Текст книги "37 девственников на заказ"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Я, он и старый тигр

– Это все? – спросил Урса после долгого молчания.

– Достаточно, – вздохнула я.

– Я не верю, что такой закаленный жизнью сильный мужчина мог сломаться вдруг от измышлений малолетней девчонки. Вы все выдумали, да?

– Да, – кивнула я. – Может быть, сходим в вагон-ресторан, поедим супу?

– Нет. – Урса категоричен. – Если не хотите есть колбасу, возьмите яблоко. Вам не стыдно за подлог?

– Какой еще подлог?

– Вы написали мое имя в блокнот, хотя не имеете на то никакого права.

– Как-нибудь разберусь, – отмахнулась я. – Вы на себя в зеркало смотрите?

– Отстаньте с этим зеркалом, я исхудал настолько, что и так в состоянии осмотреть свои ноги… и все остальное, если потребуется.

– Отлично. Значит, после разговора со мной вы сильно изменились внешне.

– Сильно? – багровеет лицом Урса, и я на всякий случай отодвигаюсь подальше от стола. – Это называется – сильно?! Да меня близкие друзья не узнают, даже родная кошка стала шарахаться!

– Не всякий мужчина так переживает после общения с женщиной, – кивнула я. – Хотя, конечно, общением это назвать трудно. Вы меня повалили на пол…

– Ну, уж и повалил, – Урса отводит глаза.

– Разорвали застежку на юбке. Разорвали-разорвали, это, как вы недавно выразились, в подробностях запротоколировано в жалобе! Потом стали шарить руками по телу…

– Я блокнот хотел отнять!

– Потом засунули в рот мою ногу и стали грызть ее; хорошо, хоть туфлю перед этим не сняли, туфля пострадала больше всего. Молчите?.. А ваша борода все это время лезла мне в рот, в нос, ваша отвратительная вонючая борода!.. И после всего, что вы устроили в кабинете № 12, после такого необычайно близкого и очень напряженного контакта вы смеете утверждать, что я зря вписала ваше имя в блокнот? Да никто из предыдущих тридцати шести мужчин такого насилия себе не позволял! Ну вот, я опять хочу писать!

– Валяйте, – безжизненным голосом разрешает Урса и потом бормочет, отвернувшись к окну: – Конечно, в чем-то вы правы, я даже стал думать, можно ли отнести подобное увечье, нанесенное человеку, к разряду физического насилия…

– Это вы про меня?

– Нет, это я про себя. Последствия нашего разговора тогда в кабинете…

– Вы хотели сказать – допроса?!

– Ладно, пусть допроса. Эти последствия оказались для меня слишком непредсказуемыми, слишком. Начать с того, что я стал пялиться во все зеркала, которые мне попадались, я разглядывал свои ноги и все такое, а на пятый день отрезал косички бакенбардов, а их, между прочим, заплела любимая женщина на Новый год.

– У вас есть любимая женщина? И как она вас любит? Стирает носки, готовит борщи? Ах, ну да… Она же заплетальщица косичек!

– Точно, это было на пятый день после вас, – не слышит Урса. – Я пришел домой, разделся догола…

– Урса Венедиктович! – перебила я. – Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном, чем о стрижке усов и выдергивании волос из носа и ушей.

– Хорошо, Евфросиния Павловна, – ерничает Урса. – Как скажете, дорогая Фрося. Смотрите-ка!

Собачонка везет тележку по платформе, видите? Что это за станция, интересно…

– А мне не интересно. Все равно выйти прогуляться нельзя. Вы как хотите, а я хочу спать. Давайте спать, Урса Венедиктович. – Я демонстративно укладываюсь на полку и закрываю глаза. Вторая ночь вместе с этим!., бывшим адвокатом. Нет, он что, думает, что у меня инфантилизм в стадии дебилизма?.. Спокойно, дипломированный психиатр: Урса не должен ни о чем догадаться, осталось совсем немного, последнее усилие! Приоткрываю глаз и подглядываю за копошащимся Коханом.

Он тщательно расправлял простыню, раскладывал одеяло. Потом, к моему изумлению, начал стаскивать брюки и минут пять сосредоточенно совмещал друг с другом штанины, потом еще несколько минут засовывал совмещенные штанины в вешалку, доверчиво повернувшись ко мне задом, упакованным в трусы семейного пошива. Ну вот, улегся, наконец!

– Отчего же, дорогая Фло, – вещает лежащий Кохан. – Я бы рискнул и вышел с вами на платформу. Мы могли бы даже прогуляться вон к тому магазинчику через пути и заблудились бы, и поезд ушел без нас. А что? Давайте поселимся в этом городке. Я буду предлагать себя адвокатом – в конце концов к старости меня изберут народным заседателем, а вы – лечить пьяниц и уродов с рождения. Вечерами мы с вами исходим вдоль и поперек все шесть улочек – от фонаря к фонарю, подарим городской библиотечке полное собрание работ Фрейда, Платона и “Богоматерь” Захер-Мазоха – пусть развращаются! – выучим наизусть репертуар самодеятельного театра и, наконец, совершим уголовно наказуемое преступление.

– Ну да?! – заинтересовалась я и подавила зевок.

– Мы украдем престарелого лишайного тигра из заезжего цирка.

– Зачем?

– Нам его станет жалко, Евфросиния Павловна, очень жалко. Ночью мы проберемся в шапито и выкрадем тигра, приведем домой, нальем молочка в тарелку…

– Вы хотели сказать – в ведро?..

– То-то детишки обрадуются… – Урса уже клевал носом.

– Приемные, – уточнила я тихо. – Подброшенные под дверь в корзинах.

– А если бы вы меня не испугали и я бы не резал в тот момент колбасу охотничьим ножом?.. – очнулся Урса. – Какое имя вы бы написали тридцать седьмым?

– Спите, Урса Венедиктович, не берите в голову.

– Нет, а все-таки?.. – не сдается Урса, уже еле ворочая языком.

– Я вас разбужу в половине пятого утра и скажу – какое.

– Почему именно в половине пятого? Ах, ну да, как же я забыл – это ваше любимое время…

Урса улегся поудобней, потрогав, прежде чем шагнуть в сон, карман своего плаща, висевшего в изголовье. Совершенно рефлекторный жест. На подсознании. Спасибо, Кохан, не придется копаться во всех твоих вещах. Спокойной ночи, Богдан, спокойной ночи, Фло…

Последнее усилие

В мутном свете предрассветных сумерек я сижу на корточках и изучаю лицо спящего Кохана. Я бы рекомендовала всем психиатрам перед назначением лечения внимательно изучить выражение лица спящего пациента. Жаль, что у меня нет на это достаточно времени. Заглядываю в сумку Урсы. Отлично – есть термос. Откручиваю его крышку. Чай. Закручиваю крышку. Из маленького пузырька вытряхиваю таблетку, думаю и добавляю еще две. Таблетки отлично примостились в ладони, в углублениях у основания указательного, среднего и безымянного пальцев. Прячу пузырек в карман легкой куртки и трясу Кохана за плечо.

– Нет, – бормочет он, – вы так не сделаете…

– Проснитесь, у нас мало времени.

Пока ошалевший со сна Кохан моргает и вытирает рукой рот, я протягиваю руку ему за плечо – подобие интимной сцены. Урса напрягся, но мне был нужен всего лишь включатель лампочки у его головы.

– Не пугайтесь. Я разбудила вас пораньше, чтобы поболтать на прощание.

– На прощание? – Урса сел и заметил, что я в куртке. – Куда вы собрались?

Больше всего в этот момент ему хочется незаметно потрогать карман своего плаща. Я с удовольствием ему это позволяю, повернувшись спиной.

– Мне выходить около семи, забыли?

– Да я, собственно, и не знал. – Голос Урсы спокойный. Я поворачиваюсь. – На чем мы с вами ночью остановились?

– На тридцать седьмом имени. Вы спрашивали, какое оно могло быть.

– И какое же?

– Понятия не имею.

– Этого не может быть. – В волнении Урса спустил ноги вниз и стал засовывать ступни в брюки. – Вы едете закопать заполненный блокнот и не знаете, какого имени не хватает? Вы же не могли представить, что встретите меня?!

– Не вас, так кого-нибудь другого, – как можно равнодушней заметила я. – Видели проводника соседнего вагона? Его зовут Аким. Акима у меня еще не было.

– Как это – Аким?.. – захлебывается негодованием Урса. – Но ведь он должен быть!.. Он еще при этом должен быть…

– Да-да-да, он девственник. Я покупала шоколадку на вокзале и слышала разговор двух проводниц. Они спорили, кто в этот рейс наконец уложит Акима с собой. Одна говорила, что Аким в жизни не нарушит обет целомудрия, а другая уверяла, что есть такое средство, которое любого мужчину размягчит. Урса Венедиктович, я чаю хочу. Давайте вы сходите за чаем, заодно заглянете в соседний вагон и посмотрите на этого Акима, а?

– Что это за средство?

– Понятия не имею. У меня свои методы.

– Вот вам чай. – Урса, разозлившись, достал из сумки термос.

– Ура, – комментирую я уныло. – Вы и чаем запаслись…

– Без сахара! – предупреждает Урса. – Я вам конфеты захватил. Вы всегда надкусываете все, что не в силах съесть?

– Ничего вы не понимаете. Это ритуал такой. Вас угораздило купить мои любимые ностальгические конфеты – я выгрызла у всех орешки. Вам не нравится?

– Нет, что вы, просто необычно. Знаете, есть такой анекдот про хохлов – “нэ зьим, так надкусаю”?..

– Налейте нам чаю, – перебиваю я Урсу. Открываю ром и подливаю в стаканы с чаем.

– Выпьем на прощание, вы не против?

– Как изволите!..

– Попробуйте. Язык щиплет? Нет? Еще добавьте рома. И мне. Спасибо.

– Что вы, интересно, размешиваете? – насмешливо спрашивает Урса. – Чай без сахара.

– Ах, да, это рефлекторно, – откладываю пластмассовую вилку, которой я успела создать в стакане воронку. Интересно ему, что я размешиваю… На секунду Урса показался мне рыхлым и беззащитным исхудавшим бегемотом. Пожалуй, пора его полечить. – Хотите экспресс-анализ ваших ассоциаций? – предлагаю от всего сердца.

– Зачем?

– Послушайте, Урса, вы заперли меня в вагоне, заставили писать в пакеты для сбора вещественных доказательств, кормите всухомятку, половой активности не проявляете, так?

– Ну, допустим…

– И зачем, спрашивается? Исключительно для сеанса психоанализа. Вы хотите вылечиться, растолстеть, обрасти волосами и забыть навек, как выглядит низ вашего живота? Тогда слушайте внимательно и постарайтесь фиксировать реакции. Итак. Поезд для вас в данный момент – возможность проявления насильной инициативы. И как владелец этой самой насильной инициативы вы предлагаете такой ассоциативный ряд: перрон – прогулка – опоздание – вынужденное пребывание со мной в замкнутом пространстве убогого городишка, а дальше – следите внимательно! – народный заседатель – пьяницы-уроды – похищение тигра – радостные дети. И все это в веночке из Фрейда, Платона и Захер-Мазоха.

Чтобы он получше уяснил степень своих отклонений, я отвернулась к окну и грустно вздохнула.

– Что, тяжелый случай, да? – осторожно поинтересовался Урса, не выдержав молчания.

– Да нет, вполне сносно. В этом ассоциативном ряду особо интересны пьяницы-уроды и лишайный тигр. Вы определяете мое пребывание рядом с вами в определенной яме, свое – как полулегальное существование человека, решающего споры, то есть контролирующего жизнь, но при этом мы с вами вдвоем получаем удовольствие от похищения больного опасного животного. Знаете, что я думаю? Я думаю, что вы сели со мной в поезд, чтобы выпытать нечто для вас особенно важное. Либо унизить меня…

– Евфросиния Павловна!..

– Ладно, я неправильно выразилась. Скажем так: проявить некоторую степень обладания с доминирующим фактором унижения.

– Ох, Евфросиния Павловна, пусть уж лучше будет одно слово. Очень вы мудрено все закрутили…

– Так вам попроще? Вы взяли меня в плен и наблюдаете за моими естественными отправлениями – налицо незначительная степень обладания с доминирующим фактором унижения. Вы опасаетесь, что я знаю о вас нечто непозволительное – пьяницы-уроды, помните? Можно утверждать почти наверняка, что я вам симпатична, но симпатия эта с оглядкой, совместное похищение – это признак чего-то страшного – тигр – и нездорового – попытка иметь меня в союзниках. Для чего, Урса Венедиктович?

– Я не понял, я что, после этого вашего разъяснения перестану худеть и лысеть?

– Конечно, перестанете, как только проанализируете, зачем вы сели со мной в поезд, а потом простыми и понятными выражениями – чем проще, тем лучше – расскажете это.

– Ну, скажем, так… – Урса задумался. – Вы подорвали у меня веру в себя.

– Не перегружайте меня штампами. Какую еще веру?

– Ладно, я еще подумаю, а вы не перебивайте, хорошо? Меня к вам потянуло вдруг, сразу, ни с того ни с сего. Я очень удивился и разнервничался. Знаете такое выражение – потерять лицо? Я его потерял тогда с вами в кабинете. Вот, собственно…

– Глубже копайте, Урса Венедиктович, глубже!

– Ладно. Я почувствовал, что вы знаете по этому делу больше меня. Устраивает?

– По какому делу?

– По делу Иеронима Глистина. Я и теперь думаю, что вы сидите тут и смеетесь надо мной.

– А что, у Иеронима Глистина в вашем ведомстве имелось свое дело?

– Свое не свое, но некоторое дело имелось. Теперь ваша очередь. Какой тут у вас интерес?

Я задумалась. Определить в несколько слов мой “интерес” в этом деле невозможно.

– Ну же, дипломированный психолог, – торопит Урса, – не навредите больному! Я уже три месяца хожу как чумной и думаю, что вы меня использовали. Развейте эту мою манию или подтвердите!

– А какие у вас предположения?

– Вы нагло спровоцировали у меня приступ бешенства, написали мое имя. Не знаю!.. Вы меня дразнили, зачем? Чтобы повести за собой, это понятно, непонятно одно – почему вы не пользуетесь достигнутыми результатами, когда я сижу тут с вами в полнейшей изоляции?!

Я посмотрела на взволнованного Урсу, накрыла его руку своей ладонью и решила сыграть в открытую:

– Назовите мне имя психиатра, наблюдавшего Иеронима Глистина.

Урса посмотрел мне в глаза, положил сверху моей ладони свою и спросил от души, с надрывом:

– Куда вы дели бриллианты?

– Бриллианты?.. – дернулась я от неожиданности.

– А на кой черт вам нужен этот психиатр?! – заорал Урса.

Я освободила руку, уставилась в его глаза своими и медленно, почти по слогам, тихо произнесла:

– Роня Глистин наблюдался у психиатра как суицидник. Я хочу знать имя.

– Имя?.. – шепотом повторил Урса, не в силах отвести зрачки и разом потеряв всю свою агрессивность. – Для этого вы надо мной издевались, да?

– Не-е-ет, – я тоже перешла на шепот, – я не издевалась – я ждала, когда же наконец в двенадцатый кабинет придет этот самый специалист по самоубийцам.

– А-а-а он у нас не работает, он не из нашего ведомства, – пропел шепотом Урса и вдруг перешел на нормальную громкую речь: – Вы хотите сказать, что затеяли этот цирк с Глистиным, только чтобы выйти на его психиатра? На кой черт он вам нужен? Я закрыла глаза.

– Нет, серьезно, – не унимается Урса и вдруг в озарении открывает рот на вздохе и таращит и без того вылупленные глаза: – Постойте-постойте! Специалист по самоубийцам! Как же я не догадался! Он наблюдал и Богдана Халея! Так? Ваш старик покончил с собой, а этот доктор!..

– Мне пора собираться, – я осматриваюсь с видом озабоченной челночницы, хотя пришла в вагон с одной небольшой сумкой – вот она, под рукой.

– Фло, подождите, вы же сами обещали со мной дружить.

– Да, но тогда я и не подозревала о вашей маниакальной страсти к бриллиантам.

– У всех свои отклонения, тут уж ничего не поделать, – кивает Урса и разъясняет: – Зато у меня и в мыслях не было цеплять подобные вещи где-то в области пупка, а? Что скажете?

– Цепляла, – говорю я, глядя в зеленоватые глаза навыкате, – цепляю и буду цеплять!

– Это в смысле?.. Что это значит, ваше заявление? – Урса потер виски, потом обхватил голову ладонями и замычал. – Не смотрите на меня, у меня все плывет перед глазами! Что вы имели в виду – цепляли и будете цеплять? Они у вас? Или у Киры Ланского?.. А Кира-то, ох и прохиндей! Еще медицинскую карту показывал…

Ноги мои ослабели, я нащупала сзади полку и присела.

– Что вы сказали?..

– Я сказал, – заплетающимся языком объясняет Урса, – я сказал, что Кира Ланский показывал мне медицинскую карту старика после его самоубийства, а я думал, что он ее затребовал по делу, а получается… получается, что эта карта была у Киры, понимаете?.. Он ее взял из своего кабинета, это он работал с Халеем. Ну не сволочь?.. Я столько лет искал бриллианты, а этот прохиндей наверняка уже все распродал… по камушку, по камушку…

– Давайте ляжем на спину. – Я поднимаюсь и помогаю Урсе лечь, для чего обхватываю его ноги за лодыжки и поднимаю вверх.

– Я не хочу на спину… Я должен выйти с вами… – Он упал головой на вовремя подложенную мною подушку.

– Конечно, конечно, – ласково уговариваю я его, – вы должны выйти со мной, проследить, где я закопаю блокнот, вырыть его в полночь, сжечь листок со своим именем, написанным кровью, запереть меня в комнате с решетками и стальной дверью, украсть из цирка облезлого тигра и посадить его охранять меня…

– Ох-х-хр-ра-нять, – соглашается Урса и напоследок интересуется совсем ослабевшим голосом: – Что со мной?.. Это от ваших глаз?..

– Ну что вы – это от снотворного, которое я подсыпала в чай с ромом. Спите, Урса Венедиктович.

Прохиндей Кира Ланский и потенциальный маньяк Аким

Я металась по купе, кусая губы. Интересно, психиатра легко свести с ума? Допустим, чертов Урса в отместку за сцену в кабинете № 12 ходил за мной по пятам, следил, наблюдал, изучал, чтобы улучить минутку и сказать нечто такое, что свело бы меня с ума… Что ж, он почти добился этого, даже находясь в полусне, накачанный снотворным с ромом.

Почему он назвал это имя? Мог ли Урса нарыть обо мне так много и знать даже о Кире-завоевателе, которого я лишала девственности три года подряд?.. Семь лет назад это началось, а потом почти три года, изо дня в день, мы изводили друг друга бешеной страстью. Он называл это моим лечением, я – его адаптацией в мире женщин, и если бы мы не расцепились вдруг, в одно зимнее утро, обнаружив каждый полнейшее истощение души и вакуумное отсутствие желаний, то впали бы в такое исступление ненависти, которое могло кончиться только смертью. Он был моим первым мужчиной, я – его первой женщиной, поэтому на первой странице заветного блокнота написано его имя, нарисовано сердечко, и еще стоит дата того знаменательного дня, когда мы лишили друг друга невинности. После Киры я еще полгода вздрагивала каждый раз, когда натыкалась на напоминание о нем или на случайно сохранившийся в моих одеждах его запах. Он никогда не говорил о своей семье – “генетически абсолютно одинок и беззащитен, бери меня, лепи, уродуй!” – я никогда ни словом не обмолвилась о Богдане, повода не было – Кира был моим первым мужчиной, и ему в голову не приходило спрашивать о других.

Я уговорила себя лечь на спину и постаралась расслабиться. Поезд тащил меня, покачивая, в странное место. В место, где жило когда-то больше восьми мужчин-Халеев в одной семье – бравых, дерзких, грубых… Где крестили маленького Богдана, где у остова разваленной церкви я должна закопать свой заветный блокнот, пройтись по заброшенному кладбищу и, если повезет, найти хотя бы одну могилу с заветной фамилией (Богдан говорил, что на этом кладбище только в гражданскую похоронили троих Халеев), постоять у нее, закрыв глаза и сосредоточившись на себе до степени невесомости сердца, мысленно попросить любого из похороненных там Халеев передать Богдану, что его поручение выполнено – список отправлен по назначению.

Потихоньку успокоившись, я стала думать, почему Урса назвал это имя в связи с Роней Глистиным? Предположений у меня было всего два: он сделал это намеренно или случайно. И то и другое предположение совершенно необъяснимо, потому что Киры Ланского нет в живых уже давно и наблюдать Иеронима Глистина он никак не мог… Допустим, одурманенный снотворным Кохан назвал имя психиатра, наблюдавшего в 1993 году Богдана Халея. Этакая неадекватная реакция мозга на снотворное со спиртным – я спросила о Глистине, Кохан думал о бриллиантах и вспомнил, что после смерти Халея один психиатр по имени Кира Ланский показывал ему медицинскую карту пациента… Как это было? Я попросила назвать имя психиатра, наблюдавшего Иеронима Глистина. Кохан удивился: “На кой черт вам нужен этот психиатр?” Нет, он точно говорил о Глистине. Потом стал думать, зачем мне это имя, связал его со смертью Халея и, похоже, обнаружил вора, укравшего девять лет назад сокровище из рваного зонта…

По моим подсчетам, поезд должен был ехать до конечной станции еще больше суток, утаскивая далеко-далеко Урсу, и с ним – бутылку с его мочой, ведро с моей, запечатанной в пакетах, окровавленный нож, ополовиненную бутылку рома, надкушенные конфеты, пустой термос и тщетную надежду на выздоровление. В кармане его плаща нашелся ключ от купе. Я закрыла дверь после себя и не стала выходить из поезда в своем вагоне – проводница не должна была меня видеть – я прошла в соседний и в тамбуре минут десять – пока поезд тормозил, еле тащась между товарняками к станции – разглядывала вблизи лицо юного стеснительного проводника. Он весь извелся, стараясь отвернуться и не в силах не смотреть на меня больше трех секунд. Я внимательно изучила его ноздри и шесть капелек пота над верхней губой. Я заметила, что у него карие глаза и длинные прямые ресницы, правое ухо, предательски алевшее – большое, с длинной мочкой, – свидетельствовало о доброте и высоком интеллекте, а подбородок – выступающий, с ямочкой – о твердости характера. Если мысленно продлить рисунок его брови, попадешь как раз на верхушку ушной раковины. Это говорит о натуре целостной, гармоничной. Почему же хихикающие проводницы обсуждали закомплексованного и непредсказуемого коллегу Акима? Я тяжело вздохнула, стараясь усмотреть в прекрасных чертах юноши задатки будущего маньяка и, естественно, не нашла их в чистоте его непорочного лица, а заглянуть в душу?.. Кто же разрешит в таком возрасте и с таким профилем копаться в душе… Перед самой остановкой поезда он уже почти решился заговорить, уже заставил глаза пойти на дерзость, уже уставился в мое лицо с отчаянной десятисекундной смелостью…

– Вас зовут Аким? – Я решила его слегка притормозить.

– А как вы?.. А в каком купе вы…

– На всякий случай возьмите мой телефон.

– Что?.. Зачем? – Он тупо таращится на карточку, потом – на меня, опять на карточку. И спросил с удивлением и безнадежностью: – Психиатр?..