Текст книги "Воскрешение из мертвых (Повести)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

10

Настя хотя и сообщила своим родителям, когда приедет, но просила не встречать ее – от станции до дома ведь недалеко. А теперь, сидя в поезде, с тревогой думает, что прибудет в родной город поздно вечером. Раньше это ее никогда не пугало, но с тех пор как на нее напали пьяные хулиганы, она стала побаиваться ходить вечерами одна.

Настя гонит от себя эти тревожные мысли, стараясь думать о чем-нибудь ином. Ей вспоминается, что Дионисий Дисницын почему-то с беспокойством рассказывал о недовольстве Травицкого тем, что Куравлев намеревается «моделировать» идею всевышнего с помощью одних лишь математических формул. Как он собирается это сделать, очень непонятно, но еще менее понятна тревога Дионисия, а она, видимо, не беспричинна.

В принципе, конечно, такой подход Куравлева к решению проблемы вполне обоснован. Насте даже вспоминаются слова какого-то физика-теоретика, что поскольку речь идет о микромире, невоспринимаемом чувственно-наглядно, то необходимая для его понимания единая теория частиц и полей должна быть абстрактно-математической моделью. Видимо, такую математическую модель и собирается построить Куравлев, а это вряд ли может устроить богословов. Им нужны не формулы, доказывающие возможность общения с творцом, а сам факт такого общения.

Их устроило бы вообще любое физическое явление, не объяснимое ни одной из существующих научных теорий. Тогда это можно было бы преподнести как чудо. А о чуде церковь мечтала на протяжении всей своей истории.

Время летит незаметно. Вот и последняя остановка. За окнами вагона уже совсем темно. На сердце у Насти снова тревожно. Она спешит к выходу, стараясь идти вместе с остальными пассажирами. Но они постепенно разбредаются в разные стороны, а вечерняя тьма и поднявшаяся метель скрывают от Насти тех, кто идет в одном с нею направлении. Дрожь пробегает по ее телу, когда перед ней вырастает чья-то огромная фигура. Она даже шарахается в сторону, но слышит вдруг знакомый голос:

– Не пугайся, это я, Андрей Десницын.

Настя хочет спросить его, каким же образом он снова так чудесно оказался ее попутчиком, но Андрей опережает ее вопрос:

– Я заходил к твоему отцу и узнал, что ты должна сегодня приехать. Так как Иван Арсеньевич очень тревожился и хотел идти на станцию, я пообещал ему встретить тебя.

– Ну, раз уж сам напросился в провожатые, – весело говорит Настя, – то возьми меня под руку – видишь, какая пурга.

– А к нам ты зачем заходил? – немного погодя спрашивает его Настя.

– Дионисий Дорофеевич посылал спросить, когда ты приедешь. Не терпится ему узнать, что твой профессор сказал о формулах Куравлева. Не мистификация ли это?

– Нет, не мистификация. Все формулы строго научные. Оказалось также, что профессор Кречетов, к которому я обращалась за консультацией, знает Куравлева. Он считает его способным математиком.

«Стоит ли сообщать Андрею о предполагаемой болезни Куравлева или подождать, пока это станет известно точно? – думает Настя. – Нет, пожалуй, не стоит, нужно сначала с отцом посоветоваться…»

А Андрей просит:

– Не зашла бы ты к нам? Сама бы рассказала Дионисию Дорофеевичу, что профессор Кречетов о Куравлеве говорил.

Настя, очень уставшая за эти дни, всю дорогу мечтала лишь об одном – поскорее бы добраться до дома, до своего любимого дивана, но ей не хочется огорчать Андрея, и она обещает:

– Сначала забегу домой, а потом зайду.

11

В просторной комнате Десницына-старшего, кроме его внука, еще какой-то мужчина. Присмотревшись, Настя узнает в нем того самого человека, которого видела недавно возле дома Десницыных вместе с Куравлевым.

– Вот, познакомьтесь, пожалуйста, Анастасия Ивановна, – обращается к ней Десницын, – это наш коллега, магистр Стефан Антонович Травицкий. Прежде чем стать богословом, учился на физико-математическом во Львовском университете. Вам, наверное, интересно будет с ним побеседовать.

– Учился я там, правда, всего два года, но интереса к естественным наукам не потерял, – солидным баском произносит Травицкий, самодовольно поглаживая свою холеную бородку. – Продолжаю и теперь следить за их развитием по доступной мне литературе. А вы, значит, философ?

– Да, готовлюсь к защите кандидатской диссертации, – отвечает Настя.

– Внук сообщил мне, что ваш профессор одобрил вычисления Куравлева, – снова вступает в разговор Дионисий Десницын. – Правильно он вас понял?

– Не совсем, пожалуй, – улыбается Настя, обернувшись в сторону Андрея. – Профессор ничего не одобрял, а засвидетельствовал только, что формулы достаточно грамотны и что в них есть некоторый смысл.

– Было еще сказано, кажется, что он неплохой математик?

– Да, это профессор Кречетов действительно сказал, – подтверждает Настя, – хотя Куравлев незаслуженно оскорбил его при защите своей докторской диссертации.

– Ах, так это, значит, тот самый Кречетов! – восклицает Травицкий.

– Что вы имеете в виду под «тем самым»? – невольно хмурится Настя.

– Ну, а вы, конечно, разделяете точку зрения своего профессора о незыблемости принципов причинности? – спрашивает Травицкий, пропуская мимо ушей вопрос Насти. – Я читал недавно его статью в каком-то из научных журналов. Однако другие ученые не отрицают того, что причинность не только нарушается, но и вовсе отсутствует в субатомном мире.

– Утверждают это главным образом западные ученые, – замечает Настя, – сторонники физического идеализма, отрицающие объективность познания. Во всяком случае, отсутствие причинности в микромире никем пока не доказано экспериментально.

– Весьма вероятно, что скоро это будет доказано, – многозначительно произносит Травицкий, видимо имея в виду эксперименты Куравлева. – И тогда в таинственной области микромира обнаружатся совсем иные закономерности.

– Какие же? – едва заметно улыбается Настя.

– Подвластные только всевышнему, – с фанатической убежденностью произносит Травицкий. Продолговатое лицо его напоминает теперь Насте суровый облик средневекового иезуита. – И, кто знает, может быть, всевышнему не очень-то понравится это вторжение, – мрачно заключает Травицкий.

Десницыны, прислушиваясь к этому спору, смотрят на Настю: один – с восхищением, другой – с любопытством.

– Почему вы думаете, что всевышний может разгневаться? – спрашивает Настя Травицкого. – Разве его может шокировать то обстоятельство, что станет известно наконец, где именно находится его обитель?

Дионисий с трудом скрывает улыбку, а Травицкий, делая вид, что не замечает иронии Насти, спокойно отвечает:

– Для всевышнего нет различия между великим и ничтожным. Он может пребывать как в космосе, так и в антикосмосе, то есть в микромире.

– Тогда уж лучше искать его в космосе, – простодушно предлагает Настя. – Тем более, что и там тоже обнаруживается нарушение некоторых фундаментальных законов природы. Академик Амбарцумян сообщает, например, что из ядер некоторых галактик наблюдается такое мощное истечение сгустков материи, которому нет пока удовлетворительных объяснений. Он допускает даже, что данные подобного рода могут привести к противоречию с законом сохранения энергии и вещества. Почему бы тогда не допустить пребывание всевышнего именно в этих таинственных ядрах галактик? Для всевышнего это ведь куда более достойная обитель.

Травицкий смотрит на Настю с удивлением. Видно, эти данные ему неизвестны. Но он не теряет присутствия духа и довольно бодро заявляет:

– Я не вижу в этом никаких противоречий. Напротив – это лучшее подтверждение того, что для всевышнего действительно нет разницы между великим и ничтожным.

– Досадно только, – как бы между прочим замечает Дионисий Десницын, – что факты эти обнаружил не какой-нибудь верующий в бога астроном, вроде аббата Леметра, а явный безбожник, активный пропагандист атеизма Амбарцумян.

Заметив хмурый взгляд Травицкого, он поясняет:

– Я это потому промолвил, отец Стефан, что вспомнил трактат папы Пия Двенадцатого «Доказательство существования бога в свете современной науки», прочитанный им на заседании Ватиканской академии наук. В этом трактате он провозгласил истинными учеными лишь тех, которые не только проникают в тайны природы и тем указывают человечеству путь к целесообразному использованию естественных сил, но и демонстрируют языком чисел, формул и экспериментов бесконечную гармонию всемогущего бога.

– А «язык чисел, формул и экспериментов» – это вольный ваш пересказ изречения папы или подлинные его слова? – с нескрываемой заинтересованностью спрашивает Десницына Травицкий.

– Подлинные его слова, отец Стефан, – утвердительно кивает головой старый богослов. – Я процитировал их дословно.

– Значит, все-таки не только цифры, но и эксперименты? – задумчиво, будто рассуждая вслух, произносит магистр.

– Засиделась я у вас, – говорит Настя и, попрощавшись с Травицким и Десницыными, направляется к двери.

Андрей выходит вместе с нею и, несмотря на ее протесты, провожает до дому.

12

Совещание у ректора духовной семинарии назначается на десять утра. В его кабинете Дионисий Десницын, Стефан Травицкий, Ярослав Куравлев и еще несколько преподавателей семинарии. Должен был приехать и глава епархии, но его задержали какие-то неотложные дела, и он поручил ректору провести совещание без него. Весьма возможно, впрочем, что не приехал он и по каким-то иным причинам.

Ректор еще не дал слова Куравлеву, а тот уже ходит по кабинету, заложив руки за спину, будто он тут совсем один. Но даже после того, как ректор просит его изложить свою идею, он, словно по инерции, продолжает некоторое время молча шагать перед собравшимися богословами. Потом останавливается и, не убирая рук из-за спины, произносит глухим, простуженным голосом:

– Мне известно, что все вы или почти все не одобряете моего намерения моделировать мою идею с помощью одной только математики, это не будет достаточно эффективно. Но что касается эффекта, то в этом вы убедитесь сразу же после того, как опубликуете результаты моих вычислений хотя бы в «Журнале Московской патриархии». Можете не сомневаться – их тотчас же перепечатает вся мировая пресса. Ученые с мировыми именами засвидетельствуют тогда доказанность существования всевышнего.

Травицкому стоит большого труда сдержать себя от замечания, что укреплять в вере нужно сейчас простой народ, а не интеллигенцию.

– Ну, а если вы сомневаетесь в могуществе математики, – все еще раздраженно продолжает Куравлев, – то я приведу вам некоторые исторические примеры. Поль Дирак, как известно, чисто теоретическим путем создал свою знаменитую релятивистскую теорию электрона. Теория предсказала существование позитрона и обосновала возможность существования целого семейства античастиц. Все это подтвердилось экспериментами.

«Вот видите, все-таки экспериментами!» – так и хочется выкрикнуть Травицкому.

– А волны вещества разве не были предсказаны де Бройлем еще в тысяча девятьсот двадцать третьем году?

Куравлев будто чертит в воздухе какие-то математические знаки. Была бы тут доска, он мигом бы, наверное, всю ее исписал. Да, похоже, что он и в самом деле незаурядный математик, во всяком случае, явно одержим математикой.

Куравлев говорит еще довольно долго, то с энтузиазмом, то каким-то расслабленным голосом, будто отвечая на чьи-то нелепые вопросы, хотя никто ему их не задает. А когда кончает, наконец, свою речь, неожиданно сникает и направляется к выходу.

– Вы тут посоветуйтесь о моем предложении, а я не буду вам мешать, – бросает он на ходу.

Никто не произносит ни слова. Тогда ректор, нервно теребя свой наперсный золотой крест, обращается к Травицкому:

– Все это время мне приходилось сдерживать вас, отец Стефан. Теперь вы можете высказаться.

– Куравлев произнес блестящую речь в защиту математических методов исследования. Но вы представляете, как все это будет выглядеть, если ему удастся осуществить свой замысел? Кто сможет в этом разобраться? Напечатать все его формулы в «Журнале Московской патриархии» будет ведь просто невозможно.

– Но не отказываться же нам от его услуг? – произносит ректор. – Доверие к науке сейчас почти безгранично, и мы не можем упустить возможности с ее помощью подкрепить Библию математическими расчетами.

«Ого, как заговорил? – мелькает в голове Травицкого. – Но это уж не без влияния главы епархии».

– Не мешает вспомнить и слова Декарта, – замечает кто-то из преподавателей семинарии. – Он сказал: «Бог создал натуральные числа, все прочее – дело рук человеческих». Из этого следует, что все истинные идеи вложены в наш разум всемогущим богом с помощью математики.

– А верующим нужен не разум, все чаще склоняющий их к ереси, – вступает в разговор еще кто-то из богословов, – им нужно чудо, ибо всякое чудо есть свидетельство существования бога, имеющего неограниченную власть исполнить то, о чем просят его верующие в своих молитвах.

– Благодарю вас, отец Александр, – почтительно кланяется в его сторону Травицкий. – Нам, конечно, более всего не хватает сейчас именно современного чуда, так как вера в библейские чудеса меркнет. И такое чудо возможно. Вот послушайте, что говорит об этом католический богослов Лелотт в своей книге «Решение Проблемы жизни».

Травицкий достает записную книжку и, торопливо полистав ее, читает:

– «Современная наука приходит к отрицанию строгой причинности законов и признает в их действии некоторую область случайности – область, в которой разыгрываются исключения из закономерности. В таком понимании чудо совершалось бы именно в этой области, расширяя ее или, наоборот, сужая. Чудо оказалось бы тогда вмешательством божьим, действующим на долю случайности в естественных законах с тем, чтобы повлиять на наши умы». Ну, скажите же, духовные отцы, разве не прямое отношение имеет это к задуманному Куравлевым? И разве не следует из этого, что нам нужен именно физический эксперимент, а не теоретические изыскания?

Слова эти производят на всех заметное впечатление, однако перечить ректору никто не решается.

– Ну, а вы чего так упорно молчите, отец Дионисий? – обращается ректор к Десницыну.

Старый богослов действительно не проронил еще ни слова, но слушал Травицкого с большим вниманием. Ему все еще непонятно, почему он с таким упорством настаивает на физическом эксперименте? Вообще-то эксперимент, конечно, убедительнее любых теоретических расчетов. Он подтверждает их и закрепляет. Но как же мыслит себе такой эксперимент здесь, в стенах духовной семинарии, магистр Травицкий?

Не нравится Десницыну и мысль о возможном вмешательстве божьем. Что под этим имеет в виду Травицкий? Нет, уж пусть лучше Куравлев занимается математическим моделированием.

– Я все слушаю, – отвечает Дионисий ректору. – Слушаю и размышляю. Конечно, не худо бы поставить физический эксперимент, но для этого придется попросить в аренду один из ускорителей в Дубне или Серпухове. Без их помощи не проникнешь ведь в субатомные пространства. Поэтому я за математический эксперимент, предлагаемый Куравлевым.

– В самом ли деле в этом таинственном атомном мире открытия делали математики? – спрашивает Дионисия ректор.

– Не все, конечно, но многие действительно были ими предсказаны на основании методов математической физики, – подтверждает Десницын.

Совещание у ректора длится еще некоторое время и кончается после того, как большинство высказывается за математический вариант вторжения Куравлева в предполагаемую обитель всевышнего.

А когда ректор докладывает о принятом решении архиерею, главу епархии оно вполне удовлетворяет. При всем его желании укрепить веру каким-нибудь современным экспериментом, он ведь не за всякий эксперимент. Скорее, даже он против эксперимента, таящего в себе элемент риска. А увенчается математическое моделирование Куравлева успехом или потерпит неудачу – ни вера, ни его, епархиального архиерея, репутация от этого не пострадают.

Похоже, что и обойдется это недорого. Во всяком случае, Куравлев даже не заикается пока о вознаграждении. Весьма возможно, что он и не попросит ничего, ибо, несмотря на свою ученую степень, Куравлев, конечно, и сам искренне верит во всевышнего, ставя веру выше разума, подобно некоторым ученым Запада. Без этого, наверное, и помышлять нельзя о подобном эксперименте.

13

Вчера к профессору Кречетову приходила его племянница Варя. С тех пор как Леонид Александрович повредил себе руку, она навещала его почти каждый день. Хотела даже вообще перебраться к нему, пока его больная рука на перевязи.

– Но ведь у тебя отец болен, – напомнил ей Кречетов, – и посерьезнее моего…

Варя не любила говорить о своем отце – в последнее время он принес ей много горя.

– Если бы только он не пил, – тяжело вздохнула она, – давно бы, пожалуй, выздоровел. Какое все-таки ужасное злодейство это пьянство!

Профессор хотел было поправить свою племянницу, но, подумав, решил, что, может быть, она права, употребив вместо слова «зло» – «злодейство». В конце концов зло, приносимое водкой, – результат злодейства по отношению к самому себе.

– Ну, а у самой-то как у тебя? – спросил он Варю. – Пишет ли Вадим?

При упоминании имени Вадима она так и засветилась вся. Ей особенно приятно было, что ее Вадимом интересуется дядя Леня, недолюбливавший его.

– Пишет Вадим, пишет, дядя Леня! До самых мельчайших подробностей жизнь свою описывает.

– Представляю себе, какая там у него жизнь…

– Такая же, как и у многих других, а может быть, и посодержательнее, чем у некоторых, – обиженно произнесла Варя, имея в виду кое-кого из своих знакомых, не знающих, чем убить время. – Работает, учится, повышает свою рабочую квалификацию. Лекальщиком решил стать. Знаете, что это такое?

– Имею представление, – улыбнулся Леонид Александрович.

– А мне пришлось книгу взять в нашей технической библиотеке – не знала я толком, что это такое. Хоть это, в общем-то, слесарное дело, но требует, оказывается, не только мастерства, но и большой грамотности. Не ниже десятилетки. Посмотрела я, какие сложные чертежи приходится им читать (в книге даже сказано «свободно читать») и какие сложные фигуры вычерчивать, в том числе и так называемые кривые второго порядка, сразу же прониклась уважением к этому лекальному делу и большое письмо Вадиму написала.

– Он что, сейчас только этим загорелся?

– Почему же сейчас только! Он и прежде считался на своем заводе неплохим слесарем. А теперь с моей поддержкой постарается еще и хорошим лекальщиком стать.

– Твоя поддержка, Варюша, сейчас, по-моему, самое главное для него. Когда будешь ему писать, передай привет от меня.

– Это правда, дядя Леня? – радостно воскликнула Варя. – Знаете, как он вас уважает!

– Откровенно говоря, что-то я этого не заметил, – усмехнулся Леонид Александрович и, чтобы не огорчать племянницу, добавил: – Правда, был я тогда предубежден против него и потому, наверное…

– Вы имели тогда все основания так к нему относиться. Он и сам знаете как свое прошлое осуждает?…

– Ладно, не будем больше об этом! – махнул рукой Леонид Александрович. – Расскажи лучше, как живешь, что дома?

– Да все так же, что у нас может быть нового? Ну, а когда вам разрешат снять перевязь с руки?

– Теперь скоро, может быть даже завтра.

В тот же день, как только хирург разрешает Кречетову снять руку с перевязи, Леонид Александрович звонит своему старому знакомому, полковнику государственной безопасности Уралову, и просит принять его.

– Рад вас видеть, уважаемый Леонид Александрович, – радушно приветствует профессора полковник в своем кабинете. – Говорили, будто вы захворали?

– Сейчас это уже позади, – беспечно машет рукой Кречетов. – А к вам я вот по какому делу. Не знаете ли вы что-нибудь о передаче или попытке передачи за границу методики эксперимента, с помощью которого предполагалось осуществить нечто вроде «общения со всевышним»?

– Впервые слышу о таком, – удивленно пожимает плечами Уралов.

– Я так и думал. Скорее всего, богословы сами сочинили это для большего доверия к своим замыслам. Они ведь уверяют, будто физиков, затеявших такой эксперимент, арестовали. Остался, однако, какой-то подмосковный батюшка, с которым они имели дело. Он помогал им в приобретении необходимой для их эксперимента аппаратуры.

– А батюшку этого не отцом ли Никанором звать? – восклицает вдруг полковник. – У него приход в Тимофеевке?

– Да, кажется, – не очень уверенно подтверждает Кречетов.

Корректный, сдержанный Уралов начинает хохотать так заразительно, что даже профессор невольно улыбается, хотя понятия не имеет, чем он так развеселил полковника государственной безопасности.

– Да это же, наверное, наши с вами старые знакомые! – снова восклицает Уралов. – Корнелий Телушкин и Вадим Маврин. Они действительно облапошили тимофеевского батюшку, отца Никанора, заполучив у него бесплатно несколько старинных икон для того будто бы, чтобы выменять их у иностранцев на нужную им аппаратуру. Но ведь это же была сплошная афера, ибо ни о каком общении со всевышним эти мошенники даже и не помышляли. А арестовали их, как вам известно, за общение не с господом богом, а с иностранными агентами, занимавшимися научно-техническим шпионажем.

Побеседовав с полковником Ураловым еще некоторое время, профессор Кречетов возвращается домой, но Куравлев со своим экспериментом долго не выходит у него из головы.

А что, если позвонить кому-нибудь из сослуживцев Куравлева по научно-исследовательскому институту, в котором он работает? Дружит же он там с кем-нибудь?

И Леонид Александрович вспоминает кандидата физико-математических наук, бывшего своего ученика, работающего как раз в этом институте. Найдя в записной книжке его служебный телефон, Кречетов торопливо набирает нужный номер.

Терпеливо выслушав довольно обстоятельную информацию Проклова о его успехах, Кречетов, как бы между прочим, спрашивает:

– Да, вот что, Юра: вместе с вами, кажется, работает Ярослав Куравлев? М-да!… Исчез в неизвестном направлении? Даже при драматических обстоятельствах? Это любопытно. Расскажите-ка об этом поподробнее.

– Только об этом ничего пока не известно. Мудрил он что-то у себя дома. Замыслил нечто вроде экспериментальной проверки одной своей идеи. На какой аппаратуре?… В этом-то и загадка. Но факт остается фактом – взорвалось у него там что-то, и сам он чуть не отдал богу душу.

– А насчет бога это вы так или бог имел к этому какое-то отношение?

– Пожалуй, имел… Чудил в последнее время Куравлев. Стал вдруг одержим идеей общения со всевышним. Написал даже по этому поводу статью в «Журнал Московской патриархии». Ну, а потом стал экспериментировать – и угодил в больницу. Случилось это примерно месяц назад.

– Да, печальная судьба… – вздыхает Кречетов. – Но что же все-таки могло там у него взорваться?

– Это просто непостижимо. Он способный ученый, и его иногда осеняли оригинальные идеи. Говорят, что смастерил какое-то портативное электронно-вычислительное устройство собственной конструкции для производства своих расчетов.

– А что же в этом устройстве могло взорваться?

– Может быть, и не взорвалось. Достоверно известно только, что был пожар.

Несколько часов спустя Кречетов сообщил Насте Боярской о своем разговоре с полковником Ураловым и Прокловым.