Текст книги "Непереплетённые"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Удалось! Преграда пройдена. Врагу её не догнать.
• • •
Спустя какое-то время – Анисса с трудом могла бы определить, какое именно, – она выходит из пылающего ада Сентрейлии в ясный весенний полдень где-то очень далеко от разрушенного лагеря беглецов. Видит дубы с узловатыми ветвями, мягкие заросшие травой холмы, чертополох, расцветший одуванчик. Она стягивает с себя костюм, как пленник сбрасывает оковы, и вдыхает глоток воздуха – чистого, не химического, прохладного воздуха. Пульсирующая боль в раненой руке ненадолго забыта.
Её будут искать, нужно двигаться дальше. У неё масса времени (по крайней мере, она на это надеется), чтобы найти помощь, кого-то, кто очистит и перевяжет её рану и спрячет от юновластей. Многие люди сочувствуют беглым расплётам. Может быть, ей даже удастся выйти сухой из воды.
И тут она слышит за спиной голос:
– Помоги…
Спотыкающаяся фигура выбирается из шахты, срывая с себя сильно повреждённый костюм. Это бёф – Анисса не видела его раньше – светловолосый, коротко остриженный и серьёзно пострадавший. Левая сторона костюма смята и порвана, возможно, потому, что носивший его человек оказался слишком крупным для узкого лаза. Но он всё-таки пробрался. Анисса замечает, что левая рука у него ампутирована костюмом выше локтя.
Бёф валится на землю и застывает.
Она проверяет его пульс. Пока есть. Умнее всего было бы забыть об этом человеке, оставить его умирать, может быть, даже ускорить этот процесс. Соблазн велик. Так будет значительно проще сбежать. Привести к нему помощь – значит привлечь ненужное внимание и рисковать собственной безопасностью. Конечно, есть и окольные пути, например, найти в этой глуши охотника, пусть скажет, что сам обнаружил бёфа, не упоминая Аниссу. Но любая её попытка что-то сделать для раненого снижает её шансы на свободу.
Сбежать или рискнуть, помогая другому?
Анисса улыбается. Она не такая, как люди, которые хотели её расплести. И никогда такой не станет. Она дочь своего отца.
А это значит, что её выбор очевиден.
Оборванные струны
•
Соавтор Мишель Ноулден
1 • Лев
– Сделай это для него, – произносит женщина голосом тихим, но властным.
Погружённый в глухой серый туман, Лев чувствует её прохладные пальцы на своей шее – она щупает его пульс. В горле пожар, язык словно изжёванная кожаная подмётка, левое запястье ноет, глаза не открываются.
– Ещё не время, ма.
Как и веки, губы тоже не хотят двигаться. Кто это сейчас говорил? Может, один из его братьев? Наверно, Маркус. Нет, голос не его. К тому же в их семье не принято такое фамильярное обращение к матери – «ма».
– Хорошо, – слышит он голос женщины. – Решишь сам, когда он будет готов. Да не забудь свою гитару!
Звук шагов удаляется, и Лев снова соскальзывает в темноту.
• • •
Проснувшись в следующий раз, он уже может приоткрыть глаза, но только совсем чуть-чуть. Он один в обширной спальне с ослепительно белыми стенами. Укутан в красное тканое покрывало. Под ним дорогая сатиновая простыня – на таких он когда-то спал в родном доме. Он лежит на низкой кровати, у ножек которой на выложенном плиткой полу разостлана шкура пумы. При виде её Лев вздрагивает. Напротив кровати – бюро из дуба. На нём нет зеркала, чему мальчик сейчас очень рад.
Он с трудом раскрывает глаза пошире и устремляет взгляд на дальнюю стену – за окнами без ставней сгущаются сумерки. Рядом с кроватью тумбочка. На ней – свёрнутый спиралью стетоскоп, и на краткий, но ужасный миг Леву кажется, что его поймали и препроводили в заготовительный лагерь. Отчаяние душит мальчика, и он погружается в туман – тот туман, что царит в его голове, мешая сны с бредом и насмехаясь над временем. Он плывёт сквозь эту пелену, пока вдруг не слышит…
– Когда он проснётся, узнай, как его зовут. – Теперь звучит другой голос. Более глубокий. – Совет не сможет предоставить ему убежище, не зная его имени.
Прохладные пальцы снова касаются его запястья.
– Постараюсь не забыть.
Он чувствует, как женщина наклоняется над ним. Слышит мягкий звук её дыхания. От женщины пахнет шалфеем и древесным дымом. Приятный запах.
– Теперь оставь нас, – говорит она.
Лев ощущает укол в плечо – что это? Дротик с транквилизатором? Нет. Мир перед его глазами расплывается, однако это уже не тот вязкий туман, в котором он пребывал раньше. Это уже больше похоже на нормальный сон.
Внезапно он оказывается во дворе, поблизости в яме валяется покрытый грязью чемоданчик. Видно, как за штакетником к нему осторожно, бочком, подбираются полицейские. Нет, не к нему – их интерес направлен на тощего мальчишку цвета умбры, стоящего с ним рядом. В руках СайФай держит горку драгоценностей – золотых цепочек и блестящих камешков всех цветов и оттенков. Он умоляет мужчину и женщину с кожей цвета сиены, которые стоят, уцепившись друг за друга, и взирают на него в ужасе.
– Пожалуйста, не расплетайте меня! – Голос СайФая хрипит, слова еле слышны за рыданиями. – Пожалуйста, не отдавайте меня на расплетение…
Прохладная рука касается щеки Лева, и воспоминание в один миг улетучивается. Он покинул СайФая несколько дней назад. Он теперь где-то в другом месте.
– Ты в безопасности, дитя, – уверяет его мягкий женский голос. – Открой глаза.
Он подчиняется и видит приятное, улыбающееся лицо. Широкие скулы, чёрные волосы зачёсаны назад, бронзовая кожа… Да она…
– …Притонщица! – выпаливает Лев и чувствует, как краска заливает лицо. – Прошу прощения… я не хотел… оно само выскочило…
Женщина усмехается.
– Старые слова живучи, – говорит она с бесконечным пониманием. – Нас ещё долго называли индейцами, после того как стало ясно, что к Индии мы не имеем никакого отношения. А выражение «коренные американцы», на мой вкус, всегда было каким-то чересчур снисходительным.
– Люди Удачи, – поправляется Лев. Он надеется, что его оскорбительное «притонщица» будет скоро забыто.
– Да, – подтверждает женщина. – Люди Удачи. Конечно, казино давно канули в прошлое, но, полагаю, прозвище было уж слишком громкое, вот и прилипло.
На шее у неё стетоскоп – тот самый, из-за которого он подумал, что угодил в заготовительный лагерь.
– Вы врач?
– Я целительница. И поэтому могу сообщить тебе, что твои раны и порезы заживают, отёк на запястье спадает. Не снимай повязки, пока я не разрешу. Тебе не помешало бы набрать несколько фунтов, но, думаю, с этим проблем не будет, стоит только тебе попробовать, как готовит мой муж.
Лев насторожённо наблюдает, как она присаживается на краешек его кровати и внимательно всматривается в его лицо.
– А вот твоё душевное состояние, дитя, – совсем другой разговор.
Он уходит в себя, и губы целительницы печально поджимаются.
– Целители знают, что выздоровление требует времени, и один человек поправляется быстрее, чем другой. Скажи мне только одну вещь, и я оставлю тебя в покое.
Он застывает в тревоге.
– Что?
– Как тебя зовут?
– Лев Калдер, – говорит он и тут же раскаивается, что не сдержался. С того дня, когда Коннор вытащил его из лимузина, прошло почти три недели, но власти всё ещё ищут его. Одно дело странствовать с СайФаем, но сказать своё настоящее имя доктору… А что если она донесёт на него Инспекции по делам молодежи? Он думает о своих родителях и уготованной ему доле, которую отверг. Неужели он когда-то хотел, чтобы его расплели? Неужели собственные родители заставили его этого хотеть?! Мысль об этом наполняет его злобой, направленной на всё и вся. Он больше не десятина. Он теперь беглец. Значит, надо научиться мыслить как беглец.
– Что ж, Лев, мы подали заявку в Совет племени с просьбой, чтобы тебе разрешили остаться здесь. Тебе совсем не обязательно рассказывать о том, что с тобой произошло – я и так уверена: тебе пришлось несладко. – Её глаза проясняются. – Но мы, Люди Удачи, верим в удачу, верим в то, что каждый заслуживает второго шанса.
2 • Уил
Он стоит в дверях и смотрит на спящего мальчика. Гитара на спине нагрелась на солнце, струны всё ещё звенят.
Он ничего не имеет против того, чтобы посидеть здесь, хотя уходить из лесу было жалко. Время, когда он может вторить звукам дрожащих листьев, закручивающихся вихрями столбов пыли и приходящих с гор могучих ветров, для него неоценимо. Есть что-то радостно-успокаивающее в том, чтобы претворять природу в музыку: соединять в аккорды голоса желтоголовых дроздов, луговых собачек и диких кабанов, привносить их в каждую сыгранную им мелодию.
Уил взял с собой в лес остатки пирога с черникой, который испёк папа. Уна принесла немного сушёного лосиного мяса и термос с горячим шоколадом, заправленным корицей. Она присела рядом с Уилом под раскидистым дубом и слушала, как он играет. Правда, она ушла, когда он ещё не закончил, но ничего не поделаешь – настала её очередь убирать в мастерской.
Его гитара всегда грустит, когда с ним нет Уны.
Мальчик-беглец, которого мать Уила взяла в их семью, уже целые сутки как пришёл в себя, но так и не встал с постели – даже поесть не спустился. Папа предложил принести его к столу на руках, но мама возразила, сказав, что мальчику просто нужно больше времени.
– Не стоит так привязываться к беглецам, – сказал ей отец. – Они никогда не остаются надолго, да к тому же вечно так озлоблены, что забывают даже поблагодарить.
Но ма не обращает внимания на его ворчанье. Она взяла мальчика под свою защиту – и точка.
Уилу непонятно, как беглец может спать, когда солнечные лучи бьют ему прямо в лицо и над долиной разносится шум идущих в посёлке строительных работ. Грудь мальчика поднимается и опадает, а ноги подрагивают под одеялом, словно он бежит. Ничего удивительного – скрывающиеся от закона очень хорошо умеют бегать. Иногда Уилу кажется, что это единственное, что они умеют.
Уил убеждён – мальчик обретёт душевный покой. Дикие животные, гремучие змеи, беспризорные подростки – все успокаиваются в его, Уила, присутствии, даже когда гитара просто висит у него за спиной – должно быть, в предвкушении того, что сейчас услышат. Хотя Уил и сам лишь подросток, но душа у него старая и мудрая, как у его деда-сказителя, от которого он унаследовал свой дар.
Но сейчас ему не хочется думать о дедушке.
Пока он раздумывает, какая музыка может достучаться до сердца этого беглеца, мальчик просыпается. Его зрачки сужаются. Серо-голубые глаза фокусируются на стоящем в дверном проёме Уиле.
Тот делает несколько шагов внутрь комнаты и садится на шкуру пумы, затем ловким, привычным движением перехватывает гитару и устраивает на коленях.
– Моё имя Чоуилау, – представляется он. – Но все зовут меня Уил.
Мальчик с опаской смотрит на него.
– Я слышал, как вы разговаривали вчера. Целительница – она твоя мама?
Уил кивает. Мальчику на вид лет тринадцать – на три года младше Уила – но что-то в его глазах светится такое, что можно подумать: ему все сто. У него тоже старая душа, но в отличие от души Уила – именно старая, уставшая и измождённая. Жизнь обошлась с этим беглецом сурово.
– Ничего, если я тут немного поиграю? – спрашивает Уил, стараясь говорить помягче.
Мальчик подозрительно щурится:
– Зачем?
Уил пожимает плечами.
– Мне легче играть, чем говорить.
Мальчик колеблется, покусывает губу.
– Ладно, хорошо.
С ними всегда так. Жизнь, которую ведут беглецы, ломает их дух, внушает им недоверие ко всему миру. Но поскольку они не находят подвоха в игре на гитаре и не замечают, как музыка Уила разрушает барьер, выстроенный ими для защиты от предательства, они сдаются и слушают, как его пальцы ласкают струны; их душевные раны обретают голос в его музыке.
Мать Уила училась на курсах музыкальной терапии при университете Джона Хопкинса, но она подкована только в теории. Уил же почувствовал, что может исцелять музыкой, как только впервые взял в руки гитару – ему подарили инструмент на его третий день рождения. Хотя, конечно, не все беглецы и не все Люди Удачи с больной душой исцеляются. Некоторые уходят слишком далеко за черту. Пока еще слишком рано судить, с какой её стороны окажется этот мальчик.
Уил играет два часа подряд – до тех пор, пока по дому не разносится запах готовящейся еды, а спину не начинает сводить судорога. Беглец сидит на постели – всё это время он не спал и слушал, слушал, обхватив руками согнутые ноги и положив подбородок на колени; глаза его устремлены на покрывало.
Истаивают последние аккорды. Музыка смолкает.
– Пора подзаправиться. – Уил поднимается на ноги и отправляет гитару себе за спину. – Наверно, суп и кукурузный хлеб. Пойдёшь?
Мальчик напоминает ему кролика – так же, как зверёк, он застыл в нерешительности и не знает, что ему делать – бежать или остаться. Уил ждёт. От него, словно круги по воде, расходятся волны покоя. И вот мальчик встаёт с кровати и выпрямляется. Он держится гораздо увереннее, чем Уил ожидал.
– Меня зовут Лев. Я был десятиной.
Уил кивает – спокойно и без осуждения. Возможно, несмотря ни на что, с этим парнишкой всё будет хорошо.
3 • Лев
Лев смотрит, как Уил моет посуду после ланча, и всё думает, что же толкнуло его на то, чтобы рассказать этому парню правду о себе – что он был десятиной и сбежал от своего долга. Если выдать слишком много информации, это, чего доброго, может ему повредить. И в этот момент в него летит посудное полотенце, шлёпает по лицу и падает на стол.
– Эй! – Лев вскидывает глаза – неужели Уил за что-то сердится на него? Но нет – у большого словно медведь Уила улыбка плюшевого медвежонка.
– Можешь вытереть тарелки. Встретимся в конце коридора, когда закончишь.
Дома Лев никогда не мыл посуду – это работа для прислуги. К тому же он болен! Больного человека заставляют вытирать тарелки! Однако он без возражений делает, что приказано. Он должен Уилу за концерт. Он никогда прежде не слышал такой гитарной игры, а ведь семья Лева была высококультурной: дети играли на скрипке, а по четвергам все они ходили на концерты симфонической музыки.
Но музыка Уила была совсем иной. Она была… настоящая. Два часа подряд он играл наизусть: немного Баха, Шуберта, Элтона, но больше всего – испанскую гитарную музыку.
Лев опасался, что слишком слаб, что такие насыщенные, сложные вещи в его состоянии будет тяжело слушать, но всё оказалось как раз наоборот. Музыка баюкала его, она, казалось, пела в его синапсах: звуки вздымались, расцветали, кружились в совершенной гармонии с его мыслями.
Лев заканчивает вытирать посуду и вешает полотенце. Он подумывает, не вернуться ли ему в свою комнату, но Уил пробудил в нём слишком сильное любопытство. Лев находит парня в конце коридора – тот закрывает дверь своей спальни и надевает лёгкую куртку. Без своей гитары Уил выглядит каким-то… незаконченным. Очевидно, это ощущает и сам Уил. Его пальцы нерешительно теребят дверную ручку, затем, вздохнув, он снова открывает дверь в свою комнату и выносит оттуда гитару и ещё одну куртку – для Лева.
– Мы куда-то идём? – спрашивает Лев. – Куда?
– Да так, прогуляемся там-сям…
Этот ответ как раз в духе такого парня, как Уил, но Лева он наталкивает на мысль о расплетении. О том, как все части его тела были бы разбросаны там и сям. Лев перебрался через стену резервации в отчаянной надежде обрести убежище. Но что если он слишком слепо доверился слухам?
– А правда, что в резервациях для беглецов безопасно? – спрашивает он. – Правда, что Людей Удачи не отдают на расплетение?
Уил кивает.
– Мы так и не подписали Соглашение о расплетении. Так что не только нас не могут расплести, но и мы не можем пользоваться частями тел расплётов.
Лев задумывается. Ему непонятно, как может существовать общество, в котором никого не разнимают на части.
– Но… откуда же вы берёте органы?
– Природа предоставляет, – несколько загадочно отвечает Уил. – Иногда. – В глубине его глаз проходит какая-то тень. – Пойдём, я покажу тебе резервацию.
Через несколько минут они стоят на открытой площадке и смотрят с довольно значительной высоты вниз, на русло высохшего ручья. На другой стороне лощины тоже возвышаются дома, воздвигнутые прямо на красных камнях крутого склона. Все здания построены под старину, и всё же в них ощущается нечто модерновое. Отделаны они с ювелирной тщательностью. Новейшие технологии на службе у вековых традиций.
– Ты же не боишься высоты? – Уил не ждёт ответа, лишь удостоверяется, что драгоценная гитара хорошо закреплена у него на спине, становится на верёвочную лестницу и лезет вниз, временами съезжая на несколько метров за раз.
Лев сглатывает, однако он нервничает гораздо меньше, чем несколько недель назад. Должно быть, привык – в последнее время он только и знает, что влипает в какие-то опасные истории. Он ждёт, когда Уил достигнет дна лощины, затем стискивает зубы и спускается следом. Это не так-то просто, если левое запястье ещё стянуто ортопедическим браслетом; а каждый раз, когда он бросает взгляд вниз, в животе у него словно что-то переворачивается. И всё же Лев добирается до дна лощины и только тут соображает, почему Уил заставил его это сделать. Первое, что всегда утрачивает беглец – это уверенность в своих силах. Предоставив Леву спуститься самостоятельно, Уил вернул ему чувство собственного достоинства.
Когда Лев поворачивается к Уилу, его ждёт сюрприз: они, оказывается, не одни.
– Лев, это мой дядя Пивани.
Лев осторожно пожимает руку здоровенному мужчине, не сводя глаз с зажатой под его левой подмышкой винтовки, стреляющей дротиками с транквилизатором. Дядин костюм из оленьей кожи довольно сильно потрёпан, сыромятный кожаный ремень, стягивающий волосы, ослаб, и седые космы выбились наружу, так что вид у Пивани диковатый, – но сапоги у него солидной дизайнерской марки, а на руке – дорогие швейцарские часы. Кстати, винтовка с прикладом из чёрного дерева наверняка сделана на заказ.
– Как сегодня поохотился? – спрашивает Уил. По идее, довольно обычный вопрос, но Лев не может не заметить, как напряжённо вглядывается Уил в дядино лицо.
– Обездвижил львицу, но вынужден был отпустить – у неё котята. – Пивани потирает глаза. – Завтра утром уходим в Ущелье Выигрыша. Говорят, там видели самца. Ты пойдёшь с нами на этот раз?
Уил не отвечает, и Лев удивляется, увидев, какой хитрый взгляд бросает дядя на племянника. Лев всегда думал, что все Люди Удачи ходят на охоту, но, по-видимому, это всего лишь миф. Так же, как и всё остальное в его жизни.
Пивани удостаивает взглядом и Лева:
– А ты выглядишь получше, чем тогда, когда я тебя нашёл. Рука как – ничего?
– Ага. Лучше. Спасибо за то, что спасли меня.
Лев не помнит самого спасения. Он вообще мало что помнит, после того, как свалился со стены – кроме острой боли в запястье и того, как лежал на подстилке из листьев и сосновых иголок, уверенный, что пришёл его конец.
Пивани вперяется глазами в гитару Уила.
– Ты собираешься, наконец, пойти в больницу навестить дедушку?
– Скорее всего нет, – отвечает Уил.
Голос мужчины приобретает резкость, становится почти обвиняющим:
– Целители и музыканты не могут выбирать, кого им исцелять. Или чей путь к смерти облегчить. – Он наставляет на Уила палец. – Ты сделаешь это для него, Чоуилау.
Секунду дядя и племянник смотрят друг другу в глаза, затем Пивани отступает на шаг и перебрасывает винтовку в другую руку.
– Скажи дедушке, завтра мы раздобудем для него сердце.
Проговорив это, он церемонным кивком прощается с Левом и поднимается наверх, воспользовавшись, однако, не верёвочной лестницей, а подъёмником, которого Лев не видел, а Уил почёл за лучшее ему не показывать.
• • •
Они шагают в посёлок. Лев, привычный к пресным, безликим пригородам, где живут люди цвета сиены, чувствует себя не совсем в своей тарелке среди красных домов на каменном обрыве, белёных коттеджей и тротуаров из великолепного палисандра. Хотя посёлок на первый взгляд кажется довольно непритязательным, Лев прекрасно знает – это лишь внешний слой, а суть – вот она: роскошные автомобили, припаркованные в боковых улочках, золотые таблички на стенах белых коттеджей. Мужчины и женщины одеты в деловые костюмы, на вид традиционные для Людей Удачи, но явно созданные лучшими кутюрье.
– А чем вы занимаетесь?
Уил окидывает его смеющимся взором.
– Ты конкретно о ком? О всех «притонщиках» вообще или о моей семье в частности?
Лев краснеет: неужели целительница рассказала Уилу, как он нечаянно обозвал Людей Удачи этим грубым жаргонным словечком?
– И то, и другое, наверно.
– А что же ты заранее всё не разузнал, до того как перелезть через стену?
– Мне надо было срочно где-то скрыться, некогда было привередничать. Один парень на станции сказал, что ваш народ защищён от расплетения, значит, я тоже буду защищён. Ну, и про то, что вы в курсе всей юридической дребедени, которая для этого требуется.
Уил, пожалев Лева, выкладывает ему сильно сокращённый вариант истории племени.
– Когда мой дедушка был мальчишкой, резервация получила кучу денег. Но не столько от азартных игр, сколько от нескольких тяжб по поводу земель, очистного сооружения и дышащей на ладан ветряной электростанции. Ну и, конечно, от казино, которых нам вовсе не хотелось, но пришлось уступить, когда другие племена насели на нас. – Он неловко передёрнул плечами. – Чистое везение. У нас просто дела пошли лучше, чем у других.
Лев окидывает взглядом улицу, отсвечивающие золотом поребрики…
– Я бы сказал, судя по виду, намного лучше.
– Да уж. – Уил одновременно и горд, и смущён. – Некоторые племена мудро распорядились доходами от игорных заведений, другие растранжирили их впустую. Позже, когда виртуальные казино стали более популярны, чем настоящие, пришёл крах, но такие племена, как наше, прекрасно справились с трудностями. Мы Высокая резервация. Тебе повезло, что ты не попал в какую-нибудь Низкую – там тебя, скорее всего, продали бы орган-пиратам.
Лев, конечно, слыхал о пропасти, отделяющей богатые племена от бедных, но поскольку всё это находилось за пределами его собственного мира, он никогда особенно над этим не задумывался. Может, таким богатым людям ни к чему продавать беглецов. И всё же он не разрешает искре надежды разгореться. Он уже давно понял, что надежда – это роскошь, которую человек вне закона не может себе позволить.
– Одним словом, – продолжает Уил, – моё племя изучило законы и знает, как их использовать. Если уж на то пошло, то мой отец – юрист, так что наша семья довольно зажиточная. Мама заведует педиатрическим отделением в клинике, уважаемая личность в резервации. К нам на лечение привозят детей из богатых племён со всей Северной Америки.
Кажется, в голосе Уила звучит ирония, но Лев стесняется задавать ему дальнейшие вопросы. Мать часто говорила, что разговаривать о деньгах невежливо, особенно если ты не очень близко знаком с человеком. Но с другой стороны, услышав игру Уила, Лев чувствует, что знает этого парня гораздо лучше, чем кое-кого из членов собственной семьи.
Уил останавливается перед маленькой витриной в конце улицы. На резной дубовой табличке значится: «Лютье». Уил дёргает за ручку, но дверь на замке.
– Хм. Хотел познакомить тебя с моей невестой, но она, кажется, ушла на перерыв.
– С невестой?
– Ну да. У нас такие обычаи.
Лев поднимает глаза на табличку над дверью и чувствует себя сущим невеждой.
– А… что такое «лютье»?
– Мастер, изготовляющий струнные инструменты. Уна на обучении у лучшего мастера резервации.
– А что, у вас их много?
– Вообще-то наше племя специализируется на этом.
Уил оглядывается, явно разочарованный, и Лев догадывается, что парень не столько хотел показать ему посёлок, сколько показать его, Лева, своей невесте.
– Ну что, пошли обратно? – спрашивает Уил.
Но Леву надоело сидеть дома, как медведь в берлоге. К тому же, если прошение удовлетворят, резервация может стать его домом. При этой мысли мальчика охватывает странный трепет: радостное ожидание мешается со страхом перед будущим, таким новым и неизвестным. В его прежней жизни не было ничего неизвестного, всё было расписано на годы вперёд, так чтобы ему никогда не нужно было задумываться над выборами и альтернативами. Зато сейчас у него столько альтернатив, что голова кругом.
– Покажи мне ещё что-нибудь. Школы, например. В какой школе я буду учиться?
Уил трясёт головой и смеётся:
– Слушай, да ты и впрямь ничего про нас не знаешь!
Лев не удостаивает его ответом, просто ждёт объяснений.
– Малыши учатся всему, что необходимо, у членов своего рода и старейшин, – объясняет Уил. – Потом, когда выясняется, к чему их влечёт и к чему у них есть способности, они поступают на обучение к мастеру выбранной профессии.
– А это не слишком узко – сосредоточиться лишь на одном и только этому и учиться?
– Мы учимся многому у многих, – возражает Уил, – в отличие от вашего мира, где одни и те же люди учат вас одному и тому же.
Лев кивает, поняв суть его рассуждений.
– И в той, и в другой системе есть как достоинства, так и недостатки.
Лев думает, что Уил сейчас пустится защищать традиции своего племени, но тот говорит:
– Согласен. – И, помолчав, добавляет: – Мне не всегда нравится, как то или иное у нас устроено, но наша система обучения подходит нам как нельзя лучше. После нашей школы многие легко поступают в университет. Мы учимся, потому что хотим учиться, а не потому что так надо. Поэтому мы учимся быстрее. И основательнее.
За спиной Лева раздаётся юный, звонкий голос:
– Чоуилау?
Лев оборачивается и видит троих детей, примерно десяти лет от роду – те стоят, устремив на Уила восхищённые взгляды. Мальчик, который обратился к Уилу – худющий, как стрела, и такой же напряжённый. На его лице умоляющее выражение.
– Что-то не так, Кели? – спрашивает Уил.
– Нет… просто… Старейшина Муна спрашивает – ты нам не поиграешь?
Уил вздыхает, но улыбается, как будто он и раздосадован, и польщён одновременно.
– Старейшина Муна в курсе, что мне не разрешается играть просто так. Только тогда, когда это необходимо.
– Это необходимо. Вот, видишь – Нова, – говорит Кели, указывая на девочку, стоящую рядом с ним, потупив глаза. – С того самого времени, как её отец поменял своего духа-хранителя, её родители ругаются и ругаются.
– Плохо, – выпаливает Нова. – Ма говорит, она выходила замуж за орла, а не за опоссума, но в их офисе все бухгалтеры были опоссумы, кроме па. Ну, вот они сейчас и ругаются.
Лева так и подмывает расхохотаться, но он сдерживается – тут, кажется, дело нешуточное.
– Так может, мне поиграть твоим родителям, а не тебе? – спрашивает Уил.
– Они не станут просить об этом, – отвечает Нова. – Но, может, то, что ты дашь мне, как-нибудь перейдёт на них?
Уил смотрит на Лева и пожимает плечами.
– Только не слишком долго, – соглашается он. – Нашему новому мапи нельзя перевозбуждаться, он только-только оклемался после болезни.
Лев недоумённо смотрит на него.
– «Мапи» означает «упавший с неба». Так мы зовём сбежавших от расплетения: они залезают на стену, а потом прыгают вниз, в резервацию, как будто с неба сваливаются.
Старейшина Муна, женщина с белыми волосами, встречает их у двери в нескольких кварталах от гитарной мастерской. Она обеими руками пожимает ладонь Уила и спрашивает, как дела у его родителей. Лев окидывает взглядом круглое помещение с множеством окон. Карты на стенах и компьютеры на столах делают его похожим на классную комнату, с той только разницей, что все собравшиеся здесь дети – их примерно десяток – заняты каждый своим делом: двое спорят над улиткой на одном из экранов; один мальчик водит пальцем по карте Африки; четверо других репетируют пьесу, судя по всему – «Макбета», если только, конечно, Лев точно помнит уроки английской литературы; остальные играют на полу в какую-то сложную игру с горками камешков.
Старейшина Муна хлопает в ладоши, и все детишки в ту же секунду устремляют на неё взгляды, видят Уила и окружают его. Он прогоняет их, и те табунком несутся в центр зала, распихивают друг друга локтями, в стремлении занять лучшее место на полу. Уил присаживается на табурет, и ребята вразнобой выкрикивают названия своих любимых песен. Но старейшина Муна призывает всех к порядку, подняв вверх ладонь.
– Сегодня дар предназначен Нове. Ей и выбирать.
– Песню вороны и воробья, – произносит Нова, стараясь за торжественным тоном спрятать свою радость.
Песня сильно отличается от того, что Уил играл для Лева. Она бодрая и весёлая. Наверно, и исцеление, которое она приносит – иного рода. Лев закрывает глаза и воображает себя птицей, порхающей среди летней листвы в саду, которому, кажется, нет конца. Музыка возвращает ему, пусть лишь на несколько мгновений, чувство невинного счастья, полностью утраченное Левом за последнее время.
Песня заканчивается, Лев поднимает ладони, чтобы похлопать, но старейшина Муна успевает ему помешать: берёт его руки в свои и качает головой – не надо.
Дети сидят тихо добрых тридцать секунд, заполненных отзвуками музыки Уила. Затем старейшина отпускает их, и они возвращаются к своим играм и урокам.
Она благодарит Уила и, пожелав Леву удачи в его странствии, провожает их.
– Ты просто великолепен, – говорит Лев Уилу, когда они выходят на улицу. – Уверен – за пределами резервации ты бы мог заработать миллионы своей игрой!
– Было бы неплохо, – задумчиво и немного грустно отзывается Уил. – Но мы же оба знаем – этому не бывать.
Лев не понимает, почему Уил грустит. Ведь если тебе не надо заботиться о том, чтобы оставаться в целости и сохранности – о чём тогда печалиться?
– А почему нельзя аплодировать? – спрашивает он. – Неужели люди здесь так боятся хлопателей?
Уил смеётся.
– Хочешь верь, хочешь не верь, но у нас в резервации хлопателей нет. Хотелось бы думать, что это потому, что наши люди не никогда выходят из себя настолько, чтобы становиться самоубийцами и запускать взрывчатку в свою кровь. Но, наверно, у нас просто другие способы выплеснуть злость. – Он вздыхает, а когда снова заговаривает, в голосе его слышится значительно больше горечи: – Нет, мы не аплодируем просто потому, что у нас это не принято. Аплодисменты – они для обычных музыкантов. У нас же музыкант считается лишь орудием чего-то более высокого. Жаждать аплодисментов – значит показать всем, насколько ты тщеславен.
Он смотрит на свою гитару, поглаживает струны кончиками пальцев, заглядывает в резонансное отверстие, как будто прислушивается к чему-то внутри инструмента.
– Каждую ночь, – заканчивает Уил, – мне снятся овации толпы, и когда я просыпаюсь, меня начинает грызть совесть.
– И напрасно, – успокаивает его Лев. – Там, откуда я, каждый мечтает об овациях, неважно за что. Это нормально.
– Ты готов отправиться домой?
Лев не совсем уверен, что именно имеет в виду его спутник под словом «домой»: в дом, где живёт семья Уила, или в мир за пределами резервации. Впрочем, Лев не готов ни к тому, ни к другому. Он указывает на убегающую вниз дорожку:
