Текст книги "Непереплетённые"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
15 • Китон
Снайперы оказываются не такими меткими, как ожидалось.
– Это транк-пули! Они ведут себя не как обычные! – оправдываются стрелки. – Мы не виноваты!
Никому не хочется брать на себя ответственность за Дирка.
Никому, кроме Кэма. Китон видит страдание на его лице. Как бы ему хотелось облегчить его боль! Ведь всё, чего хотел Кэм – чтобы сплёты обрели человеческое достоинство. С Китоном его метод сработал. Да и со всеми остальными тоже. Но не с Дирком. Потому что Дирк иной. В нём нет искры. А это значит, ничто не соединяет его в целое, кроме швов.
На дальнем краю причала стоит будка для торговли бургерами – вот где собирается найти себе убежище Дирк. Мотоцикл заваливается, сплёт соскакивает и хромает к будке. Снайперы снова стреляют в него транк-дротиками. Чайка, пролетавшая мимо, падает. Было бы смешно, если бы не было так ужасно. Одна из пуль попадает в стекло; теперь Дирку не надо разбивать его самому. Он палит в ответ из украденного пистолета – не глядя, куда попало – и ныряет в будку через выбитое окно, пытаясь спастись от шквала транк-пуль. «Он хотя бы понимает, что произошло? – задаётся вопросом Китон. – Сообразил ли его раскрошенный ум, что мы на острове? Что здесь ты ходишь по кругу?»
– Загнан в угол, – констатирует Кэм.
– Он вооружён! – предупреждает Уна.
– А вот как сиганёт в воду, – пророчествует шериф, – потом доплывёт до берега и ищи свищи!
Китон качает головой.
– Дэви Джонс[21]21
В среде англоязычных моряков существует идиома «рундук Дэви Джонса». Дэви Джонс считается злым духом, живущим в море, а его рундук – это океан, принимающий мёртвых моряков.
[Закрыть], – говорит он. – Ко дну. Утонет. Сплёты не умеют плавать. Пока. Нужно заново учиться. Труднее, чем мотоцикл.
Один из военных, подчинённых Кэма предлагает разнести вообще всю будку:
– Стрельнуть разок из миномёта, и дело с концом!
– Этот причал – памятник истории, – возражает шериф.
Военный пожимает плечами:
– Ну, значит, станет надгробным памятником.
– Никаких миномётов! – отрезает Кэм. – Может, подобраться поближе да бросить внутрь баллон со слезоточивым газом? Выкурим его оттуда.
Военные обмениваются идеями. У Китона есть своя, но он им её не раскроет. Они его и слушать не станут.
Китон шагает в конец причала.
– Эй, ты куда? – кричит шериф. – А ну вернись!
Китон не реагирует. Пусть попробуют остановить его или всадить в него транк-пулю. Он-то знает, что надо делать. Это единственный способ справиться с Дирком. «Твоя рука – моя рука». Китон и Дирк вроде как одна семья, пусть и на некий извращённый лад. А в семье своих не бросают. Наверно, Кэм тоже это понял, потому что Китон слышит, как он говорит:
– Не мешайте ему, пусть идёт.
В момент, когда Китон добирается до будки, на горизонте появляется полоска восходящего солнца. На мотоцикле, валяющемся на дощатом причале, кровь. Кровь и на подоконнике, через который перелез Дирк. За спиной у Китона военные бёфы с оружием наготове заняли позиции, но не двигаются с места. Китон бросает на них взгляд через плечо. А затем карабкается в окно.
Дирк съёжился в углу. Брюки на нём изодраны, нога, повреждённая во время прыжка с мотоцикла, разорвана под одному из швов.
– Мёртвый! – выкрикивает Дирк, слепо размахивая пистолетом. – Я видел! Тебя убили!
– Чуть не убили, – спокойно говорит Китон. – Отпустили. Поняли, что это ты, а не я.
– Дураки!
Китон садится рядом. Молчит. Ждёт, что будет делать Дирк. Неужели выстрелит в него? Или, может, поняв, что деваться некуда, выстрелит в себя? Но тут Китон соображает, что уж этого-то Дирк не сделает. Ему такой выход даже в голову не может прийти. Чтобы убить себя, надо как минимум быть живым. Китона накрывает волна внезапной жалости. Каково это – идти по жизни, не будучи живым? О себе Китон знает, что он живой, потому что испытывает сострадание к несчастному существу, сгорбившемуся рядом. Существу, обречённому на то, чтобы навсегда остаться лишь набором частей.
И тут Дирк хватает его за руку.
– Твоя рука – моя рука. Умрёшь со мной? Бутч и Сандэнс?
В смешанной памяти внутреннего сообщества Китона мелькает воспоминание: Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид погибли в безнадёжной перестрелке. У Китона нет желания воссоздать эту сцену в реальности.
– Нет! – говорит он. А потом добавляет: – Джордж и Ленни[22]22
Джордж и Ленни – герои повести Дж. Стейнбека «О мышах и людях», повествующей о трагической судьбе двоих друзей-работяг во времена Великой депрессии. По сюжету одному из них приходится убить другого из милосердия.
[Закрыть].
Дирк смотрит на него непонимающе. Он не знает, о ком говорит Китон. Это, пожалуй, и к лучшему.
– Отдай мне пистолет, Дирк, – требует Китон. Кажется, это первая в его сплётской жизни полная повелительная фраза.
Глаза Дирка сужаются.
– Зачем?
– Затем что я тебя прошу.
– Зачем?
Дирк крепче стискивает оружие. Направляет его на Китона. Китон пристально смотрит ему в глаза, пытаясь найти там хоть что-нибудь. Напрасный труд. В этих глазах нет ни боли, ни раскаяния, ни страха, ни даже осознания своего проигрыша. Сейчас он выстрелит. Но Дирк не стреляет. Вместо этого он суёт пистолет Китону.
– Я плохо стреляю, – произносит он. – Ты лучше. Говоришь лучше, думаешь лучше, стреляешь лучше.
– Похоже на то, – признаёт Китон.
– Иди убей их. Убей их всех. Да, точно. Пленных не брать!
Китон смотрит на пистолет у себя в руке. Рука цвета умбры не умеет обращаться с оружием, зато это умеет рука цвета сиены. Собственно, ощущение почти привычное. Интересно, думает Китон, откуда это чувство? Но потом решает, что лучше не знать.
– Пленных не брать, Дирк.
16 • Кэм
Он допустил ошибку и знает это. Ещё одна ошибка в череде других. Он обязан был пойти сам! Хотя… Пойди Кэм туда, Дирк застрелил бы его не задумываясь. Китон, пожалуй, единственный, у кого есть шанс. Но какими доводами можно затронуть душу существа, у которого нет души?
– Так что, может, всё-таки развалим халупу? – предлагает офицер – любитель пострелять из миномёта. – Если ничего больше не сработает…
И тут одинокий выстрел разрывает утро. Чайки с громким хлопаньем крыльев взмывают в небо. Кэм затаивает дыхание.
Передняя дверь будки отворяется, и наружу выходит Китон с пистолетом в опущенной руке. Все оружейные стволы на причале направляются на сплёта.
– Отставить! – командует Кэм.
Офицеры подчиняются. Китон проходит через весь причал и вкладывает пистолет в ладонь Кэма.
– Готов, – только и молвит Китон. Потом забирается на пассажирское сиденье ближайшего джипа и закрывает глаза в ожидании дальнейших событий.
• • •
На восточном берегу Молокаи рядом с белой деревенской церковью расположено старое кладбище для прокажённых. Сегодня здесь хоронят Дирка. Скромную церемонию проводит военный пастор. Присутствуют только Кэм и Уна. Пастор заученно бубнит заупокойную службу; поминает милость Господню, вечную жизнь и предаёт душу Дирка в руки Всемогущего. Кэм кривится – он ощущает себя лицемером, принимающим участие в спектакле. Но, с другой стороны, кто он такой, чтобы решать, была ли на самом деле у Дирка душа? Лучше проявить излишнее милосердие, даже если это ошибка.
Кэм без утайки докладывает своему начальству в Вашингтон всё об инциденте с побегом и последующей смертью Дирка. Доктор Петтигрю отправляет злобный доклад, расписывая, как некомпетентно вёл себя в этом деле Камю Компри, но его донос уравновешивается рапортом шерифа, который, к удивлению Кэма, даёт высокую оценку его действиям в кризисной обстановке.
В конце концов начальство принимает решение не проводить дознания. Обходится даже без лёгкого шлепка по рукам.
– Ты разочарован? – интересуется Уна, когда жизнь возвращается в привычное русло.
– Вообще-то да. Немного.
Правда в том, что весь молокайский комплекс – альбатрос на шее[23]23
Среди английских и американских моряков существует поверье, будто убить альбатроса – к беде. Английский поэт Сэмюэл Тейлор Колридж написал поэму «Старый моряк», в которой рассказывается, как моряк по самому ему не понятной причине убил альбатроса и в наказание должен был носить на шее его труп (альбатрос – птица очень большая и тяжёлая). После того, как поэма была опубликована, выражение «альбатрос на шее» получило широкое распространение не только среди моряков. Оно означает «нести тяжкое наказание за совершённый грех».
[Закрыть] военного ведомства. Сплёты настолько всем несимпатичны, что публика предпочитает делать вид, будто их нет. Только сейчас Кэм начинает понимать, что и он в их числе. Когда-то он был сияющей звездой, гордостью армии, а теперь служит напоминанием о непомерной гордыне военных. Кому же понравится, когда неприглядная правда постоянно колет глаза?
– Знаешь, в игноре есть свои преимущества, – замечает Уна. – Очень немногие способны обрести уважение к себе, находясь под микроскопом.
• • •
Через три недели после инцидента с Дирком наступает радостный день. Очередная значительная веха в жизни сплётов. Шестеро из них – трое парней и три девушки, достигшие наибольших успехов в интеграции личности, – зачислены в старшую школу. Решено, что они будут ходить в десятый класс. Конечно, это не совсем правильно, потому что членам их «внутреннего сообщества» от тринадцати до семнадцати лет, но посадить всех в девятый кажется неоправданной жестокостью. К удивлению Кэма, предложение о том, чтобы сплёты начали посещать школу на Молокаи, исходило от местных жителей, по всей видимости, желающих отмежеваться от давешних линчевателей. Иногда терпимость отвешивает оплеуху предрассудкам. Тем более что для жителей городка Китон Шелтон стал кем-то вроде народного героя.
Вечером накануне великого дня Кэм и Уна приглашают шестёрку счастливчиков на торжественный ужин в большой столовой особняка, той самой, где когда-то «Граждане за прогресс» угощали, поили и подкупали сильных мира сего. Эти сплёты больше не носят блёклые больничные пижамы. На юношах джинсы и удобные футболки. Уна съездила в Гонолулу, чтобы подобрать модную одежду для девушек.
Застольная беседа течёт оживлённо, лишь изредка спотыкаясь и тут же возобновляясь. После десерта будущие школьники упрашивают Кэма с Уной поиграть на гитаре и добиваются успеха, так что вечеринка заканчивается импровизированным дуэтом. Надо же, Уна поддалась на уговоры сплётов и согласилась играть на публике! Кэму никогда бы этого не добиться…
Настала пора прощаться. Будущие школьники садятся в гольф-кары, чтобы ехать в свой спальный корпус, но Китон задерживается. Он подходит к Кэму и касается пальцем собственного виска:
– Кто-то здесь играл на гитаре, но плохо. – Затем Китон поднимает руку цвета умбры. – А эта, по-моему, играла на барабанах, но памяти нет. – Он вздыхает.
– Завтра большой день. Что чувствуешь? – спрашивает Кэм.
Китон улыбается.
– Бабочки. Но они хорошие. – И после краткого раздумья добавляет: – Самое трудное – это… что я не знаю, чего я не знаю.
Кэм понимает. У каждого свои методы кодирования и хранения воспоминаний. Что касается школьных знаний, то ум у сплёта – как швейцарский сыр. Китон может знать мировую историю и понятия не иметь о миропорядке.
– Не волнуйся, выяснишь, – подбадривает Кэм. – Прояви терпение.
Китон принимает его совет.
– Оставил тебе подарок, – говорит он и кивает на дверь гостиной, а потом садится в гольф-кар с двумя девушками. Те смеются и весело щебечут, предвкушая завтрашнее возвращение в лоно человечества.
Глядя им вслед, Кэм не может сдержать улыбки.
– Только посмотри на себя! – говорит Уна, беря его за руку. – Прямо гордый папаша!
– Скажешь тоже, – отмахивается тот. – Скорее старший брат.
Уна уходит наверх. Завтра их ждёт хлопотливый день. Знаменательный день. Встать надо будет рано, значит, необходимо выспаться. Но прежде чем отправиться в спальню, Кэм обходит гостиную. Он не сразу находит подарок Китона, потому что тот неприметно пристроился на кофейном столике, маскируясь под пресс-папье. Наконец заметив вещицу, Кэм не может удержаться от смеха. Ещё один приятный сюрприз!
Иногда самые замечательные подарки – это те, что возвращаются к тебе. Для Камю Компри нет более дорогого подарка, чем старый кубик Рубика, у которого собраны все грани.
Неизвестная величина
1 • Арджент
Ардженту Скиннеру не удалось вернуть себе правую половину собственного лица.
Как же отчаянно ему этого хотелось! Он наблюдал через оконце ИКАР (Интель-Капсулы Автоматического Расплетения) за разделкой Нельсона. Вопли несчастного не трогали Арджента – в его душе не было ни капли сочувствия к этому человеку. Наверно, я плохой, думал Арджент. Ну и пусть. Он, во всяком случае, спас Коннора Ласситера. Того уже сплели обратно, и теперь он задаёт жару в Вашингтоне. Значит, Арджент герой, даже если этого никто никогда не узнает. А героям позволительно хоть разок насладиться местью.
Когда ИКАР закончила с Нельсоном, самолёт уже снова был в воздухе, и только тогда Арджент осознал, что стоит перед дилеммой. Если он сейчас отнесёт биостатический контейнер со своей половиной лица Дювану, тот поймёт, что сделал его слуга. Дюван Умаров, король западного чёрного рынка органов, считал Арджента почти дебилом, неспособным даже помыслить о столь дерзком поступке. Мнение хозяина играло Ардженту на руку, позволяя без всяких последствий проворачивать довольно рискованные трюки. Такие, например, как смена наклеек на контейнерах с частями тела Коннора.
Дюван ни сном ни духом не ведал, что органы, за которые его покупатели отвалили миллионы, принадлежали вовсе не Коннору Ласситеру, а безвестному расплёту, – Арджент не помнил его имени.
Стоит только Дювану догадаться, что учинил его слуга, как тот мгновенно станет в его глазах неизвестной величиной. В этом-то и заключалась проблема. Дюван делил людей на союзников и врагов; судьба тех, кто по той или иной причине не попадал ни в одну из этих групп, была плачевна. С того дня, когда Риса сбежала с большинством его расплётов, Дюван отдавал приказ убивать всякого, кто вызывал у него хотя бы намёк на подозрение.
Вот почему Арджент не позволил себе праздновать окончательную победу, сидел тихо и не высовывался, пока тело Джаспера Т. Нельсона распродавалось ненасытным покупателям кусок за куском. Дюван так никогда и не узнал, что лот № 4833 не входил в число его расплётов.
Всё это случилось несколько месяцев назад. Сейчас Арджент прилежно служит хозяину, терпеливо ожидая, когда тот сдержит обещание и наделит своего верного слугу новым лицом. Целым лицом, которое заменило бы и изуродованную шрамами левую половину его физиономии, и биопластиковую маску, прикрывающую правую. Арджент даже не сомневается, что так и будет. Дюван Умаров может быть кем угодно, иногда настоящим чудовищем, но одно несомненно: он человек слова.
2 • Дюван
Бизнес идёт просто превосходно. Поскольку правительство Соединённых Штатов пошло на поводу у общества, страдающего от угрызений совести, и объявило мораторий на расплетение, спрос на органы во всех частях света вырос. Цены утроились. Дюван даже опасается, что не угонится за спросом. Если запрет на расплетение станет постоянным и распространится и на другие государства, то Дюван и бирманская Да-Зей будут единственными источниками качественных органов. Но Да-Зей не торгует мозговой тканью, а значит, Дюван получит существенное преимущество.
Да-Зей это знает и стремится выбить его из игры ещё настойчивее, чем раньше.
Поэтому Дюван вычистил из своих рядов всех, кому хотя бы чуть-чуть не доверял. Приходится поддерживать свою паранойю на должном уровне – принимая во внимание сложившуюся ситуацию, она может спасти ему жизнь.
Сегодня Дюван без конца прокручивает новостной видеосюжет, сидя в салоне «Леди Лукреции», самого большого в мире самолёта модели Антонов-225. Все удобства настоящего дома на высоте одиннадцать тысяч метров.
В салон входит его камердинер с кофейником.
– Скиннер, – обращается к нему Дюван, указывая на телевизор, – ты это видел?
На экране разворачивается эпизод из ток-шоу. Гости – не кто иные как «Коннор Ласситер» и Риса Уорд. Дюван замечает, что руки у Скиннера дрожат. Чашка на подносе выстукивает дробь, словно зубы морозной ночью. Причина ясна: Скиннер знает, что малейшее упоминание о Беглеце из Акрона и Рисе Уорд вызывает у хозяина приступ дикой ярости. Наверное, поэтому слуга и трясётся, ожидая громов и молний на свою голову. Но сегодня у Дювана нет причин впадать в бешенство.
– Это передавали сегодня утром, – объясняет он. – Смотри дальше!
Едва ведущий приступает к интервью, как гремят выстрелы. Грудь ведущего буквально взрывается; картинка бешено скачет. Опять выстрелы. Под вопли перепуганной публики охранники торопливо уводят гостей за кулисы.
Скиннер роняет кофейник. Бормоча бесконечные извинения, он тут же ныряет вниз – прибраться. Дюван не обращает внимания на беспорядок – Скиннер всё почистит и принесёт ещё кофе. Несмотря на неуклюжесть, слуга он всё-таки отменный.
– Похоже, Риса и этот самозванец остались невредимы, – произносит Дюван. – Но сомневаюсь, что они ещё когда-нибудь согласятся на интервью.
– А в-вы… – заикается Скиннер, – вы как-то к этому причастны?
При этом предположении Дювана разбирает смех:
– Ну разумеется нет! Я не держу на Рису зла только за то, что она от меня сбежала. А что до самозванца, он не стоит того, чтобы тратить на него время. К тому же своими действиями он способствовал моему бизнесу.
– Да, сэр, конечно, сэр.
Когда «Коннор Ласситер» некоторое время назад снова оказался в центре внимания публики, для Дювана было очевидно, что это самозванец. Он ведь лично проследил за его расплетением, так что там проколов быть не могло. Части тела Ласситера были проданы и разосланы покупателям. Правда, швейцарский банкир, купивший лицо, стал вдруг жаловаться, что его обжулили и всучили не ту физиономию, но Дюван-то знает, в чём дело. Швейцарец наверняка перепродал её американскому Движению Против Расплетения, которое приобрело вдобавок и голосовые связки Коннора. А после этого они запросто «сплели» своего самозванца с лицом и голосом Беглеца из Акрона. Татуировка акулы? Её подделать проще простого. Публику обмануть легко, но с Дюваном Умаровым этот номер не пройдёт.
• • •
В следующий раз «Леди Лукреция» приземляется в Канаде. Уединённый аэродром заливает потоками дождя. Сегодня к Дювану заявляются гости – из тех, которых делец вовсе не желает видеть в своей летающей крепости. Раз в год он встречается с сестрой, чтобы обсудить семейные дела. Сестра ноет и убеждает Дювана урезать затраты и увеличить выход товара. Он отказывается, ссылаясь на то, что высокое качество – это его фирменный знак. Сестра уезжает в раздражении, Дюван улетает в раздражении. И так каждый год. Ну что ж, обычное явление в семейном бизнесе.
– Вы будете выказывать ей такое же уважение, как мне, – наставляет Дюван свой персонал. – Неважно, заслуживает она его или нет.
Хотя он обращается ко всем, большинство слышало это раньше. Речь предназначена в основном для Арджента, который с представителями семейки Умаровых ещё не встречался.
Дюван смотрит в иллюминатор. От огромного лимузина к самолёту движутся несколько фигур. Интересно, кто сопровождает сестрицу сегодня? Её тюфяк-муж? Или адвокат? Визитёры укрываются от ливня под зонтами и поднятыми капюшонами – вот почему Дюван не может разглядеть их до того, как те поднимаются на борт. Если бы он увидел их заранее, то вообще не открыл бы люк.
3 • Арджент
Ардженту любопытно, Ардженту страшно, но самое сильное его чувство – раздражение, потому что теперь ему придётся обслуживать нескольких человек, а не одного только Дювана. В самолёте осталась лишь самая необходимая обслуга: пилоты, телохранитель, повар и Арджент. Хозяин называет последнего своим камердинером, но на самом деле тот и камердинер, и дворецкий, и официант – всё в одном. Если на какую-то работу не назначен специальный человек, значит, выполнять её придётся Ардженту. Он пашет и пашет от зари до зари, и что? Плата мизерная, а похвалы вообще не дождёшься. Однако он научился ценить и эту жизнь, и даже самого хозяина. Что ни говори, а всё лучше, чем сидеть на кассе в супермаркете.
Дюван полагается на него. Дома на него полагалась Грейси, но это же совсем другое дело! Арджент терпеть не мог заботиться о своей низкокортикальной сестрице. А вот работать на Дювана ему почему-то нравится. Интересно, где Грейси сейчас? Жива или Нельсон прикончил её? Коннор клялся и божился, что когда он видел её в последний раз, она была жива, но кто его знает… Лучше не думать о Грейси. Это ведь она от него сбежала, а не он от неё. Говорят: как постелешь, так и поспишь. Как бы она там ни постелила, она сделала это сама.
От люка вниз на лётное поле ведёт короткий трап. «Леди Лукреция» до того грузна, что от её брюха до бетона всего фута четыре. Охранники с зонтами торопливо провожают группу людей от лимузина до самолёта. Непогода усиливается. Пока буря не уляжется, взлететь наверняка не удастся. Ох, настроение у хозяина будет то ещё. Он ненавидит зря сидеть на земле.
Первой входит женщина. На ней нет плаща – от макушки до пят её укутывает роскошное манто, сработанное, по всей видимости, из меха какого-то исчезнувшего животного. Наверняка вид потому и исчез, что все особи пошли на это манто. Должно быть, это Дагмара, сестра Дювана.
– Где он? – требовательно спрашивает она. – Почему он нас не встречает? – Женщина обменивается несколькими словами по-чеченски с Булой, телохранителем Дювана.
Следующим входит парнишка лет шестнадцати. Племянник хозяина, Малик. Таких красавчиков обычно выбирают в короли бала. Там, дома, Арджент бы ему все шины попрокалывал. Пацан окидывает его взглядом и спрашивает:
– А ты ещё что за чёрт? И что у тебя с рожей?
Ему отвечает Дагмара:
– Это Скиннер. Не помнишь? Я же тебе рассказывала. Он продал половину своей физиономии орган-пирату за наркотики, и твой мягкосердечный дядя взял его к себе.
У Арджента внутри всё кипит, но он понимает, что показать этого нельзя. Версия, изложенная хозяйской сестрой, настолько далека от правды, что ему хочется заорать.
– Это он вам так сказал? – спрашивает он.
– Нет. – Дагмара пожимает плечами. – Но я умею читать между строк.
Арджент уже собирается отвести их наверх, как в люке показывается ещё одна фигура в дождевике с капюшоном. Фигура опускает капюшон, являя миру тёмное азиатское лицо. Не надо быть гением, чтобы догадаться – перед тобой бирманец.
Телохранитель Була хватается за пушку, но Дагмара становится между ними.
– Он наш гость. Я пригласила его.
– Вы приводить всякий сброд на «Леди Лукреция»? – Була по-прежнему держится за пистолет, не вынимая его, однако, из кобуры.
– Я не вооружён, – отвечает бирманец. – Я здесь, чтобы решать проблемы, а не создавать их.
Була некоторое время раздумывает, затем поворачивается к Ардженту:
– Закрой люк. – Он хватает бирманца за плечо. – А ты будешь ждать в одно место, пока мистер Умаров не решать, что из тебя сделать.
Хотя Арджент и понимает, что тут виноват плохой английский Булы, но всё равно сказано в точку. Ведь Дюван уже делал всякие интересные штуковины из убийц, подосланных к нему от Да-Зей. Может, и этому типу тоже предстоит жизнь в горшке?
• • •
Состязание кто кого переорёт начинается в тот же момент, когда Дюван узнаёт, что на борту находится агент Да-Зей. В этих обстоятельствах утончённое угощение – шампанское и канапе, которое таскает в салон Арджент – кажется чем-то неуместным. Не нужно знать чеченского, чтобы понять, о чём крик. Так и кажется, будто бурю внутри самолёта подстёгивают стихии, разгулявшиеся снаружи. Могучая турбулентность швыряет и кидает во все стороны огромную «Леди Лукрецию», набирающую высоту.
Разгорячившимся взрослым не до еды и питья. Зато Малик заглатывает шампанское и закуски, как удав.
– Ещё! – приказывает он. Арджент приносит очередной поднос с канапе, но решает вино щенку больше не давать. Так недолго и до беды.
Наконец, напряжение спадает, турбулентность переходит в редкие воздушные ямы, и Дюван просит Арджента принести закуски, потому что в салоне ничего не осталось, Малик слопал всё. До чего они там договорились, непонятно; ясно лишь одно: бирманца не выкинут через «Сайонару» – люк, специально предназначенный для выбрасывания за борт нежелательных пассажиров.
«Я ещё ни разу не воспользовался им, – как-то разоткровенничался Дюван, – но так приятно знать, что он у меня есть!»
Бирманец всё ещё сидит где-то под строгим надзором Булы. Дюван и его родня сменяют крики на милую болтовню. Похоже, чеченским они пользуются, только когда ругаются, потому что сейчас перешли на английский.
Арджент смешивает напитки и таскает еду из кухни. Он как та муха из пословицы, что сидит на стене и слышит всё, а на неё никто не обращает внимания. Старший сын хозяйской сестрицы учится в колледже. К её стыду, он избрал специальностью философию и чурается семейного бизнеса как огня. Дагмара развелась со своим никчёмным муженьком, а он, не будь дурак, при дележе потребовал себе их фамильный замок в Швейцарии. Малика выгнали из очередной частной школы за плохое поведение.
– Я не виноват! – оправдывается тот. – Это они все сволочи!
Обычно таким пацанам, как Малик, всё прощается за их красивые глазки, так что, решает Арджент, щенок, видно, не просто щенок, а самый поганый сукин сын.
И тут Дагмара спрашивает:
– А что это там за занавесом?
Дюван улыбается, словно давно ждал такого вопроса:
– Я купил его после твоего последнего визита. Произведение искусства, а по совместительству музыкальный инструмент.
Всеобщее любопытство разбужено.
– Скиннер! Покажи им.
И тогда Арджент отдёргивает занавес, за которым скрывается Orgão Orgânico. Восемьдесят восемь лиц парят над рядами клавиш.
– Это орган? – ахает Дагмара.
– Что-то вроде, – подтверждает хозяин. – Небесный хор ждёт своего дирижёра.
Дагмара подходит к органу. В отличие от Рисы, она не в ужасе. Она очарована.
– Можно мне поиграть?
– Сделай одолжение, – отвечает Дюван.
Она садится и ударяет по клавишам.
За всю свою жизнь на борту «Леди Лукреции» Арджент никогда не слышал звучания этого инструмента, за исключением того раза, когда Риса нажала одну клавишу и отозвался одинокий голос. Дагмара играет бурную, мощную пьесу, которая знакома даже Ардженту, хотя его познания в классической музыке равны его познаниям в квантовой физике.
– Токката и фуга ре-минор[24]24
Токката и фуга ре-минор – знаменитая органная пьеса И. С. Баха.
[Закрыть]! – говорит Дюван. – Отличный выбор.
Жуткие звуки заполняют пространство самолёта, поющие головы открывают и закрывают рты в такт ударам Дагмары по клавишам. Хоровое крещендо нарастает, и у Арджента кровь стынет в жилах. Похоже, даже Дювану не по себе.
А Малик вопит:
– Клёво!
– Играй сколько хочешь и когда захочешь, – говорит Дюван сестре. – Покупая его, я думал о тебе.
