Текст книги "Воскрешение из мертвых (Повести)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

– Ладно, позвоню. А что этот Фома может делать у Телушкина?

– Да все! Ни от чего не откажется за приличное вознаграждение. Но в данном случае будет, видимо, печатать «творение» отца Феодосия. И вот что мне во всем этом деле непонятно: зачем им эта убогая подпольная типография! Ну сколько экземпляров сможет она напечатать?

– Все же больше, чем от руки или на машинке.

– А у меня из головы не выходит все одна и та же мысль: зачем эта подпольная типография понадобилась Травицкому? Ведь не для того же только, чтобы сочинения отца Феодосия печатать. Скорее всего, провокацию какую-то замышляет. Не может же он не понимать, что если не милиция, то само семинарское начальство без особого труда типографию их обнаружит.

– Ректору это давно уж известно…

– Что именно известно? Что отец Феодосий важные научные сообщения «пришельцев» в древнецерковнославянских книгах обнаружил и в единственном экземпляре их реставрирует? Тайком ведь от него Телушкин печатный станок приобрел. Стоит только ректору узнать, что Феодосий подпольную типографию организовал в его владениях – тотчас же владыке своему епархиальному доложит. А уж архиерей, должно быть, самому патриарху. И как ты думаешь, что тогда будет, зная лояльность московской патриархии к Советскому правительству?

– На что же Травицкий делает ставку?

– На то, по-моему, чтобы обнаружили все это милиция или прокуратура.

– Тоже не очень понятно…

– А вот этого я от тебя не ожидал! – укоризненно качает головой Дионисий.

– Вы, значит, полагаете…

– Поверь моему чутью, внук, все это делается из расчета на очередную шумиху за рубежом. Стоит только милиции привлечь к ответственности Корнелия Телушкина, как все радиоголоса станут утверждать, что в России преследуют духовенство. Звони сейчас же Татьяне Петровне, пусть приезжает поскорее!

25

– Поздравляю вас, Татьяна Петровна! – восклицает Лазарев, едва Татьяна входит в его кабинет.

– С чем? – удивляется Татьяна. – Это вас нужно поздравить – присвоили наконец звание полковника. Очень за вас рада, Евгений Николаевич! Нужно бы по этому случаю облачиться в парадный мундир и приколоть к погонам третью звездочку.

– Будет сделано, Татьяна Петровна! Не успел еще. И был бы рад, если бы вы по этому случаю ко мне сегодня на ужин. С Олегом.

– Спасибо, Евгений Николаевич, с удовольствием приду.

– А я вас вот с чем хочу поздравить: вы правы оказались. Похоже, что в самом деле подпольная семинарская типография задумана с провокационной целью.

– Что вас в этом убедило?

– Сообщили только что из Благовского горотдела Министерства внутренних дел, что им позвонил какой-то человек, назвавшийся прихожанином местной церкви, и сказал, что в подвале особняка архиерея Троицкого по Овражной улице установлена печатная машина без ведома местных властей. Фамилию свою назвать не пожелал и вообще прекратил на этом разговор. Кто, по-вашему мог это сделать?

– Едва ли кто-нибудь из прихожан, – не очень уверенно произносит Татьяна. – Прихожанин, скорее, сообщил бы об этом ректору семинарии или епархиальному архиерею. Выходит, что кто-то заинтересован во вмешательстве милиции?

– А тот, кто на этой машине печатать должен, что за человек?

– Этого я пока не знаю. Собиралась к ним сама съездить. Думала даже сегодня, но раз у вас такое торжество, выеду завтра утром.

– Мы ждем вас к восьми, Татьяна Петровна.

Как только Татьяна приходит домой, мать говорит ей:

– Тебе уже два раза звонил Андрей Десницын. Просил срочно с ним связаться. Сказал, что телефон его ты знаешь.

С Благовом есть автоматическая междугородная связь. Татьяна набирает цифру «восемь» и, дождавшись непрерывного гудка, набирает код города Благова. Не занятым оказывается и номер квартиры Десницыных.

– Слушаю вас, – отзывается ей басовитый голос Дионисия.

– Здравствуйте, Дионисий Дорофеевич! – приветствует его Татьяна. – Только что пришла домой, и мама мне сказала…

– Да, да, Татьяна Петровна! – торопливо перебивает ее Дионисий. – Звонили вам дважды. Очень вы нам нужны. Не могли бы приехать сегодня?

– Что-нибудь новое?

– Да, есть кое-что, однако не по телефону.

– Я утром собиралась, но если надо…

– Думаю, что надо, хотя, может быть, и ничего такого…

– Хорошо, Дионисий Дорофеевич, я приеду.

Она сразу же набирает телефон Лазарева и извиняется, что не сможет быть у него.

– Ну так мы отложим это дело, – говорит Евгений Николаевич. – Юбилеи и те переносят…

– Если это только из-за меня…

– Вообще ни к чему такой пожар. Это супруга моя решила, чтобы тотчас же. А мне очень хочется, чтобы вы у нас были. Тогда уж вам неудобно будет не пригласить нас на вашу свадьбу. Шучу, конечно, знаю, что и без того пригласите, а мне всегда приятно вас видеть. Уговорю вас, может быть, бросить аспирантуру и вернуться на оперативную работу ко мне в отдел.

– Я подумаю, Евгений Николаевич.

– В Благов вы с каким поездом?

– С трехчасовым.

– Тогда встретитесь, наверное, с Крамовым. Он тоже должен выехать туда сегодня. Но уже не от нас, а от министерства. Они тоже заинтересовались подпольной типографией Телушкина.

– Я знаю. Комиссар Ивакин уже расспрашивал меня о моей поездке в Одессу. Боюсь только, как бы благовская милиция не предприняла чего-нибудь раньше времени…

– Они предупреждены и пока только наблюдают. Ну, желаю вам удачи!

В поезде Татьяна так и не встретилась с капитаном Крамовым. Скорее всего, он уехал раньше или не успел на этот поезд, а следующий теперь только через три часа.

На благовском вокзале ее, как и в первый приезд, встречает Андрей Десницын.

– Зачем вы тратите время на это, – укоряет его Татьяна. – Добралась бы и сама.

– Уже вечер, и мало ли что… И потом, дед велел непременно встретить.

– Ну, тогда другое дело, – смеется Татьяна. – Что у вас нового?

– Ничего особенного, если не считать опасений деда, что затевается какая-то провокация.

– С подпольной типографией?

Андрей выкладывает Татьяне соображения деда, которые не кажутся ему теперь такими уж убедительными.

– А Телушкин как же? Причастен он к этой провокации? Нужно же как-то и его роль себе уяснить.

– Дед полагает, что он тут ни при чем.

– Может быть, и его тоже в фанатики зачислите, как Травицкого?

– По мнению деда, фанатизм Травицкого где-то на грани антисоветизма. А Телушкина прельстил, наверное, заработок и надежда прославиться.

– Инициатор провокации, значит, Травицкий?

– Ну, может быть, и не он, а кто-нибудь из зарубежных «защитников» русской православной церкви.

Некоторое время они идут молча. Потом Андрей негромко произносит:

– Моему уму просто непостижима их логика. С их точки зрения, у нас все плохо. Вы, наверное, знаете, что такое секуляризация?

– Насколько мне помнится, это что-то связанное с изъятием из духовного ведения церковных ценностей и передачей их гражданским властям?

– В данном случае я имею в виду освобождение от церковного влияния в общественной деятельности. Так вот, по данным, опубликованным в семьдесят втором году Центральным статистическим управлением церквей при государственном секретариате Ватикана, за шесть последних лет в католических церквах отказались от сана священника тринадцать с половиной тысяч человек. В одной только Европе не имеют священников около тридцати процентов приходов. Та же статистика свидетельствует и о массовом беге из монастырей монахов и монахинь, о большой нужде церквей в семинаристах. Молодежь, значит, не желает посвящать свою жизнь служению богу.

Чувствуя, что Андрей может говорить об этом долго, Татьяна прерывает его вопросом:

– А кто у Телушкина печатать будет его «трактат» о свидетельстве «пришельцев» в пользу всевышнего?

– Некто Фома Фомич, настоящую фамилию которого знает, наверное, только милиция. Темная личность. Пожалуй, даже уголовник. Во всяком случае, с уголовным прошлым. Всю жизнь вертится около духовенства. Распускает слухи, будто был когда-то протодьяконом.

– А в типографском деле он что-нибудь смыслит?

– Уверяет, что до революции работал наборщиком в «Церковных ведомостях» – газете синода русской православной церкви. Несколько лет назад делал что-то в редакции «Журнала Московской патриархии», откуда был изгнан за нечистоплотные делишки.

– Сколько же ему лет?

– Это тоже никому не ведомо. Скорее всего, ровесник моему деду, а может быть, и старше его. Но вот мы и пришли в обитель бывших богословов Десницыных.

Капитан Крамов приезжает в Благов поздно вечером. Заходит сначала в городской отдел Министерства внутренних дел, где его ждали сотрудники, занимающиеся подпольной типографией «отца Феодосия». Оттуда звонит Боярским, у которых должна остановиться Грунина. Настин отец сообщает, что Татьяна Петровна у Десницыных. Крамов набирает их номер.

– Здравствуйте, Андрей Васильевич, – приветствует он Десницына-младшего. – Это Крамов вас беспокоит. У вас еще Грунина?

– Да, да, Аскольд Ильич, у нас Татьяна Петровна. Можете с нею поговорить, а еще лучше – приезжайте прямо к нам. Вы же знаете, где мы живем.

Капитан приходит спустя четверть часа.

– Пожалуйста к столу, Аскольд Ильич! – приглашает его Дионисий. – Как раз самовар поспел. Мы тут никаких электрических и прочих чайников не признаем, только самовар. В этом отношении неисправимые консерваторы, или, как богословы говорят, традиционалисты, – посмеивается Десницын-старший.

– От чая не откажусь, хотя время позднее и вам, наверное, спать пора, но раз самовар поспел…

– Вот именно. Не пропадать же кипятку. Есть, однако, не только кипяченая вода, но и аква витэ.

– Нет, Дионисий Петрович, спасибо. «Живую воду» в другой раз.

За чаем говорят о всякой всячине, а как только Крамов начинает благодарить за гостеприимство, Дионисий встает из-за стола и кивает Андрею:

– Пойдем, внук, не будем мешать.

– Мне именно с вами-то и нужно поговорить, Дионисий Дорофеевич! – останавливает его Крамов. – Посоветовались мы в Москве и с местными властями и решили, что вы сами должны пресечь незаконную деятельность Телушкина. Сможет это сделать ректор семинарии?

– В каком смысле?

– Застать Телушкина и его сообщников на месте преступления и сообщить о них следственным органам в соответствии с существующим законом. Нужно ведь не только Телушкина покарать, но и выяснить многое другое.

– Понимаю, Аскольд Ильич, – кивает Десницын. – Только сам ректор на это не решится. Побоится последствий.

– А что нужно, чтобы решился? – спрашивает Татьяна.

– Указание епархии.

– Как этого добиться?

Дионисий почесывает бороду. Он не очень уверен, что ему удастся уговорить Благовещенского сообщить обо всем епархиальному архиерею.

– Но ведь другого пути нет? – снова спрашивает его Татьяна.

– Вроде нет…

– Тогда вся надежда на вас, Дионисий Дорофеевич.

– Хорошо, я попробую. Боюсь, однако, как бы Телушкин не вывернулся, если за это дело возьмемся мы. Уж больно хитер и изворотлив… Скажет, будто типография затеяна без его ведома.

– А вот это уж предоставьте нам, – успокаивает его Крамов. – Улик против него в этом деле более чем достаточно.

– Вы имеете в виду оттиски пальцев на печатной машине? – спрашивает Дионисий.

– Не только это, но и дактилоскопия, конечно, пригодится.

– А если он в перчатках?

– Вы совсем уж за профессионального гангстера его принимаете, – смеется Татьяна.

– От него всего можно ожидать, – хмурится Десницын-старший.

– Мы все это учтем, Дионисий Дорофеевич, – обещает Крамов.

– Тогда я попробую уговорить Арсения Благовещенского доложить о нем своему епархиальному владыке.

– Владыка, – усмехаясь, поясняет Десницын-младший, – это у православного духовенства титул архиерея.

26

Как и ожидал Дионисий, ректор Благовской духовной семинарии заметно оробел, когда Десницын посоветовал ему сообщить как можно скорее о деяниях «отца Феодосия» владыке.

– Ведь это все равно, что на себя самого донести, – говорит он упавшим голосом. – Я же сам ему разрешил…

– Что вы ему разрешили? Подпольную типографию организовать?

– Реставрацию древнецерковнославянских рукописей…

– Так то реставрация, и в единственном экземпляре к тому же. А он как развернулся? Да еще и наемную рабочую силу завел. Уже одно это по советским законам подсудно. Милиция, конечно, знает о нем все, но не хочет вас компрометировать. Репутация Телушкина ей хорошо известна – у него такое не в первый раз. Так зачем же вам за него отвечать? Дело-то явно уголовное и по серьезной статье.

– Но и владыка по головке меня за такое не погладит… Спросит, как просмотрел, почему в особняке Троицкого обосноваться разрешил?

– А кто к вам этого отца Феодосия направил? Не владыка разве? Ну так и он, значит, несет за него ответственность. Но теперь уж делать нечего, теперь одно из двух: либо вы сами ставите в известность милицию, либо милиция обойдется без вашей помощи, и тогда труднее будет доказать вашу непричастность к деяниям отца Феодосия.

Ректор, то и дело массажируя поясницу, мелкими шажками прохаживается по комнате. Останавливается перед образами, крестится, сокрушенно вздыхает:

– Иного пути, значит, не имеется?

– Не вижу иного, Арсений Иванович, а вам лишь добра желаю. Ведомо мне также, что и милиция семинарию нашу компрометировать не собирается. Однако терпеть далее преступные элементы в нашем городе тоже не намерена.

Отец Арсений вздыхает еще раз и, широко перекрестившись, решается:

– Что будет, то будет – поеду! Чует, однако, мое сердце – не миновать мне гнева владыки.

Очки у Фомы Фомича на самом кончике носа. Он пересыпает шрифт из одной ладони в другую, как бобы, и недовольно покачивает головой.

– Разве с моим зрением такой шрифт набирать? Мне и корпус-то трудно, а нонпарель еле различаю. Пусть ваш мастеровой помогает мне, отец Феодосий.

– Ладно, позову его сейчас. А мелкость шрифта зачтется при окончательной расплате.

– Зачтите и то, что я свою наборную кассу принес. Без нее…

– Ясно, Фома Фомич, это тоже приму во внимание.

– Верстатка, в которую литеры будем набирать, тоже моя. Это при ручном наборе главный инструмент. Без него мы бы…

– Я ведь уж сказал – оплачу все: и труд ваш, и принесенный типографский инструмент.

– Тогда давайте вашего Вадима, пора браться за работу. Да света надо бы прибавить. Вверните лампы посильнее.

– Вадим все сделает.

Спустя несколько минут приходит заспанный Вадим. Долго зевает и никак не может понять, чего от него хочет Фома Фомич.

– Да ты что, малый, совсем ото сна очумел, простых вещей не можешь понять, – злится Фома. – Неужели ни малейшего представления не имеешь о наборе. Вот давай раскладывай пока литеры по клеткам наборной кассы. Будь бы шрифт покрупнее – корпус или петит, к примеру, я бы и без твоей помощи. А то нонпарель! Ее с лупой нужно, а не с моими очками. А ты не швыряй их так, это тебе не гвозди. Клади вместе с литерами еще и пробелы, цифры и линейки. Да пошевеливайся, а то мы так до утра не рассортируем, а надо бы сегодня хоть одну страницу сверстать.

– Если уж так быстро надо, пусть и отец Феодосий помогает, – недовольно бурчит Вадим.

– Ты что, в своем уме? – таращит глаза на Маврина Фома. – Он работодатель, хозяин…

– Ладно, ладно, – примирительно говорит Корнелий. – Я вам помогу, литеры только очень уж маркие. Рук потом, наверное, не отмоешь?

– Да уж известное дело, – подтверждает Фома. – Свинцовая пыль въедлива. У наборщиков ручного набора она на пальцах и даже ладонях на всю жизнь.

– Что вы говорите! – испуганно отдергивает руку от шрифта Корнелий.

– Это когда лет десять поработаешь, – смеется Фома. – А денек-другой никакого следа не оставит. Дня через два-три все сойдет. Тут на них не столько свинцовая пыль, сколько типографская краска. Не новый шрифтик-то, был уже у кого-то в употреблении. Краска, правда, тоже въедлива, но и она отмывается в конце концов.

К одиннадцати часам ночи удается разложить все типографские знаки по клеткам наборной кассы. В начале двенадцатого Фома приступает к набору первой строки. Он кладет перед собой страницу текста и торжественно берет из кассы букву за буквой, устанавливая их в верстатке.

Авдий молча пропускает мимо себя Дионисия Десницына, внука его Андрея, ректора семинарии отца Арсения и двух неизвестных ему представителей епархии. Чтобы никто из них не споткнулся в темноте, Авдий идет впереди, указывая дорогу. То ли он заблаговременно смазал петли, то ли дверь в подвале вообще не скрипучая – открывается она бесшумно.

Вниз по ступенькам первым снова идет Авдий. Достигнув массивной двери на нижней площадке лестницы, он по знаку Дионисия стучит в нее.

После некоторой паузы слышится голос Вадима:

– Это ты, Авдий?

– Я, Вадим. Отвори, мне отец Феодосий надобен.

Снова пауза. Наконец тяжелая дверь медленно, с противным скрипом, будто кто-то кошке на хвост наступил, отворяется. Ослепленный ярким светом Авдий не сразу входит в подвал, давая возможность глазам своих спутников привыкнуть к освещению и оглядеться.

– Чего стал, заходи, – говорит Авдию Вадим. – Вон он, «отец Феодосий».

Авдий шагает к Корнелию, и тогда из темноты выступают фигуры ректора, Дионисия и представителей епархии.

– Гаси свет, Вадим! – не своим голосом кричит Корнелий.

– Нет уж, – спокойно произносит Вадим, отстраняя Фому, – побудь на свету, «отец Феодосий». Покажись своему духовному начальству, каков ты есть.

– Так ты, значит, только прикидывался мертвецом? – пытается броситься на Вадима Корнелий. – А на самом деле на милицию работал, сволочь?

– Да, я был «мертвецом», это верно. Но, как видишь, воскрес, увидев, какими делишками ты собираешься тут, под кровом духовной семинарии, заняться. Вот и держи теперь ответ перед ними, – кивает Вадим на представителей епархиального духовенства…

Спустя две недели Татьяна снова приезжает в Благов. Встречать ее выходит обрадованный и немного растерянный Дионисий. Он в старом, выцветшем от времени подряснике, с засученными, выпачканными мукой рукавами.

– Здравствуйте, дорогая Татьяна Петровна! Извините, что я в таком затрапезном виде, – хлопочу по хозяйству. Очень, очень рад вас видеть! А Андрея, к сожалению…

– Я не к Андрею, я к вам лично, Дионисий Дорофеевич. Приехала пригласить на мою свадьбу.

– О, спасибо, спасибо! И от всей души поздравляю! – Дионисий протягивает руку Татьяне и восклицает полушутя, полусерьезно: – Господи, почему ты не послал мне такую женщину, когда я был молод и верил в тебя?

1973 г.