Текст книги "Опанасовы бриллианты"
Автор книги: Николай Томан
Соавторы: Иван Лазутин,Эмиль Офин,Израиль Меттер,Марк Ланской,Андрей Островский,Илья Лавров,Борис Рест
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Изотов рассчитывал очень быстро узнать о семье Пандуровых, и не без основания. Семен Викторович вскоре после ухода из эстрады перешел в фабричный клуб и с тех пор никуда не двигался с места.
Виктор представился директору клуба, и тот охотно рассказал все, что знал об аккордеонисте. Принес личное дело и показал фотографию. Это был молодой мужчина, худой, бледный, с кроткими серыми глазами и заметно пробивающейся лысиной. Тихий, спокойный, скромный, он приходил аккуратно, минута в минуту, на спевки, репетиции танцевального коллектива, добросовестно играл несколько часов, пока сцену не покидал последний из самодеятельных артистов, и спешил домой, редко сказав кому-нибудь пару слов.
А через несколько часов начинался вечер отдыха, почти сплошь состоявший из одних танцев. Пандуров снова появлялся в зале, садился на стул в углу и, вынув из чехла видавший виды аккордеон, играл «русский бальный», «барыню», «молдаванеску», давая отдых рыжеволосому радиотехнику, который любил танцевать и недолюбливал ставить пластинки.
Обычно в коллективе уважают людей добросовестных, трудолюбивых и ценят, когда человек не отказывается от поручений. Таким и был Пандуров.
Чтобы побольше узнать об аккордеонисте, Изотов попросил директора познакомить его с активистами клуба. Директор объяснил, что у них в гостях находится представитель обкома профсоюза. Парни, девчата окружили Виктора, узнав об этом. Они приглашали его на вечера, на спектакль «Без вины виноватые», премьера которого вот-вот должна была состояться. О Пандурове все до единого отзывались хорошо, с какой-то душевной теплотой, сердечностью и обрисовали его так, что Изотову захотелось познакомиться с ним.
В это время Шумский шагал по грязной после обильно шедших дождей, плохо освещенной 19-й линии Васильевского острова, отыскивая дом, где жил Аркадий Игоревич Потапенко. Старший лейтенант вошел под арку большого серого здания около Малого проспекта и спустился в полуподвал, в помещение домконторы. Управхоз, небритый, в засаленной черной шинели, долго вспоминал, о ком идет речь. Так и не вспомнив, позвал дворника.
– Ты, Дарья Филлиповна, Потапенку такого знаешь? Кто это? – спросил он прищурившись. – Товарищу тут надо бы его.
– Потапенко? А как же? Из 20-й квартиры жилец, полный такой, музыкант, – и видя, что управхоз не вспоминает, добавила: – Вчера еще приходил, ругался насчет печки…
– A-а! Как же, как же, живет. Он не уехал?
– Не-ет, покамест здесь.
– Плохо вы своих жильцов знаете, – не удержался Шумский.
– Да ведь всех разве запомнишь? Сто квартир, как никак… А что вы хотели узнать?
– Вот все и хочу. Куда он уезжать собирается? – Шумский обратился к дворничихе, увидев, что она знает больше чем управхоз.
– Да он в Ригу все катается. Раз в месяц обязательно съездит. Друзья там у него, что ли? Они тоже приезжают к нему. Латыши – муж и жена, верно. Живут тут неделю, а иногда и больше, и все без прописки. Я говорила Потапенке-то, а он сердится.
– Работает он где или нет?
– Кто его знает, артист он… Ночью бывало придет выпивши, ругается, что парадная закрыта. Гляди-ка, я для него буду двери открытыми держать до трех часов ночи.
– И часто он так приходит?
– Частенько.
– А что у него с печкой приключилось?
– Дымит она у него, – вступил в разговор управхоз, чувствуя, что его авторитет может окончательно упасть.
– Заявление он подал неделю назад, а у меня печника нет, уехал на Волго-Дон, на стройку. Маюсь без печника, профессия сейчас редчайшая…
– Ну-ка, покажите мне заявление.
Управхоз порылся в выцветшей папке и извлек оттуда бумажку. Шумский взглянул на нее и причмокнул губами. Думая, что работник милиции ужаснулся, заметив число, которое было, кстати, не недельной, а месячной давности, управхоз поспешил успокоить Алексея:
– Завтра будет у него печник, я уже с соседним домохозяйством договорился, дают мне работника на два дня.
Шумский отмахнулся.
– Вот что. Заявление я беру с собой, отметьте там где-нибудь.
– Будет ему печник, обязательно будет, – не унимался управхоз. – Договоренность есть…
– Хорошо, – согласился Шумский, вдруг улыбнувшись. – Но прошу обо мне жильцу не говорить ни слова. Понятно? Он повернулся к дворничихе. – Вас это тоже касается.
11
– Ну, как дела? – спросил утром Изотова Шумский.
Виктор нахмурился, махнул рукой.
– Знаешь, говорят, будто врач иногда сожалеет, что нет больных. Смешно? Вот и я что-то вроде такого врача. Проболтался вчера полдня в клубе. Пандурова надо вычеркнуть из списка. – И Изотов рассказал о встречах с людьми, о разговоре с директором. – Проверил для верности еще раз анкетные данные, биографию. Нет, это не тот, кого мы ищем…
– Радуйся, чудак ты…
– Радуйся… Но я ничего путного за день не сделал, выходит?
– Нет, сделал, ты оправдал человека. Разве это не путное? А у меня кое-что есть…
Алексей с шумом перелистал бумажки, подшитые к делу, и оставил открытой страницу, где была записка, найденная у Кордова.
– Ну-ка, смотри. – Он вынул заявление, разгладил его и положил под запиской. – Есть что-нибудь общее?
– Поразительное сходство!.. – и добавил, продолжая разглядывать документы, как бы решившись вынести окончательный приговор. – Да, это писал один человек, – и вскинул черные брови. – Потапенко?
– Он самый.
12
Ватными хлопьями падал снег. Белые мухи, освещенные лучами фар, стремительно неслись навстречу «Победе», словно боясь попасть под колеса, и таяли, разбиваясь о лобовое стекло машины. Шумский смотрел на полет пушинок, и ему вспомнилось, что так точно летят мотыльки на пылающий костер, летят и гибнут, как эти снежинки.
– Налево, Алексей Игнатьевич? – спросил шофер, заставив Шумского очнуться от воспоминаний, в которые он углубился, сам того не замечая.
– Налево. Ты что, Витенька, спишь, что ли? – Шумский обернулся к сидящему сзади Изотову.
«Победа» свернула на Средний проспект, потом на 19-ю линию и остановилась недалеко от дома, где несколько дней назад побывал Шумский.
Работники уголовного розыска вместе с дворником и понятым поднялись по крутой, плохо освещенной лестнице на третий этаж. Перед обитой клеенкой дверью квартиры № 20 Шумский остановился, вынул револьвер, снял предохранитель и положил его снова в карман. Изотов последовал его примеру.
На звонок долго никто не открывал. Пришлось нажать кнопку сызнова. Наконец послышались шаги, и мягкий, вкрадчивый голос спросил:
– Кто там?
– Мы хотели бы видеть Потапенко, – ответил Изотов. Стукнула щеколда. Перед работниками милиции стоял человек лет сорока, полный, с круглым животом, без пиджака. Через плечо у него был перекинут портновский сантиметр.
– Это я Потапенко. Что вы хотите?
– Прекрасно. Мы должны произвести у вас обыск, – сказал Шумский.
– Обыск? Ничего не понимаю. Почему у меня? Это недоразумение! – плаксиво залепетал Потапенко, не впуская пришедших в переднюю. Шумский без приглашения прошел вперед, заставив отступить хозяина, и предъявил документы. Изотов закрыл за собой дверь.
– Проводите нас в свою комнату, – приказал он.
Комната Потапенко была небольшая, необычной формы – трапеции. В углу около печки стояла ножная швейная машина, которую освещала медицинская лампа с блестящим членистым корпусом. Лампа была согнута, и свет падал на материю, брошенную на машину. Шумский включил люстру и увидел рядом с машиной шкаф, на наружной стенке которого висел расправленный на вешалке коричневый пиджак.
На подоконнике ничем не задрапированного окна столпились винные бутылки; на кровати, покрытой грубым шерстяным одеялом, валялись газеты, выкройки, ноты, куски сатина. Обеденный стол не прибран – грязные тарелки, корки хлеба, недопитая рюмка вина говорили о недавней трапезе.
– Вы мне объясните, в чем дело, – говорил Потапенко, прохаживаясь по комнате и задевая стулья.
– Присядьте, – ответил Изотов. – Я думаю, вы знаете в чем дело.
– Из-за патента? Да? – проговорил, усаживаясь на потрепанный стул, Потапенко. – Кто-нибудь донес? – глаза его, вдавленные в мясистое дряблое лицо, бегали от Изотова к Шумскому, пытаясь уловить, что эти люди знают о нем.
Шумский махнул рукой и ничего не ответил. Оба работника милиции принялись осматривать вещи, попутно задавая вопросы притихшему хозяину комнаты.
– Чей это пиджак? – спросил Шумский, снимая его с вешалки и осматривая карманы, которые оказались пустыми.
– Мой… Старый он, все хочу его переделать, да времени не хватает.
– На что у вас время уходит? Вы где работаете?
Шумский подошел к машине и взял в руки мелок.
– Я дома работаю, шью.
– И на эти средства живете?
– Да, в основном на эти.
– В основном? – саркастически заметил Шумский. – Кому вы шили?
– Разным знакомым, товарищам.
Шумский обследовал шкаф, прощупал кровать, открыл ящик в машине. Среди иголок, старых наперстков, шпулек он заметил желтый патрон и вынул его.
– Вы холосты? – снова спросил он Потапенко.
– Холост.
– А как к вам попала губная помада?
Потапенко сделал попытку улыбнуться и развел руками:
– Ей богу, не припомню. Должно быть, кто-нибудь из женщин оставил… заказчиц…
– Насколько я понимаю, вы шьете мужское платье, – уточнил Изотов.
– Да, но, может быть… это были и не заказчицы…
– Ясно. – Шумский открыл патрон, цвет помады был темный, вишневый.
– А эту вещицу вам тоже заказчицы оставили? – зло засмеялся Изотов, держа на ладони небольшой револьвер. Лейтенант поставил на место запыленный бюст Оффенбаха и подошел к Потапенко, разглядывая находку. Опытным взглядом он определил калибр – 7,65, но кожух затвора, где обычно ставит клеймо фирма, был стерт и названия марки ему установить не удалось.
Аркадий Игоревич заметался под презрительным взглядом Изотова и быстро-быстро заговорил:
– Хе… вы знаете, эта штука попала ко мне чисто случайно во время войны. Хе-хе… Один полковник, который остановился у моей соседки, пошел однажды…
– Хватит, потом все расскажете, у вас будет полная возможность, – прервал угоднически улыбающегося Потапенко Изотов.
– Представьте, валяется у меня с тех пор, все думаю, надо бы снести…
– Это видно, что валяется, – щелкнул затвором Изотов. – То-то он такой чистый, будто из магазина. Ладно, достаточно. Кто приезжал к вам из Риги? Учиться играть на аккордеоне. Ведь вы еще и аккордеонист?
– Да, но сейчас я играю только дома, изредка, больше для души.
– Вы не ответили мне, – настаивал Изотов.
– Не знаю, кого вы имеете в виду.
– Далматов, например, не брал у вас уроков?
– Не слышал такой фамилии… – вскочил со стула Потапенко и закричал срывающимся голосом. – Вы же сами все знаете, зачем спрашиваете?
– Сидите, сидите, – поднял руку Шумский. – Спокойнее. Мы хотим уточнить кое-какие детали.
– Кто вам это сказал, тот пусть и уточняет, – тяжело дыша, повалился Потапенко на свое место.
– Думаю, вам это не пойдет на пользу… Кстати, вы знали Кордова Георгия Петровича? Он шил у вас что-нибудь? – спросил Шумский.
– Первый раз о таком слышу.
– Прекрасно, более ясного ответа я и не ожидал от вас… Собирайтесь, мы вынуждены вас арестовать.
Прежде, чем арестовать Потапенко, Шумский и Изотов старались собрать о нем как можно больше сведений.
– А он, голубчик, привлекался по 107-й, за спекуляцию, но за недостаточностью улик дело прекратили, – сказал Изотов, приехавший из районного отдела милиции.
В комнату осторожно заглянул Чтецов и, увидев товарищей, склонившихся над бумагами, засмеялся:
– Корпите, братцы? Бог на помощь.
– A-а, Сереженька, – вскочили с места друзья, – вот кстати!
– Конечно, куда-нибудь ехать, не иначе.
– Отгадал, дружище. Ты как пророк. В Ригу нужно прокатиться, а? – пожимая руку, говорил Изотов.
– Конечно, если не надо было ехать, разве б так меня встречали? – смеялся Сергей.
– Что, что ты, что ты, – сказал Шумский.
– Шучу я. – Чтецов шумно подсел к столу. – Ну, что нового?
– А ты все сдал? Уже на работе?
– Все и все на «пять», можете поздравить, на третьем курсе. А на работе с завтрашнего дня, понятно? Так что прошу не беспокоить. Но могу вам чем-нибудь услужить, например, пригласить пообедать.
– Молодчина ты, Сережка. Раз-два и сдал. И что всего интереснее, что на лице твоем нет отпечатка бессонных ночей, – шутил Шумский.
– А в Геленджик зря, что ли, я ездил? – отозвался Сергей. – Запасся здоровьем, чтобы вам теперь было приятно на меня смотреть.
– Ну, нам конечно, не столь приятно, как твоим знакомым девушкам, но все же… – положил руку на плечо Сергея Изотов.
– А пообедать не плохо, что скажешь, Алексей?
В столовой было много народу. Пока друзья ждали обед, они рассказали Сергею о том, что делали без него.
– Ну, а кордовское дело движется?
– Вчера одного арестовали.
Пообедав, все трое поднялись наверх. Шумский сел на диван, стал рассказывать Сергею о поисках аккордеониста, об его аресте, о заявлении.
– Да, но Назарова говорила, что у того интересная жена, а этот холост, – усомнился Чтецов.
– Мы об этом думали. Чепуха. Это просто показывает, что Кордов не очень любил говорить правду своей возлюбленной. Ему было выгодно, чтобы она его ревновала. Ну, он и расписывал красавиц, которых не существовало. А с Потапенко у него были деловые связи.
– Смотрите. – Шумский вдруг поднялся с места, заволновался, резко чиркнул спичкой. – У Кордова в портфеле брюки и отрез. Потапенко шьет. Очень вероятно, что он шил и Кордову. Коричневый пиджак-то я не зря взял с собой! Дальше. Записка и заявление написаны одной рукой, Потапенко… У него же найдена губная помада. Цвет ее схож с той, что обнаружена на шее Кордова. Там был один мазок, а Маринка мне, знаете, что заявила? Надо иметь одну губу, чтобы так поцеловать. Вот почему я так уверен, что женщины в момент убийства могло и не быть, во всяком случае, она не обязательна. Это была имитация поцелуя, причем неумелая, а мы не сумели распознать. – Увидев, что Чтецов хочет что-то возразить, Шумский поднял руку. – Минутку, Потапенко привлекался по делу спекуляции, правда, неудачно, но это уже сигнал.
– В чем же тогда причина убийства? – спросил Чтецов.
– Ишь, какой ты шустрый, – засмеялся Алексей, – все ему вынь да положь… Надо думать. Ты, наверное, когда маленький был, в кубики играл? У нас приблизительно то же: голова есть и ноги нашлись, а туловище еще гуляет…
Изотов и Чтецов засмеялись. Они любили Шумского за горячность, умение в серьезный разговор внести шутку.
– Ладно, хвост я вам достану, так и быть, – в тон сказал Чтецов.
– Мне кажется, что здесь умышленное убийство, – произнес Изотов. – Вряд ли Потапенко убил его из-за портновских дел.
– Конечно, – откликнулся Шумский, немного остынув. – Портняжничанье только ширма, а общее дело у них какое-то было. Не исключена возможность, что спекуляция. Но чем, кто в ней замешан, пока неизвестно. Думаю, через день-два мы узнаем.
Несколько дней с утра до позднего вечера Шумский и Изотов принимали посетителей – клиентов Потапенко. Каждый что-нибудь шил у Аркадия Игоревича. Брал он умеренно, исполнял быстро и аккуратно в назначенный срок, с деньгами не торопил. А главное, он брался переделывать ношеные вещи – пиджаки, брюки, что не каждое ателье принимало.
Шумский по обыкновению не торопился закончить беседу. Он давал волю наговориться собеседнику, если он оказывался болтливым, и забрасывал вопросами молчаливого посетителя. Дубенский, бухгалтер артели «Металл», был именно таким. Говорил он медленно. Казалось, что он все время что-то подсчитывает в уме.
– Кроме того, что вы у него шили, были еще какие-нибудь цели вашего прихода к Потапенко? – спросил Шумский.
– Нет… Хотя… один раз он предложил мне купить у него рубашку. Я ходил за деньгами домой, а потом вернулся к нему.
– Рубашку? Она была новая или ношеная?
– Новая, – помолчав, ответил свидетель.
– Какая рубашка – шелковая, полотняная, верхняя, нижняя? Не стесняйтесь, рассказывайте, – подталкивал бухгалтера Шумский, теряя терпение, но оставаясь корректным.
– Шелковый трикотаж, – мигая ресницами, произнес после паузы Дубенский.
– За сколько вы ее купили? Когда?
– Месяца четыре назад, за сорок рублей.
– Он объяснил вам, почему он продает ее? Может быть, у него было несколько рубашек?
– Нет, у него была одна. Он сказал, что она ему мала…
Закончив писать протокол допроса свидетеля, Шумский попросил бухгалтера принести ему на следующий день рубашку, купленную у Потапенко. Один из свидетелей, которых допрашивал Изотов, тоже купил у Потапенко рубашку из шелкового трикотажа за сорок рублей. И тоже она была маловата аккордеонисту-портному. Изотов не придал значения продаже, мало ли бывает, купил и не подходит. Он мельком сказал об этом Шумскому.
– Последняя, говоришь, была у него? – усмехнулся Шумский.
– А ну-ка вызови свидетеля завтра еще раз, пускай придет со своей покупкой.
Обе рубашки Шумский положил на стол. Это были сестры-близнецы. Правда, бухгалтерская чуть полиняла – он успел ее уже изрядно поизносить. Однако у той и у другой были одинаковые полоски: желтая, цвета беж, коричневая, затем белый просвет и опять полоски. Покрой, обшлага, полированные пуговицы – все говорило о том, что рубашки родились в одном месте, на одной фабрике, но какой?
Изотов вызвал эксперта из «Красного знамени». Седовласый крупный мужчина с очками на кончике носа исследовал изделия скрупулезно, через лупу: сначала лицевую сторону, потом изнанку, швы…
– Наш, отечественный трикотаж. Шелковая нить, сорт первый… – сказал он, взвешивая каждое слово. – Но должен вам сказать, что они сделаны не в Ленинграде. Машин, дающих такую вязку, у нас нет. По всей вероятности, это рижская продукция. И я не ошибусь, если скажу, что фабрики «Блонда». – Эксперт потер руки, как профессор, удачно выполнивший сложную операцию, потом аккуратно спрятал лупу в кожаный футляр. – Но для полной точности последнее я проверю и позвоню вам.
– Скажите, пожалуйста, какова продажная цена такой рубашки?
– 67 рублей 35 копеек, – услужливо ответил старик.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Вечером Чтецову, который уже находился в Риге, была послана шифрованная телеграмма. Ему предлагалось немедленно произвести негласный обыск рижских приятелей Потапенко.
13
– Так в чем же дело? – спросил Изотов, зажигая спичку, чтобы дать прикурить Шумскому. – Спекуляция?
– Угу, – затягиваясь, прогудел Шумский. – Хороша спекуляция! Хотел бы я найти дельца, который покупал бы за 67 рублей, а продавал за 40. Нет, брат, здесь «Указ».
– Связь с Ригой?
– Безусловно, я в этом ни на минуту не сомневаюсь. Здесь, конечно, шайка, а Потапенко – звено. Сейчас нам очень важно получить сведения от Сергея – что-то он сумеет там сделать?
Допросы свидетелей продолжались. В общей сложности уже нашлось шесть человек, которые покупали у Потапенко его «последние» шелковые рубашки. Свидетели приносили их – они отличались расцветкой, но были одного покроя. Работники уголовного розыска уже сами, без эксперта, узнавали ту особую вязку, которую производила только одна фабрика в Союзе – рижская «Блонда». И цена почти у всех покупателей совпадала – она колебалась от 40 до 50 рублей.
Но ни Шумского, ни Изотова рубашки больше не интересовали. Все материалы, которые касались этой стороны деятельности Потапенко, они отдали в отдел борьбы с хищениями и спекуляцией, где продолжалось расследование.
Теперь работники милиции стремились узнать, каким образом с Потапенко был связан Кордов, из-за чего могло произойти убийство.
Во время беседы с заказчиками Потапенко и Шумский и Изотов, которые принимали в разных комнатах, показывали свидетелям фотографию Кордова.
– Знали вы этого человека? Видели его у Потапенко?
Ответы следовали одни и те же. Нет, Кордова они не знали…
Шумский, быстрый, вспыльчивый, терял терпение. Спокойный при посетителях, он метался по комнате с папиросой в зубах, когда оставался вдвоем с Изотовым.
– Чорт знает что, – гудел он. – Неужели мы напали на шайку воров и потеряли нить, которая вот-вот уже натянулась?
– Подожди, Алеша, – убеждал его более уравновешенный Виктор. – Не все же еще прошли, что ты нервничаешь? Помада есть, записка есть…
– В том-то и дело, что я голову отдам на отсечение – он подлец, здесь замешан. Но не можем же мы строить обвинение так, как нам хочется. То, что у нас есть, еще не доказательство!
– Будет, Леша, будет! Не мне учить тебя терпению!..
И снова приходили все новые и новые свидетели, а результат оставался один и тот же. – Нет, Кордова они не знали… «Что за притча? – думал Изотов. – Неужели ошибка?»
Свидетель Кравцов взял фотографию и долго смотрел, прищуривая глаз, приближая ее и отодвигая.
– Нет, – сказал он, наконец, но не вполне определенно. – Хотя позвольте, как вы сказали, Кордов? Да, да он однажды был… Только тогда он был без шляпы… Георгий, что ли?
– Правильно, Георгий, – сердце Изотова стучало, как будто допрашивали его самого. – Вы помните, при каких обстоятельствах вы его видели?
– Да, это он, – совсем твердо сказал Кравцов. – Он еще тогда ругался, что Потапенко долго не принимался за его пиджак. Я спросил Аркадия, когда он ушел, кто это такой? Он мне ответил, что, мол, ходит тут один, всякую дрянь носит…
А потом, примерно, через месяц, я напомнил Потапенко еще раз о нем (я не знал, что его фамилия Кордов), потому что увидел пиджак на том же самом месте, – старенький, такой, рыжеватый. Аркадий отмахнулся: «Ну, его, надоел, что-то давно не появляется, я и не говорю»… Я спросил, куда он девался. Аркадий промолчал, не ответил…
– Когда у вас был этот последний разговор? – прервал Изотов Кравцова.
Кравцов потер переносицу, черную от черных бровей, поморщился и ответил:
– Трудно сказать, в июне или июле…
– А может быть раньше, в мае?
– Нет, только не в мае. В июне я приехал из командировки, а этот разговор был после того, как я вернулся. Это точно.
– Так, продолжайте.
– Ну, и все… Да, я его еще спросил: «А почему ты так от него, то есть Кордова, отмахиваешься?» Аркадий засмеялся и сказал как-то нехотя: «Не надежный он какой-то. У меня патента ведь нет, так шью, а он донести может».
– Почему у Потапенко сложилось такое мнение о Кордове?
– Вот, право, не спросил. А может и спросил, но не помню, сочинять не буду, – подписывая протокол допроса, сказал Кравцов и облегченно вздохнул: ему неприятен был этот разговор.
После второго допроса Потапенко Шумский пришел к себе в кабинет, бросил на стол бумаги и сел на кожаный диван.
– Уф, устал, – потер ладонью лицо Шумский и взглянул на Изотова. – Ну, кажется появилась ниточка.
Оба склонились над протоколами. Алексей взял в руки красный карандаш.
– Надо отметить кое-что. Смотри, – сказал он. – Сначала о записке. Первый раз он говорил, что Кордова он не знает и записки никакой ему не писал.
– Точно, Лешенька, – согласился Изотов. – Ты ему предъявил ее сегодня?
– Да, вместе с заявлением в домохозяйство. Вижу, ерзает на стуле…
– И что же он?..
– Смотри, – Шумский перевернул листы и стал отчеркивать карандашом свою запись: «По поводу предъявленной записки заявляю. Да, это писал я, собственноручно. Она адресована моему приятелю Георгию Шлехтеру, который должен был прийти ко мне за переделанной курткой. В тот вечер я не мог быть дома.
Я написал эту записку и приколол ее к входной двери снаружи, как это делаю обычно в таких случаях. Где проживал и работал Шлехтер, я не знаю, отчества я его тоже не знаю».
– Ловко придумано, – воскликнул Изотов.
– Не очень, но тебе, Витя, надо проверить, что это за Шлехтер. Займись завтра. Так, теперь о Кордове. Он отрицал знакомство с ним, а сегодня вспомнил.
– Не без твоего участия? – засмеялся Виктор.
– Еще бы. Я ему рассказал, от своего имени, конечно, то, что говорил вчера Кравцов. Ну, Потапенко туда-сюда, – приложил руку ко лбу… Вы правы, говорит, был такой у меня – их ведь, заказчиков, много, всех не упомнишь… Тут я про пиджак спросил, чей он? Его, говорит, Кордова…
Изотов присвистнул:
– А при обыске он говорил, что его собственный?!
– В том-то и дело, позабыл, видно! Кордов, говорит, дал мне его давно и потом не заходил, наверное, ему стало стыдно за свое барахло.
– Откуда он знает Кордова, ты не спросил?
– Спросил. Так, случайно познакомились. Но это, в конце концов все равно. А вот что историю с рубашками он объясняет тоже чистой случайностью – это уже не важно. Далматов и Калыня, видишь ли, приезжали к нему лишь учиться играть на аккордеоне. Наивность!
– Да, дети придумают умнее, – заметил Изотов.
14
Сергей Чтецов жил в Риге уже почти две недели. В день приезда, оставив чемодан в уютной гостинице «Саулит», где ему дали номер, он отправился в Управление милиции. Моложавый полковник с сизым пятном на щеке принял Сергея быстро.
– Мы тут кое-что уже предприняли по вашему делу, – он снял трубку с телефона и мизинцем пять раз крутнул рулетку. – Эльмар, поднимись, пожалуйста, ко мне.
Когда в комнату вошел высокий блондин, как показалось Чтецову, вяловатый и некрасивый, подполковник представил:
– Познакомьтесь, лейтенант Эльмар Пуриньш. Он вам будет полезен, тем более, что о Далматове у него собран некоторый материал.
Чтецову пришелся по душе этот некрасивый парень. Застенчивый, но не вялый, как сначала подумал о нем Сергей, Эльмар прошел за свои годы трудную жизнь. Они были одногодками с Сергеем. Отец Эльмара, краснодеревец на заводе ВЭФ, умер от туберкулеза, когда сыну едва минуло семь лет. Вскоре после смерти отца в дом пришла новая беда – мать, несшая выстиранное белье хозяйке, попала под грузовик, и Эльмар ее больше не видел: она так и не вышла из больницы. Мальчик батрачил у фермеров, которые в первые годы держали его больше из милости: какой прок от десятилетнего мальчишки. А потом, когда он вырос и возмужал, его уже охотно брали на сезонные работы. Но все равно, как и в детстве, он ходил полуголодным, а денег не было. Когда Литва присоединилась к Советскому Союзу, Эльмар пошел служить в Красную Армию. Началась война с фашистами. Вместе с латвийскими частями Пуриньш защищал свою, ставшую по-настоящему родной, землю, отступая, сидел в обороне, и брал столицу своей республики, получив за это орден Красного Знамени. Кончилась Великая Отечественная война, но не закончилась она для многих латышей – пришлось выкорчевывать остатки националистических банд, засевших в лесах, болотах, и мечтавших вернуться к прежней Латвии. Коммунист Эльмар Пуриньш с товарищами сидел в засадах, делал облавы…
Пришла демобилизация, и Эльмар стал работать в милиции, в уголовном розыске.
– Ты посмотри эти записи, – сказал он Сергею (они сразу перешли на «ты»). – А вечерком я тебя познакомлю с Далматовым – тебе стоит посмотреть на него в жизни.
– Добре, – ответил Сергей, беря шапку.
Сергей попал в Ригу впервые, о Латвии он знал лишь по книгам Вилиса Лациса и Яна Райниса, по газетным сообщениям и фотографиям, да по кое-каким вещам, созданным в республике и продававшимся в Ленинграде. Сергея, любившего все видеть своими глазами, это не могло удовлетворить, и он с жадностью присматривался к столице республики.
Сергей и Эльмар шли по улице Ленина, пересекая улицу Кирова.
– Это вот центр, – говорил Эльмар – то, что у вас Невский. Сейчас мы пойдем по бульвару Свободы. Ригу я знаю хорошо, я ведь родился здесь… А вот в Ленинграде не был, все хочу съездить, но никак не собраться.
– Вот теперь я тебя приглашаю, приезжай, покажу тебе все, что у нас есть. Но смотри, – засмеялся Сергей, – за месяц всего не увидишь!
Они подошли к памятнику В. И. Ленину, установленному в начале бульвара.
– Я считаю этот памятник лучшим в городе, – убежденно сказал Пуриньш. – Как только установили памятник, сюда принесли цветы, и теперь приносят каждый день круглый год…
Бульвар Свободы чем-то напоминал ленинградский бульвар Профсоюзов, и Сергей вдруг с удовольствием почувствовал, что он дома. А Эльмар шел вперед, увлекая его за собой, и говорил, показывая налево:
– Это Совет Министров, а на другой стороне почтамт…
Был вечер, когда Эльмар и Сергей направились в ресторан «Луна». Сергей не удержался, чтобы не остановиться около памятника Свободы. Он запрокинул голову, стараясь рассмотреть, что находится на конце высокой, сужающейся кверху колонны.
– Не порти глаза, все равно не увидишь. Там стоит женщина, черная, как это небо, с тремя золотыми звездами, которые она держит на вытянутых руках над головой, – объяснил Эльмар и поморщился. – Это старое произведение, буржуазное, стоит так, для красоты. В общем, не та свобода. Кто бы в наше время стал бы ее делать черной? Пойдем, не трать времени…
Ресторан «Луна» помещался в угловом доме, недалеко от канала. Он был небольшим, но комфортабельным и считался одним из лучших в городе. Посетителей было немного, но они все время прибывали. Джаз играл без пауз, так что трудно было отличить, где кончается одна мелодия и начинается другая. У микрофона, в центре эстрады, сидел мужчина в черном фраке, растягивая меха аккордеона, украшенного перламутром, золотом и слоновой костью. Сергей вдруг вспомнил Потапенко – вот так и он когда-то выступал на эстраде…
Подошел официант, протер, больше для видимости, и без того чистые фужеры и рюмки, откупорил бутылки с пивом и, повесив полотенце на руку, попросил заказать ужин.
– Посмотри на стол справа, – тихо проговорил Эльмар, глядя в глаза Сергею, как будто рассказывая ему что-то. – Ждут хозяина.
– Его?
– Да, у него большие связи и сети неплохие, крепкие… Вот так мы с ней потеряли друг друга, – сказал он вдруг громко и засмеялся. Сергей впервые увидел его смеющимся и тоже рассмеялся. – Но я найду ее… А вот и он, – снова перешел на тихий говорок Эльмар.
Сергей не поднял головы, не обернулся. Уголком глаза он заметил Бориса Далматова, молодого высокого и здорового мужчину. Он шел под руку с Вентой Калыней, его подругой, небрежно разбрасывая легкие поклоны сидящим за столиками. Сергей узнал их сразу – он уже успел изучить их фотографии, подшитые в деле, которые ему дал Эльмар.
Далматов был одет в зеленый с белой искрой свободный пиджак. Под ним виднелась шелковая ковбойка. Узкие серые брюки почти обхватывали щиколотку. Вента, миловидная стройная женщина, сверкала бриллиантами. Они были всюду: и на ушах, вправленные в тонкие золотые сережки, и на перстнях, и на броши, приколотой к черному бархатному, сильно декольтированному платью. Оба сели за столик в противоположном углу зала. Официант сразу подошел к нему и, согнув спину, остановился, пока Далматов не заказал ужин.
– Ты где встречаешь Новый год? – спросил Эльмар.
Чтецов пожал плечами:
– Не думал еще… Право не знаю, в гостинице, наверное…
– Значит, тебя никто не приглашал? Чудесно, ты придешь ко мне… У нас соберется несколько человек, я тебя познакомлю с девушкой, будет тебе пара!
Эльмар потягивал из бокала вино, курил и ничем не показывал, что интересуется происходящим в зале. Но Сергей знал, что ни одно движение, ни один шаг Далматова и Венты не скрываются от его глаз. И Сергей, поддерживая беседу, также внимательно наблюдал за соседним, его, Далматова, столом. Он видел, как к ним, покачиваясь, подошел высокий худой щеголь, и, наклонившись над ухом Далматова, что-то проговорил ему. «Хозяин» хлопнул в ладоши и что-то воскликнул.
