Текст книги "Кристалл памяти (сборник)"

Автор книги: Николай Чадович

Соавторы: Юрий Брайдер,Евгений Дрозд,Михаил Деревянко,Борис Зеленский,Николай Орехов,Станислав Солодовников,Геннадий Ануфриев,Георгий Шишко,Лариса Зыгмонт,Владимир Цветков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Владимир Цветков
Второе лето

(Фантастический рассказ из цикла «Земля. 3000 год»)

– Мистер Хемингуэй, а мистер Хемингуэй!

– А? Что?

– Мистер Хемингуэй! Да проснитесь же!

– Где я? Что со мной?

Он сел на постели, кулаками протер глаза, огляделся.

– Опять я в клинике Мэйо?

– Нет, мистер Хемингуэй. Это не клиника Мэйо. Это нечто совсем другое.

– Черт побери! Хотел бы я знать, что это за место. Надеюсь, глоток хорошего виски у вас найдется?

– А как же, мистер Хемингуэй! Специально для

вас припасли!

– Тащите его сюда, да поживее! У меня в горле

пересохло.

Человек в белом халате сделал знак стоявшей рядом с ним девушке. Она вышла, но скоро вернулась. В руке у нее была початая бутылка шотландского виски и стакан. Она протянула все это Хемингуэю. Тот аккуратно налил виски в стакан и сделал порядочный глоток.

– Совсем недурно, – сказал он. – Вот разве что немного гарью попахивает.

– Другого виски сейчас делать не умеют, – сказал человек в белом халате.

Услыхав его слова, Хемингуэй одобрительно щелкнул пальцами.

– Вот именно, сейчас, – сказал он, обрадовавшись чему-то. – Раньше такого не было. Раньше и виски было о'кей. В прежние времена за такое виски владелец завода жестоко поплатился бы. И поделом! А сейчас… Миром правят подонки. Муть, вроде той, которая остается на дне пивной кружки, куда проститутки набросали окурков.

Он запустил в бороду пятерню, поскреб ее. Потом сказал:

– А где я? Что со мной было? Что-нибудь серьезное? Или как обычно – автодорожное происшествие, авиакатастрофа, уличная драка, отравление алкоголем, белая горячка?

Хемингуэй засмеялся. Он пребывал в хорошем настроении. Это был добрый признак.

– Вы… в больнице, – ответил человек в белом халате после секундного замешательства. Замешательство было небольшим, неуловимым, почти незаметным, но наметанный глаз Хемингуэя был начеку. Эрнест умел правильно оценивать обстановку. Эрнест всегда жил по-настоящему. У него был большой опыт, и этого у него никто не мог отнять. Никто и никогда. Никогда и никто.

– Вы в больнице, – повторил человек и тут же поспешил добавить: – Но вы совершенно здоровы. Совершенно. Легкое сотрясение мозга, которое произошло у вас в результате несчастного случая, и небольшой курс психотерапии, к которому мы прибегли в целях вашего лечения, теперь уже позади. Все плохое уже позади. Вы абсолютно здоровы. Мы вас выписываем. Сегодня же мы отвезем вас домой.

– Кой черт! – сказал Хемингуэй, вставая на ноги. – Если я здоров, то нечего со мной цацкаться. Ужасно не люблю, когда со мной носятся, словно с ребенком. Я сам доберусь домой. Слава богу, с памятью все в порядке. Не волнуйтесь, я помню, где живу. Отлично помню.

Он выпрямился. Умные глаза смотрели на собеседника, под выцветшей ковбойкой билось мужественное и доброе сердце Папы. Лоб прорезали глубокие морщины – неуловимые следы времени, которые не минуют никого из нас, живущих на Земле.

– Ну, чего уставились? – громко сказал он, глядя в глаза поочередно то человеку с усталым лицом в белом халате, то девушке, стоявшей рядом с тем и, надо полагать, его помощнице, медсестре. – Давайте лучше выпьем. За знакомство.

Он нетерпеливо щелкнул пальцами, и человек в белом вновь сделал девушке знак. Она опять вышла, а вернулась уже со стаканами.

Девушка была хороша собой. Волосы у нее были, словно вороново крыло, грудь – высокая и красивая, и вообще вся она была длинноногая, стройная. Приглянулась Хемингуэю. Все это время, – пока она выходила, отсутствовала, а потом возвращалась, – человек в белом халате ненавязчиво наблюдал за Хемингуэем и, видимо, остался удовлетворен результатами. Во всяком случае, теперь в его глазах уже не было тревожных огоньков, как вначале.

– Давайте знакомиться, – повторил Хемингуэй сразу, как только девушка вошла. – Хотя меня вы, вероятно, знаете. Пока я валялся здесь без сознания, вы, должно быть, хорошо изучили мои потроха. Но результатами вашей штопки я доволен, – он поиграл бицепсами и нарочно выпятил грудь. От глаз его разбежались в разные стороны веселые лучики, включая теплую улыбку на добром лице. – А вот я вас совсем не знаю. – Он протянул ладонь человеку в белом: – Эрнест.

– Мигель, – представился тот. И, поколебавшись, добавил: – Лечащий врач.

– Дайте рецепт, доктор, – незлобно съязвил Хемингуэй и горячо потряс его руку.

Потом повернулся к девушке:

– А вас как зовут, юное создание? Горный эдельвейс? Прелестный цветок Италии? Волшебная испанская роза? Или же в ваших жилах течет горячая кровь предков-индейцев?

– Рената, – скромно ответила девушка, потупив взор. Она почувствовала, как кровь ударила ей в голову, и щеки начали наливаться пунцовой краской.

– Ого-го! – восхищенно воскликнул Хемингуэй. – Даже смуглая кожа не в состоянии вас спасти.

– Мистер Хемингуэй, – обратился к нему человек в белом, но был тут же перебит великим писателем:

– Зови меня просто Эрнесто, Мигель. Мы договорились, не правда ли?

– О да! Эрнесто, как вы себя чувствуете?

– Как я себя чувствую?

– Да, как вы себя чувствуете теперь?

–  Теперья чувствую себя просто великолепно. Я чувствую себя замечательно. Я полон сил, здоровья, желания, страсти жить! Какая все-таки это славная штука – жизнь! Давайте выпьем.

Они сдвинули стаканы, и те издали негромкий, но чистый звук.

– А можно ли называть вас Папой? – спросила девушка, осмелев.

– Конечно, дочка, – не задумываясь ответил Хемингуэй. Она была на добрых сорок лет моложе его. Каждый, кто увидал бы их рядом, сказал бы, что она на добрых сорок лет моложе его. И не ошибся бы.

– Я очень люблю твои книги, Папа, – сказала девушка. – В них столько искренности и чистоты! В них столько человечности, – она махнула рукой, и недопитое виски в стакане заколыхалось. – Я не умею так говорить. Умеешь так говорить ты, Папа. Помнишь, ты писал: «Думая о новом доме, я вспоминал, как моя мать постоянно наводила там чистоту и порядок. Один раз, когда отец уехал на охоту, она устроила генеральную уборку в подвале и сожгла все, что там было лишнего. Когда отец вернулся домой, вышел из кабриолета и привязал лошадь, на дороге у дома еще горел костер. Я выбежал навстречу отцу. Он отдал мне ружье и оглянулся на огонь.

– Это что такое? – спросил он.

– Я убирала подвал, мой друг, – отозвалась мать. Она вышла встретить его и, улыбаясь, стояла на крыльце.

Отец всмотрелся в костер и ногой поддел в нем что-то. Потом он наклонился и вытащил что-то из золы.

– Дай-ка мне кочергу, Ник, – сказал он.

Я пошел в подвал и принес кочергу, и отец стал тщательно разгребать золу. Он выгреб каменные топоры и каменные свежевальные ножи, разную утварь, точила и много наконечников для стрел. Все это почернело и растрескалось от огня. Отец тщательно выгреб все из костра и разложил на траве у дороги. Его ружье в кожаном чехле и две охотничьи сумки лежали тут же, на траве, где он их бросил, выйдя из кабриолета.

– Снеси ружья и сумки в дом, Ник, и достань мне бумаги, – сказал он.

Мать уже ушла в комнаты. Я взял обе сумки и ружье, которое было слишком тяжелым и колотило меня по ногам, и направился к дому.

– Бери что-нибудь одно, – сказал отец. – Не тащи все сразу.

Я положил сумки на землю, а ружье отнес в дом и на обратном пути захватил газету из стопки, лежавшей в отцовском кабинете. Отец сложил все почерневшие и потрескавшиеся каменные орудия на газету и завернул их.

– Самые лучшие наконечники пропали, – сказал он. Взяв сверток, он ушел в дом, а я остался на дворе возле лежавших в траве охотничьих сумок. Немного погодя я понес их в комнаты. В этом воспоминании было двое людей, и я молился за обоих».

Хемингуэй слушал ее не прерывая. Если б отрывок из его рассказа начал читать Мигель, он бы перебил его. Но Эрнест никогда бы не перебил девушку. Он слушал не столько свой рассказ, сколько ее голос…

– У вас отличная память, – наконец проронил Хемингуэй. – И превосходные актерские данные. Вы могли бы стать хорошим чтецом.

– Быть может, я и есть чтец, – ответила сулыбкой девушка. – Чтец по натуре. Это хобби, когда я не занята основной работой.

– Давайте выпьем, – предложил Хемингуэй. – Самое время промочить горло. Давайте выпьем за Ренату, – сказал он.

– Давайте, – сказал Мигель.

Рената промолчала. В глазах ее затаилась улыбка. Волосы чудесным дождем рассыпались по плечам. От нее пахло свежестью, светом, близкой мечтой.

Хемингуэй залпом опорожнил стакан. Мигель последовал его примеру. Рената только пригубила виски, чуть-чуть. Виски было очень горькое и пахло дымом. Дымом костра.

– А над чем вы сейчас работаете, мистер Хемингуэй? – поинтересовался Мигель. Он уже хорошо захмелел. Он был уже здорово «на взводе», хотя всеми силами старался не показывать этого. Напротив, ему хотелось показать, что голова его ясна, как никогда, и разум нисколько не изменяет ему. – Я имею в виду, то есть я хочу спросить, какую книгу вы пишете?

Хемингуэй несколько секунд помолчал, словно раздумывая, стоит ли ему отвечать, а потом сказал:

– Amigo, я же говорил тебе, не называй меня «мистер Хемингуэй». Зови меня просто «Эрнесто». А пишу я сейчас одну книгу, которая мне очень дорога и в которой я рассказываю о далеком, но чудесном времени. Это было время моей молодости, лучшие годы… Я почти закончил книгу. У нее пока еще нет названия, но я что-нибудь придумаю. Это, конечно, не беллетристика в точном смысле слова, но если вы пожелаете, то сможете считать ее беллетристикой. Я не люблю заранее раскрывать содержание книги или пересказывать ее до того, как она появится на книжных прилавках. Это понятно каждому, кто считает себя причастным к писательству и пишет по-настоящему, кто пишет простую, честную прозу о человеке. Нет в мире дела труднее, чем это, скажу я вам. А что касается моей новой книги, то в свое время вы ее прочтете. В ней я писал о людях и о городе, который меня с ними свел: о Париже. Париж – город особый. Он никогда не кончается, и каждый, кто там жил, помнит его по-своему. Мы всегда возвращались туда, кем бы мы ни были и как бы он ни изменился, как бы трудно или легко ни было попасть туда. Париж стоит этого, и ты всегда получал сполна за все, что отдавал ему. И. таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы.

На минуту воцарилась тишина. Слова Хемингуэя произвели на Мигеля и Ренату глубокое впечатление.

– Ну, что молчите, друзья? – широко улыбнулся Эрнест. – Все виски выпито, все речи произнесены? Чего еще вы от меня хотите?

У него был ясный, проницательный ум, который всегда работал четко, как хорошо отлаженный сложнейший механизм.

– Поедем домой, Эрнесто, – сказал Мигель.—

Мы отвезем тебя домой, на финку «Ла-Вихия», что под Гаваной. Или же в Кетчум, штат Айдахо.

– Поедем домой, Папа, – ласково сказала Рената.

Хемингуэй посмотрел на нее, остановил взгляд на свежей, словно омытой утренним дождем, коже девушки, заглянул в глубину ее глаз.

– Ладно, – ответил он. – Уговорили. Куда я должен идти?

– За мной, – торопливо сказал Мигель, – все время за мной…

Они направились к двери: впереди – худой некрасивый Мигель в белом халате, чуть доходившем ему до колен, затем – Эрнест Хемингуэй, статный, ладно скроенный; позади – Рената, стройная и гибкая, словно добрая пантера, с ярко высвеченными большими карими глазами на выразительном лице и чувственными губами.

За всю дорогу Хемингуэй не проронил больше ни слова. Он замкнулся и попробовал уйти в себя, но полностью это ему не удавалось, и изредка он поглядывал то на Ренату, то на Мигеля, но больше на Ренату. Взгляд его, хотя и излучал тепло, дружелюбие, однако на лице уже появлялась печать разочарования. Все окна в автомобиле были, разумеется, плотно зашторены, как впоследствии и иллюминаторы в самолете, которым они летели на Кубу или же в Кетчум. Впрочем, об этом можно было только догадываться. Можно было только догадываться и о том, кто управляет этими машинами на самом деле, хотя Мигель и прикладывал все усилия к тому, чтобы как можно правдоподобнее «крутить баранку» и «держать штурвал». Но глядел он прямо перед собой в какую-то ненормальную пустоту, и Хемингуэй это сразу понял. Понял, но виду не подал. Теперь он сидел, сложив руки на груди, и думал о чем-то своем. Для него – вокруг лежал его реальный мир, в котором был самый разгар жаркого лета 1961-го, того самого лета, в котором… Впрочем, может быть, он так не думал? Но о чем же?.. Никто не знает. И теперь не узнает. Никогда, никогда… Вот только в одном можно быть уверенным: вряд ли он догадывался, что волею других людей, ценою их неимоверных усилий, по сути, он родился заново. Вновь появился на свет в трехтысячном году от рождества Христова, в далеком будущем, которое строили другие, не он.

В тот день Мигель и Рената доставили Хемингуэя домой. И в тот день дома его встречали все те, кто когда-то действительно встречал его после возвращения из клиники 30 июня 1961 года. И весь следующий день он провел с теми, с кем он действительно его когда-то провел, и он был внимателен к своим товарищам, но почему-то очень спокоен.

А 2 июля произошло непредвиденное. Впрочем, непредвиденное ли? Ведь это должно было случиться, и потому случилось.

Его нашли ранним утром, в комнате, где хранились ружья, лежащим на полу с простреленным черепом. Он выстрелил одновременно из обоих стволов охотничьего ружья, вставив дула в рот. Как выяснилось позже, он покончил с собой после того, когда убедился, что его перенесли в грядущее, о котором он не мечтал и о котором он никогда не писал в своих книгах. Это было не его будущее. Это будущее строил не он, другие.

Возможно, если б ученые, назвавшиеся Мигелем и Ренатой, организаторы эксперимента, сразу рассказали Хемингуэю правду, все оказалось бы иначе? Или если б они постоянно контролировали Хемингуэя, опекали, «держали за руку»? Кто знает! Хотя… Он должен был решить все сам. И он решил.

Хемингуэй до конца оставался самим собой: непобежденным…

Владимир Цветков
Вечерний волк

Мама, он приходит ко мне ежедневно. Мама, он очень хороший. Ты никогда не обижай его, если увидишь. У него красивые глаза, которые звездно светятся в темноте, и холодный нос, и жесткая серая шерсть, и длинный-длинный хвост. У него сильные лапы с маленькими подушечками и гибкое тело, всегда готовое к стремительному прыжку.

– Здравствуй, волк!

– Привет!

– Я очень рад тебя видеть! Как дела? Хорошо?

– Угу.

– Пойдем погуляем?

– Угу.

– Ты не голоден? Ты сыт?

– Угу.

– Это правда?

– Угу.

– Ну, ладно. Пойдем…

Волк бежит впереди, мальчик – следом. Уже появился первый ледок, пока еще тоненький и хрустящий, словно хорошо зажаренный картофель. Деревья стоят не шелохнувшись, ветра совсем нет. Мохнатые ели кружатся, кружатся, проплывают мимо, исчезают вдали. Впрочем, это не они проплывают мимо, это так быстро бегут мальчик и волк. В едином ритме, в едином темпе, синхронно…

У него большие зубы и острые когти. Глаза его могут быть злыми и жестокими. Бывает, что его загривок ощетинится, зубы оскалятся, и тогда мне становится страшно. Бывает, что я вижу в его глазах желтые огоньки ненависти, испепеляющей все живое. Но ты не думай, мама, такое бывает только в снах. И все это – плохое и страшное – я вижу только в снах. А на самом деле волк очень добрый. Вот познакомишься с ним сама и все узнаешь.

Что писали о животных в прежние времена? Да много чего писали. Всякого и разного. Причем больше плохого, чем хорошего. Хотя были и добрые слова. Вот, скажем, поэт Сергей Есенин говорил:

 
«И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове».
 

Прозаик Джек Лондон восхищался волком по прозвищу Белый Клык, беспредельно преданным человеку:

«– Бесценный Волк! – хором воскликнули женщины.

Судья Скотт бросил на них торжествующий взгляд.

– Вашими устами глаголет истина! – сказал он. – Я твердил об этом все время. Ни одна собака не могла бы сделать того, что сделал Белый Клык. Он – волк.

– Бесценный Волк, – поправила его миссис Скотт.

– Да. Бесценный Волк, – согласился судья. – И отныне я только так и буду называть его».

Писатель Эрнест Сетон-Томпсон рассказывал: «Дружба между Джимом и его любимцем росла. Чем старше становился волк, тем яростнее он ненавидел собак и пахнущих водкой людей. Зато его любовь к Джиму и ко всем другим детям росла с каждым днем». И далее: «Кто может заглянуть в душу волка? Кто скажет нам, о чем он думал?»

Вот о чем подумал мальчик, когда он и его серый товарищ бежали лесом.

Когда ты увидишь его – не бойся. Он совсем не страшный. Просто люди безжалостно истребляли его сородичей, вот он и озлобился. Его оклеветали давным-давно. Даже в сказках детей волком пугали. Так и пели: «Спи, мой маленький сынок! А не то придет волчок и укусит за бочок». Но зачем же ему кусать людей, если он понимает, что людям от этого будет плохо? Разве может быть кому-то хорошо от того, что другому плохо? Говорят, в разные времена так бывало. Но теперь-то волки совсем другие…

– Давай отдохнем, волк.

– Угу.

– Ты устал?

– Нет. Ты?..

– Нет. Я тоже не устал. Хочу полюбоваться лесом.

– Угу.

– Что нового в лесу, волк?

– Все. Уже лиса. Мыши. Ловит. Скоро заяц. Беляк. Скоро. Небо. Снег. Немного. И птицы.

Волк замолчал, давая себе передышку. Ему было трудно говорить много. Да и не очень-то он любил говорить. И уж, конечно, не с каждым, не с первым встречным.

– Еще. Важно, – сказал волк. – Тепло. Большое тепло. В оврагах. Был снег. Теперь вода.

Он вдруг начал описывать вокруг мальчика круги. Тот догадался, что волк этим хочет сказать.

– Ты отведешь меня туда? Ты покажешь мне это место?

– Угу, – волк закивал большой головой. Словно обрадовался, что мальчик так хорошо понял его.

И снова они побежали.

Мне очень нравится бежать с ним рядом. Он такой большой и сильный, что я и себя чувствую таким же сильным рядом с ним. Я быстро устаю, и тогда он начинает бежать медленнее, делая вид, что и он тоже устал. Но я стану сильным. Обязательно стану! И тогда – мы будем бежать рядом на равных, а может, он станет слабее, тогда я буду ждать его, делая вид, что тоже устал.

Мама, не обижай этого волка. Он мой друг. Я ему много рассказывал о себе и о школе, которую я скоро закончу, о тебе и папе, и о том, как папа отправился в далекую экспедицию. Волк всегда слушал меня внимательно и, по-моему, многое понял. Может быть, даже все. Хотя всего, думаю, никто понять не может. Так что в этом я, наверное, не прав. Но все равно волк замечательный. Сначала я хотел дать ему имя, а потом раздумал. Зачем? Пусть будет просто волк. Я так его и зову: волк. Как дела, волк? Как ты себя чувствуешь, волк? Чего ты хочешь, волк? Давай наперегонки.

Он всегда приходит ко мне вечерами, когда ты укладываешься спать. Поэтому я называю его еще и так: вечерний волк. Я распахиваю дверь, ведущую на балкон, чтобы он мог беспрепятственно войти в комнату. Он приходит и садится на ковер. Он садится и преданно смотрит на меня и не виляет хвостом. Но глаза у него умные и добрые, и он смотрит и ждет, что я скажу. Вечерний волк ждет. А я говорю: «Пойдем погуляем. Пойдем погуляем, вечерний волк».

Земля была теплая. И трава. И вода. От земли шел густой пар. Он поднимался вверх, словно джинн, вырвавшийся из многовекового плена. Все было ясно.

– Теплотрасса, – сказал мальчик волку коротко, чтобы ему стало понятнее. – Авария. Техника. Горячая вода текла по бектолитовым трубам. Где-то трубы лопнули. Спасибо, что показал это место. Спасибо тебе. У меня есть радиобраслет. Надо вызвать аварийную.

– Не надо, – волк мотнул головой.

– Почему? – сначала не понял мальчик. Но тут же догадался: – А, ты просто не хочешь видеть других людей… Не хочешь общаться с незнакомыми. Разговаривать, объяснять…

– Угу, – волк радостно подпрыгнул.

– Хорошо. Я вызову аварийную, но мы не будем ждать, пока они прилетят. Уйдем отсюда. А чтобы убедиться, что они прибыли, отойдем во-он к той опушке.

– Угу, – согласился волк.

Потом я говорю ему: «До свидания. До свидания, вечерний волк. Приходи завтра. Я буду тебя ждать. Придешь?» И он утвердительно кивает мне. Ведь кивнуть для него легче, чем ответить словами. Он же не человек. Он и слов-то знает не так уж много, мой добрый вечерний волк.

– До свидания, волк.

– Угу.

– До завтра.

– Пока.

Он протягивает лапу. Мальчик крепко жмет ее.

Мальчик знает, что теперь волк отправится по своим делам. У волка тоже есть свои дела. В лесу сделаны специальные кормушки для животных. Лесники доставляют туда корм на автолетах.

Упругое серое тело стремительно движется к лесу. Вот оно превращается в маленькую точку и скрывается за деревьями. Все слабее и слабее светит искусственное солнце. Но полностью «выключат» его только в полночь. «К этому в наших краях уже давно привыкли. А вот к говорящим животным привыкнуть сложнее, считают некоторые. Моя мама тоже так думает. Но со временем, конечно, человек преодолеет и этот «барьер»…

Сообщение из газет:

«Вчера вечером в районе станции «Сонинос» произошла авария: сошел с трассы грузовой монорельсовый поезд-автомат. По стечению обстоятельств, поблизости играли дети: мальчик пяти лет и девочка – трех. Неожиданно появившийся волк, почуяв беду, схватил детей зубами за отвороты рубашек и перенес их в безопасное место. Через несколько секунд на лужайку, где играли дети, упал поезд. Дети спасены. Волк убежал. Просьба к гражданам, которым что-либо известно о местонахождении отважного волка, позвонить по видеофону…»

– Здравствуй, волк!

– Угу.

– Давай наперегонки, вечерний волк.