Текст книги "Замужество Татьяны Беловой"
Автор книги: Николай Дементьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
11
На следующий же день состоялось испытание скоростной головки элеватора – диссертационной работы Олега и Анатолия.
Когда я вошла в лабораторию, там было непривычно тихо и пусто: все толпились около головки элеватора. Событие это было значительное: наша лаборатория впервые в своей истории демонстрировала окончание диссертационной работы выращенных ею кандидатов.
Устройство головки было простое, мне Женя давно уже объяснила это. Большой барабан, вокруг него лента, на ней – ковши. Снизу ящик с материалом. Вращаясь, ковши описывали дугу, захватывали и высыпали материал в спускной лоток. Барабаны были сменными, разных диаметров и скоростей вращения. А ковши разных форм. И задача была такая: повысить скорость движения ковшей, но так, чтобы разный по составу материал не вылетал от быстроты движения вверх или, что еще хуже, не ссыпался обратно, вниз, на заднюю ветвь элеватора. Олег и Анатолий, варьируя формы ковшей, ускорили движение их на двадцать процентов, и, значит, производительность должна была возрасти так же. Все это сулило самые заманчивые перспективы везде, где использовались подобные машины или их принцип действия.
Олег с закатанными выше локтя рукавами рубашки, молчаливый, сосредоточенный, возился у барабана. И я увидела, что Олег действовал ловко, быстро, экономно, – Анатолий так не умел работать. Но и он вместе с Туликовым и Женей готовил внизу материал, налаживал лоток, проверял приборы замера производительности. Даже Выгодский с Коробовым носили в ведрах песок.
Было тихо, все переговаривались вполголоса, точно перед началом торжественного акта. В лаборатории неожиданно очутились Игнат Николаевич с сыном и отцом, Виктор Терентьич Вагин, еще какие-то незнакомые мне люди. И у всех были ожидающе-праздничные лица. Я поняла: вот одна из тех минут, для которых и существует лаборатория.
Яков Борисыч говорил Вагину:
– Ну, и вас поздравить будет можно? – Его мягкое, бабье лицо хитро морщилось, он округло поводил руками.
Вагин, как-то подозрительно поглядывая на него, – как и я, он, наверно, не мог понять, каким же глазом смотрит на него Яков Борисыч, – слегка усмехнулся:
– Наше дело маленькое: нарастить мясо на скелет! – Он пристально посмотрел на меня, протянул руку: – Привет, Танечка! – И задержал ее, как обычно, чуть дольше, чем полагается, договорил многозначительно: – Наш общий знакомый сегодня на коне! – В словах этих была доля зависти к успеху Анатолия.
Вдруг опять стало тихо: по проходу между стендами неторопливо шел Снигирев, сутулый, узкоплечий, наголо бритый и с такими мохнатыми и черными бровями, что они казались наклеенными, как у ряженого. Я никак не могла привыкнуть к его виду: круглая голова его казалась несоразмерно большой по сравнению с телом. Морщинистое, загорелое лицо выглядело всегда чуть утомленным, темные и запавшие под выпуклым лбом глаза рассеянно перебегали с предмета на предмет, словно Снигирев, не совсем ясно представляя себе, что вокруг него делается, досадливо старался сосредоточиться на чем-то своем, главном.
В лаборатории у нас он бывал очень редко и всегда точно мимоходом. То здоровался за руку с каждым, подробно расспрашивал о всяких пустяках, которые его совершенно не касались, то молча проходил к столу Анатолия, кивая всем на ходу. И чем-то напоминал Якова Борисыча: разговаривая с кем-нибудь, ответы выслушивал как бы безразлично, рассеянно, и тоже было трудно понять, к кому как он относится.
Его уважали, даже боялись. Лицо Анатолия в его присутствии делалось всегда взволнованно-настороженным, все в лаборатории замолкали, смотрели на Снигирева, торопясь, отвечали ему невпопад, а он, одинаково ровный со всеми, будто не замечал этого. За глаза в лаборатории взахлеб восхищались работами Снигирева, его учебниками, по которым учились еще в институте. Кузьма Михайлович за обедом как– то сказал:
– Филипп Филиппыч настоящий ученый, от него наукой так за версту и пахнет.
И сейчас Снигирев, ни разу не взглянув на головку элеватора, на людей, возившихся вокруг нее, первым поздоровался с Николаем Ильичом, даже улыбнулся. А тот неожиданно сказал:
– Пришел, Филя, полюбоваться на своих кандидатиков, горяченьких, с пылу с жару?
И Снигирев ничуть не удивился, не обиделся на этого «Филю», «кандидатиков»: я потом узнала, что он еще студентом был на практике в мастерских, где в молодости работал Николай Ильич. В тон ему ответил:
– Надо же кому-то бразды передавать. – И стал здороваться с остальными.
Вагин выгнул грудь, уважительно, но с достоинством пожал его руку. Павел смутился, спрятался за чью-то спину. Подошли от машины остальные, руки у них были грязные, и Снигирев только кивнул им молча.
Анатолий бестолково заметался туда, сюда, пока Олег не сказал ему:
– Подожди, дай хоть слезть… – Неторопливо и ловко спустился вниз, подошел к Снигиреву, спросил, чуть улыбаясь: – Будем пробовать, Филипп Филиппыч? – И спокойно ждал ответа.
Олег был очень красив сейчас. Пышные волнистые волосы его чуть растрепались, запачканное маслом лицо раскраснелось, воротник рубашки сбился, и от всей его стройной фигуры так и веяло молодостью, силой. Анатолий как-то совсем стушевался, потерялся рядом с ним. Николай Ильич сказал Снигиреву, с удовольствием глядя на Олега:
– Гвардия, а?..
Но Снигирев не поддержал его, безразлично взглянул на Олега, нашел глазами Анатолия, кивнул ему:
– Пускайте.
Чем это Олег, интересно, может не нравиться Снигиреву?..
Анатолий прикрыл пальцем кнопку пускателя. Все отодвинулись от машины, только Выгодский еще копался в углу. И снова Олег спокойно сказал Анатолию:
– Подожди. – И крикнул Выгодскому: – Заснул, Колик?
Тот торопливо отбежал в сторону, Коробов пробасил:
– Да чего тут трусить?..
– Кота из мешка надо осторожно доставать, – сказал ему Николай Ильич, – а то руки исцарапает!
Загудел трансформатор натужно и глухо, зажужжали приборы, взревел главный двигатель, барабан медленно двинулся, ковши с усилием втискивались в песок, и вот уже барабан закрутился неразличимо быстро для глаза, ковши входили в песок внизу легко, как нож в масло, а сверху в желоб летела тугая и плотная песчаная струя. Олег, Снигирев, а за ними и все шагнули к приборам.
– Здорово! – отчаянно-радостным голосом, прозвеневшим сквозь шум работавшей машины, прокричала Женя; она счастливо смотрела на Олега.
И все облегченно задвигались, заговорили, зашумели. Только лицо Снигирева было по-прежнему холодно-спокойным, да Олег, отодвинувшись, раздумчиво прищурился, глядя на ковши. Анатолий переступал с ноги на ногу, нашел меня глазами, облегченно заулыбался.
«Выключай!» – кивнул ему Олег.
Сразу стало очень тихо. Барабан еще крутанулся по инерции и замер, и слышно было, как шуршит по лотку, ссыпаясь, песок. Все выжидательно молчали. Снигирев, еще раз придирчиво глянув на показания приборов, негромко сказал, будто ничего не случилось:
– Ну что ж, на мелкозернистом ожидаемые результаты подтвердились.
Я думала, что все кинутся поздравлять Анатолия с Олегом, но Вагин только успокоенно, торжествующе улыбался, Туликов закурил, Женя тыльной стороной грязной руки поправила волосы…
– Меняем материал! – позванивающим голосом скомандовал Анатолий.
– Подожди. – Олег вопросительно смотрел на Снигирева. – Еще на десять процентов увеличим скорость, а?
– Так ведь проектом, кажется, не предусмотрено? – выжидательно спросил его Снигирев; глаза его вдруг стали пристальными, сосредоточенными.
– Да мы тут переключили редуктор, – ответил Олег.
Ага, вот почему он возился с барабаном! Анатолий удивленно, растерянно мигал.
– Извини, не успел тебе сказать. – Олег улыбнулся ему.
– Однако! – возмущенно и громко произнес Вагин, оборачиваясь то к тому, то к другому, ища поддержки.
Все молчали. Анатолий бледнел все сильнее. Одно дело, когда Олег вмешивался в работу других, подменяя тем самым Анатолия как начальника. Это все-таки проходило как-то незаметно: Анатолий – начальник, занят своими административными делами, ему некогда, ну Олег и помогает, если его просят… Да я сама, может, немного и преувеличивала это, ведь не могла тогда беспристрастно относиться к Олегу. А тут уже открытое пренебрежение к своему коллеге, вместе с которым Олег готовил диссертацию и которому даже не счел нужным сказать о внесенном изменении. Но держался Олег сейчас так, точно не понимал этого, нетерпеливо ждал ответа Снигирева. В эту минуту я впервые заметила в Олеге эту странную, даже, казалось, оскорбительную для других черту, когда обычные человеческие отношения будто переставали для него существовать, становились чем-то незначительным и второстепенным. Как для сумасшедшего, охваченного навязчивой манией, или ребенка, которому хоть дом сгори, хоть укради, а дай полюбившуюся игрушку. И поняла, почему Вагин, например, да и Коробов с некоторой опаской и неприязнью относятся к Олегу.
Анатолий все молчал, приподняв плечи, отвернувшись к машине. И все старались не смотреть на него и Олега. Вагин поспешно сказал:
– Установку может разнести от перегруза! Как центрифугу…
– Трус в карты не играет! – язвительным, тоненьким и непримиримым голоском выговорил Николай Ильич.
Снигирев кивнул Олегу, тот сказал:
– Отойдите, ребята! – И подошел к пускателю.
Все далеко отодвинулись. Снова загремел двигатель, метнулись ковши, и песок тугим вертикальным веером поднялся в лаборатории, упираясь в потолок, стены, беспорядочно засыпая все вокруг. Олег тотчас выключил. И постоял еще около пускателя, глубоко задумавшись, ничего не видя. Волосы, лицо, рубашка его были покрыты густым слоем песка. И у Снигирева было такое же отрешенно-сосредоточенное лицо. Вагин удовлетворенно хмыкнул, Анатолий передохнул, точно после миновавшей опасности, Женя с жалостью смотрела на Олега. Никто ничего не сказал, и так все было ясно.
Сменили материал: вместо песка засыпали мелкий камень. Снова Анатолий встал к пускателю, снова головка работала хорошо, и снова ко всем вернулось удовлетворенно-радостное состояние.
– Выше головы не прыгнешь! – подытожил Вагин.
Анатолий тщательно вытирал руки: испытания закончились. Я-то видела, как он был рад, хотя посторонний человек ничего бы и не заметил. Ну вот, теперь мой будущий муж кандидат наук! Но обрадовалась я почему-то меньше, чем ожидала. Может, потому, что у Олега ничего не получилось с большей скоростью, и это как-то вдруг по-иному представило всю работу, вон Вагин даже сказал насчет головы… Да и Снигирев с Олегом по-прежнему раздумчиво молчали, будто не все еще было ясно и они даже разочаровались в чем-то. И Николай Ильич, конечно, не мог стерпеть, пропел Вагину:
– А некоторые мастера спорта прыгают куда выше своего роста!
Никто не поздравлял Анатолия с Олегом, а Коробов морщил свое скуластое, грубое лицо, будто Олег вообще испортил всю обедню. Анатолий упорно не смотрел на Олега. Я тогда еще не знала, что это начало разлада между ними, что эту обиду Анатолий никогда не сможет простить Олегу, хотя сам он вышел победителем. И тоже тогда еще не знала, что в этом-то и состоит главное различие между Анатолием и Олегом как научными работниками, не могла даже представить себе все значение и цену этих ничем, казалось бы, не оправданных порывов и безрассудного, на первый взгляд, риска в науке.
Олег вдруг резко повернулся к Снигиреву, просительно начал:
– Ведь удельный вес…
И Снигирев, тотчас поняв, согласно кивнул. Я не могла понять: то ли он увлечен сейчас, как и Олег, то ли ему зачем-то нужно, чтобы все убедились в бессмысленности этого упрямого желания Олега. Олег шагнул к пускателю, все отодвинулись и притихли. Повторилась та же неудача, что и с песком на этой, большей скорости, к тому же рикошетившие камни разбили стекло окна.
Опыты продолжать не стали. Все начали расходиться.
– Ну, Филипп Филиппыч, – громко и радостно проговорил Вагин, – вот это подарочек производству! У моего отдела уже почти готов эскизный проект.
– Через три месяца чертежи будут на заводе, – подтвердил Павел.
Снигирев повернулся, взглянул на Игната Николаевича.
– Не задержим, – ответил тот, – зеленую улицу дам!
Тогда Снигирев протянул Анатолию руку, улыбнулся:
– Только с оформлением диссертации не тяните…
– Нет, нет!
– Поздравляю кандидата! – Вагин по-свойски обнял за плечи Анатолия, сильно качнул его; Анатолий счастливо улыбался, не замечая этой фамильярности Вагина, которая обычно была так противна ему.
– Придется обмыть это дело! – Николай Ильич щелкнул себя по шее, улыбаясь Анатолию.
– Валидольчиком, папаша! – невинно вставил Игнат Николаевич.
И казалось, все уже забыли про Олега, как вдруг Снигирев быстро обернулся, посмотрел на него. Олег смущенно улыбнулся, потер пальцем нос. Все теперь смотрели на него, а он нерешительно сказал:
– Эмпирично уж очень наше исследование…
Снигирев молчал, будто говорил без слов: «Но ведь так и было задумано». Анатолий, опять сильно волнуясь, глядел на Олега. Вагин и Коробов недовольно морщились. И Яков Борисыч, который уже скучливо листал какой-то журнал, с любопытством повернулся к Олегу.
– Да и теория ваша, Филипп Филиппыч, тоже достаточно эмпирична, – договорил Олег. – Отсюда наши ошибки.
Наступила такая тишина, что было слышно, как сопел Вагин. Анатолий испуганно мигал, остальные смотрели на Олега так, как глядят на человека, допустившего страшную неловкость. Только Николай Ильич с хитрецой улыбался да Лидия Николаевна шепнула:
– Знай наших!..
Туликов во все глаза смотрел на Олега, будто видел нечто самое важное в своей жизни, Женя восторженно кивала Олегу, подбадривая его.
– Но ведь, кажется, известно, что двадцать лет назад Филипп Филиппыч другой теории предложить не мог! – с благородным возмущением проговорил Вагин.
– А скоростную киносъемку, которую теперь применили, забыл? – спросил Коробов. – Это уж последний крик! Но и это нам не помогло.
– Вы вот всякие теории разводите, а машину-то ждёт производство! – вставил Игнат Николаевич.
– Все это так… – Олег еще больше смутился, он все застегивал и расстегивал грязными пальцами ворот рубахи. – И хорошо, Филипп Филиппыч, что вы тогда предложили свою теорию, и машины работают, и эта теперь будет работать, но…
Снигирев спокойно ждал. И Олег с отчаянной решимостью вдруг договорил:
– Надо по-новому осмыслить закономерности процесса! Ведь так варьировать формы ковшей можно без конца!
Снигирев молчал. Вагин услужливо подсказал:
– Значит, сомневаешься в теории Филиппа Филиппыча?
– А?.. – Олег повернулся к нему, неожиданно улыбнулся: – Выходит, так.
– Ну что ж, это все верно, – будто ничего решительно не произошло, произнес Снигирев; больше того: точно советуясь с Олегом, думая вместе с ним, он негромко спросил: – Ну а пути исследования вам ясны?
– Нет…
Все смотрели на них: что там немая сцена в «Ревизоре»!
Снигирев пожевал губами, спросил:
– Значит, ничего предложить не можете?
– Нет… – Олег побагровел. – Буду думать!
– А если так… – Снигирев выжидательно помолчал, вдруг широко улыбнулся, явно подзадоривающе сказал: – Давайте тогда играть ва-банк: вся эта работа идет на диссертацию Локотова, а?..
– Выходит, так! – Олег рассмеялся и удивленно, и согласно, и будто даже радостно, что все теперь решилось.
Все по-прежнему смотрели на него: нешуточное дело отказаться от кандидатской степени, когда она уже у тебя в руках!
Анатолий шагнул к нему, по-дружески дотронулся до его руки, проговорил, успокаивающе улыбаясь, как младшему, просто погорячившемуся:
– Брось, Олешка!.. Работу делали вместе, вместе и лавры будем делить!
– Ты только не обижайся на меня, – просительно сказал Олег и положил руки на плечи Анатолию. – Ты пойми правильно!.. Я не рисуюсь. Просто, понимаешь, мне надо совсем по-новому взглянуть на это, отойти от сделанного… Ведь если фундамент уже заложен, на нем можно построить только тот дом, который запроектирован. Вот и здесь так. Мне, понимаешь, надо начисто забыть все, что мы с тобой уже сделали.
– Но диссертацию-то можешь ты защитить? Кому от этого вред?
– Вреда нет… Время терять жалко! Это ведь еще полгода. Я могу совсем привыкнуть к тому, что уже сделано, понимаешь?.. Уже не сумею другими глазами глядеть…
– Это правильно, Олег, – серьезно сказал Снигирев и, впервые оживившись, засмеялся. – Ну, бог вам в помощь, думайте! А вы, – он повернулся к Анатолию, – уж помогите им, – он кивнул на Вагина и Игната Николаевича, – до конца довести машину. – Повернулся, пошел из лаборатории.
– Де-ла-а!.. – ахнула Лидия Николаевна, когда за Снигиревым закрылась дверь.
Олег все еще смущенно смотрел на нас, растерянно улыбался, словно просил извинить его. Встретился глазами с Анатолием, решительно сказал:
– Нет, нет, Толька, не проси! Собаке, знаешь, хвост по кусочкам не рубят… – Закинул руки за голову, потянулся всем телом и вдруг радостно, удовлетворенно зажмурился.
12
Почему Олег отказался защищать уже почти готовую диссертацию? Ведь если бы он защитил, никто бы решительно не пострадал от этого. А так еще он Анатолия поставил в неловкое положение. Да и лаборатория, получается, вместо двух кандидатов вырастила одного. Тень на Снигирева как руководителя их темы бросил. И к остальным пренебрежение. И потом, размышляла я, денег-то Олег стал бы получать почти вдвое больше! А ведь был сирота, жил с теткой-пенсионеркой в двенадцатиметровой комнате. (Я все это очень быстро и легко узнала. И удивилась еще, что, познакомившись с Олегом, совсем не думала, женат ли он, как это было при знакомстве с Анатолием.) Мальчишеская горячность, гонор?.. Тоже непохоже. Ведь растерянно даже ответил Снигиреву: «Не знаю». И несправедливым казалось предположение, что он сделал это из каких-то корыстных, далеко идущих соображений. Ничего нельзя понять! Ведь только дурак, казалось мне тогда, всерьез мог говорить о какой-то глупой потребности забыть сделанную работу.
Опять-таки с Жениной помощью я все же поняла, чего хотел Олег. В свое время Снигирев предложил теорию, объясняющую выход материала из ковша элеватора. Производительность элеваторов должна все время увеличиваться. Самое простое – сделать большие по объему ковши. Но при этом растут габариты и вес всей машины. Надо, значит, увеличить скорость движения ковшей. Но тогда от центробежной силы материал разлетается из ковша во все стороны, падает туда же, откуда его взяли ковши. И вот Олег с Анатолием, пользуясь теорией Снигирева, больше двух лет возились с ковшами и придали им форму, при которой можно все-таки на одну пятую ускорить их движение. Результат отличный, работа нужна производству, все довольны. А Олег… Он хотел, объяснила мне Женя, разобраться в каком-то взаимодействии частиц материала, чтобы, установив эту закономерность, можно было больше не гадать с формами ковшей, а знать точно, какую именно форму для того или иного материала надо делать. В общем, захотел создать свою теорию. Я, конечно, сразу же спросила, получится ли что-нибудь у Олега.
– Ну кто же это может знать? – удивленно ответила Женя. – Может подтвердиться теория Снигирева. А может даже оказаться, что все возможности элеваторов исчерпаны опытами Олега и Локотова.
– Зачем же тогда он все это затевает?
– Есть все-таки некоторая вероятность, что можно еще что-то сделать в этом направлении. Хотя я сама, честно говоря, и не вижу этого. А потом… ведь в науке всегда так… А бывает еще, что человек, начиная работу, ждет определенного результата, и вдруг получается совсем другой. Может, еще более важный. Это езда в незнаемое, как сказал Маяковский.
Совсем непонятно. И надо же, чтобы такое приключилось именно с Олегом!..
В тот день, да и после испытания их машины, Анатолий держался очень хорошо. Сразу же нашел, как он умел, единственно верную форму поведения. Ничуть, казалось, не был обижен отказом Олега, но и не выказывал своей радости, хотя я-то знала, что в глубине души он был просто счастлив; правда, был немного удручен, что вот все так неловко вышло, но работу ведь надо заканчивать, хоть он и остался один. Если Олег и найдет что-то лучшее, так это тоже хорошо. И никто ни в чем даже намеком не упрекнул Анатолия. Да и за что действительно его было упрекать?..
Когда мы после работы шли к ним домой обедать, Анатолий задумчиво рассказывал мне:
– Понимаешь, мы с Олегом учились в одной группе с первого курса. В свободное время он увлекался баскетболом, мог один целыми часами в пустом зале бросать и бросать в корзину мяч. Стал играть в сборной института, получил первый разряд. Все были уверены в его спортивной карьере, а он вдруг охладел к мячику. А как он влюблялся! И все это, понимаешь, с романтикой, верностью на всю жизнь, не меньше. Стал следить за своей внешностью, одеждой, как будто и так не понравился бы. Даже советовался со мной, как лучше одеться. А денег-то ведь у него никогда не было.
– Ну и что же? – не удержалась я.
– Ничего, конечно. – Анатолий смущенно помолчал. – Всякий раз казалось, что он наконец нашел главное в своей жизни, и так же скоро это проходило у него.
– А что же он ни на ком не женился?
– Так ведь он по-настоящему никого и не любил.
Мне почему-то стало чуть легче.
– Знаешь, все удивлялись нашей дружбе. Так сказать, лед и пламень. Но дружили мы с ним хорошо, – с некоторым сожалением договорил он.
– А сейчас?
Он поспешно подтвердил:
– И сейчас, конечно. Мы с ним уже в таком возрасте, когда подобные отношения остаются на всю жизнь. – И непонятно добавил: – Мне было бы так жаль потерять их!..
За обедом Анатолий рассказал родителям об испытании машины. Оба они давно ждали результатов работы Анатолия, я знала это, но слушали его спокойно, не торопили и, когда он замолчал, даже не поздравили. Я потом поняла, что это черта их семьи – принимать подобные события как должное. А иначе и не было бы их уверенного благополучия. Вот и еще один пример силы их семьи. Я не вытерпела:
– Алексеев отказался! – Вышло это у меня смешно и даже чуть торжествующе.
Оба они тотчас повернулись к Анатолию. Он неторопливо, толково объяснил им. Софья Сергеевна быстро проговорила:
– Работа сделана, она получилась, и никто и ничто не в силах уже изменить это. А Олег всегда мудрил, на него очень похоже!..
Анатолий по-прежнему спокойно ел, но я знала, что он ждет слов отца, Кузьма Михайлович поднял наконец голову, сказал раздумчиво, неопределенно:
– На первый взгляд это, конечно, чистое мальчишество… Но… неисповедимы пути твои, господи! – Он засмеялся, снова стал милым, потешным толстячком-кроликом.
Анатолий чуточку побледнел, ложка звякнула о тарелку. Его минутная растерянность во время испытания, с которой он мгновенно справился, да вот удар ложки о тарелку – это все, что он не сумел скрыть.
В лаборатории Олег был таким же, как и раньше, будто ничего решительно не произошло или он просто забыл об этом. Весь день крутился то с одним, то с другим, а своего основного дела у него, казалось, и не было. Уж не из-за этой разбросанности его и не назначили начальником лаборатории? Руководитель должен уметь ровно и внимательно обращаться с людьми, работать, так сказать, с массами, а где уж Олегу до этого, если он может походя обидеть человека, допустить нетактичность по отношению к целому коллективу! Его и самого-то еще воспитывать надо… И только временами, иногда посредине разговора, Олег вдруг задумывался, водил пальцем по стеклу, забыв обо всем, или тер нос. Неуравновешенный, увлекающийся человек – какой же из него начальник? Одним словом, совсем не то, что Анатолий. Олег по-прежнему на меня не смотрел, здоровался, как со всеми, только чуть поспешнее отводил глаза. За кальками центрифуги обращался к Лидии Николаевне. И меня сильно обижало это. Я ловила себя на том, что жду его взгляда, слов. Хотела сама заговорить с ним, но почему-то никак не могла решиться.
Я очень боялась, конечно, что кто-нибудь заметит это. А Анатолий больше не торопил меня со свадьбой: ведь у нас всё было решено, а к свадьбе надо подготовиться, ее нельзя комкать. К тому же он вплотную взялся за окончательное оформление диссертации. Вот тут-то я и увидела, как Анатолий умеет работать, и прониклась к нему еще большим уважением. Все вокруг него закипело.
Очень естественно, без нажима и приказаний Анатолий подключил к своей работе Туликова и Коробова, они готовили последние расчеты, вычерчивали графики. Они делали это и для него, Анатолия, но, главное, и для лаборатории, да и для самих себя: Для лаборатории потому, что это было связано с окончательным обоснованием технических условий проекта, а для себя потому, что Коробов, пользуясь частью этих материалов, мог опубликовать статью, а один из узлов будущей машины Туликов мог использовать как свой дипломный проект. Просто и здорово, и все довольны. И все-таки мне казалось, у Олега это получилось бы как-нибудь иначе… Сам Анатолий работал над теоретической частью диссертации, писал бесконечные формулы, сидел, обложившись горой книг. Олег так же увлеченно и бескорыстно, как он помогал всем, часами просиживал с Туликовым и Коробовым, после работы оставался даже с Анатолием. Понять все это тоже было трудно. И я видела, что для этой самой теоретической части Анатолию просто необходим Олег. Он сам как-то сказал мне об этом:
– Олег был первым по математике на нашем курсе: у него удивительно работает голова в этой области!
Вечерами мы теперь с Анатолием гуляли меньше: он, всякий раз извиняясь, или оставался в лаборатории, или работал дома. Мне нравилось это, хотя ожидаемая кандидатская степень Анатолия почему-то чуточку потеряла для меня свою былую привлекательность. Был Анатолий тогда как туго натянутая пружина: такую напряженную собранность, полное поглощение делом мне вообще в жизни приходилось редко встречать. Нет, я не ошиблась в своем женихе…
И в то же время я с настороженной внимательностью следила, как откликаются в лаборатории на поступок Олега, все старалась объяснить себе этот поступок.
Вагин каждый день заходил к Анатолию, поглядывал на Олега зорко, подозрительно. Негромко говорил Анатолию:
– Жми вовсю! Это ведь не одного тебя касается, понял?
Анатолий отмалчивался, тогда Вагин пояснял:
– Ведь от таких, как Алексеев, не знаешь, чего ждать. Впрочем, тебе самому виднее, мой отдел любой проект сделает, кто бы ни был автором. И лавры пожнет!.. Не либеральничай, не играй в порядочность, впрягай всех, понял?
Я заметила тогда, как неприязненно, даже брезгливо относится Яков Борисыч к Вагину. Это было удивительно при его, казалось, ровнозаинтересованном отношении ко всем. И не понимала еще, насколько глубок и серьезен конфликт между ними. В присутствии Вагина мягкое лицо Якова Борисыча становилось насмешливо-холодным, злым, он вкрадчиво спрашивал:
– Начальник отдела боится, что результаты Алексеева будут так значительны, что проект поручат другому институту? – И смотрел на него непонятно каким глазом.
Так и чувствовалось, что, увидев Якова Борисыча, Вагин под костюмом весь сжимается. Но отвечал он ему шутливо, беззлобно, только чуть темнели глаза, как тогда в Саду отдыха:
– Один муж все подозревал свою жену из-за того, что вечерами ее часто не бывало дома, а она, оказывается, задерживалась на собраниях. Нельзя, Яков Борисыч, видеть в людях в первую очередь плохое. Не такие мы. Давно уже не такие!
– Спасибо за совет, Виктор Терентьич. Только я боюсь теперь босым по стеклу ходить.
Однажды Женя пришла в лабораторию из комитета комсомола и, обращаясь ко всем, сказала:
– Комсомольцы готовят вечер на тему «Мы за коммунистический труд!». Как бы нам поконкретнее поговорить об этом?
– А вот, между прочим, такой факт, – раздумчиво, негромко проговорил Яков Борисыч и поискал кого-то глазами; Анатолия и Олега не было, в лаборатории. – Почему, вы думаете, Алексеев отказался продолжать работу над диссертацией?
– Ну, о нем что говорить, – сказала Лидия Николаевна. – Олешка парень особый!
– Какой же это он такой особый? – даже чуть подозрительно спросил у нее Коробов. – Отказался, потому что вожжа под хвост попала! На весь коллектив и на своего товарища наплевал. В этом еще ох и ох как надо разобраться, сделать выводы!
– Вы неправы! – горячо воскликнула Женя. – Неужели вы подозреваете, что Алексеевым руководила корысть? Он просто решил до конца разобраться в процессе. Разве это не ясно?
У Туликова опять стало такое же напряженное лицо, как во время отказа Олега. Он с оттенком зависти произнес:
– Олешке легко… Он в себя верит. – И вдруг растерянно договорил: – А, в общем-то, я не понимаю его.
Яков Борисыч подошел к Жене и Туликову, обнял их за плечи.
– Вы только посмотрите внимательно вокруг, и самые обычные дела, люди, к которым вы привыкли, увидятся вам по-новому. Женя права. Потому что Алексееву действительно важен конечный результат его работы, важен самый процесс творчества, а не те блага, которые он может получить за свое открытие. Это ему безразлично. И в этом главная черта нового человека. А вот возьмите еще старика Антипова. Разве он не мог бы уйти на пенсию? Нет. Возится с молодыми. А Лидия Николаевна? Работа для нее – все! Казалось бы, простая копировщица, а сколько раз нас, конструкторов, на ошибках ловила? Это уже не механическая копировка, а творчество. И своих чертежниц она так же учит относиться к делу. И во многих других наших товарищах есть, на первый взгляд и не очень заметные, хорошие новые черты.
– Как ни судите, товарищи, – сбиваясь от волнения, заговорила Женя, – о поступке Алексеева можно говорить на нашем вечере. Даже нужно! Да, да, при всех недостатках Олега!.. Если отбросить все детали… Выгода ему была явная защитить диссертацию? – Она обвела всех глазами; против этого смешно было возражать. – А он отказался… Чтобы главным заняться… А еще неизвестно, что у него получится!..
– Вот что! – значительно проговорил Коробов.
– Женя права, – сказал Яков Борисыч: – Коммунистическая сознательность – понятие широкое. Важнейший ее признак – органическая потребность в труде. И не корыстная, только для своей выгоды, а на пользу всем, так?
У Туликова все не сходило с лица какое-то странное выражение. И Выгодский задумчиво молчал. А Яков Борисыч легонько улыбался. Вот, значит, он какой. Все, оказывается, замечает и знает. Значит, вот что такое коммунистическая сознательность. Умело повернул, и возразить нечего. И удивилась: а ведь он прав, и как только мне все это раньше в голову не приходило? Плохо я все-таки во всем разбираюсь. А с Вагиным Яков Борисыч почему-то настороженно всегда разговаривает…
– Яков Борисыч, – снова горячо откликнулась Женя, – даже если у Олега ничего и не получится, все равно этот его почин, это отношение к делу очень важно и может для всех нас служить примером. Так я вас поняла? Вот жалко только, что прямо об Олеге на вечере говорить неудобно!
