Текст книги "Воскрешение из мертвых (Повести)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

14

Иван Арсеньевич Боярский – отец Насти – не взялся бы за подобное поручение, если бы в поликлинике Академии наук не работал его приятель психиатр. Вот к нему-то и решает он обратиться за справкой.

– Вот уж никак не ожидал, что тебя может интересовать этот параноик! – удивляется приятель. – Хотя постой, постой – ты ведь в Благове, а именно туда уехал Куравлев по совету своего лечащего врача.

– Не был пока. А узнал я о нем от дочери. Он что, действительно параноик?

– Недавно даже в психиатрической больнице побывал. Экспериментировал тайком от всех у себя на квартире и чуть было не угодил на тот свет.

– Что же это был за эксперимент?

– Что-то вроде попытки общения с самим господом богом. Бредовые идеи для параноиков характерны.

– Ну, а каковы умственные способности Куравлева?

– У параноиков, как ты и сам знаешь, не отмечается снижения интеллекта. Не страдают они и расстройством восприятия. И вообще во всем, что не относится к их бредовым идеям, остаются они достаточно полноценными. Куравлева, кстати, считают даже талантливым математиком. А с помощью своего эксперимента он пытался проникнуть… Забыл, как у него называется эта область…

– «Область Икс», – подсказывает Боярский. – Фидеисты уверяют, что она начинается там, где кончается область знания. В эти тонкости Настя меня посвятила. Она ведь у меня философ. Насколько мне известно, для таких больных, как он, характерны не только бредовые идеи, но и идеи преследования.

– Об этом мне ничего пока не известно. Знаю только, что Куравлев находится под наблюдением психиатров и ему рекомендовали изменить условия жизни. Он взял длительный отпуск в институте, в котором работал, и уехал к своим родным в Благов.

Ты вот что еще имей в виду: в психиатрической больнице, в которой он лечился, наводил о нем справки кто-то из Благовской духовной семинарии. И, между прочим, интересовался не столько состоянием его здоровья, сколько подробностями эксперимента, в результате которого Куравлев чуть было не оказался по ту сторону бытия.

Всю дорогу с тревогой думает Боярский о дочери. Обязательно нужно предостеречь ее от общения с Куравлевым. А если он какой-нибудь аферист, богословы и сами с ним справятся, они народ неглупый. Это он знает по многолетнему общению с Дионисием Десницыным.

15

…Не спится сегодня Андрею. Все думает о своей угасающей вере. Страшась этого, он в то же время испытывает смутное чувство какого-то облегчения, освобождения от чего-то для него непосильного.

У деда тоже горит еще свет, значит, и он не спит, хотя для него сомнения эти давно уже позади. Но он стар, и мысли о смерти не могут не тревожить его. Ведь если бог все-таки есть, каково ему будет там, на том свете?

А может быть, ему просто плохо – сердечный приступ или еще что-нибудь?…

Андрей осторожно приоткрывает дверь.

– Это ты, Андрей? – окликает его дед. – Ну входи, входи. Я не сплю. Садись и поведай, какими сомнениями томим. Или заглянул просто так, из любопытства – не отдал ли дед богу душу?

Андрей молчит, насупясь: не любит он эти грубоватые шутки деда.

– Представляю, какой из тебя проповедник будет, если решишься, наконец, принять сан иерея, – смеется Дионисий. – Что скажешь прихожанам, чем утешишь слабых духом?

Не дождавшись ответа, Дионисий продолжает:

– А умирать ох как неохота! Умереть, однако, придется, ибо о смерти знаешь как ученые говорят? «Смерть – это цена, которую мы вынуждены платить за нашу высокую организацию, за огромную сложность организма, приобретенную в процессе эволюции». Это значит, что никакого извечного совершенства ни нам, ни вообще ничему живому бог не дал. Оно обреталось в жестокой борьбе за существование, часто вслепую, методом проб и ошибок, как говорят кибернетики. А ты чего морщишься? Противны тебе столь кощунственные речи? Иди тогда спать.

– Что это Травицкий привез вчера в лавку? – спрашивает Андрей.

– Электронную вычислительную машину Куравлева. Ректор, однако, не хочет оставлять ее в стенах семинарии. Велел мне подыскать для нее другое помещение. Ломаю теперь голову над этим.

– А Травицкий примирился, значит, эксперимент Куравлева будет только математическим?

– Не знаю… Не очень уверен, что примирился. Все еще спорит с ним о чем-то.

Помолчав, Дионисий продолжает с тяжелым вздохом:

– Не нравится мне еще и то, что Травицкий всячески пытается отстранить меня от Куравлева. А ректор, кажется, не очень ему доверяет и хочет, чтобы я присматривал за ним… Ну, а теперь иди спать.

16

Настя редко выходит из дома по вечерам, но сегодня она весь день сидела над диссертацией и ей просто необходимо проветриться. Она уже четверть часа прогуливается по своей тихой, малолюдной улице, проходя мимо тускло освещенных окон дома Десницыных, с обидой думает:

«Неужели Андрей не видит, что гуляю одна?…»

Но тут кто-то подходит к ней сзади и осторожно берет ее руку. Настя не сомневается, что это может быть только Андрей.

– Не пугайтесь, пожалуйста, Анастасия Ивановна, это Травицкий, – слышит вдруг она голос магистра. – Очень хорошо, что я вас тут встретил – нужно поговорить с вами с глазу на глаз.

Он отпускает руку Насти и идет теперь рядом.

– Известно ли вам, Анастасия Ивановна, – продолжает магистр, – что Куравлев не совсем здоров и находится на учете у психиатра?

– Какое имеет значение, известно или не известно мне это? – настороженно спрашивает Настя. – А вот как вы-то можете полагаться на такого человека?

– Его болезнь не связана с утратой или понижением интеллекта, – поспешно отвечает магистр. – Не контролируются лишь его симпатии и антипатии. Антипатия его к профессору Кречетову, например, переросла в ненависть…

– К чему, однако, вы говорите мне все это? – снова спрашивает Настя.

– К тому, что вы ученица профессора Кречетова и Куравлеву это известно. Мало того – ему ведь кажется, что по заданию Кречетова вы настраиваете против него местных богословов. Мой совет вам в связи с этим: оставьте вы в покое Десницыных, особенно Андрея, не калечьте его духовной карьеры.

– А если я этого не сделаю? – с вызовом спрашивает Настя, резко повернувшись в его сторону.

– Для вас это плохо кончится! – уже с нескрываемой угрозой произносит магистр и исчезает в темноте.

Настя имела уже некоторое представление о Травицком, однако такой явной угрозы от него не ожидала. Но она еще не успевает осмыслить того, что произошло, как из дома Десницыных выходит Андрей и торопливо идет к ней навстречу.

– Что он говорил тебе? – возбужденно спрашивает он. – Я видел из окна, как он к тебе подошел и сказал что-то…

«Что ему ответить? – лихорадочно думает Настя. – Не стоит, пожалуй, тревожить… Может быть, Травицкий только припугнул меня, а у Андрея и без того могут быть неприятности из-за меня…»

– Ничего особенного, – стараясь придать своему голосу беспечный тон, произносит Настя.

– Он сказал тебе что-то неприятное?

«Лучше, пожалуй, рассказать ему все», – решает вдруг Настя.

– Надеюсь, ты не испугалась его угроз? – с тревогой спрашивает Андрей, выслушав ее рассказ.

– Нет, испугалась…

– А что он может тебе сделать? – спрашивает Андрей.

– Думаю, что ничего, – взяв наконец себя в руки, спокойно произносит Настя. – Припугнуть хотел, наверное, но я ведь не из пугливых. Сама не понимаю, чего вдруг оробела? – Посмеиваясь, добавляет: – Да и чего мне бояться, когда у меня такая защита, как ты с Дионисием Дорофеевичем! Ну, а теперь мне пора домой… Да, чуть не забыла… Я завтра в Москву собираюсь, так что несколько дней меня не будет.

Попрощавшись с Настей, Андрей возвращается домой. Раздевшись, заглядывает в комнату деда:

– Можно к вам?

– Заходи, заходи, – отзывается Дионисий. – Ты куда это уходил, ничего мне не сказав?

– Да так, пройтись немного… А вы о чем тут с Травицким беседовали?

– Интересовался он, куда мы машину Куравлева поместим.

– Куда же?

– В домик покойного Мирославского. С тех пор как скончался проректор, дом его пустует ведь.

– И все?

– Нет, не все. Травицкий сообщил мне кое-что о вычислительной машине Куравлева. Говорит, что ее и машиной-то нельзя называть.

– Почему?

– По той причине, что машина готова к выполнению своих функций сразу же после ее постройки, а устройства, перерабатывающие информацию, нуждаются в обучении. Такое обучение электронное устройство Куравлева будто бы уже прошло.

– Может, он считает, что оно способно мыслить?

– Почти не сомневается в этом. Современные электронно-вычислительные устройства способны ведь моделировать даже человеческие эмоции: грустить, улыбаться, испытывать страх, гнев, агрессию. За границей уже построили несколько машин, которые называются «личностями». «Личность Олдос», например, созданная Лоуэллином. Есть нечто подобное и у нас.

– И с этими «личностями» можно вести беседу?

– С «личностью Олдос», как я понимаю, едва ли. Она еще довольно примитивна. А с той, которую создал Куравлев, пожалуй. Травицкий сказал мне, что она у него называется «личность Всевышнего».

– И он надеется, что эта электронная «личность» ответит на его вопросы за всевышнего?

– Как будто бы. Но не словами, а цифрами, которые один только Куравлев и сможет истолковать.

– Или как захочет их истолковать?

– Уж это само собой. Во всяком случае, он убедил Травицкого, что ему удалось математически смоделировать идею всевышнего. Эта модель запрограммирована в его электронном устройстве эвристическим методом. Методом догадок, стало быть.

– Замысловато это для меня, – вздыхает Андрей. – А может, и вообще безумно? Вы бы сообщили главе епархии, что Куравлев не совсем здоров, что он наводится на учете у психиатра.

– Откуда тебе это известно?

– Сообщила только что Настя Боярская.

Дионисий отправляется к епархиальному архиерею. Сообщение Десницына его тревожит.

– Не знаю, право, как теперь и быть… Я ведь поведал синоду об этом эксперименте. Негоже было таить такое. Неужто прекращать теперь затеянное? Как там посмотрят на это? Обвинят, пожалуй, в несерьезности. А что касается современных ученых, то ведь у них чем безумнее идея, тем выше ей цена.

– Тут, однако, не то безумие, – невесело усмехается Дионисий.

– Не будем все же прерывать замышленного, ибо я не представляю себе, чем Куравлев может быть нам опасен. Вы, однако ж, присматривайте за ним.

17

Леонид Александрович уже не сомневается более, что это именно Куравлев хотел в него выстрелить. А раз так, то он может учинить расправу и еще над кем-нибудь. Над Настей, например, если она вздумает помешать его замыслам. Даже если ему такое лишь покажется.

И не только Настя – могут и другие пострадать от его безумной идеи. Кто знает, что затевает он там, за стенами духовной семинарии? Только ли математический эксперимент? Пока не известно ведь, почему взорвалась его вычислительная машина.

И он снова звонит Проклову:

– Вы уж извините, Юра, я опять по тому же вопросу. Вы сообщили мне, что Куравлев сконструировал какую-то вычислительную машину. Но он не специалист в области электроники, как же ему это удалось?

– Мы и сами удивляемся, Леонид Александрович.

– А нельзя узнать, не помогал ли ему кто-нибудь?…

Кречетов ждет ответного звонка весь день. А в начале седьмого Юрий приходит к нему сам.

– Все выполнено, Леонид Александрович. Оказывается, Куравлеву помогал конструировать электронно-вычислительное устройство сотрудник нашего института инженер-электроник Бурдянский.

– Я так и полагал, что без посторонней помощи ему не обойтись. Вы разговаривали с этим Бурдянским?

– Да, разговаривал.

– Ну, и что же вам Бурдянский рассказал?

– Говорит, что Куравлев предложил чертовски оригинальную идею и она буквально захватила Бурдянского. На основе эвристического программирования они создали нечто вроде «кибернетической личности».

– Но для этого им понадобился бы психолог.

– Бурдянский опытный кибернетик, он хорошо знаком с работами академика Анохина. Работал даже некоторое время в его институте. К тому же Бурдянский уверяет, что им удалось сконструировать устройство, не копирующее переработку информации человека, а основанное на других принципах искусственного мышления.

– Допустим, что все это именно так, – задумчиво произносит Кречетов. – Во всяком случае, я могу как-то представить себе такое устройство. Непонятно мне другое: неужели Бурдянский разделяет бредовые религиозные идеи Куравлева? Не знает он разве, с какой целью создается это электронное устройство?

– Спрашивал я его, а он говорит: «Мне важны куравлевские идеи эвристического программирования, его математическая интуиция и познания в области физики, а не то, с кем он собирается общаться». Ведь с помощью такого устройства, Леонид Александрович, если только они его создадут, можно будет общаться с любой инопланетной цивилизацией, в том числе и с самим господом богом, если только таковой обнаружится…

– В какой стадии их работа?

– Бурдянский считает, что они на полпути.

– Ну, а почему у Куравлева произошел взрыв? Что там у него могло взорваться?

– Да никакого взрыва и не было, оказывается. Произошел просто пожар, от короткого замыкания и еще каких-то неполадок. Сам Куравлев при этом был обнаружен на полу без чувств. А когда его привели в сознание, понес такое… Похоже, что он на самом деле свихнулся на идее общения со всевышним.

18

Как только Настя приезжает в Москву, она тотчас же звонит Кречетову:

– Это я, Леонид Александрович, Настя Боярская.

– Очень рад вас слышать, Настенька. Ну, что у вас нового?

– Магистр Травицкий привез в Благов машину Куравлева. Приводят теперь ее в порядок с помощью какого-то специалиста по электронике.

– Как его фамилия?

– Не знаю. Забыла спросить.

Леонид Александрович почти не сомневается, что приводит в порядок электронную машину тот самый инженер, вместе с которым Куравлев конструировал ее. И он снова звонит Проклову:

– Вы уж меня простите, пожалуйста, Юра, что я вам так надоедаю…

– Да что вы, Леонид Александрович! Я всегда рад сделать для вас все, что только в моих силах.

– Ну, спасибо вам! Узнайте тогда, пожалуйста, не просил ли Куравлев или кто-нибудь от его имени инженера Бурдянского помочь ему восстановить электронную машину после пожара.

Проклов звонит Кречетову поздно вечером, когда профессор уже и не ждет его звонка.

– Все узнал, Леонид Александрович, – докладывает он. – Извините только, что так поздно, – пришлось домой к Бурдянскому съездить. Заболел он, оказывается, а с машиной возится его помощник, телевизионный техник по фамилии Серко.

– Почему телевизионный? – удивляется Кречетов.

– Бурдянский говорит, что у него золотые руки и по монтажу мельчайших деталей любых конструкций он просто незаменим. По словам Бурдянского, этот Серко далеко бы пошел, если бы не пил. Его за это из телевизионного ателье выставили. А Бурдянский пожалел и взял себе в помощники. Работает теперь у них за скромное вознаграждение и пока вроде не пьет.

– Бурдянский знает о том, что их машина уже в Благове?

– Знает. Куравлев сообщил ему об этом. Сказал, что духовенство будет оплачивать все расходы.

– А приезжал за нею сам Куравлев?

– Нет, какой-то сотрудник духовной семинарии.

– Травицкий?

– Да, кажется, он.

«Что-то тут неладно, – прохаживаясь по кабинету, думает Кречетов. – Чего было им спешить с перевозкой машины? Могли бы дождаться, когда Бурдянский выздоровеет. Да и что за человек этот телетехник? Не проходимец ли какой? А что, если посоветоваться со старым моим знакомым, полковником милиции Ивакиным?…»

Не раздумывая более, профессор Кречетов набирает телефон Ивакина и рассказывает полковнику все, что ему известно о подготовке к эксперименту Куравлева.

– Магистр Травицкий, судя по всему, человек с размахом. Он может и маленькое светопреставление учинить, дабы доказать существование всевышнего. Боюсь даже, как бы стены духовной семинарии не рухнули от звука электронного органа Куравлева, подобно стенам Иерихона. Надо бы предупредить об этом тамошние власти. Пусть они пожарную команду держат наготове.

– Сегодня же свяжусь с их Управлением внутренних дел, – обещает полковник Ивакин.

19

Как ни старается Травицкий разными путями удалить Дионисия Десницына из того домика, в котором поселился теперь Куравлев, Дионисий довольно часто бывает там. Он все более убеждается, что Куравлев не проявляет заметного интереса к своей машине. Похоже даже, что у него нет в ней пока особой нужды. Он устроился в одной из комнат и уже начал свои расчеты, вполне обходясь обыкновенной авторучкой и логарифмической линейкой. А телевизионный техник копается в его электронной машине один.

Техник этот тоже не очень нравится Дионисию. От него попахивает спиртным, хотя по поведению его не заметно, чтобы он был нетрезв. Похоже также, что в электронике он неплохо разбирается, ибо в вычислительной машине Куравлева начинают появляться какие-то признаки жизни – мигают лампочки на пульте управления, пощелкивает что-то в блоках долговременной и ассоциативной памяти.

Иногда Куравлев вступал в разговор с Дионисием, излагая ему теорию английского физика-идеалиста Хойла о «непрерывности творения материи из ничего». И никакие доводы Десницына о том, что Хойл не делал из этого религиозных выводов, ни в чем его не убеждали.

– Хойл высмеивал ведь библейскую космогонию, – говорил Десницын. – Называл ее «простой мазней» и «самообманом». К тому же, насколько мне известно, он теперь не только подверг основательной ревизии свою теорию, но и отказался от основных ее положений.

– Не знаю, не знаю, – меланхолически покачивал головой Куравлев. – Папа Пий Двенадцатый, например, не был ее противником. Она позволяла ему утверждать, что за каждой дверью, открываемой наукой, все яснее обнаруживается присутствие бога.

А старый богослов Десницын, слушая все это, лишь усмехался про себя. Он-то хорошо знает, как богословы хватаются за все новые достижения науки. Ему вспоминается речь профессора теологической физики Каулсона, произнесенная им на традиционном годичном собрании Британской ассоциации. Вселенная, по Каулсону и другим модернизаторам Библии, в том числе и папы Пия XII, оказывается созданной уже не из ничего, как должно бы быть в соответствии с основными религиозными догматами, а из «атома-отца», который существовал будто бы вечно. Ну, а почему всевышний, целую вечность не испытывавший потребности в творении, вспомнил вдруг об «атоме-отце» и повелел ему расшириться до масштабов современной Вселенной, на это ни Библия, ни почтенный профессор теологической физики Каулсон, ни папа Пий XII не дали ответа.

Рассказав Андрею о всех этих ухищрениях Каулсона за обеденной трапезой, Дионисий спрашивает его, пряча в бороду лукавую усмешку:

– А тебя, Андрей, не интересует разве, чем же был занят всевышний до сотворения мира? Такой вопрос могут ведь задать слушатели духовной семинарии, если ты останешься тут преподавателем. А в священники пойдешь – могут спросить об этом прихожане. Что ты им ответишь? Что не задумывался над этим? Зато Августин Блаженный, когда ему задали такой вопрос, не растерялся. Он ответил, что бог до сотворения неба и земли трудился над созданием ада, чтобы отправлять туда людей, задающих подобные вопросы.

– Но если оставить в покое акт творения Вселенной и то, какими делами был занят до этого творец, чем же объяснить, что Вселенная расширяется и в настоящее время? – спрашивает Андрей. – Ведь это факт, установленный наукой.

– Из этого не следует, однако, что Вселенная была когда-то сотворена. Расширение ее обусловлено свойствами самого пространства, нестационарностью его, как говорят астрофизики. К тому же расширение Вселенной через какой-то период может смениться сжатием и уплотнением космической материи.

– Снова до масштабов «атома-отца»?

– Философы-материалисты называют такое состояние бесконечной плотностью всех видов материи. А попеременное то сжатие, то расширение носит у них название «пульсирующей Вселенной».

– И кому-нибудь известно, сколько времени длится каждый период этих, наверное, катастрофических пульсаций? – с явным недоверием спрашивает Андрей, хотя он нисколько не сомневается, что все, сказанное дедом, не его выдумка. Он, конечно, добросовестнейшим образом вычитал все это из научных и философских книг.

– Да приблизительно известно, – отвечает внуку Дионисий. – Около двадцати миллиардов лет. Поговорим, однако, и о земных проблемах. Ты заметил, что Куравлев пытается изменить тему своего эксперимента?

– Чем же это объяснить?

– Психической неуравновешенностью его, а может быть, каким-то инстинктивным страхом. Мне даже кажется, что страх этот, сам того не желая, внушил ему Травицкий, беспрерывно намекая на возможность вмешательства всевышнего в ход его эксперимента. Кто знает, может быть, даже пожар, происшедший на его квартире, представляется ему теперь таким вмешательством.

– А что, если и в самом деле?…

– Я вижу: нагнал на вас страха этот магистр! – смеется Дионисий. – Ну, а какое впечатление производит на тебя телетехник, который все еще ковыряется в машине Куравлева?

– Хитрый мужичок.

– Начал, значит, разбираться в людях, – хвалит внука Дионисий. – Зачем Травицкому столь срочный ремонт этой электронной машины, если у Куравлева нет пока желания на ней работать?

Андрей не знает, что ответить деду, хотя ему тоже все это кажется странным. А Дионисий, помолчав немного и, видимо, все еще размышляя о Травицком, задумчиво произносит:

– Ну, а что касается угроз его Насте, в это я не верю что-то. Наверное, просто припугнуть хотел, чтобы не вмешивалась не в свои дела.

– А я нисколько не сомневаюсь, что он может осуществить свои угрозы, – убежденно говорит Андрей, и в голосе его слышится тревога.

Волнение его еще более возрастает, когда он узнает, что Травицкий уехал зачем-то в Москву. Ведь там Настя, не случилось бы с ней чего?…

– Ну что с ней может случиться? – успокаивает его Дионисий. – Она не маленькая, к тому же живет у своих родных, и они, в случае чего, немедленно позвонят ее отцу. А у Травицкого мало ли какие могут быть дела в столице. Да он и не один поехал, а с телетехником Серко.