Текст книги "Опанасовы бриллианты"
Автор книги: Николай Томан
Соавторы: Иван Лазутин,Эмиль Офин,Израиль Меттер,Марк Ланской,Андрей Островский,Илья Лавров,Борис Рест
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Последние месяцы, однако, в семье что-то произошло. Отпирая ночью двери парадной, дворники замечали, что Михайлов не крепко стоит на ногах и пахнет от него спиртным. В апреле Федор Никифорович уехал в командировку в Челябинск на полтора месяца, но неожиданно вернулся в начале мая с больничным листом. В Челябинске его уговаривали лечь в больницу, но Михайлов отказался. А когда приехал в Ленинград, не пошел к врачам. На заводе узнали об этом, Михнецов зашел к нему домой, но застал его на ногах, а не в постели, как предполагал. О болезни разговора у них не было. Когда же Михнецов спросил, что с ним случилось, почему он приехал, Михайлов ответил шуткой:
– Испугался, не похитил ли кто мою Ниночку.
Кроме того, что Нина Гавриловна была красивой женщиной, мягкой, обходительной, обаятельной, никто больше ничего сказать о ней не мог. При людях Михайловы не показывали своих отношений, и всем казалось, что этим отношениям могут позавидовать многие. Еще одну интересную деталь отметил Шумский. У Нины Гавриловны на проспекте Стачек, около сада 9 Января, жили две тетки, у которых она бывала два раза в год – в дни их рождения. А начиная с апреля, она стала ходить к ним чуть ли не каждую неделю.
– Вчера Михайлов подал директору заявление – просит предоставить отпуск, хочет ехать в Геленджик. Туда отправляется Нина Гавриловна с детьми. Но отпуск получается внеочередным. По графику он должен идти в ноябре, – сказал, заканчивая рассказ, Шумский.
– А мотивировка? – быстро спросил Быков.
– Обычная, – пожал плечами Шумский, – плохое здоровье.
– Раньше было когда-нибудь, чтобы Михайлов досрочно возвращался из командировки?
Шумский покачал головой:
– Нет, раньше этого не было.
– И все-таки мало чего-либо серьезного, – задумчиво проговорил Быков, – очень мало…
Чтецов и Изотов пришли по вызову полковника почти одновременно. Совещание, как и предыдущее, было кратким. Быков уже принял решение, и ему оставалось дать каждому определенное задание. Разъяснив, что теперь надо делать, он отпустил Шумского и Изотова, оставив у себя Чтецова, чтобы договориться о деталях…
7
…Море, светлозеленое, бескрайнее, было спокойно. Казалось, жара утомила его, сделала сонным, ленивым. Волны с шипением набегали на берег, выбрасывая одни камешки и уволакивая другие. Вдруг, словно проснувшись, оно бросало несколько волн более сильных, которые дальше других уходили на берег, и тогда мальчишки с веселым криком спасали свои рубашонки от воды, а море снова становилось таким же спокойным и сонным.
Пробегал ветерок. И он был нежным, легким, точно боялся рассердить море, людей на берегу и даже этих шаловливых мальчишек, охотящихся за медузами. А людей не много в Фальшивом Геленджике. Отдыхающие обычно заполняют курорты, и чем моднее и громче название его, тем больше в нем народу. Фальшивый же Геленджик – обыкновенная деревенька, примостившаяся у Черного моря недалеко от настоящего, не фальшивого Геленджика, и курортники забывают о нем.
Пляж этого прекрасного уголка небольшой, всего каких-нибудь метров триста. На гальке, обточенной трудолюбивой волной, лежат отдыхающие, соблюдая между собой ради приличия расстояние в несколько шагов.
И в этот день несколько полуголых тел нежилось под солнцем. В дальнем углу бухточки, такой же маленькой, как и пляж, у самой воды играли двое ребятишек в беленьких костюмчиках и панамках. Рядом с ними сидела девушка и вязала. Чуть поодаль на ворсистом легком одеяле лежала женщина в купальном костюме и темных очках. Она читала, время от времени бросая беспокойные взгляды на детей.
Увидев вдалеке высокого, широкоплечего юношу, который, легко шагая по камням, направлялся к ним, она сказала девушке:
– Вера, вы идите, уже два часа, пора детей укладывать спать. Согрейте им молока перед сном…
Девушка молча повиновалась. Тем временем молодой человек подошел к женщине – но не очень близко – и помахал ей рукой:
– Добрый день! Вы опять всем семейством?
Женщина сняла очки и, приложив руку ко лбу, посмотрела на пришельца. Лицо его, красивое, волевое, с маленьким родимым пятнышком на щеке, было красно от ходьбы. Прядь светлых курчавых волос опустилась на лоб, и он тряхнул головой, чтобы отбросить ее назад.
– A-а, это вы? – радостно проговорила Нина Гавриловна, будто не узнав его сразу, и опустила руку. – Кто же в такое время на пляж приходит?
– Я! – засмеялся юноша, скидывая шелковую рубашку и обнажая мускулистое тело атлета.
– Вы купались?
– И не раз… В такой день преступление сидеть дома.
– А вы уверены, что я сидел дома? Не говорите «да» – ошибетесь: я ходил в Джанхот: надо же изучать здешние места!
– В этакую-то жару? – женщина улыбнулась, приоткрыв маленький рот. На щеках образовались ямочки, и сейчас никто не сказал бы, что у этой женщины уже двое детей: выглядела она совсем девчушкой.
– Эх, вы исследователь!
– Я вам подарок принес, добытый тяжким трудом. Видите, поцарапался – лазил по круче, – весело сказал молодой человек и вынул из кармана гриб. – У нас вы такого не найдете, хоть он и похож на боровик.
Купался он долго, наслаждаясь прохладой воды, заплывал так далеко, что Нина Гавриловна, следившая за ним, иногда теряла его из виду. А когда он вышел из воды, то лег недалеко от женщины на круглые горячие камни. – В реке все-таки лучше плавать, – сказал он, сооружая из камешков грот. – Как ни стараюсь, а вода в рот набирается, соленая какая-то, горькая, бр-р-р!
– А вы никогда раньше не были на юге? – спросила Нина Гавриловна, подавая ему черный с белыми прожилками камень. – Положите его наверх…
– На юге бывал, – ответил он, – но моря никогда не видел… Вы знаете, меня обманули, – сказал он вдруг грустно.
– Кто? Когда? – встревожилась женщина.
– Люди мне всегда говорили, что море синее-пресинее, даже у Пушкина оно такое, а оказывается, оно зеленое и очень светлое. Ничего синего и рядом не лежало.
Нина Гавриловна засмеялась. Она не могла привыкнуть к его шуткам, произносимым без улыбки и всегда неожиданно, среди, казалось бы, серьезного разговора. За какую-нибудь неделю с того дня, когда она познакомилась здесь же, на пляже, с Сергеем Николаевичем, студентом-юристом, женщина очень привыкла к нему, и хотя она и не признавалась себе, но он нравился ей. Здесь, в глуши, знакомство с веселым умным человеком, каким он был, ценится гораздо больше, чем в городе. А она чувствовала себя оторванной от городской жизни, от мужа, который так и не смог вырваться в отпуск. Сергей Николаевич был очень молод, но многое знал, всем интересовался и умел поухаживать, не надоедая, впрочем, своими ухаживаниями. Снимал он комнатку на соседней улице, по вечерам сидел над учебниками, а с утра уходил в горы, в лес…
– Вы дольмены видели? – спросил он, разрушив сооружение.
– Дольмены? А это что?
– О, это очень интересные памятники старины. Вам их обязательно надо посмотреть. Хотите мне составить компанию завтра? Я давно собираюсь… Только предупреждаю: идти далеко, километров пятнадцать – восемнадцать.
– С вами, я думаю, можно пройти и тридцать, – засмеялась Нина Гавриловна.
– Хорошо, только надо пораньше идти, часов в шесть.
Ей понравилось, что молодой человек не только не упрекнул ее в невежестве, но не подал и вида, что ее упрекает. А после утвердительного ответа ей вдруг стало радостно, что они будут вдвоем…
8
Сергей Николаевич был точен. В шесть часов утра он постучал в окно белой хатки-мазанки, а оттуда сразу показалась голова Нины Гавриловны. Зажимая в зубах заколки и придерживая руками волосы, она кивнула ему. А через несколько минут вышла в сад. Она была в легоньком шелковом платье с пелериной, от которого неслось благоуханье дорогих духов, в босоножках с красными переплетами. Розовое ото сна и холодной воды лицо ее было особенно красиво, и спутник невольно опустил глаза. Они вышли на дорогу, свернули на тропинку и пошли мимо виноградников, посаженных длинными рядами. Виноград созревал. Гроздья матовых от пыльцы ягод тянулись к земле, серой и комковатой. Сергей Николаевич остановился около куста, срезал гроздь и высоко поднял ее, держа двумя пальцами.
– Вас не восхищает это творение природы? – спросил он. – По-моему, им нельзя не восхищаться. Посмотрите, как все рассчитано, ничего лишнего, все необходимо. Какая крепость ветки! И справедливо, иначе она бы рвалась от такой тяжести.
– Вы как будто вышли из заточения! – воскликнула Нина Гавриловна. – Я, по совести говоря, никогда не рассматривала виноград, да и не только виноград… Я знаю одно, – что он вкусный.
– А ну-ка, попробуйте.
Женщина оторвала ягоду, и положив в рот, сморщилась:
– Кислый, еще не созрел.
– Жаль. Но ничего, мы возьмем его с собой: будет жарко, вы захотите пить и утолите жажду.
Кончились виноградники, начался лес. Спутники то поднимались в гору, то опускались, из-под ног катились куски известняка…
– Хороша здесь природа, ничего не скажешь. И главное, все съедобное растет само по себе, и никто не сторожит. Грецкие орехи, алыча, кизил! Сюда бы заготовителей… Надо будет взять патент на это предложение, как вы считаете? Половина премии вам…
– Я даже согласна на тридцать процентов…
– Вам нельзя, даже тридцать.
– Почему?
– Ваш муж увидит у вас капитал и спросит: откуда? – шутливо говорил Сергей Николаевич, пробасив последнее слово – так должен был спросить грозный муж.
– А я скажу, что шли мы однажды с одним приятным молодым человеком… – представляла разговор Нина Гавриловна.
– Разве он у вас не ревнивый? – перебил ее спутник.
– К сожалению, ревнивый, как все мужья, – вздохнув, вдруг серьезно проговорила женщина.
Так болтая, они прошли почти весь путь. Сергей Николаевич шутил, рассказывая, как он сдавал зачеты, в лицах изображая разговор со студентом, который проваливается на экзамене, как он однажды решил посвятить себя артистической деятельности и как был изгнан «за отсутствием ярко выраженных способностей»… Нина Гавриловна от души смеялась его рассказам, в которых трудно было определить, что правда, а что вымысел. Чтобы не остаться в долгу, она говорила ему о своей жизни, заботах…
Вдруг Сергей Николаевич свернул с тропинки, по которой они шли, и повлек за собой спутницу. Они очутились в чаще. Густая листва скрыла солнце, по телу скользнула прохлада. Сумрак и лесная тишь окутали путников таинственностью, и женщина вдруг почувствовала себя неспокойно. Но молодой человек бодро шел вперед, пока перед ними неожиданно не раскрылась площадка. Посредине стоял странный серый дом, сложенный из каменных плит, массивных, тяжелых, без окон, с одной лишь круглой дырой чуть выше земли.
– Вот вам и дольмен, что значит «каменный стол», – проговорил Сергей Николаевич. – Хорош столик? Знаете, сколько ему лет? Тысяч десять! В нем хоронили старейшин племени во времена бронзового века.
– А дыра зачем?
– Чтобы душа могла ходить гулять и возвращаться, – смеялся юноша.
Он пролез в отверстие и выглянул оттуда:
– Я сейчас буду вместо души…
– Что там внутри?
– Пусто. Хотите сюда, ко мне?
– Нет уж, я лучше останусь здесь.
Сергей Николаевич выбрался обратно, и они присели на траву, осматривая древнее сооружение. Слушая объяснения, Нина Гавриловна поражалась, откуда молодой человек так много знает о памятниках, о которых она никогда не слышала, хотя и отдыхала в Геленджике несколько лет… Вдруг он заметил парящего над ними коршуна и замолчал.
– Красивая, сильная птица, но… хищник, – сказал он наконец. – Хорошо бы ее сейчас из ружья… Вы умеете стрелять?
– Нет… Муж у меня охотник. Разве этого не достаточно?
– Неужели вы никогда не пробовали выстрелить?
– Пробовала, только не из ружья…
– Из пушки? – улыбнулся Сергей Николаевич.
– Из пистолета… Мне муж давал выстрелить.
– Разве он у вас военный?
Женщина изменилась в лице и, почувствовав это, отвернулась:
– Да нет, инженер, у него остался с войны… Он у нас валяется без дела в комоде, иногда Федор берет его на охоту… Я думаю, что это будет между нами…
Как ни в чем не бывало, Сергей Николаевич спросил:
– Ну и что же, попали? Во что вы метились?
– В кепку – она на дереве висела, шагах в десяти. Не попала, конечно, да я, по совести, и не люблю стрелять.
– Как же это вы… с десяти шагов и не попасть… А револьвер, что, нашей конструкции?
– Бог его знает, какой, я ведь не разбираюсь.
Южная ночь наступает быстро. День уступает ей сразу, без борьбы. Они уже подходили к дому, когда погас последний луч света. В вечерней синеве потерялись неровности земли под ногами, и молодому человеку пришлось взять Нину Гавриловну под руку.
В саду дома, где жила Нина Гавриловна, Сергей Николаевич стал прощаться. Женщина остановилась под сливой, ветви которой касались ее пушистых волос, и он увидел ее нежный, мягкий профиль. Вдруг он исчез, Нина Гавриловна повернула лицо. И тогда Сергей почувствовал, что она очень близко от него, совсем рядом. Он стоял, опьяненный запахом духов, исходивших от нее, слушая ее учащенное дыхание, биение сердца. И ему казалось, что он видит, как поднимается ее грудь, как вздрагивают ее руки… Еще секунда, и он не выдержит, обнимет и поцелует эту женщину… Но нет, он не может этого сделать, не может… Закрыв глаза, он отступает на шаг и говорит тихо, боясь нарушить тишину, разбудить хозяев, детей:
– Спокойной ночи, спасибо вам за прогулку…
– До свидания, – слышит он ее голос откуда-то издалека. Ее уже нет, она исчезла, а он поворачивается и, твердо ступая, идет по улице…
9
Второй месяц бился над розыском брата Кордова Шумский. Все, с кем ему приходилось разговаривать по этому делу, ничего ясного сказать не смогли. А Шумскому нужно было лишь немногое – правильную фамилию. Но этого он пока не добился.
Пришлось связываться со всеми подразделениями Дальневосточного военного округа, где могли быть танкисты. Посылая запросы, Шумский просил найти офицера танкиста Игната Гуляева, либо Вузляева, либо другого человека, по фамилии, созвучной с этими, имеющего двоюродного брата Кордова Георгия Петровича, 1925 года рождения, и сообщить, где он находился в ночь на 29 мая.
Ответы приходили довольно быстро, но офицеров с такими данными в подразделениях не оказалось. Шумский аккуратно подшивал бумажки к делу – ждать оставалось недолго: не ответили четыре воинских организации.
От Чтецова время от времени поступали телеграммы: «Отдыхаю хорошо, беспокоюсь за экзамены», «Здоров, погода неважная, боюсь, что не хватит денег, вышлите дополнительно». Изотов читал их, показывая Шумскому, посмеивался, разглядывая последнюю:
– Расточительно живет парень, ничего не скажешь… – Но не получив ответа на шутку, вышел из комнаты. Он знал, Шумский нервничает, не видя в донесении Чтецова ничего ценного.
А когда через несколько дней пришла телеграмма: «Поздравляю днем рождения Николая, возьмите деньги в комоде», Шумский просветлел:
– Так и есть, в комоде!
Обыск в квартире Михайлова делали очень тщательно. Шумский и Изотов осмотрели каждый предмет, ища дополнительные улики. Отпечатки пальцев, оставшиеся на электрической лампе, хрустальном бокале и бутылке из-под «Столичной», они пересняли на пленку. Револьвер, как и следовало ожидать, лежал в верхнем углу ящика комода под стопкой чистого глаженого белья. Изотов вынул его. Это была чешская «Зброевка»…
– Теперь пора ехать в Геленджик, – сказал Шумский. – Михайлова может кое-что добавить.
Нину Гавриловну Чтецов встретил на улице. Она была бледна и чем-то встревожена.
– Сергей Николаевич, меня вызывают в милицию, – сказала она, беспокойно блуждая по нему взглядом. – Мне так неприятно…
– Ну и что же? С пропиской что-нибудь…
Михайлова пожала плечами:
– Но ведь я здесь прописана.
– Может быть им нужны сведения, – безразличным тоном проговорил Сергей. – Хотите, я провожу вас в Геленджик?
Женщина мялась, думая о чем-то, и ответила неохотно:
– Мне не хотелось бы затруднять вас, но я буду рада, если вы поедите со мной.
В районном отделении милиции Михайлову приняли сразу. Шумский пригласил женщину сесть и хмуро посмотрел на нее, раздумывая, с чего начать. Нина Гавриловна съежилась от его взгляда и потупилась.
– Нам хочется познакомиться с вами, – проговорил он наконец низким гортанным голосом.
Допрос начался…
Чтецов не пошел в здание милиции. С Михайловой они договорились, что он будет ждать ее в скверике. Откинувшись на глубокую спинку скамейки, стоящей в тени под акациями, он задумался. Он знал о приезде Шумского еще накануне, виделся с ним, разговаривал. Знал о предстоящем допросе Михайловой и беспокоился, пожалуй, не меньше ее самой.
Прогулка на дольмены сблизили их. Сергей не мог подавить в себе чувства, вспыхнувшего в нем при расставании в тот вечер. И сейчас он вдруг ясно представил себе ее лицо, потонувшее в лунном свете, ее взгляд. Неужели эта женщина?.. Нет, он не мог поверить. Все время, когда он бывал с ней вместе, он пристально следил за каждым ее взглядом, каждым движением, и сердце подсказывало, что она не виновата. Но разве можно положиться только на сердце? «Тем более, оно оказалось не каменным», с горечью думал Чтецов.
Нина Гавриловна не возвращалась. Прошел час, другой, третий… Чтецов сбегал в столовую, наскоро пообедал, купил газету и вернулся в сквер. И хотя глаза скользили по строчкам, смысла он не понимал. Ему пришлось заставить себя прочитать газету до конца…
Подул вечерний ветерок, стало свежо. Михайловой не было. Сергей стал нервничать. Он не мог больше сидеть и бродил по улице до угла и обратно, насвистывая, чтобы ему самому казалось, будто он не волнуется.
Наконец вдалеке он увидел знакомую фигуру. Подойдя к Михайловой, Сергей заметил, что лицо ее было заплакано.
– Не знаю… что-то произошло, мне не говорят, что, но случилось неладное… в Ленинграде.
– О чем же вас допрашивали? – Чтецову было искренне жаль Нину Гавриловну.
– Перебирали всех моих родственников, знакомых… Спросили, знаю ли я что-нибудь о Кордове…
– А кто это такой Кордов? – поинтересовался Чтецов.
– Есть у меня дальний родственник. – Сергей отметил про себя слово «есть» и вздохнул облегченно.
– Так, седьмая вода на киселе. Откуда я знаю, где он и что делает? Я его уже около года не видела…
– Ну что же вы волнуетесь? Успокойтесь. – Чтецов взял Михайлову под руку.
– Нет, знаете, я чувствую, что все это неспроста, меня в чем-то подозревают, но в чем – не знаю… Ах, как неприятно… Я буду сейчас же звонить мужу.
Ленинград вызвали скоро. Сергей, стоя у полуоткрытой двери кабинки, слышал, как Нина Гавриловна говорила мужу:
– Федя, милый, давай забудем все… Ты меня прости, я была, конечно, не права тогда, не сердись… Я так и знала, ты же у меня хороший… Феденька, отпуск пока не бери, если тебе его дают. Знаешь, тут на мою голову свалились неприятности… меня только что вызывали в милицию, расспрашивали о нашей жизни. Что? Обыск?.. Что ты говоришь! Значит, мой вызов не случаен. Родной мой, ты наверное нервничаешь, как и я здесь. Завтра я выеду, заберу всех… Узнай, пожалуйста, где Георгий, племянник Серафимы. Мне кажется, что он натворил что-то, из-за него все это и началось… Что? Хорошо… Целую тебя, дорогой мой… Скоро будем вместе…
Чтецов радовался, что разговор был именно таким, радовался за нее, эту простую, ласковую женщину, за ее мужа. И в то же время ему стало вдруг грустно, что она разговаривает с очень близким ей человеком, а не с ним, и что завтра он с ней расстанется…
В полдень из Фальшивого Геленджика отходил автобус. Чтецов помог Нине Гавриловне донести вещи до остановки. Бледная, немного осунувшаяся от пережитых накануне волнений, от бессонной ночи, ведь нужно было собираться в дорогу, она была молчалива. Видимо, заботы, предстоящий путь, встреча с мужем тревожили ее. Сергей тоже молчал. Спросить ленинградский адрес? Зачем? Он знал его не хуже самой Михайловой. А нужен ли он ему? Сергей так и не мог ответить себе.
Шофер дал сигнал и включил скорость. Михайлова помахала Сергею рукой. Он ответил ей тем же, подождал, пока автобус не скрылся за поворотом, и пошел на пляж. Ему хотелось побыть одному в этот последний день, – приказ, лежащий у него в кармане, предлагал ему немедленно вернуться в Ленинград.
10
Павел Евгеньевич Быков видел, что расследование дела об убийстве Кордова зашло в тупик. Это знал и Шумский с товарищами. Орлова, Назарова, супруги Камневы и все те, с которыми познакомились работники уголовного розыска, оказались непричастными к убийству технолога. Телеграмма, присланная из Н-ской части Дальневосточного военного округа, сообщила, что Игнат Гуляев никуда не выезжал с января и, следовательно, его так же нельзя было подозревать.
У следователей было много и, казалось бы, веских оснований считать виновными супругов Михайловых. Но как показали анализы допроса и обыска, они не имели никакого отношения к происшествию в саду 9-го Января. Легко объяснилось и поведение Михайловых, показавшееся подозрительным работникам милиции. В марте произошла крупная ссора между супругами, первая в их жизни. Оба по-своему переживали размолвку. Федор Никифорович, у которого не ладилось еще и на заводе, – были обнаружены ошибки в расчетах новой турбины, – стал чаще бывать на охоте, выпивать с друзьями. Нина Гавриловна вдруг неожиданно сблизилась с тетками, которым она поведала о своем горе и которые ей сочувствовали, помогали советами.
В мае Федор Никифорович действительно заболел. Но, как человек здоровый, крепкий, он не любил медиков, считая, что любая болезнь пройдет сама, без чьей бы то ни было помощи, и никогда не жаловался на свои недуги.
Случайный, и в сущности, ненужный инженеру револьвер принес много хлопот и работникам розыска, которых он сбил с толку, и самому Михайлову. Федору Никифоровичу пришлось нервничать, бегать в милицию, объясняться, почему он хранил незарегистрированным оружие. И все-таки ему не удалось избежать наказания…
И вот все десять версий, разработанные работниками милиции, приходилось отбросить.
Полковник анализировал каждый шаг, который они предпринимали. Чего-то они не учли, чем-то пренебрегли. Чем же? Прежде всего они не ответили на вопросы: кто писал Кордову записку? Почему она оказалась у него в кармане? И когда ее писали?
Полковник признавал, что это было их ошибкой. Но как каждый человек, он подсознательно оправдывал себя и товарищей: о записке все время помнили. Все, с кем им приходилось беседовать, так или иначе писали что-либо и почерки их экспертиза сравнивала с почерком на записке – они не совпадали.
А брюки и отрез? Кому они предназначались? Почему оказались в портфеле убитого? Все это так и осталось в тайне. Кому принадлежала помада – вот что хотелось выяснить, но и на этот вопрос ответа не было.
– Да, тупик, – подумал Быков и улыбнулся. – Странное слово – «тупик». Оно означает, что дальше нет выхода. Все. Нет, конечно, дело Кордова не тупик. Не было еще дел и не будет, чтобы они закончились этим словом. Просто было десять версий, они не подтвердились. Будет еще десять, и еще. Жаль, что прошло время. Безусловно, люди, с которыми они имели дело, могут еще пригодиться. Но времени не вернешь. Преступник оказался хитрее, чем они предполагали, и эти четыре месяца укрепили его позиции.
Быков еще раз просмотрел папку с делами. Каждая бумажка, каждая справка со временем сыграет свою роль, а сейчас это заготовка для самого главного. Надо только захватить нить, одну, пусть даже незначительную. Потом все пойдет быстрее.
– Попросите, пожалуйста, Шумского, Изотова и Чтецова ко мне, – сказал он молоденькой секретарше.
– Сергей Николаевич в отпуске, он экзамены сдает, – ответила та, заливаясь румянцем.
– Ах, да, – засмеялся Быков. – Вот что значит старость – не радость. Сам подписывал ему рапорт… Ну, давайте двоих.
Полковник встретил Шумского и Изотова, как всегда, спокойно. Он внимательно взглянул на них, пригласил сесть и, едва улыбнувшись, сказал:
– Что ж, друзья, начнем все сызнова, – от печки, как говорят…
Он не выносил людей равнодушных, работающих с прохладцей. Таких подчиненных полковник распекал за малейшие промахи. Но он умел и ценить людей. Шумскому и Изотову он не сказал ничего, будто никакой ошибки и не было. Быков знал: они сделали все, что смогли.
– Я пригласил вас, – продолжал он, – чтобы обсудить кое-какие вопросы, касающиеся Кордова. И мне хотелось бы услышать ваше мнение…
…Шумский неслышно открыл замок входной двери, разделся в прихожей и порывисто зашел в комнату. Жена его, Марина, молодая русоволосая женщина, склонилась над столом, за которым сидел Виталька и пил вечерний чай.
– Мариша, – подбежал к жене Шумский. – Ругаешь меня на чем свет стоит, да?
Она поднялась, высокая, стройная, в зеленом шелковом платье с большим вырезом на груди.
– Ты думаешь, тебе будет все сходить с рук? – засмеялась она в объятиях мужа. – Опоздал, теперь нельзя целоваться – испачкаю тебя помадой.
Алексей не слушал, целовал ее в щеки, в нос, и она тут же забыла о своем предупреждении.
– Фу, весь прокуренный насквозь. Вы наверное только и делаете, что дымите, – с нежностью говорила она. – Ну, вот, теперь иди отмывайся, а мне снова надо губы красить. И растрепал всю, противный…
Подойдя к зеркалу, Алексей заметил на щеке два красных полукруга и вдруг задумался.
– Лешка, все-таки нехорошо так долго ждать тебя одетой. Через полчаса спектакль, а он, пожалуйста: является голодный, небритый. Иди скорее мыться… Нельзя же каждый раз ругаться с билетерами!..
Алексей подошел к жене и попросил ее с серьезным видом:
– Маринка, поцелуй меня еще раз, – подставил другую щеку.
– Господи, что тебе еще взбрело в голову?
Он снова посмотрел в зеркало и увидел обращенных друг к другу два полумесяца, но бледнее, чем первые.
– А ты можешь меня поцеловать так, чтобы была одна черточка, а не две, а?
– Для этого надо иметь одну губу, – засмеялась Марина.
– Вот как! Тогда не надо…
– Папа, мама на тебя рассердится, – заключил вдруг Виталька, дожевывая кусок булки, – вы в театр опоздаете.
Алексей поцеловал сына и пошел мыться.
– Сейчас такси возьмем, – сказал на ходу. – Наливай-ка суп, быстренько! Через пятнадцать минут я буду готов.
Утром, когда Изотов вошел в комнату Шумского, он застал Алексея сидящим за пустым столом, без бумаг, фальшиво насвистывающим арию Ленского.
– Ты что? – удивился Виктор. – В отпуск, что-ли собрался?
– Нет, думаю. Я вчера на «Онегине» был… Третий раз. И странно, опера мне все больше и больше нравится. Иногда даже жалко, что не имею отношения к музыке… А впрочем, может быть, и хорошо, слуха-то у меня нет никакого. А у Витальки, по-моему, есть, буду учить его… А? Что скажешь?
– Хм, ты об этом и думаешь?
– Нет, это так, по пути. Знаешь, к какому выводу я пришел в кордовском деле? Мы ломимся в открытую дверь… Да-с…
– Это что-то новое, – улыбнулся Виктор, – а конкретнее?
– Мы ищем женщину, которой, может быть, и не было.
– То есть?.. – не понял Изотов и добавил шутливо – Быть может, господин Онегин мне объяснит твои поступки.
– Нет, не объяснит, товарищ Изотов, – засмеялся Шумский. – Продолжаем, как задумали, вызывай Назарову. Я послушаю вашу беседу. А через неделю я тебе все подробно расскажу. Хочу кое-что проверить…
Назарова пришла точно. Она была такая же, как и несколько месяцев назад, цветущая, дородная, хорошо одетая. Не было лишь печали на ее лице. Видно, горечь утраты прошла, забылась. И держалась проще и была разговорчивее. Шумский молчал, иногда только вставлял свой вопрос, и смотрел куда-то в сторону, когда она отвечала, словно не слушая ее.
Разговор шел о любви, изменах, о коварстве мужчин, об умении одеваться, о вкусах. Со стороны могло показаться, что знакомые собрались за чаем, у них пропасть свободного времени и им приятно толковать о людях, их слабостях и недостатках.
– Вы мне обещали подумать, – напомнил Изотов, – с кем был еще знаком Кордов. С мужчинами или женщинами, быть может, это были не продолжительные знакомства, все равно. Нам хотелось бы знать все, что возможно…
– Видите ли, у него было много знакомых. Кто они такие, я не знаю, просто не интересовалась… И ничем вам, вероятно, помочь не смогу, потому что не имен, ни фамилий я не помню. Скорее, я их даже не знала. Ну, был, например, знакомый музыкант, который работал в эстраде, но был уволен, кажется аккордеонист, женатый на очень интересной особе, – Жорж бывал у них и восхищался его женой. Ее, если не ошибаюсь, зовут Зиной. Его я не видела, но слышала, что Жорж хотел учиться играть у него на аккордеоне. Вот и все. Разве вас это может заинтересовать?
Изотов махнул рукой:
– Вы о нас не беспокойтесь…
– Кстати, – заметил Шумский, – как нам кажется, Кордов не плохо одевался. Одежду он покупал или шил, вы не знаете?
– Иногда покупал, иногда шил…
– Где шил? – насторожился Шумский.
– Он любил больше частных портных, – быстрее и дешевле…
– У кого? – настойчиво повторил вопрос Шумский.
– Право не могу сказать. Знаю, что он собирался перешивать пиджак. Он говорил, что у него есть знакомый мастер, но кто это, где он живет, не знаю.
– Пиджак? – поинтересовался Изотов. – А перешивать брюки он не собирался?
– Постойте, постойте, – вспомнила Назарова. – Да, он что-то мне говорил… Правильно, кажется, хотел перешивать брюки. Помню он еще смеялся, говоря, что получил от тетки из Ташкента брюки и отрез на рубашку. Старуха, видимо забыла, как он выглядит, и прислала брюки на толстого мужчину…
– Не про эти ли шла речь? – спросил Изотов, развернув сверток. Женщина испуганно открыла глаза, будто увидела живого Кордова, и отшатнулась.
– Я их никогда не видела, не знаю, – прошептала она.
– Так, – сказал Изотов, сворачивая вещи, – значит он мог отдать их частнику?
– Вполне.
– У тебя есть еще вопросы, Алексей Игнатьевич? – обратился он к Шумскому.
– Ну, какое впечатление у тебя осталось? – спросил Изотов, когда Назарова ушла.
– Приятная женщина, ничего не скажешь, – безразлично ответил Шумский. – Однако собирайся, пойдем в эстраду.
В списках уволенных из Ленгосэстрады за два с половиной года значилось 83 человека. Шумский и Изотов познакомились с личным делом каждого. 78 папок они попросили отнести обратно в архив, оставив личные дела аккордеонистов. Теперь надо было посмотреть, кто из них женат, какого возраста и, главное, нет ли таких, чьи фамилии начинались буквой «П» или «И». Три дела пришлось отправить за остальными. Оставалось два – Пандурова и Потапенко. Оба представляли интерес для работников уголовного розыска, особенно первый. Пандурову Семену Викторовичу было тридцать два года. Его жена Зинаида Алексеевна не работала.
Изотов взял на себя изучение дела Пандурова и решил навести справки об этой семье. Шумский посмотрел бумаги Потапенко. Он не был женат, и это смущало Алексея, но все же он что-то пометил в блокноте.
