Текст книги "Время волка (ЛП)"

Автор книги: Нина Блазон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Глава 30

НЕЗАБУДКА

Вопреки всему, собаки очень беспокоили его. До самого рассвета он снова и снова пересматривал рисунок за рисунком в своей папке для рисования, и каждая рана, и каждый след были упорядочены по-новому, и каждая из его заметок рассматривалась под новым углом зрения: собака и неизвестный вид животного. Предположение ужасно хорошо подходило, но, также и сейчас, после ночного бодрствования, когда отец нервно поправлял Томасу галстук, у него по-прежнему было мучительное чувство, что он упустил что-то существенное.

– Не делай такое мрачное лицо, мальчик. Ты идешь на свою свадьбу, а не на казнь!

«Все дело в подходе», – подумал Томас.

Слуга бросился в комнату со шкатулкой в руках, обтянутой красным бархатом. Его отец принял её и передал Томасу.

– Фамильные драгоценности твоей покойной матери, – торжественно сказал он. – Сегодня ты подаришь их своей невесте.

Томас взял шкатулку и не стал её открывать. Затем он поднял голову. Юноша всё ещё чувствовал себя так, как будто созерцал жизнь другого сына. Из зеркала его рассматривал мрачный дворянин. Перчатки, украшенные серебряной вышивкой, были произведены на семейной мануфактуре и стоили больше, чем драгоценные пряжки на его штанах до колен. Голубой с серебристо-белым, полосатый жакет был новым и сидел на нём как влитой. Близняшки Хастель, конечно же, приняли бы его за принца. Он взял украшенную серебряной каймой треуголку и последовал из комнаты за отцом.

***

«Томас!

В плохие дни как сегодня, я представляю, что мои письма ты бросаешь в огонь не прочитанными. Я не могу винить тебя в этом после нашего прощания в прошлом году и после всего, что произошло дальше.

Но можешь ли ты представить себе, каково это, когда вся жизнь и всё, во что ты когда-то верил, рассыпается в пепел?

Мне всё ещё кажется, будто всё происходит как в кривом зеркале. Я больше не узнаю в нём своё лицо. Была бы я счастлива, если бы промолчала? Да, вероятно. Теперь я ношу рану, которая никогда не заживёт, но если быть абсолютно честной, то я должна признать, что, наверное, я всегда её чувствовала – даже не зная, откуда она возникает. В хорошие дни я знаю, что ты, естественно, не получишь мои письма. С моей стороны вообще было достаточно глупо их писать, просто для того, чтобы Жан-Жозеф бросил их в огонь.

Я одна, без союзников, которая грешила сама и также поплатилась за прегрешения своего отца. Я могу только надеяться, что Жан-Жозеф вернул тебе, по крайней мере, папку с рисунками.

Почему я всё ещё пишу тебе? Может быть, только для себя самой, чтобы найти слова для ужаса. Иногда я мечтаю, чтобы он забрал меня. Я чувствую его присутствие, и знаю, что он подстерегает меня, и просто ждёт своего часа...»

Изабелла остановилась. Между тем, она знала каждый такой шум, каждый щелчок и теперь также знала, что дверь, однозначно, откроется. Девушка быстро сложила письмо и убрала в платье. Под юбкой были прикреплены две плоские сумки на поясе, в которых некоторые женщины прятали свои молитвенники или вещи, которые никто не должен был найти. Изабелла быстро запихнула его к другим письмам, и снова опустила свои юбки. Потом она бросилась к окну и упала в кресло. Не опоздав ни на секунду.

Ключ поворачивался в замке. Мадам де Морангьез вошла без стука – за ней следовал Эрик. «Моя новая семья», – горько подумала Изабелла. – «Святой тюремщик».

– Добрый день, Изабелла, – сказал Эрик. Щетина придавала ему вид дикого отважного охотника. Свежий запах весны и леса заполнил комнату.

– Добрый день, – вежливо ответила она.

– Пойдём? – спросил он с мягкостью, от которой по её спине пробежал холодок.

«Какой у меня выбор?» – подумала она. И хотя всё в ней противилось, она кивнула и встала.

Спутники Эрика уже их ждали. Её кобыла стояла оседланной рядом с конюшнями. На мгновение девушка не смогла сделать ничего другого, кроме глубокого вдоха, и полностью наслаждаться запахом весны. Сколько времени прошло с тех пор, как она гуляла последний раз? Казалось, прошли годы.

Во дворе царила рабочая суета: слуги таскали багаж к лошадям, и несколько собак игриво боролись перед конюшней. Один парень с тёмными волосами похлопал одну из них по спине и отправил животное свистом обратно к своре Эрика. Затем он подошёл к одной вьючной лошади и начал укладывать багаж Изабеллы в большие корзины. Изабелла не сразу узнала молодого человека. Затем её осенило. «Адриен!» Слишком хорошо она помнила мужчину, которого Том называл другом. «Он должен быть нашим доверенным лицом». Как всегда тоска одолела её так внезапно, что стало больно. Это было рискованное предприятие, но ей не оставалось никакой другой возможности. «И что я потеряю?»

Она подняла подбородок и твёрдыми шагами направилась к Адриену и лошади.

– Чего ты хочешь от вьючной лошади? – сердито крикнул Эрик.

– Позаботиться о том, чтобы не разбились мои замечательные письменные принадлежности! – крикнула она через плечо. Затем девушка уже стояла возле лошади и открыла один из мешков, которые ещё лежали на земле, как будто хотела что-то там поправить.

– Адриен? – тихо сказала она. – Тебя зовут Адриен Бартанд?

Парень поражённо оторвался от работы.

– Да, мадемуазель, – он рассматривал её любезно и вопросительно. После многих месяцев, в которые даже горничная боязливо избегала её взгляда, это действительно просто хорошо, когда так смотрели.

– Томас Ауврай, – шепнула она. – Ты слышал что-нибудь о нём?

Теперь она знала, почему Томас его ценил. Не показывая ни малейшего удивления, Адриен также потянулся к багажу вниз и по-походному закреплял его ремнём. Теперь у них была возможность поговорить тихо друг с другом несколько секунд так, чтобы это не бросалось в глаза.

– Нет, я ничего не слышал о нём с тех пор, как Мари умерла.

«Мари». Изабелле пришлось глубоко вздохнуть.

– Мари Хастель? Тогда в охотничьем лагере ты говорил что-то о мёртвой девушке. Но ты... знал её?

Казалось, на его лицо упала тень.

– О, да, даже очень хорошо. Я говорил с ней ещё вечером перед её смертью. Мне до сих пор жаль, – он откашлялся, как будто должен был собраться с силами. – Ну, во всяком случае... Томе я больше не встречал. А вы?

Это звучало искренне и с надеждой, это подтверждал тот факт, что он использовал имя Томаса в уменьшительно-ласкательной форме, как это делают только лучшие друзья или братья, по-особому с ними болтая. Девушка чувствовала, как будто имела секретный договор. Она показала кивком головы.

– Адриен... если бы я написала письмо, вы смогли бы его отнести на почтовую станцию? Так, чтобы Эрик или кто-то другой об этом не узнал?

– Совсем тайно? – его улыбка была любезной, и она подумала, что он, конечно же, нравился Мари. «И, вероятно, она о нём даже мечтала?» Мысль была прекрасной и печальной одновременно, и с этого момента она больше не чувствовала себя одинокой.

– Я могу попробовать, – тихо ответил он. – Но почта не дешева.

– Я дам тебе деньги. Где я тебя найду?

– Изабелла! Нам пора! – крикнул Эрик ей со двора. – Скоро стемнеет.

– Просто хорошо слушайте, мадемуазель, – тихо шепнул ей Адриен. – Где моя песня, там и я.

Он улыбнулся ей лёгкой, ободряющей улыбкой, которая показалась Изабелле неожиданным солнечным лучом. Затем парень перетянул высоко багаж и, насвистывая, пошёл обратно к вьючной лошади.

***

Граф Треминс позволил себе некоторые расходы, чтобы выдать племянницу замуж по очень высокой цене. Свадебное общество, которое ждало перед городской церковью Версаля, было наряжено в дорогие одежды, карета невесты украшена гирляндами цветов. Лакей как раз открыл дверь кареты, и оттуда вышла Клер. Она была одета в оранжево-белое платье с рукавами воланами из брюссельского кружева, её волосы украшали оранжевые цветы из шёлка. Томас подумал, что цветы, которые на самом деле считались символами невинности, должны быть ироническим комментарием от дяди Клэр. Она ещё не увидела экипаж Ауврая. Невеста была занята тем, что приветствовала гостей и позволяла любоваться собой. В толпе Томас также увидел Жанну. Как и другие девушки, она несла букет цветов и кивнула ему издалека.

Шарль Ауврай улыбнулся опасной смесью из гордости и паники, пока Томас, ещё сидя в карете, доставал шкатулку. В некоторых семьях жених передавал её невесте только утром, после брачной ночи, но в семье Ауврай издавна была традиция передавать шкатулку перед бракосочетанием.

– Ты знаешь, что ты должен сказать?

Томас кивнул.

– Мадемуазель, имею большую честь и радость подарить вам в знак моего расположения и укрепления нашей связи украшение, которое носили моя мать и бабушка.

В полумраке кареты Томас мог видеть, как отец безмолвно шевелил губами, как будто повторял вслед за кем-то разученное обращение. Томас вынужден был отвести взгляд, потому что ему вдруг стало душно. «Что я здесь делаю?» – подумал он. Когда юноша открыл шкатулку, драгоценные камни засверкали. Это была трёхрядная цепь с орнаментом в виде вьющихся цветов из золота, усыпанное рубинами. «Как капли крови на шее Катарины Англейд». Картина сверкнула перед ним как свет грозы, пока он доставал цепь из шкатулки.

– Давай, мальчик! – Шарль Ауврай ободряюще хлопнул его по плечу, как будто бы они были на скачках.

Томасу казалось, что он в театре, смотрит сам на себя со стороны, как выходит из кареты. Пешеходы сразу останавливались и глазели на его богатый наряд.

Как от него и ожидалось, он направился к церкви. Но никогда ещё ему не было больно от осознания того, что это была дорога Армана.

Клер привела в порядок свои юбки, затем под руку со своим дядей взошла на порог церкви. И хотя это было совершенно бессмысленно, тоска сыграла с Томасом злую шутку: у него забилось сердце от того, что он вообразил, будто там стояла Изабелла.

Аромат роз оторвал его от этих мыслей. К ним подошла Жанна и поприветствовала его отца. Теперь новоприбывших заметили также Клер и де Треминс. Взгляды Клер и Томаса встретились. И на одно мучительно долгое мгновение он увидел себя в будущем – бесконечная череда поклонов, коленопреклонений и ложных любезностей, праздники, танцы, посещения оперы и болтовня, жизнь на шахматной доске. «Жизнь Армана». Рубины давили через ткань перчатки на его ладонь, и он так сильно сжал цепь, что кровь зашумело в ушах.

– Давай, спать ты сможешь и позже! – голос отца вывел Томаса из оцепенения. Только теперь он понял, что остановился.

Жанна наморщила лоб. Гости перед церковью теперь также обнаружили его и аплодировали. Шарль Ауврай положил Томасу руку между лопатками и хотел подтолкнуть его дальше, но тот покачал головой. «Ни шага дальше», – думал он. – «Ни одного шага по дороге Армана». Слово, которое пришло ему сейчас само на губы, было гораздо отчётливее и короче:

– Нет, – сказал он своему отцу и ещё раз покачал головой. – Я не могу.

Шарль Ауврай был мастером по игре на общественной шахматной доске. Он улыбнулся и кивнул де Треминсу.

– Одну минутку! – крикнул он с вполне наигранной радостью. Затем мужчина вцепился пальцами в руку Томаса. В следующее мгновение отец втолкнул его обратно в карету и закрыл дверь.

– Ты что, сдурел? – наступал он на Томаса. – Что всё это значит?

Томас сглотнул.

– Мне жаль, отец. Я не могу жениться на Клер.

– Тут ты сильно не прав. Ты не испортишь дело моей жизни!

Томас сглотнул.

– Арман был делом всей вашей жизни – и он бы охотно это сделал. Но я не он! И я никогда им не буду! Я... не могу дальше притворяться и не продамся – также не только для вас.

– Продаться? – затрещина, которая поразила его, не была на самом деле плохой. Пьер бил сильнее. Плохо было то, что удар разорвал последнюю связь между ними.

– Что только с тобой! – воскликнул Шарль Ауврай в настоящем отчаянии. – Я не воспитывал тебя так! Арман никогда не разговаривал бы со мной так непочтительно.

– Поэтому вы и хотели, чтобы тогда на его месте умер я? – Томас удивился сам себе, как спокойно он произнёс этот эпотаж. – Да, я слышал, что вы тогда говори, отец. Я стоял в дверях, пока вы скорбели у гроба Адриена. Вы полагали, что вы один.

Томас снова почти смог почувствовать зимний холод, увидеть свое собственное дыхание, почувствовать дверную раму под своей рукой. Через щель он видел руки Армана, сложенные на груди и сгорбленную спину Шарля Ауврая.

– Почему это должен быть ты, Арман? Вы тогда говорили это, отец. И вы думали: «Почему это не Томас?» Я прав? Это было сказано тогда только от боли, но если вы будете честны, то вы ещё и сегодня временами думаете об этом.

Шарль Ауврай с трудом дышал.

– Я – твой отец, – рявкнул он. – Я не стою здесь перед судом. У тебя есть проклятый долг...

– А нет ли у отцов также обязанностей по отношению к их сыновьям? Вы должны были защищать меня тогда от Армана. Вы не обращали тогда внимание, что он не любил меня и осложнял мне жизнь. У вас есть только один сын, отец. И это не я.

Как ни странно, это не заполняло его больше скорбью и яростью. Это был только факт, и ему стало легче от того, что он произнёс эту правду.

Шарль Ауврай стал настолько бледным, что под своим гримом позеленел.

– Почему ты создаёшь мне трудности для того, чтобы я любил тебя? С тобой всегда было трудно – ты лгал.

– Арман почти столкнул меня с балкона! Это не ложь!

– Ты снова хочешь начать с той старой истории? Ты сам влез на баллюстраду. Арман в последний момент сохранил тебя от падения.

– Он схватил меня за запястья и оставил висеть под перилами! – закричал Томас. – Он был намного старше меня и уже тогда сильный, как медведь, и такой же большой как вы, отец. В тот день мы поссорились, и он схватил меня. И сказал, что я должен извиниться. Только когда Арман стал держать меня над баллюстрадой, я понял, в какой опасности находился, – Томас тяжело сглотнул, прежде чем смог продолжить. – Он... ослабил свою хватку. Одну или две секунды я был тем, кто ухватился за него. Вы не можете себе даже представить, насколько длинными могут быть такие секунды, – «это знает только Бастьен». – Я ещё сегодня спрашиваю себя, что бы он сделал, если бы в тот момент вы не вошли в комнату.

Отец качал головой.

– Арман никогда не сделал бы ничего подобного!

Было странно, что больше Томас не чувствовал даже горечи. Осталось только чёткое осознание того, что отец покинул его много лет назад.

– Вы всё ещё верите ему больше, чем мне, – это было утверждение, а не вопрос.

Шарль Ауврай заломил руки.

– Ты пойдешь в эту церковь! Даже если мне придётся ударить тебя!

Томас закусил нижнюю губу. Его взгляд остановился на Жанне. Она стояла перед окном кареты и наблюдала за сценой через стекло, на её лице читались беспомощность и забота. Она растерянно сжимала свои цветы. Это был букет из образа пастушки, который как раз был в моде. И между ветреницей дубравной и примулами находились несколько отростков с маленькими голубыми цветами.

Наконец-то Томас понял, что беспокоило его всю ночь и раздражало. «Незабудка!»

Голос де Буффона разносился в его голове как насмешливое эхо. «Очевидное легко заметить».

– Дьявол! – прошептал он.

Томас не слышал, что продолжал говорить дальше его отец, а бросился вперёд и дёрнул дверь кареты. Когда отец схватил его за сюртук, юноша легко выскользнул из него и оставил там. Он выпрыгнул на улицу только в рубашке, жилете и брюках, и побежал так, как никогда в своей жизни.

***

Томас не слышал оскорбительных криков людей, которых он расталкивал, когда бежал по улице. Старый слуга почти был в шоке, когда увидел его у двери. Даже сейчас, когда Томас бросился вверх по лестнице, тот снял перчатки и парик, и отбросил их от себя.

Папка для рисунков лежала открытой на столе, так же, как он её и оставил сегодня утром. Томас так сильно схватил листы, что один надорвался с безобразным треском. И это был портрет обезглавленной Катерины Англейд. Со скрытым посланием от Изабеллы, настолько маленьким и не приметным, которое никто не мог увидеть – кроме Томаса. «И я, идиот, у меня всё время это было перед глазами, а я ничего не замечал!» И если бы он не был таким сумасбродным, то засмеялся бы сейчас. Рядом с рукой мертвеца лежала незабудка, и он был абсолютно уверен, что не рисовал её тогда.

Томас поискал на другом портрете: мертвеца в госпитале Сог. Рисунок углем был в некоторых местах стёрт, но Изабелла изменила только мелкие детали: первоначально мертвец сжимал руку в слабом кулаке, однако, теперь, по-видимому, случайно оттопыренный указательный палец указывал в направлении подписи. Под каждым рисунком Томас всегда ставил даты лёгкими штрихами, чтобы не портить впечатление от картины, теперь же линии были ярче, бумага была слегка шероховатой, как будто бы кто-то это подделал. Новые числа были поставлены поверх первоначальных.

Здесь больше не стояла дата 23.06.1765, а 13.12.1765. Декабрь! «Это произошло после того, как мы уехали!»

Теперь ему пришлось сесть. «И пока я купался в жалости к самому себе, бестия убивала дальше! В отчаянии Изабелла пыталась послать мне это сообщение». Конечно же, естественно, что она не могла писать ему письма. А Лафонт тоже нет? Как в игре, один шахматный ход к другому. Он никогда ещё так дико не ругался. Томас собрал вместе все рисунки и затем побежал в свою мансарду. Там он вытащил из сундука чемодан. И быстро надел свою студенческую куртку, нашёл сумку с денежной компенсацией д’Апхера. Полностью для всего путешествия денег было недостаточно, но это было начало.

Слишком поздно он услышал щелчок замка. Томас подскочил к двери и обнаружил, что она закрыта. Юноша стучал по дереву, пнул его, но дверь едва сдвинулась на петлях.

– Не беспокойся, – услышал он через дверь приглушенный голос отца. – Ты останешься здесь до тех пор, пока не образумишься. И пока ты не одумаешься.

– Ни в коем случае! – кричал Томас. – Выпустите меня!

– Ты должен был лучше меня знать, – донёсся прохладный ответ. – Я надеялся, что ты мог бы избавить меня от этих слов. Даже если утверждаешь кое-что другое, Томас: я знаю тебя лучше, чем ты сам себя. Когда я получил сообщение о твоём аресте, я знал, что ты снова наделал глупостей. Поэтому написал прошение о королевском указе об изгнании без суда и следствия. Письмо лежит у нотариуса с твоего возвращения, одно моё слово и его отправят. Ты знаешь, что это значит.

Томас слишком хорошо знал. Это как пощёчина ледяной рукой. О таком приказе об аресте могли ходатайствовать не только чиновники по уголовным делам, но и граждане – для распутных жён или личных врагов. Но также и большинство родителей использовали эту возможность, чтобы было позволено запереть непослушных сыновей и дочерей. Для этого не нужно было совершать преступление. Достаточно было того, что, по мнению родителей, угрожало семейной чести, расточению денег на азартные игры или тайное сочетание браком для его получения.

– К сожалению, ты не оставляешь мне выбор, – сказал Шарль Ауврай. – Ты женишься на Клер или пойдёшь в тюрьму. Я сказал де Треминсу, что ты с утра забыл подарок невесте и должен его принести. Клер ждёт, тебе нужно быстро решить. Через десять минут я возвращаюсь, и ожидаю, что ты поведёшь себя как примерный сын.

Томас не стал ждать следующих слов, а бросился к окну. Он находился слишком высоко наверху, прыжок был бы смертельным. Но юноша мог бы попытаться слезть по крыше. Перед соседним домом стояло дерево, но довольно далеко.

Всё же, в тот момент он понял, что отец действительно знал его лучше, чем ему бы хотелось. На улицу вышел слуга и посмотрел на него вверх.

Томас выругался, а затем отскочил к секретеру, и отчаянно выдвигал ящики в поисках ножа для бумаги или другого предмета, которым он, возможно, смог бы открыть дверь. Юноша почти проигнорировал негромкий стук.

– Томас? – робкий, испуганный голос раздался через замочную скважину.

– Жанна! – заорал он. – Открой дверь!

– Я не могу, твой отец забрал ключ. Боже мой, что произошло с вами обоими?

«Мы только сняли наши маски», – подумал Томас. Впервые в нашей жизни. Он встал на колени перед замочной скважиной.

– Жанна, ты должна мне помочь, – заклинал он. – Убийства продолжаются!

Муслин прошуршала по двери, как будто бы Жанна сползла по двери и села.

– Ты хочешь вернуться обратно в дикий край? Один?

– Я должен!

– Ты знаешь, что ты сейчас делаешь? Ты навсегда себя губишь! И они найдут тебя в Гефаудане! В конечном итоге ты окажешься в тюрьме.

– Если ты – фаворитка короля, то сможешь замолвить за меня доброе слово. А теперь помоги мне, чёрт возьми! – он нашёл портрет Катерины Англейд и сунул его под дверь. – Как ты не понимаешь? Это могла быть Изабелла – одной из остальных девушек. Это продолжается, и она просит моей помощи! – когда Томас не получил никакого ответа, то забарабанил кулаками на друга по двери.

– Жанна! – он почти кричал. – Пожалуйста! Ты можешь этого не понимать, но помоги мне ради нашей дружбы!

Прошла вечность, прежде чем она ответила приглушённым голосом.

– Как?

– Отвлеки слугу снаружи! Я вылезу в окно! Торопись!

Не дожидаясь её ответа, он бросился назад в комнату. Раздался безобразный звук, когда юноша оборвал две длинные шторы и связал их вместе узлом в импровизированную веревку. Затем Томас сложил чемодан. Только сейчас он заметил, что при себе у него всё ещё было ожерелье матери, Не задумываясь, юноша запихнул его в карман брюк для своего побега. Он уже хотел положить драгоценность на стол. Однако трезвая благоразумная часть его уже просчитывала, сколько стоит рубин. Томас бросил взгляд на портрет своей матери, который висел над секретером. Казалось, что она понимающе ему улыбается. Художник изобразил женщину с ожерельем.

– Простите меня, маман, – тихо сказал он, и снова спрятал украшение.

Минутой позже, Томас услышал, как Жанна что-то кричит на улице дворецкому.

– Месье Аувраю нехорошо! О, Боже, он что-то с собой сделал! Быстрее, нам нужен доктор! – Жанна, на самом деле, была великолепной актрисой.

Томас пригнулся, и когда выглянул на улицу в следующий раз, слуга уже, действительно, исчез. На лестнице загремели шаги. Не долго думая, он запрыгнул на подоконник и передвигался, повиснув на руках. Ему стало плохо и закружилась голова, когда мужчина посмотрел вниз. Затем Томас начал карабкаться вверх.

– Помогите! – умоляла кого-то Жанна. – Быстро идите в дом! Иначе он умрёт!

Томас достиг края крыши. Теперь он увидел, что было целью Жанны: она отвлекла кучера свадебной кареты и теперь вела за собой лошадей за поводья, чтобы разместить повозку на улице прямо под Томасом. Девушка отчаянно ему кивала. В это мгновение он любил её всем сердцем. Мужчина бросил свой чемодан на улицу и набросил конец самодельной верёвки на выступ. Это всё ещё было безумием, но ему действительно удалось спуститься на верёвке до следующего эркера (прим.пер.: выступающая за плоскость фасада часть помещения, часть комнаты, выступающая из основного пространства, обычно он оснащен окном, несколькими окнами либо имеет остекление по всему периметру). Но потом, когда он достиг этой точки, где не мог ни за что держаться, Томаса одолел страх. Неожиданно всё появилось снова: руки Армана, которые отпустили его. Попытка найти опору ногами, его пальцы, которые судорожно сжимались вокруг запястий брата. Взгляд через плечо, собственное дыхание, которое громко шумело в его ушах, и детский ботинок, который упал вниз, и ударился о мостовую внутреннего двора.

«Перестань!» – сказал он себе. – «Все кончено!»

Затем Томас глубоко вздохнул, собрал всё свое мужество и отпустил веревку.

Он знал, что столкновение будет сильным, но это был новый вид боли. Тонкая древесина дробилась и трещала, когда Томас как метеор ударился о крышу кареты. Ткань разорвалась, когда мужчина, тяжело дыша, приземлился на сиденье под градом лакированных осколков и зеркал. Карета отскочила вверх и вниз, или это просто было головокружение. На него сыпались разорванная свадебная декорация, ленты и цветы. Лошадь заржала и стучала копытами по скрипящей древесине. Томас в растерянности поднялся, но, казалось, его руки и ноги едва слушались. Сквозь дыру, которую он оставил в крыше кареты, мужчина мог видеть своего отца, стоящего у окна.

Шарль Ауврай растерянно разглядывал сына внизу. Томас слышал его крик как будто издалека. Он кинулся к двери кареты и чуть не упал на пути, но в то же самое мгновение Жанна открыла дверцу. Пока он, пошатываясь на подогнувшихся коленях, выбирался из кареты, то краем глаза видел, как к нему подбегает взбешённый кучер. Жанна среагировала быстрее, чем он. В одно мгновение она была возле чемодана, оторвала его от земли и бросила кучеру под ноги. Мужчина споткнулся и упал, но для Томаса поклажа была уже вне досягаемости. Жанна сжала кулаки, повернулась к Томасу, и наполовину в отчаянии, наполовину со смехом, закричала:

– Беги!