Текст книги "Воскрешение из мертвых (Повести)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

21

У Олега Рудакова завтра политбеседа в цеху, а он никак не может сосредоточиться на составлении конспекта. Не выходят тревожные мысли из головы. Опять Ямщиков пошел к Марине, а Рудакову и Десницыну приказано его не сопровождать. Это за них сделают оперативные работники милиции. И хоть они справятся с этим лучше, конечно, чем он с Андреем, ему все-таки очень неспокойно.

Да еще и с отцом сегодня произошла небольшая стычка.

– Я знаю, ты меня презираешь, – сказал он Олегу.

На это Олег спокойно ответил:

– Нет, я не презираю тебя, отец. Просто не могу уважать, и ты сам знаешь почему…

Да, отец это хорошо знает, но ни ему самому, ни Олегу от этого не легче. Первоклассный слесарь-лекальщик в прошлом, Рудаков-старший окончательно спился. И спился так, без особой причины, по безволию. Своими дрожащими, потерявшими прежнюю силу и точность руками он мог теперь исполнять лишь нехитрую работу водопроводчика при домоуправлении.

В пьяном виде он, правда, сказал как-то сыну:

– Рок это, Олег. Злой рок нашего рода. Отец мой, твой дед, тоже страдал запоем. Наследственное это у нас. Ох, чует мое сердце, и ты не долго выстоишь…

Олег тогда молча хлопнул дверью и ушел из дому. Но тут же устыдился своей раздражительности, взял себя в руки и больше не распускался. Воспитатель профтехнического училища, в котором он учился, познакомил его с системой трех «С» – «Создай себя сам». Эта система требовала не прощать себе ни малейшей ошибки, научиться командовать собой.

А когда Олегу начинало казаться, что он уже научился «властвовать собою», жизнь всякий раз доказывала ему противное, пока он не пришел к убеждению, что курс воспитания по системе трех «С» бессрочен, на всю жизнь.

Одно время он даже хотел уйти от своих стариков. Помогать им деньгами, но жить отдельно. Потом усовестился такого решения и обязал себя остаться с ними навсегда. И не потому вовсе, что мать сказала: «Уйдешь, отец совсем сопьется», просто считал это своим долгом.

Отца отвратить от пьянства так и не удалось, потому что лечиться он не захотел, пить, однако, стал умереннее и вел себя «пристойно», как с радостью сообщала мать своим родственникам и соседям по дому.

Вот сегодня, например, отец хоть и выпил по случаю получки, но сидит в своей комнате тихо, чтобы не мешать сыну готовиться «к лекции». Так торжественно стала называть мать его короткие политбеседы во время обеденных перерывов после того, как прочла о них хвалебный отзыв в заводской многотиражке.

– Подумаешь, – усмехнулся, услышав от нее это сообщение, отец. – У нас в домоуправлении тоже есть свой агитатор, так он нам больше передовицы из газет…

– Да ты вот прочти-ка сам! – возмутилась мать. – Отзыв-то о беседах его знаешь кто написал? Профессор из их заводского университета культуры.

Отец хоть и прочел статью под нажимом матери, но не очень поверил профессорской похвале. «Любят у нас польстить рабочему человеку», – решил он про себя, но на баяне играть перестал, чтобы не мешать сыну.

А Олегу сегодня нелегко. Решил не отделываться завтра общими словами о Герберте Маркузе, а поговорить об этом кумире леворадикальной бунтующей молодежи «свободного мира» пообстоятельнее, тем более что многие ребята уже читали о нем газетные статьи. Кто-то даже спросил: «А правда, буржуазная печать объявляет его «третьим после Маркса и Мао»?»

Олег и сам не сразу во всем разобрался. Маркузе действительно ведь очень популярен среди значительной части западного студенчества и интеллигенции. Его «Одномерный человек» стал на Западе бестселлером – самой ходкой книгой еще в конце шестидесятых годов. Сказать о нем, что он никогда не был марксистом, – это, наверное, мало кого убедит…

Но тут мысли Олега прерывает звонок. А когда он распахивает дверь, то видит на пороге Ямщикова.

– Не бойся, – смеется Анатолий, заметив его встревоженный взгляд, – сегодня я трезв и ни в каких драках не участвовал, хотя снова к тебе прямо от Грачева. Понимаю, что поздно, но не зайти не мог…

– Заходи безо всяких извинений и объяснений. Сам знаешь – я тебе всегда рад. Может быть, принести чего-нибудь поесть? У мамы сегодня пироги.

– Нет, не надо, я сыт, Марина накормила. А зашел к тебе вот чего. Снова был у меня разговор с Грачевым о предстоящей встрече с Тузом. «Сколько же можно ждать, – говорю я ему. – Хотите, может быть, чтобы на меня и в самом деле показал кто-нибудь, что видел, как я дрался с Бричкиным?» А он обрывает: «Не говори ерунды! Просто Туз занят сейчас. Вернее, нет в Москве». – «Так, может, спрашиваю, он вообще раздумал?» – «Скажешь тоже!» – ухмыляется Грачев. И тут вдруг меня осенило! – хватает Олега за руку Анатолий. – Только ты не ругайся, что не смог посоветоваться с тобой. Да и когда было…

– Не тяни же ты! – злится Олег.

– Ну, в общем, я ему говорю: «Слушай, Грачев, а что, если мы Рудакова привлечем? Мы с Олегом любую бы идею Туза воплотили не только в металле, но и вообще в чем угодно…»

– Ну, а он? – торопит Анатолия Олег.

– Сначала молчал, а я продолжал развивать свою мысль: «Это можно было бы, говорю, даже у нас в цеху. Мастер, сам знаешь, до сих пор болен, и Рудаков все еще его замещает. Любой инструмент будет, значит, в полном нашем распоряжении. Рудаков и Патера с Мавриным смог бы к этому привлечь. Сам понимаешь, как бы они могли нам пригодиться».

– Патера с Вадимом ты, однако, зря… – недовольно замечает Олег.

– Ничего не зря! Грачеву эта мысль понравилась. Он ведь считает, что Патер с Мавриным тоже у Туза в руках. «Доложу, говорит, ему, когда вернется». Но попросил о разговоре нашем пока никому…

– А Марина прямо-таки возненавидела его теперь за то, что он меня в такое дело вовлекает и не хочет помочь милиции взять Туза. Уж я даже заступаться за него стал. «Как же, говорю, он может помочь милиции, если не имеет с Тузом прямого общения?» Она мне в ответ: «Это он только говорит так, на самом-то деле встречается с ним, наверное…»

– А сам ты как думаешь?

– Права, пожалуй, Марина. Зачем Тузу такая сложная система связи с Грачевым? И потом, чем больше сообщников, тем больше шансов на провал. Мы этот разговор с Мариной в его отсутствие вели. Боюсь я за нее. Как бы босс Грачева с нею не расправился… Я бы взял ее к себе (говорил уже об этом с дедом, он не возражает), но пока не поженимся, она ни за что ведь не согласится ко мне переехать.

– Так женитесь поскорее!

– Заявление в загс уже подали, но нужно еще почти месяц ждать…

22

Нелегким был день сегодня и у Маврина. Он с утра еще заметил, что Грачев присматривается к нему. А в обеденный перерыв отозвал его в сторону и сказал:

– Что-то ты, Вадим, сторонишься меня?

– С чего ты взял?…

– Ни с чего не взял, а так оно и есть. Да ты мне, в общем-то, и ни к чему. В друзья к тебе навязываться не собираюсь. А вот Туз все еще интересуется тобой. Велел, между прочим, напомнить разговор ваш давний о коллекции профессора Кречетова, теперешнего тестя твоего.

– О какой коллекции? – слишком уж усердно наморщил лоб Вадим.

– О коллекции иностранных монет, – напомнил ему Грачев. – Видать, сильное впечатление произвел на Туза твой рассказ об этой коллекции, до сих пор ее помнит. Как же ты-то о ней забыл?

– Ах, об этой, – сделал вид, что вспомнил наконец, о чем идет речь, Вадим. – Так ведь ничего в ней особенного нет. Непонятно даже, чем она Туза заинтересовала. Может быть, он тогда не очень меня понял и решил, что в ней золотые монеты? А там в основном простые железяки, сплавы меди с разными металлами…

– Серебра даже нет? – удивился Грачев.

– Чистого нет, наверное, ни в одной…

– Ну, да это Туза, видимо, и не очень интересует.

– А что же тогда? Не стал же он нумизматом?

– Каким таким нумизматом?

– Коллекционером монет.

– А черт его знает, – пожал плечами Грачев. – От него всего можно ожидать. Во всяком случае, велел тебе передать, что был бы очень тебе благодарен, если бы ты эту коллекцию…

– Спер? – закончил за Грачева Вадим.

– Ну, зачем же так грубо? Профессор, надо полагать, и так подарит ее тебе, если ты и его любимая племянница об этом попросите.

– А ты соображаешь, о чем говоришь? – возмутился Вадим. – Он эту коллекцию десять лет, наверное, собирал. Каждую монетку лично ведь привозил из своих заграничных поездок.

– Сам же говоришь, что они простые железяки.

– Да в цене разве дело? Они дороги ему, как память о тех странах, в которых он побывал.

– Так не обязательно тогда всю коллекцию. Пусть даст по одной монете, хотя бы основных европейских государств и Соединенных Штатов. А разная там латиноамериканская и африканская мелочь Туза, скорее всего, не заинтересует. Но чтобы монеты непременно были самого крупного достоинства. Справишься с такой задачей?

– Не знаю, – нахмурился Вадим, хотя Грунина посоветовала ему не обострять отношений с Грачевым. – Не очень уверен…

– Ну, вот что, – повысил тогда голос Грачев. – Уверен ты или не уверен, это меня не касается. Мое дело маленькое – передать тебе приказание Туза раздобыть эти монеты, а уж как ты будешь это делать, это тебе виднее. Учти, однако, Туз с тобой церемониться не станет.

Когда Варя сообщила об этом разговоре Вадима с Грачевым Груниной, Татьяна Петровна спросила ее:

– А вы могли бы попросить такие монеты у дяди?

– Ох, не хотелось бы мне это делать, – вздохнула Варя. – Я ведь знаю, как дорога ему эта коллекция.

– Ну, вот что тогда, – решительно прервала Варю Татьяна. – Я попробую раздобыть такие монеты сама. Позвоните мне, пожалуйста, сегодня после работы.

…Варя звонит Груниной в семь вечера из телефонной будки.

– Кажется, коллекция вашего дяди не пострадает, – смеется Татьяна. – Нашлись кое-какие монеты… Не все, что просил Грачев, но большая часть.

– Вот хорошо-то!

– Вот что давайте сделаем. Я сегодня же передам вам эти монеты. А Вадим пусть отдаст их завтра Грачеву. Только вам придется поехать сейчас к вашему дяде. Не поздно будет?

– Он всегда нам рад.

– А как поедете: на метро? С пересадкой у Белорусского? Тогда в половине десятого к вам на этой станции подойдет молодой человек и передаст монеты. Он знает Вадима и сам найдет вас. Вы только походите немного по вестибюлю кольцевой. Договорились?

– Договорились, Татьяна Петровна.

23

Видно, у всех сегодня нелегкий вечер. Валентине Куницыной еще, пожалуй, потруднее, чем Вадиму с Варей. Ей пришлось признать свое поражение и отказаться от задуманного вечера «О закономерностях причуд современной моды» в «Нашем кафе».

– Был бы большой ералаш и конфуз, – сокрушенно заявила она Насте Боярской, когда та пришла к ней узнать, как идет подготовка к этому вечеру. – Никто бы никому ничего не доказал…

– Это ты сама так решила или таково мнение всех организаторов вечера? – строго спросила ее Боярская.

Они как-то сразу сошлись друг с другом еще в прошлом году, почувствовали взаимное тяготение и чуть ли не в тот же день перешли на «ты». А теперь Настю встревожил слишком уж убитый вид Валентины. Такого, по мнению Боярской, не должно у нее быть, даже если бы вечер на самом деле срывался.

– Ну-ка, выкладывай все начистоту! – сказала Настя.

Валя по-детски прижалась к Боярской и вдруг действительно заплакала.

– Ладно уж, поплачь, – ласково погладила ее густые волосы Настя. – По опыту знаю – легче станет.

Спустя несколько минут встряхнула ее и сказала властно:

– Давай теперь исповедуйся!

– Анатолий Ямщиков с Мариной Грачевой заявление в загс подали… – давясь слезами, еле выговорила Валентина.

– Ну вот теперь все наконец ясно!

– А что ясно-то?… Что? Подумаешь, мировую проблему собрались решать – «мини» или «макси»! Что от этого в судьбах наших изменится? Полюбит разве тебя тот, без кого ты дальнейшей жизни своей не представляешь?… И что только он в ней нашел? Внешность, красивое лицо, стройные ножки?

– Если ты так об Анатолии и Марине, то это несправедливо. Тут совсем не то. Ну, а почему красота влечет человека, особый вопрос…

– И нам в нем никогда не разобраться! Все тут капризно и противоречиво. Ну, почему вот, скажи, пожалуйста, почти все наши ребята влюблены в Татьяну Петровну? Разве такая уж она красавица?

– Я лично считаю ее красивой.

– А я не считаю. Однако ты посмотри, как все ребята при ней преображаются.

– Чем же ты это тогда объясняешь?

– Ее искусством держать себя.

– Ну, милая моя, этого одного маловато.

– Ты вот Варю Маврину возьми. Она, пожалуй, покрасивее ее, однако…

– Что однако? – возмущенно прервала ее Боярская. – Она из такого босяка, как Вадим Маврин, человека сделала. Одно это уже подвиг!

– Да, правда… Но и ты тоже Андрея Десницына от бога отвратила, хотя это было не так уж трудно, наверное…

– Почему ты так думаешь?

– Да потому, что он неглупый, мыслящий…

– А остальные, значит, верят в бога потому, что глупые? Конечно, не моя только заслуга в том, что Андрей порвал с религией, все, однако, было не так-то просто…

– Не просто, очень даже не просто! Это я понимаю, но в данном-то случае сыграла свою роль и земная любовь к тебе Андрея. А он очень хороший, очень простой и, по-моему, очень земной человек. Подрался даже недавно…

– Как – подрался? – изумилась Настя. – Быть этого не может!

– Было, однако. Вместе со своим другом Ямщиковым были они в гостях у Марины Грачевой. Тоже мне местная Софи Лорен!… Познакомились там с какими-то подонками и подрались. Пришел твой Андрей на другой день на работу с подбитым глазом. Ты хоть знаешь, где он живет и как живет?

– Живет у дальней своей родственницы. А как?… Непременно нужно сходить к нему сегодня.

Настя пристально смотрит на уже начавший рассасываться синяк под левым глазом Андрея Десницына. Все правда, значит, не соврала Валентина.

– Совсем мирским стал, драться начал? – говорит она укоризненно.

– Защищаться стал, – смущенно оправдывается Андрей. – Защищал себя и товарища от превосходящих сил противника.

– И все-таки я от тебя этого не ожидала… Ну, а как ты тут устроился?

Она ходит по его маленькой, чистенькой комнате, придирчиво всматривается в каждую вещь. Задерживает внимание на проигрывателе, стоящем на столе.

– Не знала я, что ты любишь музыку…

«А вообще-то знаешь ли, что люблю?» – хочется спросить Андрею.

Настя снимает большую долгоиграющую пластинку с проигрывателя, читает название: «Болеро» Равеля.

– Это моя самая любимая, – тихо произносит Андрей. – Под нее хорошо думается.

– А еще какие?

– Еще «Аппассионата», и «Лунная» Бетховена, Первый концерт Чайковского. Их мне Олег подарил.

– Ты разве и с ним дружишь? Я думала, что с Анатолием только…

– Теперь и с Олегом тоже. Они разные, но оба очень хорошие. С такими, как говорят наши заводские фронтовики, можно в любую разведку…

А она думает: «Совсем, совсем другой человек… Голос, осанка, выражения – все другое. И очень хорошо, что перевоспитание его прошло в рабочей семье, среди таких ребят, как Олег и Анатолий. Ведь я, по сути дела, бросила его на произвол судьбы, и если бы не они, неизвестно бы, как еще…»

Вдруг замечает надпись на его настольном блокноте:

«На свете нет зрелища прекраснее, чем прекрасное лицо».

– Прости, что нечаянно прочла, – кивает она на блокнот. – Чье лицо имеешь в виду, если не секрет?

– Слова эти я от Олега Рудакова услышал. Они принадлежат французскому писателю Лаббрюйеру. Для Олега такое прекрасное лицо – лицо Татьяны Петровны.

– А для тебя?

– Твое…

Настя удивленно смотрит на него: «Господи, неужели мое заурядное лицо кажется ему таким прекрасным?»

Она с трудом сдерживает себя, чтобы не броситься к нему, и не знает, что сказать.

Чтобы прервать неловкое молчание, восклицает:

– Да, совсем забыла передать тебе привет от Дионисия Дорофеевича. Была в Благове у своих стариков и забежала навестить его. Замечательный у тебя дед! Между прочим, заходил к нему кто-то из твоих заводских знакомых. Назвался Ивашиным, кажется. Передал привет от тебя, посидел с полчаса, попил чаю и ушел. В Благове у него были какие-то дела. Судя по всему, Дионисию Дорофеевичу он не очень понравился. «Нехорошие, говорит, у него глаза».

– А с виду каков?

– «В такой бородище, – заявил Дионисий Дорофеевич, – что, кроме глаз, ничего и не видно». Есть у тебя такой знакомый?

– Нет, и передать привет деду я никого не просил.

– Мне тоже почему-то визит этого бородача показался странным.

– А о чем еще говорил он с дедом?

– Удивлялся, что Дионисий Дорофеевич живет один в таком большом доме. Поинтересовался его взаимоотношениями с руководством семинарии. «И все бегал глазами, – как выразился Дионисий Дорофеевич, – по стенам, полу и даже потолку». Очень подозрительный тип. Не грабитель ли какой-нибудь?

– У деда, во-первых, нечего грабить, – смеется Андрей. – Ну, а если и вздумает кто-нибудь к нему в дом забраться, дед с ним расправится не хуже, чем какой-нибудь бравый сержант милиции.

– Ты не станешь возражать, если я буду иногда заходить к тебе? – прощаясь с Андреем, спрашивает Настя.

– Ты же сама знаешь – буду счастлив!

24

Выслушав Грунину и помолчав немного, начальник районного отдела внутренних дел перечитывает свои заметки, сделанные по ходу ее доклада, и спрашивает:

– Наблюдение за домом Кадушкиных в Корягине ничего, значит, не дало?

– Да, не увенчалось успехом, как говорится. У Каюрова либо не было нужды снова посетить свою родню, либо наблюдение за домом Кадушкиных велось не очень скрытно. Бандит этот чертовски осторожен.

Снова пауза с постукиванием карандашом по настольному стеклу. Грунина понимает: начальник нервничает, его торопят, а он ничего не может пока сообщить.

– Скоро ведь должны освободить приятелей Бричкина, осужденных за ночное хулиганство, – напоминает Грунина. – Не пригодится нам это?

– Скорее всего, Каюрову пригодится, – невесело усмехается Лазарев. – Сможет использовать их как свидетелей против Ямщикова и Десницына.

– Вы уверены, что ему это нужно?

– Честно вам признаться, не очень, – устало произносит Евгений Николаевич. – По-моему, Грачеву важно лишь в страхе держать Ямщикова и Десницына.

– Согласна с вами, Евгений Николаевич. А для этого ему и одного участника ночной драки вполне достаточно. Но когда приятели Бричкина окажутся на свободе, то осторожное наблюдение за ними сможет, пожалуй, помочь нам напасть на след Каюрова или скрывшегося от нас Панина – четвертого участника драки.

– Едва ли и это нам удастся. Скорее всего, они некоторое время вообще ни с кем не будут встречаться. К тому же Каюрову для осуществления его замыслов просто нет в них нужды. Стало быть, не только каких-нибудь поручений, но и общения с ними у него не будет.

– А какие у Каюрова могут быть замыслы?

– Чтобы строить реальные догадки на этот счет, у нас еще нет достаточных данных. Для меня пока ясно лишь одно – ему сейчас нужны высококвалифицированные мастера, а не такая шпана, как эти приятели Бричкина.

– Я тоже так думаю, Евгений Николаевич. Ну, а зачем ему нужны такие мастера, как Ямщиков? Не крестики же для верующих штамповать? На этот раз задумано что-то покрупнее.

– Нельзя это как-нибудь связать с интересом Каюрова к монетам из коллекции профессора Кречетова? – спрашивает Лазарев обычным своим тоном, но Татьяна догадывается, что такая мысль пришла к нему не вдруг.

– И мне показалось, что какая-то связь тут несомненна. Грачев, однако, не взял монеты, принесенные ему сегодня утром Мавриным.

– А не мог он догадаться, что они не кречетовские?

– Не думаю. Мы не сомневались, что за Мавриным будут следить, и потому действовали осторожно. Вадим с Варей действительно ведь ездили к Кречетову и провели у него весь вечер, так что у Грачева не должно быть никаких сомнений, что монеты эти профессорские. Он, однако, лишь подержал их немного в руках и сразу же вернул, сказав: «Пусть они у Вари и останутся, раз их ей любимый дядя подарил».

– Как же нам теперь это понимать? Похоже все-таки, что насторожило его что-то…

– Если и насторожило, то не подлинность принесенных Вадимом монет, – убежденно заявляет Татьяна. – Скорее всего, Грачев сообразил, или, может быть, его надоумил кто-нибудь, что чеканка фальшивых иностранных монет дело невыгодное.

– Почему вы говорите об одном только Грачеве? Разве он может что-нибудь без Каюрова?

– Может, Евгений Николаевич! – восклицает Татьяна. – Может, потому что главным у них, скорее всего, именно он!

Подполковник Лазарев некоторое время молчит, снова принимаясь отстукивать телеграфную дробь карандашом по столу.

– Я не вижу пока достаточных оснований к такому выводу, – произносит он наконец, отбрасывая карандаш. – Если допустить лидерство Грачева или, говоря юридическим языком, считать его не исполнителем, а организатором готовящегося преступления, то ведь в соответствии с этим…

– Я все понимаю, Евгений Николаевич, – торопливо прерывает Лазарева Татьяна, – и не предлагаю ничего пока изменять, нужно только иметь в виду и такую возможность.

– Против этого не может быть никаких возражений, – кивает головой Евгений Николаевич. – Следует даже поблагодарить вас за еще одно ваше достоинство – за благоразумие. Ну, а теперь давайте рассмотрим ситуацию: Каюров – Десницын. Вы докладывали мне, будто какая-то подозрительная, по словам Андрея Десницына, личность посетила недавно в Благове его деда Дионисия, бывшего профессора Благовской семинарии.

– Мало того, Евгений Николаевич, что личность эта подозрительная, я не удивлюсь, если этой «личностью» окажется сам Каюров. Пошлю в связи с этим его фотографию Дионисию для опознания. Но если даже подозрения мои подтвердятся, вне всяких сомнений, таинственный визит к нему Туза не имеет отношения к сейфам Благовской духовной семинарии. Каюров с Грачевым, как мы с вами только что решили, затевают что-то очень крупное, требующее изготовления специальных штампов…

– Каких же, однако, штампов? – разводит руками Лазарев. – В связи с интересом Каюрова и Грачева к коллекции. Кречетова, можно, конечно, допустить, что они собираются чеканить какие-то монеты… Но для этого необходимо специальное оборудование.

– Я консультировался у специалистов. Они говорят, что дело это не простое, но для опытных мошенников посильное. Не случайно же существует в Уголовном кодексе статья восемьдесят седьмая, предусматривающая преступления подобного рода. Для изготовления поддельных металлических монет необходим, во-первых, специальный штамп, а во-вторых, довольно мощный пресс. Для установки такого пресса нужно, конечно, достаточно просторное помещение. Почему бы в связи с этим не допустить, что для подобной цели Каюрову мог приглянуться особняк богослова Десницына? Старшему лейтенанту Крамову удалось установить, что Грачев взял в заводской технической библиотеке пособие по штампованию металлических изделий.

– Ну, это может быть и случайно, – с сомнением покачивает головой Лазарев.

– И я не утверждаю, что они займутся чеканкой монет. С помощью соответствующих штампов можно ведь изготовить и еще какие-нибудь фальшивые изделия.

– Тоже не исключено. А как обстоит дело с предложением Ямщикова привлечь к замыслам Туза Рудакова, чтобы иметь возможность воспользоваться оборудованием инструментального цеха?

– Не думаю, чтобы они рискнули делать штампы на большом московском заводе. Скорее всего, подыщут что-нибудь за пределами Москвы. Где-нибудь в Благове, например. Может быть, действительно у Дионисия Десницына.

– В таком случае и нам следует к этому подготовиться и продумать средства связи с Ямщиковым на тот случай, если ему придется выехать. А выедет он, по всей вероятности, неожиданно.

– Каким же образом?

– Представьте себе, что сегодня вечером или завтра, когда Ямщиков придет к Марине Грачевой, скорее всего, даже когда будет возвращаться от нее, ему предложат сесть в машину и поехать на встречу с Тузом.

– Но поблизости от него будут наши оперативные работники, которые уже не первый день…

– А он, значит, должен будет крикнуть им: «Помогите, увозят!»

– Да он вообще ничего не крикнет и никого не позовет на помощь. Не тот характер.

Сегодня Маврина просто не узнать. Он шутит, беспечно смеется и, кажется, готов все за всех сделать, хотя обстановка в конструкторском бюро, куда собрались инструментальщики после работы, не такая уж веселая.

– Вот что, друзья, – неожиданно заявляет им Виталий Пронский, когда все они собрались, чтобы приступить к рассмотрению его чертежей, – придется нам с нашей «кибернетической овчаркой» немного повременить…

– То есть как это повременить? – громче других восклицает Маврин.

– Показал я это, – кивает Пронский на свои чертежи, – одному «богу» по ведомству кибернетики и электроники, просмотрел он все очень внимательно и очень коротко изрек: «Нереально».

– Этот ваш «бог» кибернетики, – мрачно усмехается Анатолий Ямщиков, – очень напоминает мне одного, ставшего легендарным специалиста. Он безоговорочно, с помощью формул и математических расчетов, доказывал, что шмели летать не могут.

– Ну ладно тебе, Анатолий, – останавливает друга Олег Рудаков. – Давай лучше дослушаем Виталия Сергеевича.

– Мы еще вернемся к моей «овчарке», – успокаивает инструментальщиков Пронский, – а сейчас посмотрите-ка повнимательнее на этот вот чертеж.

Все склоняют головы над листом миллиметровки, который Пронский расстилает на столе.

– Судя по всему, – разочарованно произносит Гурген, – тут сплошная электроника на транзисторах, а это не по нашей специальности.

– Тут и по вашей специальности хватит работы. Но главное – сделать это нужно срочно…

– Настолько срочно, – перебивает Пронского Олег Рудаков, – что велено прекратить все остальное. Даже СНОП, за который мы, как говорится, головой отвечаем.

– Но что же все-таки это такое? – любопытствует Маврин, всматриваясь в чертеж.

– Это вот что, – терпеливо объясняет Пронский. Ему все больше начинают нравиться веселые инструментальщики. – Это миниатюрное радиоустройство, с помощью которого можно подавать сигналы прямо из кармана собственных брюк или пиджака.

– И оно для тайных агентов, наверное? – спрашивает Маврин. – Для каких-нибудь джеймсов бондов…

– Зачем же для джеймсов бондов, – останавливает его Рудаков. – Им могут пользоваться оперативные работники милиции в сложных ситуациях или даже кто-нибудь из наших дружинников. И это нужно сделать срочно, ребята. Просьба райотдела милиции.