Текст книги "Опанасовы бриллианты"
Автор книги: Николай Томан
Соавторы: Иван Лазутин,Эмиль Офин,Израиль Меттер,Марк Ланской,Андрей Островский,Илья Лавров,Борис Рест
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
В отделе кадров он бывал теперь часто. Отношения у него здесь сложились хорошие. Его даже доверительно посвящали в некоторые подробности.
Высокий, подтянутый блондин, с очками без оправы на тонком нервном носу – заместитель начальника отдела кадров, похожий на молодого профессора, приветливо встречал Лыткова и разводил руками.
– Не подписал еще. Лежит в папке у него на столе. Может ты сам попытаешься пройти к нему?
– Да нет, я погожу, – обиженно говорил Федя. – Зачем я буду подменять тебя…
– Картина по нашему управлению, вообще, довольно странная, – улыбался блондин-кадровик. – Я тут прикинул процент работников с высшим образованием. Знаешь, на каком мы месте по РСФСР… – он сделал паузу, как перед выстрелом, – на третьем! Ну, не смешно ли?
– Смешного мало, – сухо сказал Лытков. – Есть указание министра…
– В том-то и дело! Я тебе больше скажу: твое назначение повысило бы наш процент на одну десятую, а если еще сменить руководящий состав в Луге и в Подпорожье, то мы сразу выходим на второе место…
– Я уж говорил Агашову, – сказал Лытков. – Получается, что нет никакого расчета учиться при таком равнодушном отношении.
– Ну, это ты зря! Надо уметь отличать временные явления от закономерных.
– Да по-мне, назначайте меня хоть постовым. Я ведь не о себе. Разговор идет о политике партии в расстановке кадров…
Так беседовали они, умело путая друг друга знакомыми сочетаниями слов, и всякий раз расставались с тем неизменным дружелюбием, при котором каждый из них думал потом: «А не сделает ли он мне какой-нибудь пакости?» Думали они так вполне мирно и дружелюбно, ибо по их понятиям эти опасения никак не нарушали законов товарищества.
А пока на письменном столе начальника управления, в папке «К подписи», продолжал лежать проект приказа о новом назначении Лыткова.
Раза два блондин-кадровик пытался мимоходом напомнить начальнику, что приказ следовало бы подписать, но тот, рассеянно кивая, говорил: «Да, да», и бумажки не подписывал. Когда же разговор об этом зашел в третий раз, комиссар милиции расстегнул верхний крючок на вороте своего кителя и спросил:
– Вы полагаете, что до выздоровления подполковника Городулина имеет смысл назначить на его место майора Лыткова?
Кадровик тактично пояснил:
– Я имел в виду не только на время болезни подполковника, товарищ комиссар. Я имел в виду вообще…
– А Городулина куда?
– С Городулиным все остается в порядке: он становится заместителем Лыткова. На будущей пенсии это совершенно не отразится.
– А на самолюбии? – спросил комиссар.
Кадровик тонко улыбнулся:
– С этим, к сожалению, мы с вами не всегда имеем возможность считаться. Да и подполковник – старый работник наших органов. Я уверен, он поймет целесообразность… Лытков – его ученик, начинал под его руководством. Преемственность, товарищ комиссар, в наших условиях вещь закономерная. И показатели наши резко улучшились бы, ибо мы выйдем тогда по процентам на второе место, – услышал он голос кадровика.
– А вы считаете удобным подписывать этот приказ в то время, когда Городулин болен?
– Он уже поправляется, – радостно сообщил блондин. – И, вероятно, сразу же отбудет в санаторий. А наша кадровая практика показывает, что лучше всего делать передвижения по службе, когда человек отдыхает. – Он снова, теперь уже доверительно, улыбнулся. – Шуму меньше, товарищ комиссар.
– Шуму меньше, – сказал комиссар, подымаясь. – Подлости больше.
6
В санаторий Городулин не поехал. Выздоровев, он немедленно взялся за усть-нарвинское дело.
К этому времени папка Гусько основательно распухла. Сам Гусько сидел в Крестах. На всех допросах виновность свою отрицал. В камере вел себя спокойно и уверенно, каждое утро делал зарядку. В первый же день перевода в Кресты Гусько крикнул в окошко камеры в часы прогулки:
– Комар, беру все на себя!..
Очевидно, он предполагал, что арестован кто-нибудь из его сообщников, и хотел предупредить его, как вести себя на допросах. Было ли у плотника Орлова, тоже сидевшего в Крестах, прозвище «Комар», установить пока не удалось.
Прежде всего Городулин внимательно прочитал протоколы допросов.
Многочисленных свидетелей допрашивали и челябинские работники розыска и усть-нарвинские. Были тут и совсем пустые показания, по-видимому, не имеющие никакого значения.
В Челябинске Гусько заходил к своей сестре всего один раз. Сестра утверждала, что о преступлениях брата не имела понятия. Писал он ей редко, одно письмо в два-три года, и из различных городов Советского Союза. В этот приезд сказал, что завербовался на какие-то торфоразработки, и ему для этого нужна справка из Челябинского ЗАГСа. Одет был в ватник, тельняшку и хлопчатобумажные штаны темно-серого цвета. В руках был старый коричневый чемодан небольшого размера.
В вечер прихода к сестре Гусько познакомился у нее с санитаркой Клавой Суриковой, работавшей вместе с сестрой в больнице. Втроем они пили чай, а Гусько потом сбегал за четвертинкой для себя и бутылкой красного для девушек. Посидели недолго, часа два. Потом Гусько взял чемодан и вышел вместе с Клавой. Сестре сказал, что, может, еще на днях зайдет, а, может, уедет так.
Санитарку Гусько проводил до дому, постоял с ней у ограды. Клава попрощалась с ним и спросила, куда же он, на ночь глядя, пойдет? Он ответил: «Добрые люди найдутся»… Она сказала: «А может добрые люди около вас?..» Он ее обнял, но она вырвалась и сказала, что если он этих глупостей не будет себе позволять, то она пустит его переночевать к себе. Они пришли к ней в комнату, она постелила ему на полу, а потом они легли на ее кровать. В половине шестого утра она ушла на дежурство. Гусько еще спал. В обеденный перерыв санитарка принесла из столовой щи и биточки, накормила Гусько. Сестре его она ничего не стала говорить.
Так прожили они с неделю. Клава отдала ему второй ключ от комнаты. Уходил он из дому редко и только вечером. Клава его ждала. Один только раз со скуки пошла в кино: был культпоход. О себе он ей ничего не рассказывал. На спине у него есть татуировка с надписью: «Рожден без счастья в жизни». Клава прочитала и спросила: «Это правда?» Он ответил: «Правда».
– А вам не приходило в голову, что он преступник? – спросил у нее Белкин.
– Приходило. Только я жалела его.
– Как же можно жалеть преступника?
– Если любишь, обязательно жалеешь, – ответила санитарка.
– Но ведь вы же теперь будете нести ответственность.
– Ну и пусть. Я за ним куда угодно поеду.
– Куда он поедет, вам туда не добраться, – сказал Белкин.
Клава заплакала.
Взяли Гусько у нее на квартире. Пришли вчетвером: Белкин и три работника челябинского розыска. Двое стали у окон со двора. Занавески на окнах были задернуты. Гусько лежал в постели. Услышав стук, он сказал Клаве:
– Не отпирай.
Она накинула крючок и на дверь, ведущую из комнаты в сени.
– Закрой ставни, – сказал Гусько, продолжая курить в постели.
Белкин рванул дверь, скоба держалась не на шурупах, а на гвоздях и легко отлетела. Войдя в сени, Белкин уже не стучался, а стал срывать вторую дверь. Ему помог младший лейтенант, и крючок вырвали.
– А ну, вставай, Гусько. Ты арестован, – сказал Белкин.
Гусько неторопливо поднялся, взял со стула брюки, Белкин следил за его руками: в карманы Гусько не полез. Вслед за брюками он так же медленно надел резиновые сапоги. Потом спросил;
– Кланя, ремня не видела?
Она не ответила, только покачала головой.
Он откинул одеяло, поднял подушку, затем сунул руку под матрас и, выхватив оттуда топор, швырнул его в Белкина. Белкин успел отстраниться, топор с шорохом пролетел мимо его головы и вонзился в дверной косяк. Гусько скрутили.
– Шляпа! – сказал Городулин, выслушав Белкина. – Ты ж говорил, что следил за его руками?
– Так я думал, он ремень ищет, у него же портки валились.
– И наплевать. Скрутить его надо было прямо в подштанниках.
Ознакомившись с делом, Городулин взял с собой Белкина и поехал в Кресты.
Женщина-конвоир в гимнастерке и темной юбке ввела Гусько, когда Городулин уже сидел за столом, а Белкин – подле дверей. Оба были в гражданском.
Покуда арестованный шел от двери к углу – это было шагов пять-шесть, – Городулин быстрым, но очень точным взглядом оценил его высокий рост, крепкое телосложение.
Опустившись на табурет, Гусько застенчиво улыбнулся, положил ногу на ногу, как человек, приготовившийся к длинной беседе.
– Гусько Владимир Карпович? – спросил Городулин, но не его, а Белкина.
Белкин кивнул, а Гусько сказал:
– Он самый.
Все еще не глядя на него, Городулин снова равнодушным голосом обратился к оперуполномоченному:
– Имел срок десять лет за бандитизм в 1946 году, двадцать пять лет за убийство с целью грабежа в 1953 году, восемь лет за разбой в месте заключения… Прикиньте, пожалуйста, товарищ оперуполномоченный, сколько это получается всего?
– Сорок три года, – ответил Белкин.
– А отроду ему?
– Двадцать девять.
Краем глаза Алексей Иванович видел, что во время его разговора с Белкиным Гусько сбивал щелчками с колена невидимые соринки.
«Нервничает», – подумал Городулин.
– Вам предъявляется обвинение, – повернулся к нему Городулин, – по статьям пятьдесят девятой, пункт четырнадцатый, и сто тридцать шестой. Содержание статей вам известно?
– Рассказывали, – кивнул Гусько в сторону Белкина.
– Почему же вы не подписываете предъявленного вам обвинения?
– А зачем меня на девять граммов тянут? – усмехнулся Гусько.
– Тянут на то, что заслужили, – резко сказал Городулин. – А девять там граммов или восемь – я не взвешивал. Не в аптеке.
– Что мне судьбой отпущено, то я беру, – сказал Гусько, подтягивая голенища сапог. – А лишнего мне не клейте.
– Из тюрьмы бежал? – спросил Городулин.
– Ну, предположим.
– Три буфета в Усть-Нарве ограбил?
– Это вопрос. Доказать надо.
– Милиционера ножом ударил?
– А если у меня было безвыходное положение! – сказал Гусько. – Ясно, посчитал нужным ударить. Я легонько полоснул, по шее, для острастки.
– И в спину – для острастки?
Гусько улыбнулся широко и беззаботно.
– Этот вопрос. Надо доказать.
– Что ж тут доказывать, – сдерживаясь, спросил Городулин, – если ты нож по рукоятку оставил в ране?
– Не я, – ответил Гусько. – Он сам. Когда мы упали, боровшись, он и напоролся на мой нож.
– А топор в Челябинске тоже не ты швырнул? – спросил Белкин.
– Насчет топора разговору нет, – ответил Гусько. – Это дело чистое, я на суде объясню. Двери ломаете, когда человек отдыхает. Конечно, он не соображает спросонку…
Теперь глаза у Гусько были уже совершенно наглые, насмешливые.
Скользнув холодным взглядом по Гусько, Городулин обернулся к Белкину и лениво сказал:
– Кончаем, Белкин. Чего в самом деле, возиться? «Комар» ведь сознался. Распорядитесь привести его сюда.
Оперуполномоченный тотчас вышел в коридор. Он был в некотором смятении. Ни Городулин, ни он сам понятия не имели о «Комаре». А уж о том, что он сознался, и говорить не приходилось. Очевидно, Алексей Иванович решил рискнуть. Белкин успел заметить, как на одно мгновение застыл на своем табурете Гусько, когда Городулин велел привести «Комара».
Через десять минут в камеру ввели плотника Орлова. Это единственное, что мог придумать Белкин.
Как только Орлов показался на пороге, Городулин сказал Гусько:
– Ну, вот твой кореш. Целуйся с ним. Оба сгорели!
И, быстро ткнув в сторону Гусько пальцем, резко спросил Орлова:
– С ним грабил?
Орлов пошевелил губами и сипло ответил:
– С ним.
– Прокашляйся! – приказал Городулин.
Орлов покорно откашлялся.
– Сука! – просвистел с табурета Гусько.
– А ну, не выражаться! – оборвал его Городулин. – Садитесь, Белкин, за стол, пишите…
В этот день выяснить все до конца еще не удалось, но клин между сообщниками был вбит крепко, и воля Орлова окончательно подорвана. Гусько же временами продолжал цепляться за каждую мелочь, даже потребовал бумагу для жалобы, часто просился в отхожее место. Однако с этого дня утреннюю зарядку делать перестал и в камере поговаривал, что, кажется, «дырка» ему обеспечена.
7
Каждый раз, выходя из ворот тюрьмы, Алексей Иванович чувствовал безмерную усталость. Допросы Гусько изматывали, вероятно, больше самого Городулина, чем бандита.
Жалости никакой Алексей Иванович к нему не ощущал, да и злобы, пожалуй, тоже. Скорее всего это было изумление, что вот сидит на табуретке человек, у которого все на месте – руки, ноги, крепко сколоченное тело, объясняется он теми же звуками, что и все остальные люди – и, тем не менее, это не человек, и нет у Городулина никакой возможности изменить его.
В тот день, когда дело, наконец, было окончательно подготовлено для передачи в прокуратуру, Алексей Иванович вышел из Крестов часу в седьмом.
По дороге домой он зашел в управление позвонить на Всеволожскую. Отдавая Городулину ключ от кабинета, дежурный сказал:
– Вас, товарищ полковник, разыскивал начальник управления.
Пока Городулин разговаривал со Всеволожской, из соседней комнаты привычно проникали два голоса: Агашова и секретарши Вали. Переговорив по телефону, Городулин постучал кулаком в стену:
– Агашов, зайди ко мне.
Агашов вошел вместе с Валей. Валя села в сторонке на диван.
– Ты на опознании сегодня был? – спросил Городулин.
– Был, Алексей Иванович. Все в порядке.
– Сделал по правилам, как положено?
Краснея, молоденький оперуполномоченный закивал:
– Чуть не завалил, Алексей Иванович!.. Преступник, как вы знаете, рыжий, значит, положено выставлять перед свидетельницей пять рыжаков, чтоб она выбирала. А местечко-то маленькое, где мне столько рыжаков достать? Хорошо, со мной сержант был в масть. Одел я его в гражданское, посадил на стул рядом с преступником, да еще троих разыскал в поселке… Ох, я и волновался, Алексей Иванович! Старуха смотрит на нашего сержанта, а я думаю: ну, а что если она его сейчас опознает?..
– Когда у тебя экзамены? – перебил его Городулин.
– Через восемь дней.
– Как он? – повернулся Городулин к Вале и увидел, что Агашов подает ей знаки.
– Н-ничего, – хмуро протянула она; глаза у нее были красные, вроде заплаканные.
Городулин потемнел.
– Ты зачем ее обижаешь?
– Я не обижаю, товарищ подполковник, – удивленно вытянулся Агашов, и было видно, что не врет.
– Имей в виду, – сказал Городулин, – ты там этих чисел не усвоил…
– Иррациональных, – быстро подсказал Агашов.
– Вот-вот. А без них в нашем деле, как без рук. Понял? Иди. А вы останьтесь, пожалуйста, Валя.
Агашов вышел почти строевым шагом.
Городулин пересел на диван.
– Ну, быстренько, Валя. Что стряслось? Кто обидел?
Она промолчала.
– Я же устал, Валюша. Пожалейте старика. Мне домой пора.
– Учите их на свою голову, – со злостью вдруг произнесла Валя.
– Кого «их?» – спросил Городулин.
– Всех… Лыткова, Агашова… Всех…
– Не понимаю.
– А то, что Лыткова назначают к нам в отдел. Вот что! – выпалила Валя со злостью, словно Городулин был в этом виноват.
– Ну, назначают, – спокойно сказал Городулин. – Он и так за нашим отделом. Подумаешь, делов палата…
– Вы, честное слово, Алексей Иванович, как маленький! – Она повернула к нему расстроенное лицо. – Его же на ваше место назначают. На ваше, понимаете?..
– А меня куда? – наивно спросил Городулин.
– К нему заместителем…
Он вынул папиросу, закурил, потом поплевал на нее, притушил и аккуратно положил в пепельницу. Валя с испугом смотрела на него, она уже жалела, что проболталась.
– Вот что, Валя, – сказал Городулин, подымаясь. – Я вас убедительно прошу никогда мне больше никаких служебных сплетен не рассказывать.
– Простите, Алексей Иванович… Я думала…
– Ладно, ладно, – улыбнулся Городулин. – Я ведь на вас не сержусь. Идите.
Она вышла.
Городулин зачем-то открыл сейф, что-то ему нужно было там, но он забыл. Постоял, глядя на папки, погладил их, пытаясь все-таки вспомнить. Потом вынул штуки три необычно тяжелых самопишущих ручек, развинтил одну из них – это был узенький финский нож.
«Так вот, значит, зачем меня разыскивал начальник», – подумал Городулин.
Идти домой не хотелось. Он вспомнил, зачем полез в сейф. Надо было передать статью для комсомольской газеты. Охотники в области оставляют дома заряженные ружья без присмотра, а их дети палят потом по ком попало. Он написал по этому поводу статью. В редакции статью в основном одобрили и даже хвалили, но попросили убрать цифры.
– Понимаете, товарищ Городулин, уж слишком это сухо, мрачно выглядит. Вы возьмите один факт и оттолкнитесь от него…
Он перечитал, не присаживаясь, свою статью. Нет, сейчас не станет переделывать. Ну их к лешему, написано коряво, а факты правильные.
Закрыв сейф, Городулин хотел было позвонить, начальнику – тот иногда задерживался допоздна в управлении, – но передумал. «Обойдется, – решил Городулин, – не он мне, я ему нужен».
Вызвав машину, поехал домой. По дороге казалось, что шофер тоже уже знает.
Дома он ничего рассказывать не стал. Перед сном, как всегда, по-стариковски погуляли с женой – прошлись до Александро-Невской лавры.
Среди ночи Алексею Ивановичу показалось, что жена не спит. Он тихо сказал:
– Тоня, а Тоня… Может мне на пенсию выйти?
Но Антонина Гавриловна, очевидно, спала, она только спросонья пробормотала:
– Боржом на тумбочке…
На другой день с утра до трех Городулин занимался несовершеннолетними. Этим отделением ведал капитан Зундич. Городулин очень ценил его. Зундич не отличался какими-нибудь особенными качествами, но никто не умел так предупреждать преступления, заниматься так называемой профилактикой, как он. Работа эта, к сожалению, не видная, да в нее и не очень верят. А Зундич верил. Он редко сидел на месте и вечно бегал по школам, ремесленным училищам и заводским молодежным общежитиям. У него постоянно возникали какие-то идеи, которыми он одолевал то обком комсомола, то управление трудовых резервов, и всегда, прежде всего, – Городулина.
После ухода Зундича Городулин повозился еще с полчаса, все время посматривая на телефон. Потом решительно сел за стол, написал рапорт о переводе на пенсию, снял с вешалки фуражку, запер кабинет и отдал ключ Вале.
– Я к начальнику, – сказал он, не глядя ей в глаза.
День был неприемный, но в приемной комиссара сидело несколько человек.
– Отыскался след Тарасов! – насупившись, сказал начальник, когда Городулин вошел в кабинет. – Прошу садиться, товарищ подполковник… Володя, много еще там народу? – спросил он своего адъютанта.
– Трое, Сергей Архипыч.
– Ты им объясни, пожалуйста, что я ведь сегодня не принимаю… Помягче как-нибудь, но твердо. А заявления у них возьми. И никого ко мне не пускай, – сказал комиссар уходящему адъютанту.
«Приготовился проявлять чуткость, – с горечью подумал Городулин. – Мне ее не надо».
– Я полагаю, – сказал начальник, – вам докладывали вчера, что я приказывал зайти?
– Так точно. Допрос Гусько задержал меня в Крестах до двенадцати часов.
– И вы после этого не заезжали в управление?
«Знает или не знает?» – подумал Городулин.
– Заезжал, товарищ комиссар.
– Для вашего возраста и милицейского стажа выглядит это довольно странно. И затем – сегодня утром. Вам надлежало тот час же по приходе доложиться мне. Я ведь, очевидно, приглашал вас не к теще на блины, а по служебному делу, товарищ подполковник…
Одутловатое, обычно бледное лицо Городулина покрылось розовыми пятнами.
– Виноват, товарищ начальник, – сказал он.
– Что с Гусько? – сухо спросил комиссар.
Городулин коротко доложил: прокуратура будет вести следствие не более двух недель, а затем – народный суд в Усть-Нарве.
…Комиссар был одного возраста с Городулиным. Начинали они когда-то в угрозыске вместе, затем пути их разошлись: Сергей Архипович ушел сперва в комвуз, потом на рабфак и в институт, а Городулин продолжал трубить и трубить в милиции. В войну, начав капитаном в разведроте, Сергей Архипович дослужился до полковника и году в сорок шестом снова вернулся в милицию. Встретились они ни горячо, ни холодно: уж очень много повидали отдельно друг от друга; рассказывать было долго, а не рассказывать – вроде глупо. Навязываться Городулин не стал. Комиссар же сделал две-три необязательные попытки сблизиться, но Городулин, именно потому, что попытки были необязательные, встретил их сухо.
Относился Городулин к комиссару с уважением, не за чины и ордена, а за то, что Сергей Архипович терпеть не мог всякой лжи и «показухи».
Сейчас всего этого Городулин не помнил, а сидел, сбычившись, и односложно отвечал на вопросы комиссара.
Вспылив сначала и уже отойдя, комиссар заметил глупую скованность Городулина и начал было накаляться сызнова, но сдержался. Продолжал сухо расспрашивать о работе отдела.
К осени преступлений немножно поубавилось, но еще с прошлого года висело на отделе несколько нераскрытых дел, и Городулин считал, что сейчас ими можно заняться.
– Насчет прошлогоднего всеволжского разбоя, я уже зондировал, – сказал Городулин. – Там есть один вариант, если его разработать, может получиться…
– Ох, Алексей Иванович! – вздохнул вдруг комиссар. – Ты мне скажи, кончатся когда-нибудь жулики?
Вопрос был риторический, и Городулин не посчитал нужным отвечать.
– Ведь что получается, Алексей Иванович, – продолжал начальник, – профессиональный преступный мир мы разгромили давно. А нынче нас мучают главным образом любители. И, оказывается, справиться с ними не легче, а иногда даже сложнее.
– Мы-то ведь тогда ловили как бог на душу положит.
– То есть? – не понял комиссар.
– Мы без дипломов ловили…
– Это нисколько не остроумно, Алексей Иванович! – резко оборвал его комиссар. – Когда в двадцатом году матрос, рабочий или солдат произносил: «Мы университетов не кончали», это была горькая, но прогрессивная фраза. А талдычить ее сейчас – глупо и стыдно. – Он отодвинул кресло от стола, но не встал. – Нашел чем хвастать! И очень жаль, что нет диплома.
– А вы мне скажите, товарищ комиссар, я, что ли, виноват, что у меня его нет? Три раза рапорт подавал! Отпускали меня учиться?
В кабинет заглянул адъютант, но комиссар кинул:
– Занят!
– А теперь ходят вокруг меня, – одним вздохом выпалил Городулин и, рванув из кармана рапорт, положил его на стол.
Не беря листок в руки, комиссар прочитал то, что там было написано. Помолчав, спросил:
– Сам придумал или кто-нибудь помогал?
– А что, – криво усмехнулся Городулин, – тебе же проще…
Впервые за все время совместной службы он сказал комиссару «ты», но Сергей Архипович и не заметил этого.
– Понятно, – сказал начальник. – Уже настучал кто-то про Лыткова?
– Причем тут Лытков, – повел плечами Городулин. – Устал и все. Имею полное право на законный отдых.
Комиссар посмотрел на него, отвел глаза и забарабанил пальцами по столу.
– Вот что, Алексей Иванович. Есть у нас три варианта. Можем разговаривать как начальник с подчиненным. Как коммунист с коммунистом. Или как двое пожилых мужчин. А вот как две бабы – это уволь меня…
– Мне выбирать? – быстро спросил Городулин.
– Тебе.
– Ладно. Как коммунисты. Про Лыткова я знаю. Служить под его начальством не хочу.
– Обиделся на Советскую власть?
– Ты мне, Сергей Архипович, пятьдесят восьмую не шей. Для меня ни Федька Лытков, ни даже ты – это еще не Советская власть.
– Чего ж ты на ней-то вымещаешь? Ну, я – плохой начальник. Ну, Лытков – дерьмо… А уходить собрался не от нас ведь?! Не нравится ему, видите ли, что приходят люди с высшим образованием! А ты за что воевал три раза? За что дуранду в блокаду жрал, я тебя спрашиваю? – почти прокричал комиссар.
Вошел на цыпочках адъютант и прикрыл вторую дверь.
– Там что, слышно? – спросил комиссар.
– Немножко.
Теперь уже понизив голос почти до шопота, комиссар наклонился к Городулину через стол:
– Думаешь, я не понимаю, кто таков Лытков? Распрекрасно я его вижу. Лежит у меня месяц проект приказа. Потому и не подписываю, что вижу. Не из-за того мариную, что ты уж больно хорош, а потому, что Лытков – дрянь-человек. А приведи мне завтра хорошего работника, да с дипломом, не задумываясь, посажу на твое место. И ты учить его будешь. Еще как будешь!.. И Лыткова доучишь, головой не мотай.
Городулин встал.
– Я пойду, товарищ комиссар. Рапорт оставляю у вас.
– Не читал я его, – сказал начальник. – И не видел. Заберите, подполковник.
И он протянул Городулину листок. Затем комиссар обошел стол, взял Городулина за локоть и, провожая до дверей, каким-то смущенным голосом произнес:
– И есть у меня, Алексей Иванович, одна к тебе просьба за ради христа: учись! Книжки ты, что ли, внимательней читай, или слушай, как люди говорят. А то, понимаешь, неловко получается. И поправлять как-то неудобно и молчать при этом совестно. Ты вот, например, произносишь: «социализьм» – с мягким знаком, «капитализьм» – с мягким знаком. Ну куда это годится?..
Остановившись на пороге приемной, вероятно, для того, чтобы люди, сидящие там, не подумали, что он кричал на этого седого человека, комиссар громко сказал:
– Супруге кланяйся, Алексей Иванович.
