Текст книги "37 девственников на заказ"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Несколько убийственных историй о Матильде Ринке

Предчувствуя трагическую концовку вредной графини, я попросил не приплетать меня к этой истории.

“Она оказалась выносливой, как лошадь! Прекрасно переносит жару – в отличие от меня. Может проехать полдня на верблюде, а потом еще взобраться на пирамиду, пока я, с растопыренными ногами, брожу в тени этой самой пирамиды, пытаясь восстановить после тряски между горбами свою летящую походку! Накануне вечером, перед посещением этих самых пирамид, Ринке вдруг сделала мне странное предложение. Обратив внимание на мои актерские способности (в мои обязанности входило читать ей романы на ночь, и, чтобы не подохнуть от скуки, я делала это с импульсивностью театрального представления), она спросила, не хочу ли я участвовать в спектакле, протяженностью лет в пять? За хорошие деньги. Я согласилась. Уговор состоял в следующем. Если в течение пяти лет я прославлю Матильду Ринке, заставлю писать о ней в газетах, то есть – сделаю ее звездой, о которой все говорят – то наследую все ее деньги. Я согласилась скорее из вредности, я тогда совсем не представляла, как смогу это сделать. Более важным для меня было прекратить пытку совместных путешествий, а по контракту прекратить это могла только сама Ринке или моя неизлечимая болезнь – в противном случае я лишалась большей части денег за компаньонство.

Мы посетили пирамиду внутри, долго осматривали открытые для просмотра саркофаги и закрытые. Меня мутило от вида мумий, а Ринке, остановившись перед пустым саркофагом, сказала, что хотела бы умереть в таком месте. Лечь в подготовленное для нее каменное ложе и заснуть. Я не сомневаюсь, что в прохладном и хорошо продуваемом помещении ее тело прекрасно бы высохло! И вот на моих глазах старуха начинает медленно раздеваться. Спокойно и значительно, как будто совершает некий ритуал. Но она не собиралась ложиться в саркофаг. Она предложила нам поменяться одеждами, и из пирамиды я вышла госпожой Ринке, с ее ридикюлем, в котором были все документы, в гостинице как следует загримировалась. А дальше – ты знаешь. Я уехала из Египта, мне было позволено пользоваться счетами некоторых банков. Сначала я хотела прославить старушку достижениями в бизнесе. Скупила парочку заброшенных шахт в ЮАР, косметическую фирму, переживающую упадок, и несколько акций компании игрушек”.

– Ты врешь, – сказал я Анне.

“Не все! – воскликнула она. – Только местами. Где ты хочешь услышать правду?”

Я захотел поподробней узнать, что собиралась делать Матильда Ринке в одежде своей компаньонки возле саркофагов.

“Ах, ты это хочешь узнать! Я не знаю, что она собиралась делать, – я уже говорила, эта старуха была ненормальной; может быть, в молодости, она выиграла конкурс красоты в каком-нибудь Индианопо-лисе, но слава миновала ее, и с той поры, одинокая, пережившая своих детей, не имеющая родни, она вынуждена делать выбор: кому завещать деньги, оставленные ей мужем, владельцем десятков скотобоен, – детским приютам или мне, если сумею поместить ее имя, ее фотографии в самых известных журналах?!”

– Ты все еще не сказала, что с ней потом было.

“Надеюсь, – тихо произнесла Анна, – она быстро уснула… Что ты так смотришь? Она разделась догола и легла в саркофаг. Она сказала, что хотела бы лежать в нем много-много столетий! Я чуть не надорвалась, задвигая каменную крышку. Это ты хотел услышать?..”

– Ты врешь.

“Опять?.. Я опять вру? Ладно, предположим, она наглоталась снотворного в своем номере, уронила в постель сигарету и сгорела за каких-то два часа, пока безмозглые слуги пытались потушить огонь, размахивая одеялами, а я выносила ее одежду и документы. Когда все было кончено, перед администрацией отеля предстала разъяренная старуха, лишившаяся своей молодой компаньонки, с которой она случайно накануне поменялась номерами из-за сломанного вентилятора”.

Мне была представлена еще дюжина вариантов исчезновения старой Матильды Ринке. Я устал их логически обосновывать и потому решил прекратить исследования на эту тему и выяснить, как Анна собирается избавиться от Матильды в себе. Не могла же она действительно изображать молодеющую на глазах старуху, пока не достигнет своего биологического возраста?!

“Еще несколько лет, дорогой, я тебя умоляю, потерпи! Еще два-три года, и я буду богатой наследницей!”

У меня закралось сильное подозрение, что игра эта восполняет Анне недостаток актерской славы, у нее просто не хватает сил все прекратить. Я с ужасом ждал трагической развязки, но она уехала в Париж, к мужу, и родила там девочку (слава Богу, под своим именем).

Завещание скотопромышленника

Через год Матильда Ринке, открывшая фонд помощи бродячим животным, потребовала во Францию своего поверенного в делах в Советском Союзе, и я отбыл в командировку со смешанным чувством ужаса, сменяющегося желанием увидеть своего ребенка, и вожделения. Я ехал поездом, с пересадками, укачивая в себе все нарастающую тревогу, и, как это обычно бывает в жизни, когда реальность подсовывает вдруг истории мистического характера, и ты в них веришь – сразу, безоглядно – был и я награжден подобной историей от попутчика по купе господина Кринау.

Он ехал из Будапешта во Францию по делам, не докучал мне особенно разговорами, пока я сам не напросился – разглядев знакомое лицо на обложке журнала, я, вероятно, слишком взволновался, слишком поспешно попросил посмотреть журнал, и господин Кринау с удовольствием рассказал мне потрясающую историю одного скотопромышленника. Этот почтенный буржуа нажил довольно большой капитал, но жене оставил только ренту – вполне приличную, чтобы не отказывать себе в мелочах и раз в год съездить в путешествие, но и только. По завещанию, если в течение пятнадцати лет после его кончины, жена не прославит на весь мир фамилию Ринке, то все оставшиеся от ренты деньги будут отданы на благотворительность. “Представьте, какими причудливыми бывают отношения между супругами! – прокомментировал господин Кринау. – Что творится в закрытых спальнях, сколько трагедий, сколько самопожертвования и ненависти! Я уверен, что эта женщина, – он постучал пальцем по фотографии Анны в облике молодеющей на глазах Матильды Ринке, – всегда была образцом порядочности и скромности. Чего же не хватало ее мужу? За что он решил так наказать свою жену в старости?”

– Вы ее знали? – спросил я.

“Нет, я увидел ее впервые в прошлом месяце в банке. Она нигде теперь не появляется без толпы зевак. Представьте: у этой женщины просили автограф?! За что? За то, что она регулярно разрешает снимать себя полураздетой в семьдесят пять лет! Куда катится мир…”

Итак, я узнал, что Анна продолжает играть Матильду Ринке, и с ужасом подумал: где же наша дочь?

Но все оказалось на редкость прилично и хорошо. Анна встретила меня самой собой, с гордостью объявила, что муж дал развод, и назвала астрономическую сумму, которую ей пришлось для этого выплатить, но обеспокоенной отсутствием денег я бы ее не назвал. Она уговорила меня уже в день приезда обвенчаться в русской церкви, что мы и сделали с малюткой на руках. После чего я был отвезен в купленную ею очаровательную квартирку на rue de Ру-гепеез. Прошел день, другой, я пришел в себя от навалившегося семейного счастья и стал просить рассказать мне финал ее грандиозной аферы с омоложением Матильды Ринке.

“Финал еще не наступил, – уклончиво ответила Анна. Будет еще несколько месяцев бумажной волокиты, но основной капитал Ринке я уже перевела в швейцарский банк на свое имя”.

У меня тогда не хватило духу передать ей рассказ господина Кринау, я был слишком подавлен счастьем; к тому же мы поссорились, давая имя нашей дочке. Анна кричала, что я слишком эгоистичен в своем желании почитать таким образом ужасы Индокитая. В конце концов, мы остановились на французском варианте – ребенку можно было дать десяток имен сразу, и моя дочь стала Лу-Синь-Мария-Анна-Изабель.

Я всерьез стал подумывать остаться во Франции, но вдруг все изменилось. Анна несколько раз пропадала по три-четыре дня, а в квартиру приходили детективы и просили показать ее фотографию. Спрашивали, когда мы последний раз встречались с Анной в Москве.

– Никогда! – уверенно отвечал я, успокаивая себя тем, что они хотя бы не интересуются, где же Матильда Ринке, пригласившая меня в Париж! Итак, искали Анну; на меня пока что никакого давления не оказывалось, но насколько глубоко они будут это расследовать? И что они расследуют?

Бегство

Как только Анна появлялась – всегда в страшной спешке – я пытался выяснить, сколько раз и под какими документами она расписалась как Матильда Ринке (я хотел уяснить для себя серьезность намерений властей на ее арест), но Анна только отмахивалась, уверяя, что скоро все образуется, но синяки под глазами все больше оттеняли чайный цвет ее грусти. И я предложил отличный выход из положения: уехать вместе со мной и дочерью в Москву.

Я тешил себя мыслью, что договор о сотрудничестве с Интерполом у Советского Союза был еще не подписан.

“Никогда! – ужаснулась Анна. – Рухнуть из Парижа в этот феодализм?”

Через четыре дня мы садились в самолет.

Должен заметить, что встречающие нас люди из отдела госбезопасности озадачили меня удивленными и одновременно радостными физиономиями. Они по очереди ласково поздоровались с моей женой, похвалили ее решимость сменить мир загнивающего капитализма на процветающее будущее всемирного социализма и так внимательно ее при этом разглядывали, что я занервничал. Нет, конечно, обнаружить в пышноволосой и весьма сексапильно одетой женщине образ витающей в их умах Матильды было сложно, но я понял, что они искали этот образ, вопреки разуму желая верить в то, что Матильда Ринке омолодилась до скандального предела женственности, родила мне ребенка и приехала в Москву под другим именем, скрываясь от назойливости рекламного бизнеса.

Русские – всегда немного дети, мы не взрослеем вместе со всем миром.

Расставание

Три года безоблачного счастья. Три года полного взаимопонимания и ежедневного секса. Я называл ее прекрасной Анной, она меня – оттаявшим динозавром. Знаешь, меня всегда интересовало, бывает ли женщина абсолютно счастлива? Теперь я знаю – нет. Даже в абсолютном счастье она выискивает возможности побега. Я заметил, что Анна стала нервничать, она выдумывала разные предлоги, чтобы уговорить меня съездить за границу. Что ей не давало покоя? Оказалось – деньги. После особенно настойчивых расспросов Анна стала меня уверять, что ее отъезд – всего на несколько дней, и три-четыре подписи под документами у нотариуса обеспечат перевод оставшихся денег Ринке на ее счет. Я описывал ей ужасы ареста и бессмысленность подобных действий – деньгами со швейцарского вклада мы все равно не сможем воспользоваться, зачем же рисковать?!

“Это сейчас не сможем, а когда-нибудь все изменится, границ не станет, мы сядем в автомобиль и отправимся в путешествие по Европе!”

Сознаюсь, тогда я в это не верил. Моя жена оказалась более прозорливой в политике. Как и в бизнесе. Я смотрел в ее ускользающие глаза и понимал, что все это от скуки. Ей хотелось царствовать, повелевать, капризничать, приказывать, а приходилось кухарить, стирать, воспитывать, уговаривать и считать деньги.

Случайно я узнал, что она оставила в месткоме театра, в котором устроилась работать, заявление на туристическую поездку в Югославию. Я перерыл все в доме, потом съездил на дачу и нашел чемодан с заготовленными вещами – белое платье с жабо, синее болеро… Еще там был парик из седых волос, тюбики с жидкой кожей, трость Матильды и множество баночек с оттеняющими кремами, с выгравированной на крышках наклонной V.

Вечером, приведя дочку из детского сада, я выкрутил пробки, объяснив Лу-Синь, что сейчас придет мама, и мы будем играть в прятки.

Когда Анна вошла в квартиру и дошла до большой комнаты, щелкая по пути выключателями и громко объявляя, что нет света, я уже сидел в кресле – вот здесь, в этом самом кресле – и мне оставалось только подвинуть заранее приготовленную свечу, чтобы она слегка осветила подготовленный маскарад. Анна застыла в дверях, глухо вскрикнула. Я медленно поднялся и произнес дребезжащим старушечьим голосом выстраданный монолог. Я говорил от имени Матильды Ринке, я спрашивал, все ли удалось моей предприимчивой компаньонке и довольна ли она своей жизнью – не снятся ли кошмары по ночам? Я постукивал в пол тростью и тряс пыльными буклями на голове, я задыхался в приступах старческого кашля и хрипел, как престарелая лошадь в каменоломне. Анна закричала дурным голосом и упала на пол.

Я не ожидал такого результата моего маскарада. Если бы она подошла поближе, она бы заметила, что платье с жабо сзади разорвано – иначе его бы не удалось натянуть спереди, а спина голая (я вообще был голый, с продетыми кое-как в рукава платья руками); что болеро только наброшено на плечи – не пролезло в плечах; что под париком у меня на щеках проступает вчерашняя щетина, стоял я в одних носках – не могло быть и речи, чтобы надеть башмаки Матильды.

Я включил свет, привел в чувство жену, срывая с себя куски уже изрядно надоевшего мне авантюризма. Я любил Анну и смог тогда ее рассмешить, и вот она уже хохочет над рваным платьем – я уношу ее в спальню и спотыкаюсь по дороге о странный взгляд моей маленькой дочери. Мы совсем о ней забыли.

Все изменилось после моего представления. Анна стала отстраняться постепенно, хотя о путешествии за границу больше не говорила ни слова. Иногда я ловил на себе ее испытующий взгляд, кажется, она хотела что-то рассказать, чтобы проститься, то есть простить саму себя – отметь это слово потом жирным шрифтом. Но так и не посмела. Мы развелись через пять лет.

Фло, когда ты будешь печатать это, не указывай фамилию ее первого мужа – я уже не могу стереть на пленке.

Моя Анна-бель ускользнула, я отпустил ее, как птичку из раскрытой ладони, не потревожив и перышка. Надеюсь, дочь не будет ничего выяснять. Последнюю фразу не нужно печатать.

Люся здорова!

В пять утра на улице темень и тишина.

А может быть, это пять вечера? Сколько я спала?

Кое-как взбодрив себя чашкой кофе, я звоню маме и говорю, что готова до работы заехать в квартиру Аквинии.

– Хорошо, что ты позвонила. Я прослушала “Анну-бель”. Я плакала ночью. Нам нужно поговорить.

– Отлично. Если ты уже все прослушала, скажи, пожалуйста, фамилию ее первого мужа – я совсем не помню.

– Тебе нужна фамилия первого мужа Анны?

– Ну да, именно это я и прошу!

– Не кричи на меня, я перематываю пленку.

– Я не кричу.

– Вот и не кричи!.. “Помощник посла товарищ Камарин”. Ты слышишь, как Богдан это говорит?

– Пропади я пропадом!

– Что ты сказала?

– Я ужаснулась собственной глупости.

– Это как понимать. Ты приедешь открыть квартиру Аквинии или нет?

– Еду.

Собираясь, я подумала, что на листке записан и номер телефона этой квартиры. Я сняла трубку. После десятого длинного гудка положила ее обратно. Набрала номер Лумумбы.

– Люся познакомилась с Амадеем, теперь они вместе ходят в мужской клуб и стреляют ворон, – сообщила я в ответ на ее бормотание.

– Это как понимать? – интересуется сонным голосом Лумумба. – Он уже воспринимает винтовку с оптическим прицелом, как условное определение отсугствующего у него фетиша?..

– Я звоню сказать, что Люся здорова. При чем здесь винтовка! Она здорова, ей больше не нужно лечиться.

– Не кричи так громко, – попросила Лумумба. – Я поняла: Люся здорова. Очень приятное известие в пять утра. Кстати, ночью мне звонил Амадей, он передал для тебя сообщение. Сейчас найду. Что-то о Пушкине… А! Вот, нашла. О Байроне. “Байрон живет на Новаторах во второй от “Казахстана” башне, третий подъезд, окно на втором этаже заколочено фанерой, на фанере снаружи написано изречение на латыни. Ты слушаешь? “Патер сив натюра прима”. В связи со всем этим хочу узнать, как ты себя чувствуешь, Фло?

– Я плохо сплю. У меня начались видения, поэтому нужно срочно узнать, родился ли у Аквинии Прекрасной правнук сегодня ночью.

– Если хочешь, – зевнула на том конце трубки Лумумба, – я могу позвонить в роддом. Если ты хочешь. Если тебе это поможет. Ты же знаешь, как важно узнать, что все в мире закономерно, все можно просчитать и объяснить любое непонятное явление.

– Ты не можешь ничего узнать. Роды проходили в Америке. Я сама не знаю, где. Но ты права, теперь я понимаю, насколько это важно – знать все о мелочах.

– Малейшие детали, да? – ласково объясняет мне Лумумба. – На любой поставленный вопрос нужно иметь конкретный ответ. Нельзя говорить: “не знаю”, “не понимаю”.

– К чему ты клонишь?

– у тебя налицо начальные признаки параноидальной шизофрении. Поздравляю.

– Спасибо.

Я положила трубку.

Четыре любимые женщины Богдана за одним столом

Мама ждала меня на улице у подъезда и металась туда-сюда в свете фар, пока я парковала машину.

– Я позвонила дочери Анны, – сказала она.

– Зачем?!

– Она хотела сходить в эту квартиру. Она просила позвонить, как только ты объявишься. Мне кажется, ей нужна твоя помощь. Знаешь, она странно одевается. Бюстгальтер – поверх платья.

– Что?.. – Я слишком резко остановилась, мама ткнулась в меня сзади.

– Длинное черное платье, – объясняет она, – ботинки со шнуровкой и металлический бюстгальтер поверх платья. Я не знаю; может быть, теперь так носят, – тут же начинает оправдываться она, заметив в моих глазах досаду. И вдруг добавила не в тему: – А вдруг они там обе лежат мертвые?

– Кто? – дергаюсь я.

– Обе жены Богдана Халея.

– С какой стати?

– Загрызли наконец друг друга, – предложила она свой вариант. – Давай позовем какое-нибудь ответственное лицо. Участкового, например.

– Участкового? В шесть утра? Где мы его найдем?

– Но все-таки мы идем в чужую квартиру, а бабушек уже давно ищут…

– не нагнетай обстановку, а?

Успокаивая друг друга таким образом, мы добрались до квартиры на восьмом этаже и минут пять нажимали на кнопку звонка.

– Если они не поехали с ножами на такси домой к Анне, а решили зайти зачем-то сюда, в эту квартиру, представляешь, сколько крови будет? – бормотала при этом мама, прислушиваясь к звонку в квартире.

Я вставила ключ в замок.

В темном коридоре мне почудился запах рвоты. Я отстранила рвущуюся в комнату маму и нащупала выключатель.

Аквиния и Анна-бель сидели напротив друг друга за столом, упав на него головами и напряженно высматривая что-то мертвыми глазами.

– Евфросиния, сколько раз я говорила, чтобы ты слушалась маму!.. – назидательно заметила моя мама и в обмороке сползла по стенке на пол.

Я подошла к столу и пощупала пульс у жен Богдана Халея. Холод смерти так остудил мои пальцы, что я почти не ощущала их, пока набирала номер телефона Кохана.

– Урса Венедиктович…

– Фло! – радостно закричал он в трубку, как будто все эти дни сидел и ждал моего звонка. – Могу поспорить, вы хотите со мной встретиться!

– Очень хочу, – призналась я. – Запишите, пожалуйста, адрес.

– Какой странный пронизывающий голос у вас сегодня! Ваше желание видеть меня растет в вас помимо воли?!

– Ох, растет!..

– Вы чувствуете странную силу, связывающую нас друг с другом? Знаете, как называется эта сила?

– Уголовная ответственность. – Я быстренько положила трубку и с минуту раздумывала, стоит ли стирать с нее отпечатки пальцев.

Решила, что не стоит.

Обернулась на шорох – в дверях стоит Люся.

– Где моя мама? – тупо поинтересовалась я, показывая пальцем на пол.

– Мы столкнулись в подъезде только что. Она очень спешила – тащила три футляра с ножами.

– Боже!.. Все три?

– Насколько я заметила – все три. Сказала, что сейчас придет обратно. А это моя мама? – Люся неуверенно показала пальцем в сторону стола.

– Люся, подожди!..

– Я так и думала, что с нею это случится. Она забрала из дома свои снотворные таблетки и всюду таскала их с собой.

Люся подходит к столу и спокойно осматривает сначала Анну-бель, потом Аквинию. Медленным осторожным жестом закрывает им обеим глаза.

– Если ты знала, что она собиралась покончить с собой…

– Моя мама? Никогда. Она собиралась отравить Аквинию. Как ты думаешь, стоит посмотреть таблетки у мамы в кармане пиджака?

– Не стоит. Я позвонила человеку, который сейчас приедет осмотреть это место. Не надо ничего трогать.

– Понятно, – кивает Люся, идет в кухню и приносит оттуда еще два стула. Ставит их у стола и предлагает мне сесть.

– Ты думаешь?..

– А что? Посидим вчетвером, я всегда об этом мечтала – четыре любимые женщины Богдана Ха-лея за одним столом.

Сажусь, потому что ноги не держат.

– Извини, ты пришла ко мне в центр за помощью, а я не смогла сопоставить. Ты – Камарина Людмила, а я…

– Людмилой меня мама настояла записать в советском паспорте.

– А я в детстве плохо запоминала фамилии, если они мне казались неважными. Зачем мне было запоминать фамилию помощника посла?

– Пресс-атташе. Первый муж моей мамы, Кама-рин, был пресс-атташе. Когда родители развелись, мама оставила себе фамилию прежнего мужа и изменила мою. Я стала Камарина. Ты была на кухне? – вдруг спрашивает она.

– Нет, я сразу прошла в комнату…

– В кухне на холодильнике лежит череп моего отца.

Резко встаю, потом без сил опускаюсь на стул.

– Аквиния его использовала, как пепельницу? – едва шевеля губами, спрашиваю я.

– Нет, – качает головой Люся. – Просто лежит себе… Бабушка Аквиния была странной, но справедливой. Она сказала моей матери, что череп в нашей квартире травмирует психику ребенка – тем более, запрятанный в чулане. Мама спохватилась – она совсем забыла об этой реликвии – и отдала череп Аквинии с условием, что та не вывезет его за границу.

– В ассоциативном ряду твоих неосознанных страхов череп отсутствовал, – вдруг замечаю я.

– Я его не боялась. Мама объяснила, что скелет моего отца стоит где-то в институте на всеобщее обозрение, но ей удалось уговорить Богдана похоронить голову – при условии, что она после его смерти взвесит мозг и запротоколирует это. Мама правда хотела похоронить голову (“хотя бы ее не выставлять на изучение посторонним!”), а потом из вредности тайком заплатила за обработку черепа для хранения.

– Когда она его уговорила? – спрашиваю я, задержавшись взглядом на руке Аквинии – высохшей куриной лапке.

– Боишься мертвых? – интересуется Люся, заметив это.

– Нет. Просто странно все…

– Это условие было оговорено в обязательстве развода, Богдан уже тогда написал завещание на свое тело, мама об этом знала и потребовала себе голову. Это рассмешило отца, он согласился.

В комнату тихо входит Кохан. Он стоит некоторое время, обозревая наши мирные посиделки, потом начинает нервно потирать правое ухо.

– Это что же получается? – говорит он, когда ухо становится алым. – Это ведь получается – две мертвые старушки? А вы кто? – бросается он к Люсе, потом, не дождавшись ответа, ко мне: – Кто она? А это кто?! – нервно дернулся он на звук шагов.

В комнату вбежала моя мама.

– Все в порядке, – сразу же начала она объясняться, хотя я и делала ей знаки руками. – Теперь все будет хорошо, я устранила это… – Мама заметила наконец незнакомого мужчину и мои гримасы. – Это недоразумение, теперь все будет хорошо, все – на своих местах, больше – никаких неприятностей…

– Это моя мама, она плохо себя чувствует, может упасть в обморок, – быстро объясняю Урсе странное поведение вбежавшей мамы. – Мы с нею пришли сюда в квартиру, а тут вот… лежат… А это Люся, она нашла свою маму… – Чувствую, что начинаю заваливаться набок.

– Все должны сесть и замолчать! – не выдержал Урса.

Мама присела на краешек тахты.

– Вы передвигали тела? Трогали что-нибудь в квартире? – поинтересовался Урса, подойдя к телефону.

– Нет, – отвечаю я. – Не передвигали. Я позвонила вам с этого аппарата.

– А я принесла из кухни два стула, чтобы сесть здесь, – объясняет Люся.

– А я ничего не выносила! – слишком громко заявляет мама.

– Почему вы позвонили мне, а не в милицию? – надувается злостью Урса. – Ну почему, спрашивается?!

– Я подумала, вам будет интересно…

– Мне? Интересно? Вы обнаружили двух мертвых старушек и решили, что мне это будет интересно?

– Это две жены Богдана Халея. Аквиния, – я кивнула направо, – и Анна, – кивнула налево.

– Что?

– Да. А это – дочка Богдана Халея, Люся Кама-рина.

– Хотите сесть? – поинтересовалась Люся. – На кухне еще есть табуретка. Я принесу.

– Нет, – моментально успокоился Урса. – Спасибо. Я постою. Это ваша квартира.

Люси. Люся посмотрела на меня.

– Это квартира Аквинии, – объясняю я. – Она купила ее для наблюдения за квартирой бывшего мужа, – показываю рукой на окно.

– Прекрасно, не будем пока вызывать милицию, – определился Урса и положил трубку. Прошелся туда-сюда по комнате и опять взял трубку телефона. – Будем вызывать надежных сотрудников.

Пока он говорил по телефону, я попыталась объясниться с Люсей.

– У меня для тебя очень важное сообщение.

– Я тоже должна сказать тебе нечто важное, – кивнула Люся.

– Люся, у тебя нет никаких психических отклонений! То, что ты видела в детстве, было абсолютной реальностью!

– Уже проводите сеанс лечения? – возник рядом Урса и уставился на меня злыми глазами. – Отвечайте быстро, пока некому протоколировать. Вы обе были здесь в момент смерти старушек?

Сбивчиво рассказываю, почему мы здесь. Откуда у меня ключи от этой квартиры. Люся показывает билет Аквинии на самолет, улетевший без нее. Мама в это время постаралась прошмыгнуть к двери.

– Здесь все родственники, а я совсем посторонняя, – объяснила она, когда Кохан ее остановил. И вдруг спросила: – Они ведь не зарезаны? Они умерли от злости, да?

Я схватилась за голову. Кохан вцепился в маму мертвой хваткой. Мама объяснила, почему она решила вынести из квартиры с мертвыми телами три упакованных ножа для резки тростника.

– Потому что я теперь сама не знаю точно, который из них – Мудрец!

– Как – Мудрец? – взвился Кохан. – Опять – Мудрец?!

– Вот видите, вы тоже все понимаете – недаром мне сразу показалось, что я вас уже видела раньше! – перешла в наступление мама. – Теперь понимаете? Это все случилось с женами Богдана, потому что они вынесли из его квартиры нож Мудрец! Проклятие, понимаете? А я, как назло, накануне перепутала все ножи, чтобы они не знали, где какой!

– Заче-е-ем? – стонет Кохан, терзая свое ухо.

– От злости на них, на этих развратных старух, я уже объяснила! Вот и пришлось теперь… – развела она руками, – вынести все три ножа. Пусть пока полежат на всякий случай в квартире Богдана, а то вдруг с вами что случится…

– Почему – со мной? – склоняется Кохан над мамой, усаженной им силой обратно на тахту.

– Но вы же… вы потребуете сейчас вернуть назад… вещественные доказательства, и тогда с вами опять может случиться… вы уже подвергались…

– А что, эти ножи являются вещественными доказательствами? – спрашивает Урса.

– Конечно, нет! – с горячностью уверяет мама, натыкается на его свирепый взгляд и стушевывается. – Если только они не зарезали друг друга…

– Я с ума сойду с вами! – подводит итог Урса. У открытой входной двери послышались голоса.

– Коллеги! – обратился к вошедшим мужчинам Урса. – Для начала обыщите присутствующих здесь живых дам, а потом – соответственно мертвых.

Я сознаюсь, что страшно спешу.

– Обыщите ее первой! – приказывает Урса.

– Урса Венедиктович, сделайте одолжение: обы-щите меня сами, – попросила я.

– Я в этом деле не профессионал, – злорадно сообщил Урса.

– Обыщите, мне нужно вас о чем-то попросить. Это личное, – добавляю я.

Пока Урса топчется рядом и сопит, проводя по моему телу руками, я прошу его узнать по своим каналам, не получал ли Иероним Глистин значительную сумму денег перед тем, как состоялась наша встреча.

– Ваша с Глистиным? – не удивился моей просьбе Урса.

– Нет, наша с вами в кабинете № 12.

– Допустим, – подумав, отвечает Урса, – Глистин имел некоторые договоренности со Службой. Что вам это даст?

– Тогда я должна срочно бежать.

– Бежать, в смысле – скрыться?..

– В смысле – опаздываю, хватит гладить мою ногу.