскии дождался, пока мы пройдем мимо него на кухню, но Урса не дал ему отойти, увлек за собой, и вот они втроем сидят за столом, а я стою у окна.

– Мария обещала сюрприз, – заметил Ланскии, обведя нас всех по очереди глазами, как будто упрекая в нетактичном поведении – к нему пришла женщина с сюрпризом, а мы тут топчемся.

– Сюрприз будет в конце, – пообещала Лумумба.

Кое-что о садистской компоненте и ножах

Урса, пробуя рыбу, вдруг стал расхваливать голубцы моей мамы: “такие восхитительные, что и кетчупа не надо!”

– Твоя мама все так же живет одна? – поддержал тему Ланский.

– Одна пока что. – Я посмотрела на Урсу, он вскинул брови. – Мы как раз с нею только что приехали из Новгорода. Смотрели могилку Киры Ланского.

– И как она? – невозмутимо поинтересовался Кира. – Ухожена?

– Боюсь, что нет. Раскопана, гроб вытащен.

– И что ты таким образом доказала? – спросил Ланский.

– Что ты прислал мне фальшивое удостоверение о смерти моего любимого человека.

– Ну прислал, потому что устал от твоих домогательств!

– А пустой гроб ты закопал и камень на могилу заказал для достоверности.

– Точно! – ткнул в мою сторону вилкой Ланский. – Для достоверности. Да, я поступил не совсем законно. Предпринял, так сказать, некоторые шаги, противоречащие почитанию традиций. Но это только для того, чтобы ты поверила и забыла меня. Все. Меня больше нет! Я умер. Отстанешь ты, наконец?

– Ты меня узнал еще там, в комнате под люстрой, да? – подалась я к нему не в силах больше разыгрывать эту комедию.

– Нет. Я тебя узнал, когда ты упала вниз.

– Ты хорошо подготовился к разговору. Это тебе Урса рассказал и о поездке моей в Новгород, и как я отвела от самоубийства Глистина. Рассказал?

– А что тут секретного? – не собирается ничего скрывать Урса.

– Если мы собрались разоблачаться, я хотела бы видеть список, который просила утром.

– Список? Ах, список… Где-то был список, вот он. Шестнадцать имен. Я тебе говорил, – объясняет Урса Ланскому, – что Фло думает, что ты не психиатр Ланский, а пациент психиатра Ланского, понимаешь? Вот, попросила составить ей список его… То есть твоих пациентов в те годы. Ты помнишь своих пациентов?

– Смутно, – глядя в глаза Урсе, ответил Ланский.

– Но ты же должен помнить старика Халея! Хотя если это был не ты, а тот Ланский…

– Старика я помню. Это который зарезался?

– Вот, пожалуйста: “Геннадий Блохов, 1964 года рождения, невроз навязчивого состояния средней тяжести, вполне доступен терапевтическому лечению. Инцестуозный выбор объекта желания в возрасте десяти лет, регулярно подвергался избиению матерью – развитие садистской компоненты, с возрастом – мазохизм с женственной установкой, что привело в дальнейшем к инфантильной фиксации гомосексуальности”, – зачитала я выписку из записок Ланского в 1992 году.

– Халей не зарезался, он закололся, – поправил Урса.

– А мне помнится – зарезался, – настаивает Ланский.

– Что это за садистская компонента, о которой писал Кира? – интересуюсь я.

– Может быть, он перерезал себе вены? – вступает в наш бедлам Лумумба. – Этот старик? Можно ли считать зарезавшимся человека, который резал вены? Садистская компонента проявляется как реакция на насилие у любого человека, но потом в период взросления…

– Он зарезался большим ножом с широким лезвием, я точно это помню! Это какой-то восточный нож. Сейчас, минутку…Точно! Им режут тростник! – радостно сообщил Ланский. Наступила тишина.

– Насколько мне помнится, я не говорил тебе, чем зарезался Халей, – тихо заметил Урса. – Это была одна из закрытых тем следствия. И нож этот как вещественное доказательство нигде в отчетах не упоминался.

Только теперь я поняла, что Урса на моей стороне.

– Значит, – с легкостью объяснил Ланский, – Халей сам показывал мне этот нож, помнится… Да, помнится, он своим ножам даже давал имена! И я проассоциировал твое сообщение о подобной смерти и фотографии старика в кресле с перерезанным горлом – с ножом, который как-то у него видел.

– Это все интересно, но ты не мог видеть фотографий старика в кресле с перерезанным горлом. Тебя попросили тогда, в 93-м, подготовить анализ по медицинской карте Халея на предмет возможности самоубийства. И только. Ты не мог участвовать в расследовании, не мог знать нюансов. Ты, как судебный эксперт, должен был только подготовить по карте пациента заключение о его психическом состоянии. Что ты и сделал.

– И все-таки объяснение весьма банально. Вероятно, я пришел в этот дом, где он жил, услышал разговоры соседей – соседи всегда все опишут в малейших подробностях!

– Да, конечно, соседи, – кивнул Урса. – Сейчас я думаю: неужели это я стал причиной смерти Богдана Халея? А вдруг, узнав о хранящемся у него ожерелье, ты убил старика?

– А вдруг это сделал ты? – оскалился Ланский и предложил выпить.

– А вдруг это сделал Геннадий Блохов! – предлагаю я свою версию. – Он был на четыре года старше Киры. И о садистской компоненте помните? Он мог изловчиться и порыться в карточках пациента своего доктора, узнать, где живет Богдан, а в доверительном разговоре на сеансе лечения вызвать доктора на откровенность – например, поднять тему мнимых и истинных ценностей!

– Фло хочет доказать, что я – Геннадий Блохов, бывший пациент ее возлюбленного. Маша, – обратился он к Лумумбе, – ты уже достаточно напрактиковалась, чтобы объяснить это ее навязчивое состояние травмой от раннего сексуального опыта со стариком или отработкой потом его установки по лишению девственности мужчин?

– Тут у тебя прокол. Если ты Ланский, то должен помнить, что был моим первым мужчиной!

– И почему же я этого не помню? Коллеги! – призвал он и даже прихлопнул в ладоши. – Пора сменить тему!

Сменим тему!

– Я обещала доказать Кохану, что ты платишь своим пациентам за самоубийства по договоренности.

– Ну, сменили, называется! – отмахнулся Ланский. – Опять – пациенты, самоубийства…

– Ланский, почему ты так беспечен? – не сдаюсь я. – Ведь наверняка передача дискеты должна была произойти сразу же после самоубийства Байрона. Или сразу же после перевода ему денег? Сколько тебе дали времени на поиски твои заказчики? Два дня? Три?

– Дискеты? – удивился Ланский. – Какой еще дискеты?

– Ты искал в квартире с упавшей люстрой документы. Ты искал бумаги – папку, сверток, размером с тетрадку. А у нищего Байрона не было бумаги, не говоря уже о том, что не было принтера! Как бы он смог тебе это переписать? Он пошел простым путем и записал все на дискету. Ланский, я ее нашла! И жесткий диск нашла там же!

– Где? – спросил Ланский севшим голосом.

– На крыше. Это было просто. Элементарный анализ поведенческого состояния больного в стадии ментизма. Помнишь это слово? Я проанализировала, проверила результаты анализа на практике и нечаянно угадала!

– Где она?.. Где эта дискета?

– Подожди. Знаешь, почему он убрал из компьютера диск? Он хотел скрыть, каким образом и куда именно перевел поступившие на счет деньги. Я осмотрела проводку, которая ведет к его квартире. У Байрона было левое подключение к Интернету.

– У тебя ничего нет. Ты блефуешь, да?

– Диск есть, только я боюсь вам испортить аппетит. – Достаю из сумки пакет и вытряхиваю на тарелку Ланскому еще один пакет, перетянутый резинкой, в слизи и крови.

– Что это такое? – Он брезгливо кривится.

– Это дискета и жесткий диск. – Урса, подвинув к себе тарелку, с удовольствием рассматривает то, что я вывалила. – Кровь животного? – интересуется он у меня.

– Голубя. Байрон засунул это в живот мертвому голубю. На него накатило. Он выполнил условия договора, только вот не донес дискету до оговоренного заранее места, так ведь, Ланский? Он подумал, что ты, его врач, запросто догадаешься, где это можно спрятать на крыше! Он говорил тебе на сеансах о голубях? Сколько раз? И ты еще называешь себя психиатром?!

– Кирьян, ты действительно занимался подобным бизнесом?

– А ты? – вскочил Ланский. – А весь ваш отдел? Ты думаешь, почему тебя допрашивали после траханья с Роней Глистиным? – повернулся он ко мне. – Потому что ты сбила производственный процесс, понимаешь?! Им можно, а мне, значит, нельзя?!

– И кого интересовала подобная информация об электродвигателях на сверхпроводящих обмотках? Кому ты продал эту страшилку? Какому нефтяному концерну? – спрашивает Урса.

– А ты и твой отдел? Кому вы скинули информацию Иеронима Глистина о разработках, подходящих под новый вид биологического оружия? Не надо в меня пальцем тыкать! Есть кому ткнуть в меня дулом!

– Почему – нефтяному, а не автомобильному? – интересуюсь я.

– А я уж подумал, что встретил самую умную женщину, – ухмыляется Урса. – Потому что после создания таких двигателей нефть не будет стоить ничего. И они очень заинтересованы в устранении подобных неприятностей с новыми разработками или открытиями в этой области.

– Коллеги! – торжественно просит Ланский. – Продайте мне этот пакет из живота дохлого голубя. За любые деньги. Речь идет о моей жизни.