Текст книги "Кристалл памяти (сборник)"
Автор книги: Николай Чадович
Соавторы: Юрий Брайдер,Евгений Дрозд,Михаил Деревянко,Борис Зеленский,Николай Орехов,Станислав Солодовников,Геннадий Ануфриев,Георгий Шишко,Лариса Зыгмонт,Владимир Цветков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Резкий рассвет проник сквозь веки. Ослепил! Над головой было яркое земное небо – голубизна и белые северные облака. Не поворачивая головы, каким-то образом он увидел в застывшей перспективе всю жуткую панораму этого мира. На безжизненно бурой равнине – словно созданные рукой сюрреалиста – нелепые цилиндрические сооружения поражали искусственностью и однообразием. У близкой линии горизонта огромный черный паук верхом на колодезе медленно перебирал лапами паутину. А правее – похожий на опрокинутую воронку – лежал на боку полый конус, белея внутри разорванной паутиной. И вдруг его объял ужас: сверху смотрели на Лейтона огромные остановившиеся глаза… Широкие серые колодцы со всех сторон уходили в прозрачную синеву. С ближайшего, к которому прислонился Лейтон, спускался чудовищный черный паук! Превозмогая нечто, парализовавшее тяжестью волю, оттолкнувшись от глиняной стенки, Лейтон бросился прочь. Он бежал замедленно, как бывает во сне, когда тело не слушается, скованное страхом. У скал мир кончался! Словно за пойманной наконец линией горизонта обрыв в голубое ничто. Земля ушла из-под ног. Там была бездна, и белые горы кучевых облаков подступали к обрыву. От головокружительного падения в пропасть, в эти легкие облака, он снова потерял сознание.
IVПосле долгих месяцев беспамятства в земном госпитале Лейтон беседовал с человеком, который стал ему близким, связывал с прошлым и настоящим. «Клянусь, он готовит сюрприз!» – радостно думал Лейтон, выслушивая сияющего Науту.
– Образец уникальности! – кивком подтверждал тот, протягивая коробочку из прозрачной пластмассы. – Все выяснилось благодаря ему… Вы так крепко сжимали тогда в кулаке…
– Камень? – удивился Лейтон, разглядывая овальный серый кристалл, похожий на сплюснутую жемчужину. – Я еще подумал, откуда мог взяться морской голыш…
Наута покачал головой.
– В мозгу некоторых рыб… находишь иногда твердое образование. Косточку, вроде горошины – какой-то там орган, кажется, равновесия. У тех мелких крабообразных, обитавших некогда на планете, тоже был в мозгу своеобразный кристаллик памяти. Об их гнезда вы и споткнулись…
– Галлюцинации?
– Да-да! Нечто вроде записанных на долгоиграющую пластинку эмоций. Эти крабы гипнотизировали свою жертву комплексом ярких галлюцинаций, практически вечно излучаемых кристаллом мозга.
– Вечно? – усомнился Лейтон…
– Ну, конечно, – поспешил тот поправиться, – при условии поглощения тепловых и световых волн. Превращение энергии – и излучение по типу флюоресценции…
– Только эмоциональной?
– Вот именно! Эмоциональная флюоресценция! Но то, что видели вы, излучалось жертвой – уже одурманенной пауком, воспринявшей внушенные галлюцинации. Помните… У скал мир кончался! Чтобы жертва не убегала…
– А вам откуда известно?
– Стоит только открыть! – Наута гладил прозрачный пластик коробки. – Защищает от всех полей, как и скафандр, от которого вы отказались.
«Так ли? – расстроенно думал Лейтон…»
– Нет-нет! Я сказал правду! Тогда я нисколько не пострадал! Поле подействовало лишь на вас через обычную, пропускающую тепло ткань скафандра… Ну, и на них, конечно… – Наута смешался, опустив глаза. – Тут я нарушил инструкцию… Втащил вас без обработки – боялся за вашу ногу, думал, что шок от боли… А они все бросились помогать…
– Представляю… Вся экспертная комиссия из десяти человек… И попадали в обморок…
– Чуть с ума не сошел, пока прилетели спасатели…
– Черт дернул меня идти за этим образцом!
– Но зато вы получите свою премию! – просиял наконец Наута, выкладывая сюрприз. – Новый универсальный метод записи ощущений уже называется вашим именем.
Анатолий Моисеев
Если бы…
Кто привил мне любовь к литературе, не знаю. Отец и мать были неграмотны. А я уже в шесть лет умел читать и писать.
Первое произведение, с которым познакомился я тогда, – «Приключения Буратино». Похождения деревянного человечка так увлекли меня, что я забыл о времени. Дня мне не хватало, и я ночью, спрятавшись под лоскутное одеяло и подсвечивая фонариком «жужжалкой», отправлялся вместе с Буратино узнавать тайну золотого ключика, сражался с Карабасом Барабасом и находил с книжными героями волшебную дверцу.
После той книги было много других. Я стал книжным маньяком. Кроме чтения, ничего не хотел знать. Читал жадно, взахлеб, с упоением.
Но на книги не хватало денег, и я начал прирабатывать. Особенно мне нравилось – хотя и нелегко это было – разгружать вагоны с макулатурой. Ведь там, среди отходов, попадались книги. Иной раз почти новые…
Однажды, разгружая макулатуру, я натолкнулся на стопку книг. Воровато озираясь, я вытащил ее из тюка и сбросил под колеса вагона. И поздно вечером, окончив работу, честно поделив с ребятами заработанные «червонцы», нырнул под вагон. Дрожащими пальцами развязал стопку и начал перебирать попавшее в мои руки сокровище.
Вот здесь-то и встретилась мне эта удивительная тетрадь.
Она лежала под томиком рассказов Ги де Мопассана. Старенькая, с оборванными уголками и полуистлевшими страницами, она словно говорила: «Ну, возьми же, возьми меня в руки! Не бросай в мусор, прочти. Ведь я же чья-то жизнь, судьба!»
И, повинуясь этому безмолвному приказу-призыву, я раскрыл тетрадь и погрузился в незнакомый мир чужой трагедии…
* * *
ИЮНЬ. Год 1939. Мне пятнадцать лет!
Как странно: неужели это правда?! Но зачем же спорить с календарем!..
На день моего рождения пришли мамины сослуживцы, соседи и… Наташа. Чистенькая, нарядная, легкая и стройная, как тополек, она словно принесла с собой частичку солнечного дня.
Но, когда я посмотрел на нее, во мне внезапно вспыхнула злоба. Ну почему, почему все вокруг такие веселые и красивые? Чем же я хуже других? И почему всем все, а мне?..
Стиснув зубы, отвожу взгляд в сторону. К зеркалу. И к горлу подступает комок: из глубины зеркала на меня уставилась какая-то мерзость… Голова, руки, ноги. Но разве это человек! Живое в нем – только голова с двумя запавшими глазами. Все остальное мертво, неподвижно. И это подобие – я?
Вокруг меня суетятся, что-то говорят, улыбаются. Но я никого и ничего не вижу. Я продолжаю вглядываться в свое отображение. И снова и снова вижу только сведенные вечной судорогой ноги, сгорбленные, сутулые плечи и тонкие, бледные до голубизны руки, которые только и годны, чтобы, хоть и с трудом, но донести ко рту ложку с кашей, с супом не донесешь – разольется. Обидно. Даже слезы начинают наворачиваться… У-ух! Только этого мне еще не хватало! И неужели так будет всегда, до конца моих дней? За что-о?..
– Витя, что с тобой? – ласковый, немного встревоженный голосок Наташи вырвал меня из самосозерцания. – Болит что?
– Уж лучше бы она промолчала. В ее голосе я услышал – а может, только показалось? – то, что больше всего бесило меня – жалость. Это для меня страшнее оплеухи, плевка в глаза. Я еще беспощаднее почувствовал пропасть, разделявшую меня и здоровых людей.
– Уходите! Все уйдите! Я никого не хочу видеть! – внезапно вырвалось у меня. – Мама, отвези меня в спальню, я хочу спать.
Где-то в глубине души я понимал, что поступаю несправедливо, может быть, даже подло. Но остановиться уже не мог. Только бы не разреветься! Только бы не пустить слезу при всех…
– Ну! – еще более сатанея, выкрикнул я. – Что же ты стоишь! Неужели не поняла: я хо-чу спать. Понятно?
Мама, виновато поглядывая на гостей, засуетилась:
– Извините! – и ко мне: – Сейчас, сейчас, Витенька… Устал? Ну так отдохни, отдохни, сыночек!
Нежное прикосновение прохладной ладони к моему лицу… Короткое позвякивание спиц в колесах моей колымаги, и… я остаюсь один…
Что-то упало на пол. Учебник по биологии для 10-го класса… Наташин!.. Странно, зачем он ей понадобился в такой день?.. А-а, не буду забивать голову пустяками… Спать. Спать! Спать!
ИЮЛЬ… Год тот же.
Только месяц прошел с того памятного вечера. Всего лишь месяц. А сколько событий?! Но по-порядку…
Наташа больше не приходит… Ну и пусть! Я не хочу ее видеть! Зачем она мне? Нам никогда не быть вместе!
Пишу так, а думаю по-другому. Наташа стала для меня всем: воздухом, небом, самой жизнью. Она всегда во мне. Вот и сейчас, смотрю на забытый ею учебник, а предо мною она: ее глаза, улыбка…
Но речь сейчас пойдет не о моих чувствах. Главное, пожалуй, в другом.
В общем, от тоски и безделья я прочел учебник по биологии от «корки до корки». И вот там-то и натолкнулся на прелюбопытнейшую мысль: «…через определенные промежутки времени клетки организма полностью заменяются…» Неужели это правда? Неужели такое возможно?!
Хотя… а почему бы и нет?.. Мир состоит из атомов. А ведь это-то и есть та самая материя, которая «не исчезает и не возникает вновь, а только взаимоизменяется». И это закономерно. А если же это так, то… то почему бы и не помечтать!.. К примеру: а что, если их, эти атомы, взять да заменить? Ну, так, как строители заменяют негодные кирпичи! Интересная мысль? Вот только как за них взяться? Вот если бы найти или сделать такие пинцеты, которыми можно было бы взять эти атомы «за бока», да переставить их так, как нужно – какая перспектива открылась бы перед человечеством!
Так почему бы не попробовать сделать что-то самому: под лежачий камень, говорят, и вода не течет. И…
Но хватит, хватит мечтаний. От всяческих мыслей и «спятить» недолго. А мне еще до стола на моем «такси» докатиться нужно. Как же! А вдруг такое «сокровище», как я, с голоду окочурится.
А все-таки, как было бы здорово, если бы мечты исполнялись!..
АВГУСТ. Год 1940.
Как же глуп я был! Только сейчас понял это. Клял жизнь, судьбу, даже людей. Но, оказывается, виноват во всем только я сам, моя леность мышления.
Год назад думал только о хорошо намыленной (какая грубая, примитивная мыслишка!) веревке. А сегодня? Сегодня нет человека счастливее меня. И всему причиной тот учебник, что Наташа оставила… Вернее, несколько фраз оттуда. Всю душу перевернули…
Атомы… Молекулы… Электроны, протоны, нейтроны… Сколько, оказывается, во мне всякой всячины. Порой даже страшно становится: какая-то ходячая электро-молекулосхема, а не человек… Ну и пусть. Вот только бы узнать, откуда все это берется? И что заставило все собраться в определенном порядке, то есть сотворить меня? Внешняя среда? Возможно. А что заставляет биться наши сердца? Опять неизвестность…
Стоп! Ну, а если человек – это как бы естественный приемник с автономной программой, работать которую заставляет сама природа? Так если можно починить приемник, то почему бы не сделать это же с человеком? Попробуем представить: центральная нервная система передает определенные сигналы во все органы нашего тела. Посредством ее мы получаем те или иные ощущения. Но кто управляет этой системой? Черт возьми, я, кажется, начинаю понимать… Вернее, начинаю догадываться.
Сумасшедшая, сумбурная мысль захватила меня целиком. Где бы я ни был, что бы ни делал – она всегда была рядом. От нее я не могу, да и не желаю избавляться.
– Сынок, – ворчала мама, – что тебя гложет? Почему ты стал таким? На тебе же лица нет!..
Мама, мама! Как ты не поймешь, как объяснить тебе – твой Витька находится на пороге (я не боюсь этого слова) величайшего открытия. Я верю в это. Верю! Ибо понял – если вера покинет человека, он прекращает существование. И я начал тренировать свою волю. И для этого мне понадобился почти год. Но что для жизни какой-то год?
И вот наступил тот первый, долгожданный вечер. За окном уже вовсю бушевала ночь. В черном небе лениво покачивался тощий месяц. А я, лежа в кровати, ждал… ждал, когда уснет мама.
– Ну, – наконец сказал я себе, – берись, парень, за дело! Либо пан, либо пропал. Сегодня должна решиться твоя судьба. Понял?
Плотно закрыв глаза, я представил себе свой организм – представил таким, каким видел на рисунке учебника – и послал приказ нервной системе: «Хватит бездельничать – оживи! Дай жизнь молекулам моего организма. Ну-у!!!
Минуты сменялись минутами. Обрастали часами…
Тело молчало. Оно было мертво. Но я снова и снова слал приказы: ожи-ви!..
И вот перед самым рассветом, когда надежда начала сменяться отчаянием, а лоб взмок от дичайшего напряжения, я вдруг – какое это чудесное слово «вдруг»! – почувствовал легкое покалывание. Как будто тысячи невидимых иголочек впились в мои плечи, руки, ноги. В те самые ноги, которых я никогда не чувствовал, которые были при мне мертвым грузом…
Ох, какое же это счастье ПОЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ!.. Мама! Наташа! Если бы вы увидели меня в эти минуты!.. Но нет, нет – об этом я расскажу им как-нибудь позже. А сейчас… сейчас я еще и сам не вполне верю в это чудо. Но ведь ЭТОслучилось?!
С той памятной ночи у меня началась вторая жизнь. Если и раньше я не стремился к обществу, то сейчас и вовсе не хотел никого видеть. Приход каждого человека стал для меня пыткой. Даже мамы и Наташи. Странная девушка: я ее тогда выгнал, оскорбил, а она вновь и вновь навещает меня. Но даже они мне в тягость. Ибо нынче я уже жил в каком-то ином времени. И время это я назвал одиночеством. Но в нем – и только в нем! – я мог отдаться тому, что стало целью моей жизни: восстановлению самого себя…
Часы сменялись днями. Дни – месяцами. Отшумела дождями и листьями осень, серебряным колобком прокатилась зима, прожурчала ручьями весна, и вот снова лето. Снова в пыльном небосводе плавится солнце. Я слышу далекий перебрех собак. Мама на работе.
«Н-ну, – как когда-то скомандовал я себе, – полежал и баста! Пора подыматься на ноги!»
Вспотевшими от волнения ладонями взялся за поручни опостылевшей коляски и… приподнялся. Опускаю на пол одну ногу (они у меня уже двигаются), вторую. Теперь: «Встать!!!» «Неужели не смогу?.. Нет, я должен, должен встать!.. Но как страшно!.. И все же… я обязан сделать этот свой ПЕРВЫЙшаг!»
Острая боль пронзила тело. Голова закружилась… Падаю?.. Падаю! Но я СТОЯЛ. Слышите, люди, я СТОЯЛ!!! Пусть всего одно мгновение, но это был мой первый шаг. Шаг, которого я ждал целых 16 вечных лет…
Я буду ходить!
ИЮНЬ. Год 1941.
Снова в моей руке карандаш.
Как же я был наивен тогда. Думал, что одного только вдохновения будет достаточно, чтобы обновить организм. Мало. Ох, как мало.
Трезвая мысль пришла не сразу. До этого я неоднократно делал попытки встать на ноги. Надо подумать… Не один раз еще пришлось мне проверить крепость пола носом. Не раз пришлось захлебнуться слезами яростного бессилия, пока не пришло озарение. И тогда я подумал: «А что, если к воле приложить воздействие извне!»
Не стану описывать все последующие опыты – о них расскажу как-нибудь позже – но организм мой креп. Горячие ванны, ежедневная спец гимнастика (разработанная по собственному рецепту) сделали свое дело. Я хожу! Правда, немного – но передвигаюсь. Сегодня мною уже сделано целых двадцать шагов! Сделал бы и больше – не успел: в комнату неожиданно вошли мама и… Наташа… О, если бы видели их лица в эту минуту?!.
– Сынок?!
– Ви-и-тя-а!
Два голоса слились в протяжный вопль. А через секунду я уже лежал в кровати. По нашим лицам бежали слезы. Слезы счастья, восторга и… недоумения… Их руки тормошили меня. Их губы лепетали нечто бессвязное…
Что ж, и впрямь, радость становится ярче, когда она поделена с другими…
НОЯБРЬ. Год 1941. Вот и все. Конец…
…Тускло, уныло посвистывает ветер. Крупные, холодные дождинки, вперемешку со снегом, влетают в зарешеченные окна и, не тая, ложатся на наши лица…
Это наша последняя ночь. Завтра нас не станет. Никого: ни женщин, ни детей, ни стариков… Мы заложники?!. Какое дикое слово – «заложники». От него так и несет чем-то диким, жутким, противоестественным. Может, это кошмарный сон, который исчезнет с пробуждением?
– Нет – это война! Вечный кошмар человечества, становящегося на ноги. И от этого некуда укрыться. А как много надо еще сделать! Но…
Писать трудно – заледенели пальцы. Рядом слышатся стоны и всхлипы моих соседей. Слышу клацанье затворов – это за нами. Вижу, как длинноносая и иззябшая фигура часового за окном из вопросительного превращается в восклицательный знак – это идут за нами палачи. Но странно – страха не ощущаю, хоть он уже властно просочился в наш сарай… В хаосе мыслей внезапно возникает четкая формула. Эврика! Я знаю, как сделать всех людей счастливыми! Я знаю, как сделать, чтобы в мире не было больше ни больных, ни увечных! Как же мало для этого надо… Формула жиз…
* * *
Запись оборвана. А я смотрю на эту ветхую тетрадь и не могу прийти в себя. В душе растет чувство глубочайшей обиды и недоумения. Ощущение такое, словно только-только проснулся…
…С того дня уже прошло много лет. Но я все еще под впечатлением дневника. Смотрю на людей, а в мыслях ловлю: а не остался ли жив тот парнишка? А может, он ходит рядом? И, может быть, проблема всех болезней уже решена им?
– Дяденька, – раздается рядом робкий голосок, – подайте, пожалуйста, книжку!
Из инвалидной коляски на меня смотрят большие, залитые тоской и страданием, глаза девчушки, скрюченной полиомиелитом…
Александр Потупа
Эффект лягушки
Удивительно спокойная катастрофа… Кругом тихо, до ужаса тихо. Нас окутывает какая-то безобразная, бессмысленная тишина. И лишь один звук упорно пытается разрушить, искромсать ее – то ли это кровь стучит в висках:
– Застряли-в-бета-туннеле… за-стря-ли-в-бе-та-тун-не-ле…
Так и есть. Тринадцатая кабина серии «Бета» сидит в туннеле. Тринадцатая кабина основной серии «Бета» сидит… Из этого положения еще никто не выбирался, но важнее всего – никто в него и не попадал…
Уникальный капкан захлопнулся. Мы же – Дональд Кинг, Марио Кальма и я – понятия не имеем о местонахождении капкана. В том-то и загвоздка, что во всей Вселенной-долгожительнице нет для нас даже небольшого местечка, даже самого крохотного «нынче» и то не существует. Мы как бы выпали из общедоступной четырехмерности. И все-таки мы живы, живы до сих пор…
* * *
До сих пор основная серия шла не так уж плохо. Только «Бету-7» подстерегла истинная беда – кабина выпрыгнула из туннеля у поверхности какого-то захолустного пульсара. Ребята и скорлупка, в которой они сидели, – все раскрошилось под действием могучих приливных сил. Что поделаешь, малая вероятность несчастья гарантирует лишь приличный страховой полис, отнюдь не саму жизнь, тем более – не жизнь Испытателя. Бывают случаи и пообидней, чем с «семеркой». Угораздило, скажем, Жака Дюфрэ из побочной серии наткнуться на микрозвезду – миллиард тонн размером с атомное ядро. Попробуй учти такое…
Если бы в космосе плавали лишь привычные славные плазменные шары, если бы… Но уже первые дальние броски кабин дали сногсшибательные результаты. В буквальном смысле сногсшибательные – едва ли не о каждый результат спотыкались Испытатели.
Забавней всего интерпретирует новые открытия Кинг: представьте себе добропорядочное семейство, которое просыпается в своем ультрасовременном коттедже и вдруг обнаруживает, что все вокруг до предела насыщено разнообразной чертовщиной – домовой возится с собакой, на кухне шлепает дверцами холодильника симпатичная ведьма, в бассейне престарелый водяной гоняется за юной русалочкой, а в кабинете хозяина некий козлообразный джентльмен потягивает лучший коньяк и листает томик Бодлера…
Обычно в этот момент лицо Дональда наливается краской, челюсть отваливается, руки трясутся, глаза вылезают из орбит – натуральный отец добропорядочного семейства, узревший нечто, до неприличия дерзко и насмешливо выходящее за рамки его не слишком богатой фантазии. Кинг утверждает, что это лишь слабое отражение той реакции, которую непременно вызвали бы сводки из наших отчетов у астрономов предшествующих поколений.
Забавно – даже в такой более чем сомнительной ситуации пришла на ум одна из неподражаемых сценок Дона. Простая улыбка на дне самой безвылазной из безвылазных ям чего-то да стоит. А бета-туннель – яма хоть куда…
Эти туннели – пожалуй, самая невероятная деталь в современном полотне космической экзотики – были обнаружены лет двадцать назад во время опытов по высокой концентрации энергии. Вскоре начались эксперименты по сверхдальним переброскам. Полной теории все еще нет – теории нет, а туннели работают вовсю, транспортируют исследовательские автоматы, грузы, а теперь и людей. Таково золотое правило нашей игры с природой – используя, постигаем. В конце концов, и далекие предки бета-кабин, паровозы, двинулись в путь при всеобщем убеждении, что котел работает благодаря особой тепловой жидкости – флогистону.
Похоже, после открытия бета-туннелей, самое пространство оказалось чем-то вроде флогистона, а на самом деле…
* * *
А на самом деле, мы – Марио, Дон и я – застряли в бета-туннеле. Знали бы, что это значит. По теории выходит: мы и места в пространстве не занимаем, и время для нас не течет. Но теория теорией, а факты куда приятней – я уже открыл глаза, дышу и, главное, хочу есть.
Нелепость какая-то! Люди, попавшие в невиданную катастрофу, – не затерявшиеся в нормальной межгалактической пустыне, а буквально вывалившиеся из пространства-времени, – голодны как волки.
Смело обобщаю, потому что взгляд Марио направлен как раз в сторону пищевого автомата. Не думаю, что он увидел там представителя иной цивилизации. Этим Кальму черта с два удивишь. Да и взгляд у него не вопрошающий, а жаждущий. Так что инопланетянин должен сильно смахивать на бутерброд с гусиной печенкой…
Вот и Кинг облизнулся…
* * *
Кинг облизнулся и вполне благодушно спросил:
– Парни, а куда это мы попали?
– В туннель, – лениво буркнул Кальма, дожевывая последний кусок.
– Посмотри на табло, – добавил я.
А на табло горела красная буква «бета». В этом все дело. Мы никогда не видели столь эффектного зрелища и в общем-то хорошо, что не видели. Мы просто знаем, что буква вспыхивает, когда кабина находится в бета-туннеле, но для нас это длится меньше самого краткого мгновения. Мы не успеваем заметить горящую букву, и в этом наше счастье. Но сейчас мы воспринимаем ее столь же отчетливо, как друг друга. Она – сигнал высшей опасности, броская реклама пребывания в нигде.
– Плевал я на этот семафор, – сказал Кинг, вытаскивая из кармана зубочистку. – Куда мы попали, что нас окружает, понимаете?
– Нас ничего не окружает, – ответил Кальма. – И ты понимаешь это не хуже других. И не раскачивай нас, Дональд.
Раскачивать – значит причитать по поводу очевидной опасности, пока не найден способ борьбы с ней. Раскачивать – последнее дело, лучше уж подраться. Только, думаю, Дон вовсе не собирался никого раскачивать. И это не банальное желание завязать умный послеобеденный разговор…
Просто пришло время говорить обо всем вслух. Пришло время рассеять едкий гаденький туман страха, скопившийся в наших извилинах.
Ведь с голодом-то мы справились…
* * *
С голодом-то мы справились, а вот со всем остальным что делать? И что это – все остальное? Что, собственно, происходит за бортом «Бета-13»? Происходит в нигде и ни в чем. Но ни с чем и произойти-то ничего не может. Тем более, если в нигде…
С ума сойти от такой схоластики. Впрочем, мы народ тренированный насчет раскачки – и внутренней и внешней. Нас просто так страхом не прошибешь. Пугливым на «бетах» делать нечего – не для них эта работа.
«Восьмерка», например, ухитрилась выскочить из туннеля в атмосфере симпатичного красного гиганта. Но ребята не сдрейфили. Искупавшись в плазме, они успели дать полный стартовый рывок и унесли ноги из самого пекла.
А на «десятке» – и того хлеще. Врезались в окрестность черной дыры, хорошо еще – в эргосферу, откуда можно было убежать.
Странно ли, что обретая опыт, никто или, скажем, почти никто из нас не стремился дважды оседлать «бету»? На первый раз повезет – можешь даже открыть планету со всякой живностью, как случилось с «Бетой-3». Но при повторной попытке непременно угодишь в натуральную дыру или во что похуже.
Среди нас это вроде поверья, что ли… Поверья, стартовавшего вместе с капитаном «семерки», легендарно удачливым Рахмакришной, тем, который вел знаменитую «Бету-3»… Нельзя лететь второй раз – быть беде. Да если б лететь! Если бы ты чем-то управлял, и от тебя что-нибудь зависело… Так ведь нет! Туннель управляет тобой и твоей судьбой, начисто отрезает от внешнего мира, и ты вообще начинаешь сомневаться – существует ли этот внешний мир и разумны ли его законы. Врезаться в ту или иную пакость на выходе – еще полбеды, главное в ином – туннель как-то забавно перетасовывает информацию, фрагменты памяти мечутся, как цветные стекляшки в детском калейдоскопе, выстраивая десятки реальностей, каждая из которых ничему не соответствует. Такова цена, которую приходится платить за краткое – для тех, кто наблюдает извне, очень краткое – пребывание в совершенно искусственном и весьма по-дурацки запрограммированном информационном канале, именуемом бета-туннелем. Но об этом у нас не принято говорить. В конце концов нормальное мировосприятие восстанавливается довольно быстро – лишь бы выскочить благополучно и своевременно. Отпечатки остаются – не без этого. Ощущение безотказной триггерной ячейки в гигантском полупьяном компьютере, путающемся в начальных строках таблицы умножения, еще долго преследует тебя, но – лишь бы выскочить благополучно и своевременно…
Не здесь ли истинный источник поверья? Не в этом ли непередаваемом ощущении? Или в полном непонимании тех безымянных и никак не умещаемых в горизонты человеческих понятий проектантов, которые сумели пронизать Вселенную сверхсложной сетью бета-туннелей, созданных, быть может, вовсе не для транспортировки в будущее или к центрам иных галактик, а кто знает, с какой целью? Безграничный контроль над любой точкой космоса или просто вселенская суперканализация, или, черт побери, какая иная воплощенная светлая мечта, катастрофически красивая и тем более убийственная?..
Бесшабашный Жак Дюфре, на счету которого был один из самых первых туннелей, не посчитался с зарождающейся традицией – решил испробовать кабину-одиночку из побочной серии. Эти кабины отлично туннелировали, а вот судьба Жака испытания не выдержала… Случайно ли встретилась на его пути проклятая микрозвезда?
А теперь я сам пошел наперекор суеверию, которое после гибели Жака стало превращаться в неписаный закон. Второй бросок Дюфре оказался каким-то магическим знаком… Мы не были особенно близки с ним, просто коллеги-приятели. И вроде бы у меня нет оснований мстить, тем более бета-туннелям, явно сбрендившим от заброшенности, от миллиардолетнего невнимания со стороны своих творцов и первопользователей. Не в этом дело… Но не достаточно ли того, что люди исчеркали себя изнутри и снаружи целой сеткой предрассудочных символов, покрыли этой сеткой свою планету? Неужели это неизбежно и в космических масштабах? Преклоняться перед информационным шулерством бета-туннеля, разделять его правила игры с человеком – этого еще не хватало!
Не могу сказать, что решение о повторном туннелировании далось безболезненно. После броска на «десятке» бета-кабина вряд ли покажется привлекательной. Но кто-то должен был сделать этот шаг.
А теперь все мы будем расплачиваться…
* * *
– Теперь все мы будем расплачиваться за твой чертов атеизм, – говорит Дон.
Говорит вполне серьезно, и вдруг я словно бы кожей ощущаю импульс взаимного озлобления, маленьким смерчем ворвавшийся в нашу кабину.
«Ничего себе поездочка в будущее! – мерцает во взгляде Марио. – Провалитесь вы все с такими идеями… Куда ты увлек нас, и что с нами будет?..»
У Дона сжимаются кулаки.
Чувствую, он не прочь зубы мне высадить за наплевательское отношение к общепринятым табу, за нарушение простых и потому безусловных правил, писаных или неписаных… И за многое другое – не знаю, за что, но, с его точки зрения, непременно вызывающе безумное.
И у меня тоже настоящий внутренний взрыв. Хочется вскочить и разыграть роль взбесившейся гориллы: орать, бить себя в грудь и запугивать, запугивать, запугивать…
Хочется вогнать этих слизняков в истинно животный страх, чтобы знали, каково рисковать. Не в смысле абстрактной вероятности испариться посреди бета-туннеля, сгустка чужой и загадочной мысли, а в смысле реальной собственной шкуры, которую вот-вот начнет дырявить сорвавшееся с тормозов живое существо, переполненное нетерпимостью, отравленное невозможностью дальнейшего заточения в сразу сузившемся комочке пространства.
Они решили, что бета-туннель лишь для таких, как я, лишь мне можно застревать в нем или красиво сгорать в момент выхода, а их предназначение – делиться мудрыми объяснениями и глубоко сожалеть о случившемся. Случившемся не с ними!
Но так не будет, не будет! Гореть, так вместе, потому что туннели сквозь Вселенную, туннели в наше будущее – общая игра, и никому не дано выйти из нее на полпути. Здесь нет полпути. Нет такого понятия. Нет ни остановок, ни пересадок, никаких «Гуд бай!» и «Чао!», освобождающих от сотрудничества. Есть движение от общего начала к общему концу, нравится это или нет…
И я готов вбить в любого из них эту общность, воздеть их на рога этой общности, ибо сейчас я – разъяренный бык. Не какой-нибудь символ лунного бога или солнечной души и не ритуальная жертва Юпитеру или Илье-пророку, а реальный разъяренный бык. И пусть перед моими глазами не замусоленная красная тряпка, а архисовременное табло с горящей буквой. Тем хуже. Я готов к самым изощренным – древним или современным – приемам борьбы, пусть считают меня жесточайшим из тираннозавров, я отступлю еще ниже по эволюционной лестнице – на любую ступеньку, за которую можно зацепиться, чтобы выжить.
Еще немного, и кто-то из нас бросится в атаку с выставленными кулаками, а потом пойдут в ход блейзеры. И мы исполосуем сжимающееся пространство кабины лучами превентивных ударов, разрежем друг друга и общие стенки, чтобы впустить сюда застеночное ничто и бесповоротно – теперь уже бесповоротно – выпасть из времени…
Бред! Настоящий приступ коллективного бреда, за который мы все будем расплачиваться…
* * *
– Теперь мы все будем расплачиваться за твой чертов атеизм, – повторяет Дон, но совсем уже иным
тоном.
И вдруг начинает смеяться так, как только он один и умеет. Великолепные зубы блестят, волосы рассыпаются, колени подрагивают… За ним вступает Марио. Он смеется спокойно, смакует смех. Трудно поверить, что этот образцово-выдержанный парень способен взорваться миллионом восклицаний и жестов через несколько секунд после полета или тренировки. Я смеюсь едва не до слез.
Нет, это не истерика. Это вполне здоровый смех, необходимый и, возможно, спасительный. Впрочем, спасительный от чего? Если б мы знали…
Кальма выключается первым. Он мгновенно становится серьезным и ко всему готовым настоящим Испытателем люкс-класса.
– Что скажешь? – обращается он ко мне.
– Эффект лягушки, – отвечаю я, продолжая посмеиваться.
