Текст книги "37 девственников на заказ"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Чем он занимается?

– Что?

– Я спрашиваю, чем он занимается? Что делает?

– Вешается, режет вены…

– Да кем он работает?

– А, это… Не знаю, но могу спросить.

Вдруг раздался резкий пронзительный визг, и еще до того, как раздвинулся подсвеченный занавес, я зажала уши пальцами и сползла с кресла, согнувшись. Пока появившийся на сцене человек-амфибия набирал воздуха для следующего звука, я помахала рукой Люсе и показала пальцами, что ухожу.

– Я же говорила – вам не понравится.

Несколько способов сойти с ума и никогда больше в него не вернуться

В семь утра зазвонил телефон. Спросонья я некоторое время с ужасом рассматриваю раскиданную на полу мужскую одежду, потом, ткнувшись ухом в трубку, вспоминаю вчерашний вечер – это же мой прикид! – и с облегчением откидываюсь на подушки. Мама настаивает на встрече сегодня в обед.

– Я не знаю, как сложится день…

Мне не хочется с ней встречаться, не хочется ехать в тот дом, проходить мимо дверей квартиры Богдана, не хочется выслушивать причитания по поводу моего внешнего вида и замученных глаз, но мама категорична:

– Специально для встречи с тобой к обеду прибудут две женщины, одна из них совсем старуха – ей девяносто или около того, им нужна твоя помощь, так что не ставь меня в идиотское положение! Жду! – Она повесила трубку.

Бедная моя мама, сообщавшая своим знакомым о профессии дочери с помесью удивления и разочарования: “Психиатр, представляете?..” – и тотчас принимающаяся так расхваливать мои профессиональные навыки, что всегда находились желающие просто так, за дружеским обедом или ужином, поговорить о болячках и страхах. Последние два года мы с нею практически не встречались наедине – всегда с какими-то ее знакомыми или родственниками знакомых, которые говорили о своих бедах всегда почему-то шепотом, с покорностью к судьбе и с равнодушием уставших от отчаяния сожителей. В основном речь шла о пристрастии к наркотикам сыновей и дочерей и об алкоголизме мужей и жен. Помню, я как-то указала сорокалетнему паровозу – расписывая ужасы пристрастия сына к экстези, он своей трубкой задымил всю комнату, – что табакокурение является таким же психическим заболеванием, как и наркомания. Паровоз, засасывая дым из трубки с хлюпающим сочным звуком растрепанных губ, переваривал эту информацию минут пять, совершенно окутав меня облаком вонючего дыма, после чего предложил начать лечение с него.

Девяностолетняя старушка – это что-то новенькое… О ком она пришла рассказать? О восьми праправнуках-наркоманах? О посещающих ее видениях из прошлого, о пропадающих в закрытой на четыре замка комнате предметах, или что кто-то переставляет мебель в ее отсутствие, зомбирует белыми блестящими тарелками с крыши соседнего дома и стучит в полночь костяшками пальцев в окно на одиннадцатом этаже?..

Придется ехать – мы не виделись с мамой почти полгода.

Я вошла в подъезд с тяжелым сердцем.

А на седьмом этаже дверь квартиры Богдана приоткрыта. Пройти в эту щель нельзя, а заглянуть можно. Я приблизилась к двери лицом и вдохнула запах своей юности. Потом я вдруг подумала, что, если приоткрыть дверь посильней, можно будет посмотреть, лежит ли засохшая роза на стуле у зеркала?..

В коридоре не было стула, не было розы, ничего не висело на аккуратно подобранных корешках книг. Из большой комнаты слышны звуки – там что-то двигают, и я иду на эти звуки, как загипнотизированная.

Остановившись в проеме двери, я на несколько секунд теряю свое сердце – в кресле, поставленном посередине комнаты, сидит моя мама, разложив руки на подлокотниках, откинув голову на спинку и закрыв глаза. На полу у ее ног лежит нож Мудрец.

– Мама!..

Она дергается, открывает глаза и смотрит на меня с недоверием.

– Что ты тут делаешь?.. Где ты взяла нож? Почему ты в этой квартире?! Как ты вошла?

– Здравствуй, Евфросиния, – строго произносит мама, не собираясь вставать из кресла.

– Вылезай немедленно!.. – Я делаю движение плохо двигающейся рукой, показывая, чтобы она убралась из кресла Богдана. – Тебе нельзя здесь сидеть, вылезай!

– Фло, только не нервничай! – Наконец-то она заметила мои судорогой сведенные губы и обморочную белизну лица. – Все в порядке, я здесь вытираю пыль, все хорошо. Я ждала тебя позже, вот так и получилось… Пойдем домой.

– Разве… Разве здесь так никто и не поселился? – Я покорно тащусь к выходу, подталкиваемая мамой в спину. – Где ты взяла ключи?

– У тебя в детской курточке.

– А нож?.. Почему там, на полу, валяется нож Мудрец?

– Он там всегда лежит – такой уговор.

Я резко поворачиваюсь и пытаюсь нащупать ее глаза своими в сумраке длинного коридора. В этот момент я замечаю сухую розу, воткнутую за зеркало и почти упирающуюся уже сильно обтрепанной головкой в потолок.

– Какой уговор? С кем?

– Пойдем домой, я тебе там все объясню.

– Нет, ты мне объяснишь здесь и сейчас!

– Не кричи, – кривится мама. – Как же с тобой трудно. С тобой всегда было очень трудно. Я убираю в этой квартире раз в неделю, протираю пыль, проветриваю комнаты. Хозяйка сказала, чтобы кресло всегда стояло на этом самом месте, я его там и ставлю, когда уберу. А нож должен лежать там, где лежит, я нарисовала на паркете метки, чтобы не ошибиться, и после влажной уборки кладу его по меткам обратно. Что ты еще хочешь знать?

– Ты трогаешь этот нож? Ты знаешь, что Богдан…

– Хочешь сказать, что это тот самый нож, которым он себя убил? Это не так. Это нож Мудрец – им нельзя зарезаться.

Я застыла, не в силах сказать ни слова.

– Мне объяснили, что этим ножом нельзя себя убить. У хозяина квартиры было три ножа – потом посмотришь, два так и лежат в шкафу, а Мудрец теперь живет на полу.

– Почему?

– Мне сказали, что ему пока нельзя покидать это место. Пока не найдут того, кто этим ножом воспользовался. Или пока этот человек не умрет?.. Уже не помню.

– Кто сказал?! Где?.. – просипела я, держась за книжную полку, чтобы не упасть.

– Что – где?

– Где эти ножи? Я хочу их посмотреть.

– Потом придем, все посмотрим, – уговаривает меня мама, как больную, стараясь опять развернуть лицом к приоткрытой входной двери. – Посидим, помянем…

Вырвавшись, я вбежала в спальню старика и стала выворачивать ящики комода. В предпоследнем от пола лежал синий футляр с надписью из двух иероглифов – ву минь, а в нижнем ящике – черный футляр с надписью золотом – иероглиф ай. Я села на кровать, открыла оба футляра и заставила себя вспомнить, что же означают надписи. Богдан не учил меня китайскому, но заставил вызубрить несколько иероглифов, когда мы изучали с ним философию Дао дэ Дзина.

– Ну вот, все перевернула, как всегда, а убирать кто будет? – спокойно интересуется мама. Она подходит, трогает пальцем иероглиф на черном футляре. – Что здесь написано?

– Ай…

– А-а-ай, – повторяет она, вслушиваясь в себя. – А что это значит?

– Вот и я думаю. В современном языке это слово обозначает любовь – любить, но Богдан говорил, что иероглифу больше подходит более низменный смысл, каким его наделяли в древности, – завидовать, низменно желать.

– А этот? – кивает она на синий футляр.

– Безымянный. Что-то, не имеющее ничего отличительного, выделяющегося, но иногда говорят – уникальный, неповторимый, ни с чем не сравнимый.

– Я думаю, что Богдан для самоубийства взял бы безымянный нож. Вот этот, – буднично сообщает мама, тронув рукоятку ножа в синем футляре.

Смотрю на ее спокойное вдохновенное лицо и чувствую, что совершенно плыву в невесомости подступающего безумия.

– Мама! – шепчу я в страхе взлететь и никогда больше не опутать себя земным притяжением реальной жизни. – А что тогда делают ножом низменной любви?..

– Понимаешь, в этом и проблема. Этим ножом убивают.

– Проблема?..

– Да. Если бы убийца знал, он бы обязательно нашел нож ай и воспользовался бы им. Если бы Богдан хотел убить себя, он бы воспользовался ножом без имени. Но пришел человек совершенно посторонний, взял первый попавшийся нож – это был нож Мудрец. А знаешь, почему это оказался нож Мудрец? Из-за проклятия Аквинии.

– Ты что?.. Ты говорила с Богданом? Ты общалась с ним? Ты приходила сюда, когда он был жив?

– Нет. Ты же сказала, что это твой мужчина, – как я могла, – улыбается мама и нежно гладит меня ладошкой по щеке. – Нам пора. Пойдем домой – скоро придут гости.

– К черту гостей! Ты должна мне объяснить…

– Гости тебе все объяснят лучше меня. – Мама берет мою руку и силой уводит из комнаты.

– Как это – лучше? Как это – все объяснят? – спотыкаюсь я на ступеньках лестницы.

– Евфросиния, умоляю, веди себя прилично. Я очень уважаю этих людей, очень.

– Как это – прилично?..

– Не дерзи, соблюдай возрастную дистанцию.

– Возрастную?.. – Я ничего не понимала, пока мы не вошли в мамину квартиру.

В большой комнате – которая теперь, когда она живет одна, стала гостиной – сидели две женщины. Одна, совсем старуха, – я вспомнила слова мамы, что она обещала мое присутствие девяностолетней старушке, – устроилась на стуле, сидела, чопорно выпрямившись, с высоко задранным подбородком, но выглядело это несколько комично, потому что она едва доставала до пола носками ботинок со шнуровкой. Другую трудно было назвать старушкой – слишком ухожена и дорого одета, но лет шестьдесят я ей бы дала. Эта дама уютно устроилась в углу мягкого дивана и даже со стороны было заметно, что такая женщина всегда найдет самый удобный и теплый уголок, выход из любого щекотливого положения, правильную тропинку в лесу и нескольких желающих подать ей упавший веер.

– О, вы уже пришли! – обрадовалась мама, по голосу я заметила – совершенно искренне.

– Как это – пришли? – прислонилась я к притолоке, пока мама стаскивала с меня плащ. – У них что, есть наши ключи?..

– Я просила тебя не дерзить, – шепнула мама.

– Не дерзить? А кто дерзит? Я спрашиваю…

– Здравствуйте, Фло, – певучим приятным голосом обратилась ко мне женщина с дивана. Она даже встала, чтобы подойти поближе и разглядеть меня вплотную своими темными глазами. Вблизи она оказалась слишком старой и довольно высокой.

Старуха на стуле поболтала ножками, вздохнула, но не произнесла ни слова.

– А мы только что из квартиры Богдана, – зачем-то доложила мама. – Фло смотрела ножи. Те два, которые лежали в комоде.

Я ничего не понимала: зачем она говорит посторонним людям о ножах, о квартире Богдана?

– Вы принесли мой образок? – вдруг низким хриплым голосом произнесла старуха.

Я вздрогнула и, похолодев, вгляделась в нее повнимательней.

– Да, конечно. Вот он, пожалуйста. – Мама подошла к старухе и протянула ей что-то на ладони.

– Благодарствую, – прохрипела старуха.

– Давайте удобно сядем и порадуемся нашей встрече, – слишком бодрым голосом предложила мама.

Женщина с темными глазами увлекла меня за руку к дивану и посадила рядом с собой. Мама села за стол. Несколько минут тишины. Потом моя соседка восторженно заявила:

– С годами вы стали красавицей! Из вас, должно быть, вышла настоящая похитительница?

– Похитительница? – ничего не поняла я.

– Да. Мужских сердец.

– Ну что вы, – вступила мама, – она у меня такая стеснительная – к мужчине сама не подойдет, даже если он понравится. Был у нее один очень приличный молодой человек с образованием, еще в студенческие годы, – настоящая любовь, представляете, но он умер.

– Неужели? – насмешливо проскрипела старуха, и я вдруг наткнулась на ее веселый взгляд. – Неужели у вас и бальной книжечки нет, Фло?

– Что? Бальной?..

– У меня в молодости была такая книжечка, мне ее передала по наследству моя тетушка – туда записывают кавалеров на танцы. У тетушки моей было записано больше сорока кавалеров с балов, а у меня двадцать шесть.

– А у меня – тридцать один, – серьезно посмотрела на меня женщина рядом. – Я потом эту книжечку сожгла, чтобы мужа не расстраивать…

– Да… – многозначительно вздохнула старуха на стуле. – В наши времена было проще – для вальса этот кавалер годился больше, для польки – другой. Хорошие танцоры танго попадались редко. Когда твист появился, отбирать стало почти некого… А теперь такие времена – только представьте! – танцевать можно одновременно с несколькими мужчинами!

– И даже с женщинами, – вкрадчиво заметила моя соседка и вдруг слегка царапнула меня ноготком по руке. – Куда бы вы дели свою бальную книжечку, Фло, если бы она у вас была?

– Закопала бы на кладбище, – честно призналась я, изо всех сил стараясь не захохотать и не свалиться на пол в истерике.

– Это правильно, это хорошо, – кивнула старуха.

Моя ничего не понимающая бедная мама только переводила взгляд с одного лица на другое, потом не выдержала и бодро предложила:

– Давайте же знакомиться! Фло, ты не представляешь, кто…

– Я сама представлюсь, – перебила ее старуха и добавила помягче: – Если позволите…

– Вы – Аквиния Прекрасная, – успела я первой, встала, подошла к ней и наклонилась, оглядывая морщинку за морщинкой на ее раздосадованном лице.

– Вредная девчонка, – проскрипела она, тоже шаря по моему лицу выцветшими глазами. Потом сунула ручку – высохшую куриную лапку. – Всегда была вредная, еще совсем маленькая была, а уже вредная! Можешь называть меня на “ты”, заслужила…

Я взяла ее ручку в свою ладонь и пожала со всей нежностью, которую не успела отдать Богдану.

– Иди от меня, иди, а то заплачу, – силой отобрала свою лапку Аквиния.

Вернувшись к дивану, я немного постояла, не зная, как начать.

– Считаешь, сколько мне должно быть лет? – насмешливо поинтересовалась Анна. – Семьдесят четыре стукнет на днях. Только подумать – семьдесят четыре! Какая пропасть между мною и тобой! Садись, зови меня Анна-бель и не “выкай” – ты из нас троих самая роковая оказалась.

– Все, что он тебе рассказывал, – вранье! – заявила Аквиния.

– Ну, не все, – задумалась Анна-бель.

Подзорная труба и пятьсот акров земли

– Он все выдумывал, хитрил, смешил, удивлял, не надо ничему верить! – не сдавалась Аквиния.

– Он завоевывал, очаровывал, учил, любил, – продолжила Анна-бель.

– Евфросиния! – торжественно провозгласила мама, и мы с Анной вздрогнули от неожиданности. – Ты посмотри на этих женщин! Где сейчас в наше время найдешь подобную дружбу?! Они заботятся друг о друге, помогают, а ведь это бывшие жены одного мужчины. Я смотрю на них и плакать хочется. Евфросиния, ты им… – мама начала подозрительно всхлипывать, – ты им нравишься, они и тебя готовы принять к себе в сердце… Такая доброта в наше время, такая самоотреченность!..

– Мама, пожалуйста…

– Не перебивай! Анна, вы добрейшая женщина, вы…

– Не перехвалите, – по-кошачьи изогнулась Анна-бель, потягиваясь, – сглазите еще.

– Ну что вы, я же от души!.. И вы, Аквиния. Я вам поклоняюсь, столько пережить!..

– Не верьте своей девчонке! Все, что он ей наговорил, – вранье, выдумка! – немедленно отреагировала Аквиния.

– Но я же от души, я ничего… – сбилась мама. – Я только хотела сказать, что ваше желание написать на Евфросинию завещание…

– Какое еще завещание? – дернулась я.

– Да ерунда, – отмахнулась Анна-бель. – Я хочу списать на тебя квартиру Богдана в этом доме на седьмом этаже. Все равно мне в ней не жить, моя дочь тоже сюда больше и ногой не ступит, да и после моей смерти ей останутся пятикомнатные хоромы на Остоженке – куда уж больше.

– А я – свою, – проскрипела Аквиния.

– Спасибо, ничего не надо, – вскочила я.

– Сядь! – приказала Аквиния. Дождалась, пока я опущусь на диван, и погрозила пальцем: – Привыкли перебивать взрослых!.. Если не надо – продашь! Я умру через месяц. Квартирка эта маленькая, однокомнатная, с совмещенными удобствами. Я ее впопыхах покупала: думала – на время, а оказалось потом – почти на тринадцать лет. Повезло мне: сразу нашлась такая – окно в окно, понимаешь? Да ты слушаешь меня?

– Слушаю. Окно в окно…

– Да. Последние три года до его смерти я смотрела, как он живет. Думала: посмеюсь или пожалею, а он меня и в старости наказал тобой.

– Куда смотрели? – похолодела я.

– Она смотрела в подзорную трубу в окна Богдана, – с нескрываемым удовольствием в голосе объяснила Анна-бель и посмотрела на меня в свернутую трубочкой ладошку. – Я предлагала ей бинокль. Хороший, полевой, но она сказала, что труба романтичней. В бинокль вроде как подглядываешь, а в трубу смотришь, как на звезду.

– А мне говорили, что вы живете в Америке, – совсем глупо заявила я, обороняясь от пронзительного хищного взгляда Аквинии.

– В Америке у меня дела, а живу я тут, в доме напротив; из моей квартиры отлично видна гостиная и кухня в квартире Богдана. Когда я увидела тебя там, хотела поменять квартиру – купить такую, из которой будет спальню видно.

– Ох! – приглушенно вскрикнула мама.

– Но ты в его спальню была не ходок, я и осталась, где была.

– Ха-а-а-ах, – выдохнула мама, встала и ушла в кухню.

Я тоже встала, чтобы не было заметно, как меня трясет.

– А почему вы ее не продали после смерти Богдана?

– Не пришлось как-то. Сижу вот в ней до сих пор. У меня в Калифорнии двое сыновей, внуки, правнуки, пятьсот акров земли, а я сижу и сижу тут, смотрю в трубу и потому все еще жива.

– Прекрасно, – пробормотала я. – Живите и дальше…

– Не могу. Труба моя вывалилась вниз. На прошлой неделе. С подоконника. Вдребезги. Я сразу подумала – это знак мне, пора уходить, пора нам с ним встретиться поближе.

– А кто маму попросил убирать там?

– Я наняла твою маму. Моя же квартира, я и наняла. Мы даже подружились, мы уже год как дружны. Как-то были в той квартире вместе. Я помахала Аквинии в окно, она пришла. У тебя замеча-а-атель-ная мама, – зевнула Анна-бель. – Мы тут как-то посоветовались…

– Чего вы от меня хотите? Что я должна буду сделать?

– А девочка умненькая – не смотри, что хороша, – заметила Анна-бель.

– Умненькая-то умненькая, да своего не упустит, – парировала Аквиния.

– Уважаемые жены Богдана Халея, – не выдержала я. – Говорите, что вам от меня надо, и давайте прощаться. Что-то мне подсказывает, что дружбы у нас не получится. Давайте перейдем к деловым отношениям.

– Все документы у твоей мамы, мы обе подписали дарственные у нотариуса, как полагается, – тут же перешла к деловым отношениям Анна-бель.

Я опешила:

– То есть вы в присутствии нотариуса написали в дарственных, что именно мне нужно будет сделать?

– Что за глупость! – дернула плечиком Аннабель.

Обязательства

– И не глупость это совсем. Я предлагала составить обязательство, но Анна меня отговорила, – объяснила Аквиния. – Я с нею согласилась, потому что тоже сомневаюсь в чистоплотности нынешних нотариусов – кто знает, ты можешь пострадать из-за этих бриллиантов, если о них указать в документе. Тебя даже могут убить, как Богдана!

– Бриллиантов?.. – Я решила, что лучше присесть, чтобы не свалиться на пол.

– Не слушай ее, – отмахнулась Анна-бель.

– Девочка спросила, что ей нужно будет делать за эти квартиры. Как ты смеешь приказывать не слушать меня?!

– Чай! – В комнату вошла мама с подносом. – Аквиния, есть ваше любимое вишневое варенье. Пожалуйста, садитесь к столу. Анна, а для вас – финики.

Аквиния сползла со стула и с трудом доковыляла к столу.

– Я продолжу, – настояла она, как только отпила глоток чая. – Мой завет такой: ты должна вернуть бриллианты наследнице Богдана, его дочери. Я знаю: ты думаешь, что они принадлежат тебе, так хотел Богдан…

– Откуда вы знаете? – дернулась я. Анна-бель закатила глаза, демонстрируя, как ей надоели разговоры о бриллиантах.

– Не перебивай. Знаю, и все.

– Аквиния, дорогая, – вступила моя мама, – вы ошибаетесь, уверяю вас! Ваш бывший муж не мог подарить маленькой девочке такую дорогую вещь; я все обыскала в доме – у нас нет этих бриллиантов, клянусь!

– Никто не говорит, что они у вас в доме.

– Даже если ему казалось, что моя дочь слишком восторженна, слишком покорена, – не слышит ее мама, – я уверена, она не позволяла себе ничего плохого! Я воспитывала ее в лучших традициях целомудрия, я отдала ее воспитанию все силы, всю свою молодость. Да вы знаете, чего мне это стоило – одной воспитывать дочь?!

– Извините, а что это за традиции целомудрия? – заинтересовалась Анна-бель. – В каком возрасте вы объяснили дочери разницу между мальчиком и девочкой?

– Что? – очнулась мама от упоения собственным самопожертвованием. – Какую разницу?

– Все понятно, – кротко вздохнула Анна-бель.

Лицо мамы пошло пятнами.

– Не волнуйся. – Я погладила ее по руке. – Мне все и в подробностях объяснил Богдан. И еще, отчего начинаются месячные и как нужно предохраняться.

Получилось жестоко, но сил выслушивать мамины восторги и жалобы о своей нелегкой доле родительницы уже не было.

– Я так и думала, – кивнула Аквиния.

– Вы не смеете! – вскочила мама, опрокинув стул. – Я вам тут не позволю!.. – Она выбежала из комнаты.

– Давайте закончим с делами, – бесстрастно предложила Аквиния.

– Откуда вы знаете, что Богдан пообещал бриллианты мне?

– Знаю, – повторила Аквиния.

– Да откуда же? Насколько я поняла, вы не общались с ним после развода. Вы слышали, как он это говорил?

– Она видела, – с усмешкой подсказала Анна-бель. – Ви-де-ла.

– Видела? Как это?..

– Она видела тебя голой в камушках, – понизила голос Анна-бель, покосившись в сторону коридора. – Она видела, что сказал Богдан. – В меня опять уставился ее веселый глаз сквозь трубочку из ладони.

– Я умею читать по губам, – подтвердила Аквиния. – Я почти десять лет работала в приюте для детей-инвалидов.

– У меня их нет, – развела я руками. – И, как ни странно это звучит, я искала вашу дочь, хотела ее увидеть и поговорить.

– Зачем? – напряглась Анна-бель.

– Я хотела сказать ей, что Богдан скучает, что бриллианты, конечно, принадлежат ей.

– Он и сам мог это сказать, – усмехнулась Анна-бель. – Дочь посещала его вопреки моим запретам.

– Значит, Аквиния желает, чтобы я нашла это ожерелье для дочери Богдана?

– Желаю, – кивнула Аквиния. – Это семейная реликвия; нам с ним Бог детей не дал, но мой младший сын…

– Прекрати, – лениво попросила Анна-бель.

– Мой младший, – повысила голос Аквиния, – обручен с Людочкой.

– Очень смешно. Он совсем не говорит по-русски.

– Они переписываются. В будущем месяце Лю-дочка приедет в Америку. Мой сын наполовину ирландец, он красив и смел, от него трудно отказаться.

Покопавшись в кармане длинной кофты, Аквиния достала что-то похожее на портсигар, раскрыла его, и я имела счастье минут пять рассматривать небольшие фотографии огненно-рыжих и совершенно неотразимых сыновей Аквинии с такими правильными чертами лица, что закрадывалось подозрение, не покрасила ли она парочку бюстов каких-нибудь известных греков.

– Счастливые молодожены средних лет из них вряд ли получатся, – умерила ее восторг Анна-бель. – Моей дочери тридцать восемь – в таком возрасте не бросаются бездумно в замужество, потому что уже не имеют терпения и оптимизма малолеток.

– Анна-бель, а чего вы от меня хотите?

– Не слушай ее, она меркантильная дура, – тут же отреагировала на мой вопрос Аквиния.

– Значит, ты, желающая, чтобы моя дочь через месяц приехала на смотрины к твоему сыну в ожерелье за полмиллиона – не меркантильная, да? И еще хочешь сказать, что, лелея в душе надежду на этот идиотский брак сорокалетних переростков, на их внуков, ты не дура?

– Я родила своего старшего в сорок пять, и все было в порядке! Я хочу, чтобы семейная реликвия…

– А я чуть не сдохла от кровотечения при родах в тридцать шесть и повторить мой подвиг дочери не позволю!

– Тихо! – Я подняла руки. – Пусть Анна-бель ответит, что ей от меня надо.

– Мне нужен нож, который нельзя забрать с пола, пока не найден убийца.

– Какой еще убийца?

– Разве твоя мама не объяснила тебе, что Богдана убили?

– Зачем его нужно было убивать?

– Это может знать только тот, кто убил, – логично заключила Анна-бель.

– Это все ерунда, – отмахнулась Аквиния. – Предрассудки. Иди и забери этот нож с пола, кто тебе мешает? – Она повернулась ко мне и объяснила: – Наследники какого-то Купина, проживающие в Таиланде, обещали ей кучу денег, если она согласится продать три ножа Богдана. Оказывается, это ножи из коллекции, даже футляры сделаны известным мастером. Они написали письмо, прислали приглашение…

– Я сама расскажу!

– А эта дура!..

– Заткнись! Я сама расскажу. – Анна-бель постучала по столу ладонью, привлекая мое внимание. – Я поехала туда. Все было шикарно. Представь: это очень богатая русская семья – отели на побережье, яхты, казино. Один из них, Матвей, мне очень понравился, очень. Он на пять лет моложе, но выглядит шикарно, мы с ним отлично смотримся. И я по глупости рассказала, что одним из ножей был убит мой бывший муж. Матвей сначала только улыбнулся – сказал, это ничего, нож специально приспособлен для убийства, а потом я случайно проговорилась – назвала имя этого ножа – Мудрец. Он даже в лице изменился: “Не может быть! Если его убили, то только ножом Ай!” Нет, его убили Мудрецом, – настаивала я. И доупиралась: оказывается, если эти освященные ножи были использованы не по назначению, любому, нарушившему их местоположение после этого, грозит страшное проклятие!