Текст книги "Разведчики (илл. В. Арцеулов)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

На крутом подъеме

Поезд вступил на подъем и заметно замедлил ход. Сергей, включая песочницу, то и дело подсыпал песок под колеса паровоза – для большего сцепления их с рельсами – и тревожно прислушивался к отсечке пара в цилиндрах. Она напоминала теперь дыхание человека, тяжело идущего в гору.

Взглянув на манометр, тускло освещенный синей лампочкой, Сергей заметил, как его вороненая стрелка дрогнула и стала медленно сползать с красной контрольной черты.

– Ничего идем, Сергей Иванович, – бодро заметил Доронину Брежнев, тоже бросив беглый взгляд на манометр. – Почти не сбавляем скорости.

Однако по тому, как глянул он на манометр, Сергей понял, что бодрость Алексея была напускной. Не подавая виду, что разделяет опасения помощника, Сергей в тон ему весело произнес:

– Кормите получше нашего молодца, а уж он не подведет.

– Да уж куда больше, – ответил Брежнев: – слышишь, как стокер расшумелся?

Стокер, подававший уголь из тендера в топку паровоза, действительно работал непрерывно, разбрасывая по топке всё новые и новые порции угля. Но стрелка манометра все-таки продолжала падать. Правда, в этом пока не было ничего особенно страшного, так как подъем всегда съедал много пара, но Сергею казалось все же, что давление падает слишком быстро.

«А что, если мы застрянем? – пронеслась тревожная мысль. – Придется тогда вызывать резервный паровоз и по частям втаскивать застрявший состав на подъем. Все движение на участке от этого застопорится».

Распахнув дверцы, Сергей заглянул в топку. Раскаленная поверхность угля была неровной. То там, то здесь виднелись утолщения, а в провалах уже темнели пятна злокачественной опухоли шлака.

– Что там у вас с углем такое? – взволнованно крикнул Сергей, обернувшись к Брежневу и Телегину.

– Все в порядке, Сергей Иванович, – удивленно ответил помощник. – Стокер полным лотком уголь захватывает.

– Как же все в порядке, если в топке угля не хватает и лежит он к тому же неровным слоем? – стараясь сдержать волнение, спросил Сергей.

При этом он ни словом не обмолвился о главной своей тревоге – падении давления пара на целых три атмосферы.

В отверстие контрбудки выглянул Телегин, черный, как негр, от угольной пыли.

– Самолеты над нами! – дрогнувшим голосом крикнул он и спустился с тендера в будку машиниста.

– Закрой топку, – коротко приказал Сергей Брежневу. – Скорей дай сигнал воздушной тревоги поездной бригаде.

Сделав это распоряжение, Доронин быстро взобрался на тендер и стал внимательно осматривать ночное небо. В грохоте поезда он не слышал шума авиационных моторов и увидел самолеты только тогда, когда они тускло блеснули в свете луны, разворачиваясь и ложась по курсу поезда. Их было три или четыре. Они довольно низко спустились над поездом и пролетели вдоль него.

«Может быть, это те, что бомбили Низовье, и у них не осталось уже запаса бомб?..» – подумал Сергей.

Но в это время вспыхнула осветительная ракета, и все вокруг стало видно, как днем. Поезд все еще шел на подъем, и ход его теперь уменьшился почти вдвое.

Осмотрев окрестности, Сергей снова поднял вверх голову и глянул в потемневшее небо, отыскивая самолеты, но тут один из бомбардировщиков с пронзительным, тошнотворным визгом, слышным даже сквозь шум поезда, пошел в пике. Сергей невольно пригнулся, но бомбардировщик лишь прострочил по поезду длинной очередью трассирующих пуль.

«Значит, это в самом деле те, что были в Низовье», – решил Сергей и крикнул кочегару:

– Ты куда это спрятался, Телегин? Живо на тендер! Телегин торопливо взобрался к Сергею и, поглядывая на небо, стал подгребать уголь к лотку стокера.

– Нечего ворон считать, – строго сказал ему Доронин. – Возьми сейчас же шланг и хорошенько смочи уголь водой. Разве Алексей не учил тебя, что нужно делать?

Самолеты еще несколько раз пикировали на поезд, обстреливая его из пулеметов, и наконец улетели. Только осветительная ракета все еще висела в воздухе, но и она теперь была позади и уже не сверху, а сбоку освещала эшелон. Длинные косые тени паровоза и вагонов падали на железнодорожное полотно и торопливо бежали вперед, слегка опережая поезд.

Спустившись в будку машиниста, Сергей посмотрел на манометр. Стрелка его упала теперь с пятнадцати на девять атмосфер.

– Никогда еще подъем не пожирал у нас столько пара, – с тревогой произнес Брежнев. – Да и скорость сильно упала. Ох, не засесть бы!..

– Хватит охать, Алексей! – оборвал его Доронин. – Это ведь по твоей вине сел пар. Лень было на тендер подняться, за Никифором присмотреть!

Отвернувшись от Брежнева, Сергей высунулся в окно будки и подставил разгоряченную голову холодному ветру.

Видя, что машинист не желает с ним разговаривать, Алексей полез на тендер и, заметив, что кочегар поливает уголь из шланга, только тут сообразил, в чем дело.

– Ты что же, Телегин, сейчас только начал уголь смачивать? Объяснял ведь тебе, что сухой мелкий уголь при сильной тяге выносит прямо в трубу, а смоченный аккуратно на колосники ложится и хорошо сгорает. Видно, здорово тебя фашистские самолеты напугали – аж память отшибло!

– Так ведь разве сообразишь, что к чему в такой кутерьме! – виновато признался Телегин.

– Мало ты еще под бомбежками бывал, – усмехнулся Брежнев. – Вот погоди, поездишь с нами еще месячишко, перестанешь на фашистских стервятников внимание обращать. Теперь ступай-ка на паровоз да полюбуйся, на сколько пар мы посадили. Кстати, тебе Сергей Иванович от себя что-нибудь добавит за доблестное несение службы. У него сейчас для этого настроение подходящее.

Телегин, опершись о лопату, остановился посреди тендера в нерешительности. Он растерянно улыбался, втайне надеясь, что Брежнев шутит, посылая его к машинисту, которого он всегда немного побаивался.

Лунный свет падал теперь на Телегина, и Алексей заметил вдруг густую темную полоску на лице кочегара.

Он торопливо шагнул к Телегину и провел рукой по его лицу. Пальцы ощутили липкую жидкость.

– Кровь! – испуганно воскликнул он. – Ты ранен, Никифор?

– Поцарапало слегка, – деланно небрежным тоном ответил Телегин. – При втором заходе самолетов нам ведь будку пулями прошило. Задело и меня чуть-чуть. Не надо только Сергея Ивановича зря беспокоить – царапина пустяковая.

– Ничего себе «пустяковая»! Клок волос даже вырвало. Давай-ка я забинтую поскорее.

Индивидуальным пакетом, в котором были вата и бинт, Брежнев быстро и ловко перевязал голову Телегина.

– Лучше и в госпитале не забинтуют, – самодовольно заметил он. – Недаром я курсы ПВХО окончил.

В это время на тендер заглянул Сергей Доронин.

– Этакую прорву угля на ветер выбросили, а теперь дискуссии тут разводите! – В голосе Сергея, однако, не было уже прежнего раздражения. – Скажите спасибо, что вскарабкались мы на подъем, а то представляете, что бы с нами было?

Тут только заметив повязку на голове Телегина, он спросил с беспокойством:

– Что это с тобой, Никифор?

– Да так, пустяковина… – смущенно проговорил Телегин, разгребая уголь.

– Ранило его, Сергей Иванович, – заметил Брежнев. – Но он молодцом держится.

– Спускайся-ка в будку, Никифор, – распорядился Доронин. – Посмотрим, что там у тебя такое.

– Да что вы, Сергей Иванович! – замахал руками Телегин. – Нечего время на это тратить. Самая работа сейчас. Пар-то как сел в котле.

– Ну, если действительно в силах себя чувствуешь, то подсыпай угля в лоток покрупнее, – озабоченно заметил Доронин. – А ты, Алексей, приготовься жезл с хода у дежурного по станции принять. Через Грибово хоть и в обрез, но все-таки по расписанию проследуем.

Точка зрения майора Булавина

Прочитав телеграмму Булавина, генерал Привалов задумчиво произнес:

– Да, положение сложилось замысловатое. Заложив руки за спину, он тяжело прошелся по кабинету, слегка припадая на левую ногу.

Полковник Муратов, наблюдая за ним, подумал: «Опять, видно, дает себя знать раненая нога…»

– Мне думается, – продолжал генерал, – майору Булавину следует предоставить свободу действий. Он умный, осторожный человек и обстановку у себя на станции знает лучше нас с вами, пусть же он и предпримет то, что подсказывает ему эта обстановка.

Муратов молчал, слегка нахмурясь, и Привалов понял, что полковник не разделяет его мнения.

– Можете ответить Булавину, чтобы он действовал по своему усмотрению, – слегка повысил голос генерал, давая понять Муратову, что вопрос этот не подлежит дальнейшему обсуждению. – Я проникся к майору Булавину уважением после того, как он предложил свой план дезориентации вражеской агентуры в Воеводине, и вполне ему доверяю.

У Привалова побаливала нога, но он продолжал прохаживаться по кабинету. Это помогало генералу думать. Ему хотелось обобщить свои мысли, сделать выводы.

– Знаете, что мне больше всего понравилось в плане майора Булавина? План этот хорош тем, что построен не на какой-то эффектной выдумке или хитрости, а на положениях принципиального характера. Ведь то, что Булавин предложил обеспечить перевозку увеличенного потока военных грузов обычным паровозным парком станции Воеводино, вовсе не ловкий трюк, а совершенно естественное решение, вытекающее из глубокого знания нашей действительности и возможное только в наших советских условиях.

На последних словах генерал сделал ударение, стараясь подчеркнуть их особенное значение. Остановившись перед Муратовым, он посмотрел на него повеселевшими глазами и повторил возбужденно:

– Да-да, товарищ Муратов! Вся сила решения Булавина в том, что возможно оно только в наших советских условиях и, стало быть, это глубоко принципиальное решение. Именно этим обстоятельством оно прекрасно защищено от врагов, не верящих в наши принципы и не понимающих их.

Взглянув на все еще нахмуренное лицо полковника, Привалов спросил:

– Скажите, разве гитлеровцы в состоянии допустить мысль, что план наш может строиться на непостижимом для них энтузиазме рабочих, решивших удвоить свою производительность для ускорения победы над врагом?

– Да, пожалуй, ставка на такой энтузиазм может показаться им зыбкой, – согласился полковник.

– Вот видите! А этот энтузиазм уже дает себя знать. Машинисты Воеводина перевозят вдвое больше грузов, не пополнив при этом своего парка ни одним паровозом. А противник все еще в полном неведении. Это теперь совершенно очевидно из перехваченной нами директивы гитлеровцев своим резидентам.

Полковник Муратов, сидевший возле письменного стола Привалова, не раз уже пытался встать, неловко чувствуя себя перед генералом, ходившим по комнате, но Привалов всякий раз снова усаживал его на место.

– А может быть, расценщик Гаевой хитрил и притворялся все это время? – осторожно заметил полковник. – Он ведь знает, оказывается, о стахановском лектории и даже нашел нужным донести о нем своим хозяевам.

– Но когда послано это донесение? Почти месяц назад. Видимо, Гаевой не придавал большого значения этому лекторию, в противном случае он донес бы о его результатах, не ожидая напоминания. – Сказав это, генерал сел за стол и на листке настольного блокнота размашисто написал текст телеграммы. – Вот, – протянул он листок полковнику, – распорядитесь, чтобы это немедленно отправили Булавину. Я даю ему свободу действовать в зависимости от обстановки, но абсолютно не сомневаюсь в том, что именно он сделает. Пошлите, кстати, ему и вызов. Пусть доложит нам обо всем устно.

Анализ предполагаемых действий Гаевого

Майор Булавин прибыл в Управление Привалова на следующий день рано утром. Полковник Муратов не стал ни о чем его спрашивать и повел к генералу.

– Здравствуйте, товарищ Булавин! – Привалов протянул майору руку. – Садитесь и докладывайте.

Булавин волновался, не зная, как отнесется генерал к его решению об отправке нераскодированного письма Гаевого. Он сел в кожаное кресло против генерала. Привалов не скрывал своего интереса к предстоящему докладу Булавина и сосредоточенно смотрел в глаза майору.

– Прежде всего, – начал Булавин, чувствуя неприятную сухость во рту, – позвольте доложить вам, что, получив вашу телеграмму, разрешающую мне действовать в соответствии с обстановкой, я счел возможным отправить донесение Гаевого, не расшифровав его.

Замолчав, он пристально посмотрел на Привалова. Лицо генерала показалось ему непроницаемым.

– Объясните, почему вы решились на это, – спросил генерал, и майору показалось, что внимательные глаза его стали строже.

– Я поступил так, товарищ генерал, потому что не сомневался в том, каков может быть смысл зашифрованного донесения Гаевого, – ответил Булавин, твердо выдержав взгляд Привалова.

Торопливо отстегнув полевую сумку, которая висела у него на поясе, майор вынул из нее листок бумаги, исписанный четырехзначными цифрами. Протянув его генералу, он продолжал:

– Вот цифровые группы обнаруженного нами шифра Гаевого. По количеству их видно, что текст донесения необычно длинный. О чем мог доносить Гаевой так многословно? Если бы ему был известен наш замысел, он ведь сообщил бы об этом, не ожидая запроса агента номер тринадцать. Остается допустить, что Гаевой так пространно излагал только свои личные соображения о лектории, организованном стахановцами депо Воеводино.

– А почему бы не предположить, – спросил Муратов, – что, получив запрос от тринадцатого, Гаевой тайно навел справки и теперь подробно доносит обо всем?

– Этого не может быть, товарищ полковник, – уверенно заявил Булавин. – Мы следим за каждым шагом Гаевого и точно знаем, что он никуда не ходил и ни с кем не встречался. Прочитав шифровку на почтовой марке письма Глафиры Добряковой, он в ту же ночь принялся писать тринадцатому ответ на его вопрос о том, каково практическое значение стахановского лектория.

Заметив, что Привалов одобрительно кивнул головой, Булавин решил, что генерал, видимо, удовлетворен ходом его рассуждений, и продолжал уже с большей уверенностью:

– Что же мог ответить Гаевой? Для того чтобы допустить, что лучшие машинисты поделятся своим передовым опытом, а отстающие воспользуются этим опытом и станут работать лучше, нужно прежде всего поверить в искренность желания машинистов-стахановцев передать такой опыт без малейшей утайки, передать для общего дела ускорения победы над врагом.

Сказав это, майор Булавин смущенно посмотрел на Привалова и торопливо заметил:

– Извините, товарищ генерал, что приходится говорить такие прописные истины, но я считаю необходимым повторить их, чтобы яснее представить себе логику предполагаемого ответа Гаевого.

– Я вовсе не считаю лишними эти рассуждения, – ответил генерал, поудобнее усаживаясь в кресле.

Взглянув на полковника Муратова, казалось застывшего в неподвижной позе, майор продолжал:

– Гаевой не мог поверить в искренность желания машинистов-стахановцев передать свой опыт отстающим.

В этом у меня нет ни малейшего сомнения. А не поверил он в это потому, что вообще, видимо, склонен подозревать в людях только самые низменные чувства. В. Сергее Доронине, инициаторе создания стахановского лектория, он, например, предполагает только карьериста. С точки зрения Гаевого, передав свой опыт другим, стахановцы из передовиков станут рядовыми машинистами, ибо высокие нормы их производительности будут выполняться уже всеми прочими машинистами депо.

– Если вы не очень заблуждаетесь в психологии Гаевого, – заметил генерал Привалов, выслушав Булавина, – то я полагаю, что вы поступили правильно, не задержав его донесения. А что касается мировоззрения Гаевого, то это, должно быть, типичное мировоззрение профессионального шпиона. Дело, видите ли, в том, что мы приблизительно знаем уже, кто такой этот Гаевой. На одной из наших железнодорожных станций мы поймали фашистского шпиона, который рассказал нам кое-что. Незадолго до начала Отечественной войны он вместе с группой других шпионов окончил в Германии специальную школу, готовившую агентуру для шпионской и диверсионной работы на железнодорожных станциях нашего тыла. Ни лиц, ни даже фамилий своих коллег он, конечно, не знает (такова, как известно, система обучения в шпионских школах), поэтому не мог сообщить нам ничего, кроме номера агента, через которого он посылал свою информацию. Мы, однако, почти не сомневаемся, что Гаевой (фамилия его, конечно, вымышленная) – воспитанник той же школы, что и арестованный нами Курт Шуслер.

– Значит, мы поступили правильно, временно оставив Гаевого на свободе? – спросил Булавин. – Он ведь тоже, видимо, не сможет ничего сообщить нам об агенте номер тринадцать, а контроль за информацией Гаевого рано или поздно поможет нам уличить его.

– Да, это была одна из причин, по которой я дал согласие не трогать пока Гаевого, – ответил Привалов. – Вторая причина не менее существенна: Гаевой невольно помогает нам скрыть тайну направления главного удара наших войск, информируя свое начальство о мнимом спокойствии на станции Воеводино.

План генерала Привалова

Когда майору Булавину было разрешено возвратиться в Воеводино и Привалов с Муратовым остались одни, генерал спросил Муратова:

– Ну-с, полковник, удовлетворены вы точкой зрения Булавина?

Муратов медлил с ответом, а генерал, хорошо знавший его недоверчивость, добавил, улыбаясь:

– Отличная логика у этого майора.

– Согласен с вами относительно логики, – отозвался полковник. – Но иногда шпионы действуют вопреки всякой логике.

– Бывает и так, – согласился Привалов, – однако на сей раз мы, кажется, не очень-то заблуждаемся.

Встав из-за стола, генерал тяжело прошелся по комнате.

– Пришло время, товарищ Муратов, – решительно произнес он, останавливаясь перед полковником, – предпринять кое-что, чтобы дать свое направление предстоящим событиям.

Полковник настороженно поднял глаза, а Привалов, снова усевшись на свое место, заявил:

– Пора нам переходить к активной дезориентации гитлеровской разведки.

Полковник, понявший эти слова как приказ, поднялся и слушал генерала уже стоя.

– Я поговорю сегодня с командующим и постараюсь убедить его усилить паровозный парк депо станции Озерной, – продолжал Привалов, расстелив на столе карту прифронтового района. – Оно обслуживает поезда, идущие к правому флангу нашего фронта, на котором никаких активных действий, как вам известно, мы не собираемся предпринимать, но пусть гитлеровские шпионы думают, что мы затеваем там что-то. Нужно приковать их внимание к этому участку, чтобы ослабить интерес к другим пунктам.

– Это очень своевременно, – согласился Муратов, и неподвижное лицо его слегка оживилось. – Меня все-таки очень сильно тревожит нерасшифрованное письмо Гаевого, несмотря на всю кажущуюся убедительность доводов майора Булавина. Помните, у нас был в прошлом году в Новосельске такой случай, когда неприятельский агент пытался разыгрывать из себя простака?

– Пытаться-то пытался, – усмехнулся Привалов, – но ведь не удалось!

– Ему не удалось, а Гаевому, может быть, пока удается. Во всяком случае, прежде чем мы не расшифруем его последнего донесения, нужно сделать и такое допущение. Откровенно говоря, смущает меня еще и то обстоятельство, что на письмах, предшествующих этому донесению, не было замечено никакого шифра. А может быть, он был все-таки, только обнаружить не удавалось?.. – Не дождавшись ответа генерала, полковник продолжал: – Если Гаевой даже и сообщит что-нибудь важное своим хозяевам, мы должны спутать карты гитлеровской разведки, рассредоточив ее внимание. Ваше предложение об увеличении паровозного парка в Озерной направлено как раз на достижение этой цели. Нам необходимо создать видимость напряженной работы на Озерном участке железной дороги.

Генерал прикинул по координатной сетке карты длину линий фронта между двумя конечными станциями правого и левого флангов и, указав пальцем на станцию Озерная, заявил:

– В первые два-три дня мы постараемся перебросить на этот участок не только лишние паровозы, но и добавочные грузы, а может быть, даже и войска. Пусть гитлеровские агенты донесут об этом своему начальству, но затем нужно будет тут же ликвидировать этих агентов. А пока зашлют новых, мы уже закончим сосредоточение сил на левом фланге нашего фронта, перебросив туда прифронтовыми шоссейными дорогами и ту часть войск и техники, которую направим через станцию Озерную.

Генерал перелистал настольный календарь, сделал на нем какие-то пометки и продолжал:

– Это во-первых. А во-вторых, нужно принять все меры, чтобы узнать наконец, кто из родственников Добряковой проявляет особенный интерес к ее переписке с Гаевым. Мне кажется, что последнего письма Гаевого кто-то ждет сейчас с большим нетерпением. Воспользуйтесь этим обстоятельством, товарищ Муратов.