Текст книги "Разведчики (илл. В. Арцеулов)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Поздравительная открытка

Аркадий Гаевой всегда приходил со службы точно в одно и то же время. Пришел он и в этот вечер не позже обычного.

– Добрый вечер, уважаемая Мария Марковна, – приветливо поздоровался он с Добряковой, открывшей ему дверь.

Гаевой вообще был предельно вежлив, и речь его пестрила такими выражениями, как: «покорнейше благодарю», «не откажите в любезности», «простите великодушно», и так далее. Мария Марковна, тихая, простодушная женщина, больше всего ценившая в людях «хорошее обхождение», как она выражалась, была очень довольна своим постояльцем.

В этот вечер, как и обычно, Аркадий Илларионович степенно прошел в свою комнату, переоделся в байковую пижаму и направился на кухню мыть руки.

– Будете кушать, Аркадий Илларионович? – послышался из столовой ласковый голос Марии Марковны, когда Гаевой, умывшись, вернулся в свою комнату.

– Благодарствую, Мария Марковна, – отозвался Гаевой. – С превеликим удовольствием покушаю.

Обычно он садился за стол и ел с большим аппетитом, то и дело похваливая кулинарные способности Марии Марковны.

Скромный обед приближался к концу, когда Аркадий Илларионович стал рассказывать Марии Марковне об удивительных музыкальных способностях своей погибшей дочки Леночки.

– Точь-в-точь, как наша Наточка! – воскликнула Мария Марковна. – Вот, стало быть, отчего вы так любите ей письма писать.

– Да ведь и как не писать, когда хворает девочка, – смущенно ответил Аркадий Илларионович. – К тому же ваша правда, Мария Марковна, очень она мне Леночку мою напоминает. Не пора ли и впрямь черкнуть Наточке пару слов?

– Вроде недавно совсем писали, – ответила Мария Марковна, – даже ответа еще не получили. А с поздравлением ко дню рождения еще успеется.

– Ничего не успеется, дорогая Мария Марковна! – горячо возразил Аркадий Илларионович. – Пока дойдет, в самый раз будет.

Старушка благодарными глазами взглянула на Гаевого:

– Удивительно, до чего вы добрый, Аркадий Илларионович! Будто о родных детях заботитесь…

– Мне же самому приятно это, Мария Марковна, – ответил Гаевой. – Пишу вашей Наточке, а мне все кажется, что я с Леночкой переписываюсь. Судя по вашим рассказам, уж очень много общего у них. Особенно музыкальные способности Наточки меня трогают. Нужно будет и подарочек соответственный ей сообразить или хотя бы открыточку с портретом композитора послать. Да разве найдешь теперь такую! У меня, впрочем, есть открыточка с изображением лиры – символа, так сказать, музыкального искусства. Если не возражаете, можно будет ее послать.

– Ну что вы, Аркадий Илларионович! – растроганно произнесла Мария Марковна. – Как можно возражать против такого великодушия! Сочините ей что-нибудь душевное, как вы умеете. Сестрица Глафира будет очень рада такому вниманию. Спасибо вам, Аркадий Илларионович!

Гаевой церемонно раскланялся, возразив смущенно:

– Ну что вы, Мария Марковна! Благодарить не за что. Я человек одинокий, а когда вашим родным пишу, вроде как со своей семьей переписываюсь.

– Бедный вы, Аркадий Илларионович! – с дрожью в голосе проговорила Мария Марковна, приложив платок к глазам. – Большая должна быть злоба в сердце вашем против фашистских извергов, загубивших ваших близких!

– Не говорите, Мария Марковна! – ответил Аркадий Илларионович и тоже полез в карман за платком. – А открытку Наточке я сейчас сочиню, с вашего разрешения.

С этими словами он ушел в свою комнату, а спустя полчаса вышел с написанной каллиграфическим почерком открыткой, текст которой даже заставил прослезиться Марию Марковну.

– Ах, как трогательно получилось! – воскликнула она. – Сразу видно, что от всего сердца. Подпишите это моим именем, Аркадий Илларионович, и не сочтите за труд бросить завтра в почтовый ящик.

Первый рейс по уплотненному графику

Паровоз Сергея Доронина решено было первым пустить по уплотненному графику в день начала интенсивных перевозок военных грузов в район подготовки наступательной операции. Вся бригада Сергея была сегодня в сборе значительно раньше положенного времени и усердно готовила локомотив к рейсу. Алексей Брежнев с необычайной тщательностью проверил смазку ползунов паровой машины и, с чувством покрякивая, крепил подшипники поршневого дышла. Никифор Телегин, насвистывая, сосредоточенно сортировал уголь.

Сергей Доронин сидел в паровозной будке и уже в который раз с беспокойством поглядывал в сторону паровозного депо: до сих пор почему-то не было распоряжения, к какому поезду подавать локомотив.

Подождав еще минут десять, он не выдержал наконец и, высунувшись из окна будки, крикнул кочегару Телегину:

– Сбегай-ка к дежурному, Никифор. Узнай, когда же к составу подавать будем. Пора ведь.

Пока Телегин ходил к дежурному, Сергей спустился с паровоза и медленно обошел вокруг машины, придирчиво осматривая тускло поблескивающие свежей смазкой механизмы. Остановившись возле Брежнева, регулировавшего автоматическую масленку, он сказал с тревогой в голосе:

– Беспокоит меня эта задержка, Алексей. Не повредили ли самолеты путь при бомбежке станции?

– Налет был часа два назад, – ответил Брежнев, вытирая масленые руки концами текстильных отходов, – успели бы отремонтировать. Видно, другое что-то случилось.

– Мы выходим в первый рейс по уплотненному графику, и вдруг такая задержка!.. – Сергей вздохнул и снова поглядел в сторону депо, откуда должен был показаться Телегин.

– Чертовски сложная штука транспорт, – сокрушенно покачал головой Брежнев. – Мы, паровозники, можем работать совершенно идеально, но вот разбомбят путь или с составом что-нибудь приключится, и сразу все застопорится. Очень уж мы зависим от других служб транспорта.

– Выходит, что и другие службы должны идеально работать, – ответил Сергей, поправляя русые волосы, выбившиеся из-под военной фуражки, которую он всегда надевал в поездку. – Все службы нашего участка слово дали обеспечить выполнение уплотненного графика. Не должны, значит, подвести.

– Вон Никифор идет, – сказал Алексей, кивнув в сторону депо. – Узнаем сейчас, в чем там дело.

Рослый, длинноногий, Телегин торопливо шагал по шпалам, неуклюже размахивая на ходу руками.

– Что-то уж очень спешит! – с тревогой заметил Сергей. – Ну, что там такое, Никифор? – нетерпеливо крикнул он, когда Телегин подошел ближе.

– Оказывается, состав, который мы должны вести, сильно поврежден бомбежкой, – запыхавшись, скороговоркой ответил Телегин. – Говорят, часа три-четыре потребуется вагонникам на ремонт. Я только заикнулся было насчет другою состава, так на меня дежурный даже руками замахал.

Брежнев плюнул и с досадой сбил фуражку на затылок.

– Вот тебе и на! – раздраженно воскликнул он. – Значит, безвыходное положение получается. Тут уж, видно, никакая идеальная работа не поможет. Даже если вагонники вместо четырех два часа будут ремонтировать вагоны, все равно не выехать нам по графику.

– Ну, хватит причитать, Алексей! – с досадой махнул рукой на помощника Доронин. – Оставайся тут за меня, я на станцию схожу.

Едва Сергей отошел метров двести от своего паровоза, как навстречу ему из-за снятого с осей и поставленного на землю пассажирского вагона, служившего дежурным помещением для вагонных осмотрщиков, показался главный кондуктор Никандр Филимонович Сотников. Длинная форменная шинель его была распахнута, неизменная старая дорожная сумка неуклюже болталась на боку, массивная цепочка от часов отстегнулась от пуговицы кителя и серебряной змейкой свисала из нагрудного кармана. По всему было видно, что Никандр Филимонович чем-то сильно взволнован. Не поздоровавшись, он сразу же заговорил:

– Задержка получается, Сергей Иванович. Состав наш эти мерзавцы изрешетили. Вагонники, правда, обещали принять все меры, но ведь там ремонт не шуточный… Надо же, чтобы случилось такое в первую нашу поездку по новому графику! – Поймав болтавшийся конец часовой цепочки, старик нервным движением вытащил часы из кармана кителя. – Целых пятнадцать минут уже потеряно! – произнес он, сокрушенно покачав головой.

Позади собеседников раздались торопливые шаги. Обернувшись, Сергей увидел раскрасневшегося кочегара Телегина, спешившего к нему, видимо, с какой-то важной вестью.

– Сергей Иванович! – еле переводя дух, выкрикнул он. – Дежурный приходил… Велел к составу подавать!

– К какому составу? – удивленно переспросил Сергей. – Не готов ведь состав… Другой, что ли, поведем?

– Да нет, тот самый – семнадцать девяносто девять, – ответил Телегин, огромным красным платком вытирая потный лоб. – Может быть, путаница какая-нибудь?

Ведь состав-то, в самом деле, говорят, крепко искрошили.

Сергей недоумевающе повернулся к Сотникову:

– Как же так, Никандр Филимонович? Что же мы, разбитый состав, значит, потащим?

– Не знаю, Сергей Иванович. – Сотников начал торопливо застегивать шинель. – Подавайте пока паровоз на седьмой путь, а я побегу к дежурному по станции, разберусь, в чем там дело.

Когда спустя несколько минут локомотив Доронина стал задним ходом осторожно приближаться к составу, Никандр Филимонович был уже у головного вагона и делал Сергею какие-то знаки. Не снимая рук с крана машиниста, Доронин высунулся в окно будки, прислушиваясь к звяканью буферных тарелок и щелчку замка автосцепки.

Затормозив паровоз и включив паровоздушный насос, чтобы пополнить запас воздуха в главном резервуаре локомотива, Сергей быстро спустился по крутой лесенке паровоза и поспешил к главному кондуктору.

– Ну как, Никандр Филимонович, – озабоченно спросил он, – выяснили вы, в чем тут дело?

– Все в порядке, Сергей Иванович, – улыбаясь и подкручивая усы, ответил Сотников. – Молодцы вагонники, нашли выход: решили на ходу вагоны ремонтировать, чтобы не задерживать поезд. Плотники уже погрузили все необходимые материалы и инструменты, так что надо быстрее трогаться – и так уже на двадцать пять минут опаздываем.

– Ничего, Никандр Филимонович, наверстаем, – повеселев, заметил Сергей и, повернувшись к Брежневу, стоявшему на площадке паровоза, крикнул:

– Слыхал, Алеша? Вот тебе и выход из безвыходного положения! А ты уж и нос было повесил…

Тринадцатый запрашивает Гаевого

В течение последней недели Гаевой от имени Марии Марковны писал Глафире Добряковой особенно часто. То он поздравлял какую-нибудь из внучек Добряковой с днем рождения, то справлялся о ее собственном здоровье, то интересовался успехами племянниц, учившихся в местном институте и часто бывавших у тети Глаши.

Капитан Варгин тщательно исследовал письма Гаевого, но шифра на них пока не обнаруживал.

– Удивительного в этом ничего нет, – успокаивал его майор Булавин (капитана снова начали одолевать сомнения). – Гаевой выполняет указания своего хозяина или какого-то посредника, скрывающегося под номером тринадцать, и пишет лишь для того, чтобы дать знать этому тринадцатому, что у него пока все в порядке. Но вы не ослабляйте внимания: не исключено, что вскоре в одном из писем Гаевой донесет что-нибудь.

– А пока он, значит, помалкивает, полагая, что ничего существенного на нашей станции не происходит? – спросил капитан, и в глубоко сидящих глазах его блеснули искорки лукавой усмешки.

– Похоже на то, – ответил майор. – Не старайтесь, однако, убедить себя, что мы уже окончательно перехитрили Гаевого.

Все эти дни майор Булавин уделял Гаевому много внимания. Варгина это удивляло.

– Зачем такая тщательность изучения подобной персоны, товарищ майор? Разве и без того не ясно, что это за мерзавец? – спросил он.

Булавин посмотрел на Варгина усталыми глазами и задумчиво ответил:

– Не все мерзавцы одинаковы, Виктор Ильич. У каждого свой характер, свои повадки. Чтобы нейтрализовать Гаевого, нужно предвидеть все возможные ходы его, а для этого следует обстоятельно изучить все свойства его характера.

В тот день, когда Сергей Доронин отправился в первый рейс по уплотненному графику, капитан взволнованно вбежал в кабинет Булавина, забыв даже спросить разрешения. Майор знал, что Варгину утром с почты доставили письмо от Глафиры Добряковой.

Булавин отложил в сторону папку с документами и вопросительно посмотрел на капитана. Ему показалось, что широкий, резко выступающий вперед лоб Варгина покрыт легкой испариной.

Капитан порывисто протянул Булавину лист бумаги.

– Вот прочтите это, товарищ майор, – произнес он каким-то чужим, сдавленным голосом.

Булавин взял бумагу и отнес ее подальше от глаз, чтобы удобнее было читать (начавшая развиваться у него дальнозоркость все сильнее давала себя знать).

Пока майор читал расшифрованное секретное письмо тринадцатого, держа его в вытянутой руке, капитан, все еще не садясь, напряженно следил за ним, пытаясь уловить следы волнения на лице Булавина. Однако майор внешне был совершенно спокоен, хотя шифровка действительно была неприятной. В ней значилось:

«Срочно донесите, какое практическое значение может иметь лекторий машинистов, о котором вы нам сообщили в прошлом месяце. Тринадцатый».

– М-да, – только и проговорил Булавин, прочитав эти строки.

– Все теперь может полететь прахом, товарищ майор… – упавшим голосом проговорил Варгин, дивясь спокойствию Булавина. – Раз они лекторием заинтересовались, могут и весь замысел наш разгадать.

– Поберегите ваши нервы, товарищ капитан, – холодно произнес майор, слегка сдвинув брови и не поднимая глаз на Варгина. – Садитесь и дайте закурить.

Капитан торопливо открыл коробку папирос и, стараясь сохранять спокойствие, спросил:

– Выходит, значит, что этот тихоня обманывал нас, разыгрывая равнодушие к жизни депо?

– Ничего этого пока не выходит, – ответил майор, задумавшись о чем-то.

– Но если Гаевой нашел нужным донести своему начальству о лектории, – взволнованно продолжал капитан Варгин, – значит, понимал, каков может быть результат этого лектория?

Булавин подпер рукой голову и задумался. Варгин, все еще стоявший перед ним, с нетерпением ожидал его ответа. Опасность представлялась капитану совершенно очевидной, и он считал необходимым предпринять самые решительные действия.

– Положение, конечно, серьезное, – произнес наконец майор, поднимая глаза на Варгина, – но я не понимаю, почему вы так нервничаете, товарищ капитан.

– Я вовсе не нервничаю… – смутился Варгин.

– Вот и хорошо, – усмехнулся майор, протягивая руку за новой папиросой. – Значит, мне это только показалось. Идите, в таком случае, и занимайтесь своим делом, а я подумаю, что нам лучше предпринять.

– А как же с письмом Добряковой? – недоумевая, спросил Варгин. – Отсылать его тете Маше?

– Что за вопрос? Обязательно отошлите.

– Но… – начал было капитан и замялся, не решаясь высказать свои опасения.

– Вы полагаете разве, что это рискованно? – спросил Булавин и, не ожидая ответа Варгина, сам ответил: – Нам ведь известно теперь, что Гаевой знает что-то о стахановском лектории, так что запрос тринадцатого ничего нового ему не открывает. Мы же, напротив, из ответа Гаевого сможем узнать, что именно известно ему и как он сам реагирует на замысел наших стахановцев. Письмо Глафиры Добряковой пусть через почту направят ему немедленно.

На диспетчерском участке Рощиной

Никогда еще Анна Рощина, вступая на дежурство, не волновалась так, как в этот первый день введения разработанного ею уплотненного графика.

Составляя его, она старалась учесть и свой личный диспетчерский опыт и опыт других диспетчеров. При этом приходилось исходить из того принципа, что на транспорте нет людей и профессий незначительных. Тут все были важны и все в какой-то мере влияли на пробег паровоза. От небрежной работы даже самого маленького работника железной дороги могла произойти не меньшая задержка в пути, чем и от неисправности самого паровоза. Для успешного выполнения графика требовалась согласованная работа людей самых разнообразных железнодорожных профессий. Анна, пытаясь добиться такого взаимодействия, строила на этом свой уплотненный график.

Была и еще идея в основе замысла Рощиной. Анна исходила из того положения, что основным принципом соревнования является подтягивание отстающих до уровня передовиков. Обнаружив, что посредственные машинисты, шедшие впереди хороших, изо всех сил старались ехать быстрее, чтобы не подвести стахановцев, Анна и составила свой график с таким расчетом, чтобы первым на ее участке всегда шел хороший машинист, за ним – менее опытный, а следом – снова хороший. По ее расчетам, это должно было повышать чувство ответственности у машинистов.

Диспетчер, которого сменила Анна, сообщил ей, что Доронин уже проследовал строго по графику, нагнав в пути получасовое опоздание. Но за Сергея она и без того была спокойна, а вот молодой машинист Карпов, шедший в сторону фронта с важным военным грузом, вызывал сильные опасения. Пока, правда, он шел по графику, но времени у него было в обрез, а впереди находился тяжелый подъем, на котором паровоз неизбежно должен был сбавить скорость.

Тревожась о Карпове, Анна селекторным ключом вызвала станцию Журавлевка.

– Как тринадцать двадцать два? – запросила она дежурного по станции.

В репродукторе что-то зашумело, и хрипловатый голос доложил:

– Прошел ровно.

«Ровно» на диспетчерском языке означало полный час. Карпов все еще шел по расписанию.

Кашлянув, будто поперхнувшись чем-то, репродуктор продолжал:

– Похоже, что в середине состава букса греется. Дымок виднелся. Не удалось определить только, из-под вагона шел он или из-под цистерны.

Греется букса… Анна хорошо знала, что в лучшем случае это было результатом недостатка смазки или неправильности заправки буксы подбивкой. Могла тут быть и неисправность осевой шейки или подшипника буксы. Но беда во всех случаях была немалая. Букса могла нагреться до такого состояния, при котором легко могли вспыхнуть как подбивочный материал в буксовой коробке, так и сама смазка. А если еще эта букса находится под бензиновой цистерной…

Анна старалась успокоиться – ведь теперь до следующей станции все равно ничего нельзя узнать о судьбе поезда.

«А может быть, и обойдется все?.. – пронеслась успокаивающая мысль. – Может быть, букса греется не под цистерной, а под вагоном и воспламенение не вызовет быстрого пожара?»

Однако Анна понимала, что и в этом случае поезд будет остановлен на следующей станции и задержан, так как придется расцеплять состав и выбрасывать из середины его поврежденный вагон.

То и дело поглядывала Анна на часы. Только через двадцать минут должен был прибыть Карпов на Майскую, а стрелки часов будто вовсе перестали двигаться.

Мельком глянув в окно, Анна увидела краешек неба, окрашенный в нежные тона лучами заходящего солнца. Весь день было пасмурно, а теперь, к вечеру, погода явно улучшилась. Но это не обрадовало Анну.

«Опять, значит, нужно ждать ночного налета…» – с тревогой подумала она, опасаясь за Сергея, который в ночные часы должен был возвращаться в Воеводино с воинским эшелоном.

Снова зашумел примолкший было репродуктор:

– Диспетчер!

– Я диспетчер, – живо отозвалась Анна.

– У селектора Низовье. Отправился пятнадцать двадцать.

Это вступал на участок Анны новый поезд.

– Запишете состав? – спросило Низовье.

– Ожидаю, – ответила Анна и под диктовку дежурного по станции торопливо принялась записывать необходимые сведения о новом поезде.

Когда запись была окончена, большая стрелка часов передвинулась всего на несколько делений. От волнения Анна крепко стиснула зубы, нервным движением отбросила назад сползшие на левое ухо густые волосы. В стекле, прикрывавшем график на стенке пульта, увидела она отражение своего продолговатого, правильно очерченного лица. То ли свет так падал, то ли на самом деле очень устала Анна, но лицо ее казалось сильно осунувшимся.

«Хорошо, если Карпов дотянет до Майской, а что, если пожар вспыхнет в пути?» – одолевали Рощину тревожные мысли.

Первые сутки работы по уплотненному графику были на исходе, и все пока шло хорошо. Если некоторые поезда и выбивались из графика, то происходило это только на промежуточных станциях, а на конечные пункты диспетчеру, которого сменила Рощина, удалось все их привести строго по расписанию. По грузообороту же план перевозок был даже перевыполнен.

И вот теперь, когда Анна заступила на дежурство, поезд Карпова грозил серьезно нарушить график движения.

Повернув селекторный ключ, Анна вызвала Майскую:

– Майская! К вам подходит тринадцать двадцать два. У него греется букса. Возможно, придется делать отцепку. Есть предположение, что букса греется под цистерной с бензином. Приготовьте противопожарные средства.

– Понял вас, – ответил дежурный.

– Доложите, как только тринадцать двадцать два покажется в виду, – добавила Анна и, отпустив педаль, выключилась из линии связи.

Тревога Анны не была напрасной. Она хорошо знала профиль пути своего участка. Если Карпов остановит свой поезд на Майской, ему ни за что не взять тогда тяжеловесным составом подъем пути, который начинался почти тотчас же за этой станцией. Только большая скорость позволяла преодолеть этот подъем.

До прибытия Карпова на Майскую оставалось еще десять минут, когда в репродукторе защелкало что-то и Анна услышала голос дежурного по станции:

– Докладывает Майская. Показался тринадцать двадцать два. Идет раньше времени на большой скорости. По внешнему виду все нормально. Похоже, что пройдет Майскую без остановок.

– Обратите внимание на вагоны в середине состава, – распорядилась Анна. – Может быть, поездная бригада не замечает, что греется букса.

– Понял вас, – ответил дежурный.

«Как же так? – недоумевала Анна. – Неужели ошиблись на Журавлевке и никакой буксы в поезде Карпова не греется? Похоже, что в самом деле произошла ошибка. Поездная бригада не могла бы не заметить греющейся буксы, если из нее, как заявил дежурный Журавлевки, шел дым. А Карпов молодец! У него в запасе уже есть десять минут лишнего времени и хорошая скорость, так что он теперь легко возьмет подъем и не подведет Кленова, идущего следом. Я хорошо сделала, что пустила его впереди Кленова! Карпов ведь ученик Федора Семеновича и ни за что не позволит себе подвести своего учителя».

Размышления Анны прервал шум репродуктора. Она насторожилась.

– Докладывает Майская, – раздался голос. – Тринадцать двадцать два прошел без остановки. В середине состава над тележкой цистерны заметили поездного вагонного мастера. Он привязал себя чем-то к раме цистерны и на ходу ремонтирует буксу.

– Поняла вас! – радостно отозвалась Анна и выключилась из линии связи, облегченно вздохнув. Бледное лицо ее начало медленно розоветь.