Текст книги "Разведчики (илл. В. Арцеулов)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Смятение группенфюрера Кресса

Странные, противоречивые чувства испытывал генерал фон Гейм, готовясь к предстоящей встрече с группенфюрером. Кресс только что позвонил ему по телефону и теперь с минуты на минуту должен был прибыть лично. Фон Гейм не сомневался в том, какую сцену закатит ему группенфюрер. В последнее время он стал привыкать к участившимся «разносам» и переносил их довольно стойко, но на этот раз хладнокровие ему изменило.

То, что произошло, было полной неожиданностью. Кто мог подумать, что советская контрразведка так быстро нащупает всю их агентуру, казалось так надежно обосновавшуюся в советском прифронтовом тылу? Конечно, Гейм не был согласен со всеми методами работы и установками Густава Кресса. Внутренне он порицал его за некоторую узость и ограниченность задач, но в то же время не мог не отметить и положительной стороны метода группенфюрера, так как он давал возможность почти не подвергать риску свою агентуру в неприятельских тылах. И вот, все самым неожиданным образом полетело прахом!

Фон Гейм хотел собраться с мыслями, подготовить какое-нибудь сносное оправдание, но группенфюрер развил на сей раз поистине неслыханную прыть, и его «опель-адмирал» уже прошумел под окнами кабинета фон Гейма.

Увидев из своего окна, как выбежал навстречу группенфюреру дежурный офицер и почтительно распахнул дверцу машины, заторможенной чуть ли не на полной скорости, фон Гейм безнадежно махнул рукой и беспомощно опустился в кресло.

– Будь что будет… – еле слышно прошептал он.

Однако едва скрипнула дверь его кабинета, как фон Гейм снова вскочил на ноги и вытянулся по швам, как проштрафившийся солдат пред грозными очами всемогущего фельдфебеля.

Группенфюрер шел на него, опустив голову и глядя исподлобья колючими красноватыми глазами. У фон Гейма было такое ощущение, будто группенфюрер вот-вот влепит ему пощечину. Но Густав Кресс, достигнув стола, тяжело плюхнулся в кресло.

– Садитесь! – скомандовал он все еще стоявшему фон Гейму.

Минут пять они смотрели друг на друга, один замирая от страха, другой не в силах произнести ни слова от ярости.

– Воды! – наконец выкрикнул Густав Кресс. Дрожащими руками фон Гейм налил из графина воды и протянул стакан группенфюреру.

Почти залпом выпив воду, Кресс тяжело перевел дух. Фон Гейм смотрел на него, затаив дыхание.

– Поздравляю вас с блестящей разведывательной операцией, генерал, – шопотом, похожим на шипенье, произнес Густав Кресс. – Интересно, что за кретинов бросили вы на эту операцию? Я полагаю, если бы их не сцапала, как паршивых цыплят, советская контрразведка, они и по сей день продолжали бы вам доносить, что на станции Воеводино тишь и гладь, а на Озерной подозрительное оживление.

Группенфюрер нервным движением сунул в зубы сигару, но тотчас же с отвращением выплюнул ее и продолжал:

– И ведь мало того, что русские накрыли этих идиотов, – они фактически заставили их работать на себя! Все, что доносили ваши остолопы, почти диктовалось им советской контрразведкой с целью дезинформировать нас. Мы верили этим дегенератам и в результате вместо ожидаемого наступления на нашем левом фланге оказались атакованными справа. Остается только диву дивиться, как смогли русские незаметно сосредоточить там такое огромное количество войск и техники.

Несколько минут Густав Кресс сосредоточенно дымил сигарой и вдруг снова воскликнул:

– Как, чорт побери, удалось им провести нас! Лучшие наши агенты были заброшены в весьма уязвимые места их прифронтового тыла, американские разведчики из Управления стратегических служб добросовестно снабжали нас информацией, и все-таки мы остались в дураках. В чем дело, я вас спрашиваю!

Фон Гейм, как загипнотизированный, смотрел в налитые кровью глаза группенфюрера. Казалось, он лишился дара речи. К его счастью, Густав Кресс просто рассуждал вслух, ибо был уверен, что вообще никто не в состоянии ответить на его вопрос.

– Вы думаете, я сомневаюсь, что ваш агент номер тридцать три, Гаевой-Дидрих, давал нам верные данные об их паровозном парке? Нисколько! Он сообщал безукоризненно точно обо всех их локомотивах, подвозивших поезда к фронту. Даже маневровые паровозы были учтены им не менее тщательно. Мы же, зная численность паровозного парка и среднюю пропускную способность советских железных дорог, абсолютно точно подсчитали транспортные возможности русских. И все-таки мы просчитались. В чем же разгадка всех этих «русских чудес»?

Группенфюрер Кресс решительно встал, застегнул шинель и направился к двери. У порога он остановился и произнес назидательно:

– Рекомендую как следует подумать над этим. Нам, видимо, еще не раз придется иметь дело с подобными «чудесами»… – Упавшим голосом он добавил: – Это в том случае, конечно, если нас с вами оставят на наших постах после этого позорного провала.

Эпилог

Был морозный солнечный день. Ослепительно сверкал тонкими гранями своих бесчисленных кристалликов выпавший за ночь снег. От здания почты по недавно расчищенной дорожке, мимо наметенных за ночь глубоких сугробов, медленно шла Анна Рощина. На ходу она перечитывала только что полученное от Сергея коротенькое письмо, и то ли от холодного январского ветра, то ли от волнения две крупные слезинки поблескивали на ее щеках.

Высокий майор, шедший навстречу Анне, пристально смотрел на нее. Поравнявшись с девушкой и видя, что она не замечает его, он остановился и негромко окликнул:

– Анна Петровна!

Анна вздрогнула от неожиданности и подняла глаза.

– Здравствуйте, Евгений Андреевич, – смущенно улыбнувшись, сказала она, пряча письмо в карман.

– Ну, как там Сергей Иванович? Что пишет? – спросил майор.

– А вы почему думаете, что письмо от Сергея? – удивилась Анна.

– Уж такой я догадливый, – засмеялся Булавин.

– Сергей немногословен, – Анна щурилась от яркого солнца, светившего ей в глаза, – вы ведь его знаете. Пишет, что жив и здоров, что дела идут хорошо. Вот почти и все.

– Да, маловато, – усмехнулся Булавин. – Впрочем, это понятно – он ведь вынужден быть лаконичным по цензурным соображениям.

– Ну, положим, – улыбнулась Анна, – вряд ли он написал бы о себе что-нибудь больше этого, не будь вообще никакой цензуры.

Булавин отбросил полу шинели и достал из кармана брюк коробку с папиросами.

– Вот хотел курить бросить, – смущенно проговорил он, – и не вышло.

– А я-то думала, что у вас воля железная, – пошутила Анна.

– Э, где там! – махнул рукой Булавин. – Долго крепился, но как только началось наступление, не выдержал. Однако что же это мы стоим тут, посреди дороги? Вы спешите куда-нибудь?

– Нет, я сегодня только в ночь заступаю на дежурство.

– Ну, если не очень спешите, – весело заметил Булавин, – сообщу вам кое-какие новости о Сергее, раз уж он так сдержан в своих письмах.

Закурив папиросу, Евгений Андреевич добавил, отчеканивая каждое слово:

– В приказе по войскам нашего фронта бронепоезд «Александр Невский», на котором ваш Сергей машинистом, награжден орденом Красного Знамени за успешное участие в прорыве обороны противника.

Что происходит в тишине
Командарм анализирует обстановку

Шел дождь, обычный в Прибалтике: мелкий, надоедливый. Лобовое стекло машины покрылось мельчайшим бисером брызг. Беспрерывно двигавшиеся по стеклу щетки уже не в состоянии были сделать его прозрачным. Командарм поднял воротник кожаного пальто и надвинул на глаза генеральскую фуражку. Казалось, он погрузился в дремоту и забыл о генерале Погодине, которого специально взял в свою машину. Погодин догадывался, что предстоит серьезный, скорее всего неприятный, разговор, и терпеливо ждал.

Командарм, пожилой, полный, даже, пожалуй, несколько тучный человек, всегда удивительно бодрый и не по годам подвижной, всей своей крупной, ссутулившейся теперь фигурой выражал крайнюю степень усталости.

Погодин знал до мельчайших подробностей распорядок его дня. У командарма совершенно не оставалось времени на отдых. «Наверно, лишь в эти часы переездов из одной дивизии в другую, с одного фланга армии на другой он ухитряется отдыхать», – подумал Погодин.

Однако едва мелькнула эта мысль, как командарм, не поворачиваясь к Погодину, сказал густым, низким голосом:

– Думаешь, наверно, что заснул старик? Нет, я не сплю… Неважный выдался денек сегодня. Что ты на это скажешь?

И опять последовала пауза, длинная, томительная. Погодин знал характер командарма и не спешил с ответом.

Машина, подпрыгивая на стыках, катилась лесной просекой по узкой колее дощатого настила. По бокам мелькали мощные стволы сосен. Впереди двигалась автоколонна с реактивными снарядами. Сзади наседали три тяжело нагруженных «ЗИС». Машина генерала была зажата между ними и не имела возможности выскочить вперед даже на разъездах.

Командарм, всегда требовавший от своего шофера непременного обгона попутных автомашин, сегодня, казалось, даже не замечал, что его машина не может развить скорость.

– Так вот, – после долгого молчания сказал наконец командарм, – любопытно мне, генерал, твое мнение о причине неуспеха нашей сегодняшней операции.

Погодин по-прежнему молчал. Он знал, что командарм не собирается выслушивать его мнение, прежде чем выскажет свое. Погодин давно привык к такой манере командарма развивать свою мысль.

– Не кажется ли тебе странной быстрота, с которой противник успевает подтягивать свои резервы в направлении нашего главного удара? – снова спросил командарм.

Замолчав, будто ожидая ответа, он принялся старательно протирать потное ветровое стекло. Потом решительно повернулся к Погодину и продолжал, понизив голос, чтобы шофер не смог разобрать его слов:

– А теперь я требую, чтобы ты меня внимательно слушал. Если искать объяснение нашему сегодняшнему неуспеху, его нетрудно найти. Мы начали стремительную атаку, но не смогли выдержать ее темпа. В результате наметившийся у нас прорыв тактической глубины обороны противника так и не получил развития.

Машина дрогнула и остановилась, но командарм даже не обратил на это внимания. Он продолжал свою мысль:

– Тут, конечно, возникает вопрос: почему? А потому, что противник успел подтянуть имевшиеся у него большие резервы. Вот тебе и объяснение. Оно формально вполне приличное и достаточно убедительное. Однако если мы посмотрим глубже, генерал, если постараемся не только оправдаться перед начальством, но и самим себе объяснить создавшееся положение, то дело примет несколько иной оборот. Так ведь?

– Так, – отозвался Погодин, глядя через плечо шофера, как впереди трогаются с места застрявшие было машины.

– Дело примет иной оборот, – задумчиво повторил командарм. – Окажется, например, что противник чересчур уж ретиво ринулся на парирование нашего удара.

Скажу более – он ринулся с такой поспешностью, будто заранее знал об этом ударе. И знаешь, что во всем этом самое удивительное?

Командарм опять повернулся в сторону Погодина. Прищурившись, испытующе посмотрел ему в глаза и добавил, снова понизив голос:

– Самое удивительное заключается в том, что заслон противника был рассчитан на парирование удара по меньшей мере трех корпусов, тогда как мы действовали всего лишь одним корпусом. Странно это, генерал?

– Странно, – согласился Погодин.

– А почему странно? Потому, что мы первоначально в самом деле намеревались действовать тремя корпусами и лишь в самый последний момент изменили решение. Не кажется ли тебе, что противник каким-то образом узнал о наших первоначальных планах?

– Да, кажется.

Щитовая колея дороги кончилась, начался жердевой настил. Машина сразу вдруг запрыгала, затряслась мелкой дрожью. Разговаривать стало трудно, но командарм продолжал:

– И это не может не казаться подозрительным, ибо все крупные действия на фронте подчинены строгой закономерности. Как бы ни хитрил противник, что бы ни предпринимал в масштабе армии, я всегда найду этому объяснение. Мелкая часть, до батальона включительно, может менять дислокацию, перегруппировываться, наступать, отступать или обороняться – этому не сразу найдешь причину. Тут может быть много случайного. Но когда шевелятся дивизии, когда противник перемещает корпуса, я всегда догадываюсь о причинах, которые вызвали подобные действия.

Машина подошла к штабу гвардейской дивизии и остановилась. Пока начальник штаба, предупрежденный дежурным, шел встречать командарма, тот закончил свой разговор с Погодиным.

– Короче говоря, генерал, – сказал он, – я подозреваю, что на сей раз противник располагал точной информацией о наших намерениях. Твоя задача – выяснить источник этой информации. Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше.

В маленьком домике

Капитан Астахов подошел к окну. По узкой, протоптанной через запущенные огороды тропинке шла Наташа Кедрова. Она пересекла уже небольшую полянку перед окнами дома, из которого наблюдал за ней капитан, и остановилась возле доски, где вывешивались свежие сводки Совинформбюро.

– Похоже, капитан, что вы неравнодушны к Кедровой, – усмехнулся сидевший за столом майор Гришин, начальник Астахова.

– Неужели похоже? – удивился Астахов.

– Да, очень.

– Она и в самом деле меня интересует. В ней есть что-то такое… и в характере и во внешности. Обратили вы внимание на ее лицо? Я не художник, но мне кажется, что в нем есть удивительная четкость и законченность линий.

– Ого, как вы ее разрисовываете! – засмеялся Гришин. – Уж не влюблены ли вы в нее?

Астахов сдвинул брови, поморщился и заметил холодно:

– Положительно не понимаю, почему нужно быть обязательно влюбленным в женщину, которая вас чем-нибудь интересует. Может быть, вы объясните это?

– Мне нравится, товарищ Астахов, ваше серьезное отношение ко всему, но то, что вы не понимаете шуток, право досадно, – по-прежнему продолжая улыбаться, заметил Гришин.

– Таких шуток я действительно не понимаю, – упрямо повторил Астахов.

– Ну, хорошо! – Резким движением мускулов согнав с лица улыбку, майор сказал уже совершенно серьезно, почти официальным тоном: – Не будем больше говорить об этом. Однако любопытно, чем же заинтересовала вас Кедрова?

Астахов видел, как Наташа, прочитав сводку, быстрой, легкой походкой прошла мимо домика, в котором он жил и работал вместе с майором Гришиным. Когда она скрылась за углом соседнего сарая, капитан отошел от окна и сел за стол против Гришина.

– Вы хотите знать, чем заинтересовала меня Кедрова? – спросил он. – У меня к ней, видите ли, профессиональный интерес.

Майор удивленно поднял брови.

– В ее поведении да, пожалуй, и в характере много непонятного для меня, – продолжал Астахов, – и вот я хочу понять, разгадать или даже, вернее, решить это непонятное, как решил бы математик неожиданно попавшуюся ему сложную алгебраическую задачу.

Майору стоило больших усилий сдержать улыбку, но он сдержал ее и сказал наставительно:

– Математика слишком абстрактная наука, нам же приходится иметь дело с явлениями очень конкретными.

– Это так, – согласился Астахов, – однако в нашем труде и в труде математика есть много общего. Как ему, так и нам приходится иметь дело с неизвестными величинами.

Гришин не любил теоретических споров. Он не имел такого образования, как Астахов, пришедший в армию из университета, и ему нелегко было тягаться с ним. Майору казалось, что широкая образованность Астахова толкает его на поиски отвлеченных сравнений, отрывает от жизни. Математика же и физика, которые изучал Астахов в университете, представлялись Гришину неприменимыми в их практике. Во всяком случае, до сих пор он лично вполне без них обходился.

«Вот если бы Астахов работал шифровальщиком, тогда познания его в математике пригодились бы, конечно…» – уже в который раз невольно подумал Гришин. Но раздавшийся телефонный звонок прервал его мысли. Майор снял трубку.

Офицеры штаба армии обычно избегали в телефонных разговорах называть фамилии и звания старших начальников, но по тону голоса Гришина, по тому, как невольно выпрямился он, Астахов догадался, что разговаривает майор с начальником. Ответы его были предельно лаконичны. Они состояли из повторения слов «так точно», «никак нет», «слушаюсь». Разговор длился не более нескольких секунд.

Положив трубку на рычажок телефонного аппарата, майор набросил на плечи шинель.

– Собирайтесь, товарищ Астахов, – сказал он, – нас генерал вызывает.

– Что взять с собой? – спросил капитан. – Какие сведения? Он ведь не любит, когда к нему являются с пустыми руками.

– Как мне кажется, – заметил майор, – на этот раз ему понадобятся такие сведения, которых у нас с вами нет и добыть которые будет нелегко.

Генерал ставит задачу

Генерал Погодин не мог не согласиться с мнением командарма, ибо слишком хорошо знал неоднократно повторяемую, ставшую шаблонной тактику противника.

Из опыта боев Погодину было известно, что пехотные дивизии неприятеля, снятые с других участков обороны, появлялись в районе прорыва через один-два дня. Более быстрое появление их не могло не вызвать подозрений. При такой значительности масштаба операции случайность действий противника исключалась. В этом командарм был прав.

Приходилось допустить, что противник получил откуда-то информацию о намерениях советского командования.

Генерал Погодин много лет боролся с разведкой противника и в совершенстве изучил повадки ее агентуры. Он знал, что многое в приемах врага повторялось, но никогда не подходил к решению той или иной задачи с предвзятым мнением. Напротив, он твердо был уверен – и всякий раз убеждался в этом, – что даже самый шаблонный ход неприятельского агента неизбежно заключал в себе элементы нового, типичные для создавшейся обстановки. Это умение угадывать новые детали в старом приеме разведчика почти всегда обеспечивало ему победу.

Погруженный в размышления, задумчиво прохаживался генерал Погодин по небольшой комнате сельского здания, приспособленного для его штаба, когда адъютант доложил ему:

– Майор Гришин и капитан Астахов.

– Пусть войдут.

Разрешив вошедшим офицерам сесть, генерал, очень дороживший временем, тотчас же приступил к существу дела.

– Вы знаете, – сказал он, – что система работы штаба армии построена так, что штабные офицеры разных отделов обмениваются информацией только по крайне необходимым вопросам. Когда же командованием ставится серьезная оперативная задача, то в разработке ее участвует еще более ограниченный круг лиц. К числу их относятся лишь немногие старшие офицеры управления армии.

Погодин внимательно посмотрел на своих подчиненных. Они слушали его сосредоточенно, но генерал хорошо понимал, что на каждого из них слова его оказывают различное воздействие. Гришин прямолинеен, его аналитические способности невелики, однако он незаменим в проведении операций. Вряд ли предложит он оригинальное решение, зато выполнит уже готовый план безукоризненно. Капитан Астахов неуравновешен и слишком доверчив, не обладает он и выдержкой Гришина, но зато имеет четкую логику мышления и отличается большой самостоятельностью.

Пройдясь несколько раз по комнате, Погодин продолжал:

– И вот, однако ж, несмотря на все принятые меры секретности, противник каким-то образом получил информацию о разработке последней нашей операции. Как он это сделал, я не знаю, но узнать это мы обязаны в самое кратчайшее время. За всю нашу работу это первый случай, и он должен стать последним.

Генерал достал из стола ящик с папиросами, предложил закурить.

– Достаточно ли хорошо знаете вы офицеров и вообще весь личный состав, имеющий доступ к оперативным документам штаба? – спросил он после непродолжительной паузы.

– Полагаю, что достаточно, – ответил Гришин.

– А я бы не осмелился на вашем месте отвечать так уверенно, – строго заметил генерал, – ибо самые обстоятельные знания о любом предмете, а тем более о человеке, никогда не бывают исчерпывающими. Короче говоря, нужно еще раз присмотреться к людям, присмотреться, отбросив предвзятое мнение, будто вы все знаете о них. Лучше будет, если вы допустите, что вам ничего о них не известно и что все нужно начинать с самого начала.

Логика капитана Астахова

Капитан Астахов долго не ложился спать в эту ночь. Он сидел за своим маленьким шатким столиком и чертил на листе бумаги какие-то замысловатые геометрические фигуры. Он это делал совершенно бессознательно, по давнишней привычке чертить или рисовать что-нибудь в часы напряженных размышлений. Ему всегда казалось, что это способствует плавному ходу мыслей, но сегодня это не помогало ему.

Генерал предложил еще раз присмотреться к людям, вместе с которыми Астахов воевал вот уже четвертый год. Он наблюдал их изо дня в день и знал достаточно хорошо. Он был глубоко уверен, что здесь, на фронте, все познается быстрее и глубже, чем в любых других условиях. Астахов знал не только служебные качества каждого из этих людей, но и характер и биографию их. Не все они были достаточно хорошо образованы, не все одинаково талантливы, но все были подлинно советскими людьми. В этом у капитана не было никаких сомнений.

Прикидывал он и так и этак, но вера его в людей оставалась непоколебимой, а задачу все-таки нужно было решить. От этого зависела и судьба этих людей и судьба армии.

Бесплодно просидев до двух часов ночи, Астахов в начале третьего решил лечь спать. Он потушил свет и долго лежал с открытыми глазами. Ночь была тихая. Лишь изредка рокотали ночные бомбардировщики «ПО-2», направляясь к переднему краю, да с нудным гудом рыскал где-то неподалеку фашистский ночной охотник, высматривая машины с зажженными фарами. Иногда в районе железнодорожной станции глухо ухали тяжелые зенитки.

Сон не шел. Голова продолжала лихорадочно работать. Лишь несколько успокоившись, Астахов стал рассуждать хладнокровнее. Отбросив все случайное, мешающее сосредоточиться, он решил несколько сузить свою задачу. Для него все время было бесспорно, что офицеры штаба управления армии не могли быть прямым или косвенным источником информации. Оставалось предположить, что каким-то образом исчезали из штабов и попадали к противнику оперативные документы в виде черновиков или копий. Исчезновение подлинников было мало вероятным, так как генерал Погодин сам заявил, что вся документация разработанной операции была собрана лично начальником штаба армии.

Прежде чем ломать голову над тем, как могли черновики или копии документов проникнуть за пределы штабов, Астахов решил установить, какой же из оперативных документов был особенно важным и даже, может быть, собирательным, заключающим в себе весь замысел операции.

Капитан хорошо знал порядок работы штабов и имел ясное представление обо всех основных документах, изготовляющихся при разработке операции. Из всего многообразия этих документов он выделил два основных вида: письменный и графический. В первом противника могло интересовать далеко не все, ибо в нем было много зашифрованных сведений, разобраться в которых было нелегко. Зато второй вид документации – карты и схемы были более привлекательны для противника, ибо в них перечислялись все части, участвующие в операции, районы их сосредоточения и маршруты следования. Графический язык карт был лаконичен, ясен и прост. Он мог бы открыть противнику почти исчерпывающие данные. К тому же карта большей частью являлась первым, а иногда и единственным документом, на котором запечатлевался замысел командования.

Остановившись на том, что именно оперативная карта представляла основной интерес для противника, капитан стал размышлять, каким же образом она могла попасть к нему. Он слишком хорошо знал, как строго учитывается каждый изготовленный экземпляр оперативного документа, как уничтожаются черновики секретных бумаг. Оперативные же карты, вообще не имеющие черновиков, немедленно нумеруются и регистрируются как совершенно секретные, так что незаметное исчезновение их просто немыслимо.

Капитан Астахов дошел в своих размышлениях до этого пункта, но дальше так и не смог продвинуться.

В пятом часу пришел откуда-то майор Гришин. Не зажигая света, он быстро разделся и лег спать. Капитан Астахов не имел обыкновения расспрашивать своего начальника о том, куда он ходил, но, зная круг его обязанностей, всегда догадывался об этом.

Астахов взбил соломенную подушку, натянул одеяло и, закрывшись с головой, попытался заснуть.

Зябко дрогнули стекла от гула артиллерийского налета на участок переднего края. Грохнул где-то совсем недалеко разрыв снаряда дальнобойного орудия противника. Снова тишина, а сон все еще не шел к капитану.

Если мысли имеют инерцию, то, видимо, они по инерции все еще продолжали вращаться вокруг карты. И, видимо, так велика была сила этой инерции, что Астахов невольно снова принялся размышлять о карте, и чем больше он о ней думал, тем очевиднее для него становилось, что именно за картой охотился противник, ибо она давала ему не только исчерпывающие, но и наглядные сведения о наших замыслах.