Текст книги "Замужество Татьяны Беловой"
Автор книги: Николай Дементьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
– И я! – сказала я. – И я!..
Мы снова поцеловались. От счастья он был как помешанный, даже больше, чем Лешка, когда тот поцеловал меня первый раз. Успела подумать: какой же, значит, Анатолий скрытный, если я сама ничего не замечала. Нет, он говорит правду: иначе бы такой человек, как он, не сблизился так быстро с девушкой, тут можно не сомневаться. И глаза я на этот раз не закрыла: желваки на щеках у него были, как и при улыбке.
9
Даже удивительно было, как сильно подействовала на Анатолия любовь. Конечно, он по-прежнему оставался таким же сдержанным, и все-таки по лицу его было видно, что он счастлив. По-настоящему счастлив. Он выглядел теперь еще более уверенным, и вместе с тем у него появилась мальчишеская непосредственность, даже смешливость, какая-то легкая рискованность в поступках и словах, точно наша взаимная любовь дала ему на это право. И он по-прежнему ни перед кем ничего не скрывал.
Сталкиваясь по работе в Женей и Туликовым, говорил им нарочито штампованным языком:
– Шеф сегодня еще и еще раз призвал меня на борьбу за центрифугу. Я его авторитетно заверил: «Оправдаем!» – И поблескивал глазами, будто удивлялся, что так иронически говорит о Снигиреве и хоть немного, но раскрывает перед ними, своими подчиненными, разговор с высшим начальством, который всегда должен быть окутан легкой тайной.
Заливисто, от всей души, до слез на глазах, хохотал над смешными репликами Якова Борисыча. С мягкой снисходительностью, даже добротой, будто впервые разглядев в нем человека, сказал Выгодскому:
– Вы, Коля, старайтесь хоть немного относиться к жизни по-взрослому, иначе потом вам же самому придется расплачиваться: жизнь – вещь сложная, жесткая, она ничего и никому не прощает! – И даже слегка дотронулся рукой до его плеча, что уж было совсем неожиданно.
Что-то новое появилось у него и в отношении к работе. Раньше, например, заказчики могли хоть на коленях перед ним стоять, он был строг и непреклонен, ни в чем и никогда не уступал им. Теперь же говорил:
– Ну что ж, попробуем поискать еще одно решение с учетом ваших конкретных особенностей. Да ничего, ничего: ну, поработаем недельку сверхурочно.
У него вдруг нашлось время вплотную заняться центрифугой. Он вместе с Яковом Борисычем и Женей заново пересмотрел все чертежи. Нам с Лидией Николаевной многие кальки пришлось переделывать, но даже мы понимали, что проект упростился, стал более стройным.
Меня Анатолий иногда встречал у вокзала, и мы вместе ехали на работу. Или поджидал у входа в институт, терпеливо ходил и курил. В лаборатории доставал из нашего с Лидией Николаевной шкафчика мой халат, подавал его на глазах у всех. Среди дня часто подходил к нашему столу или смотрел со своего места на меня, радостно улыбался. В столовой заботливо выбирал мне еду, обязательно платил за нее. Все уже знали, что после работы мы с ним уходим вместе.
Немножко по-новому стали относиться к нему, да и ко мне все в лаборатории.
Женя как-то обняла меня, шепнула:
– Я так рада за вас обоих! Вы очень подходите друг другу, честное слово. И пусть тебя не смущает – глупость это! – что ты, мол, простая чертежница. У вас с ним что-то такое общее, оно значительнее разницы в образовании. И потом, только не сердись, у Анатолия Кузьмича было что-то от чеховского Беликова, «Человека в футляре», а теперь он в известном смысле перестает носить галоши. И ты должна всячески и настойчиво развивать в нем эту черту, понимаешь?..
Яков Борисыч, глядя однажды на новые кальки центрифуги, с удовольствием сказал:
– А Локотов – инженер! – точно был не уверен в этом раньше, хотя Анатолий скоро должен был стать кандидатом наук.
Туликов, засмеялся:
– От любви человек добреет, его вдруг хватает не только на свою диссертацию, но и на работы, нужные всем другим. Вот вам, товарищи, наглядный пример благотворного влияния любви на раскрытие потенциальных возможностей индивидуума.
И Женя частенько теперь подзывала, не смущаясь, Анатолия к своему столу или стенду. Только Коробов недоуменно молчал, напряженно приглядываясь ко мне и Анатолию, да Лидия Николаевна как-то раз неопределенно сказала:
– Любовь зла!.. Ну, хоть работе польза, и на том слава богу.
И относилась ко мне так же насмешливо-холодно, как в первые дни моей работы в чертежке.
Ухаживал Анатолий красиво, хоть и немного однообразно. Почти каждый вечер мы ходили в театр или кино. Анатолий обязательно покупал мне цветы, какие-нибудь забавные безделушки, дарил духи. Всегда был подчеркнуто предупредителен, внимателен. Если мы договаривались встретиться, приходил раньше меня, ждал. Иногда мы отправлялись в ресторан, Анатолий выпивал чуть-чуть, и я с удовольствием убеждалась, что ему просто органически противно вино. Он всегда провожал меня в Ручей, и там, уже поздно вечером, мы обязательно целовались; он ни разу не позволил себе ничего лишнего.
Все это нравилось мне, как понравилось бы, наверно, всякой девушке.
Я еще в первую нашу прогулку по Неве заметила, что ему как бы безразлично, о чем именно говорить, но знал он много и рассказывал интересно. Только с какой-то суховатой дотошностью, будто боялся что-нибудь опустить, перепутать, и эта обстоятельность его была немножко скучноватой.
И здесь – или у меня было мамино презрительное отношение к мужчинам маленького роста – я неожиданно увидела и что-то новое в Анатолии. Это, конечно, хорошо, когда мужчина так следит за собой, но я как-то вдруг почувствовала, что его усиленная ежедневная зарядка, обливание холодной водой, тщательность в одежде диктуются в первую очередь желанием сравняться с другими мужчинами, высокими, сильными и красивыми. Даже его работоспособность, настойчивость и упрямство в делах будто определяются этим же. И единственное, чем Анатолий позволял себе хвастаться, относилось, например, к тому, что он может присесть на одной ноге пятьдесят раз или проплыть без отдыха километр. А меня после знакомства с Лешкой этим было трудно удивить.
Анатолий был послушен, точно мальчик. Видимо, где-то глубоко в душе у него было тщательно запрятано что-то слабое и неопределенное, и это удивляло меня своим несоответствием с его внешностью, манерой держаться. Но я, даже когда мы целовались, никак почему-то не могла назвать его просто Толей.
Очень старалась я тогда выяснить, за что же именно полюбил он меня, ведь знать это было мне очень важно для дальнейшего. Но спрашивать его долго не решалась. А когда осторожно заговорила, что мне нравятся в нем подтянутость, воспитанность, умение держаться, образованность, суховатый, но строгий ум, – говорила я тогда об этом, конечно, более беспорядочно, бестолково, – он тоже честно попытался объяснить, что ему нравится во мне. Я многого не поняла, но запомнила его слова, – конечно, о красоте, о какой-то неопределенной общности с ним и – это было неожиданно – о моральной силе. Он что-то говорил о моей чистоте, честности и порядочности и о моих достоинствах хозяйки.
Я бессознательно старалась подражать ему в манере держаться, начала даже почитывать книги, до которых не была особенной охотницей, но, главное, почувствовала нечто новое, по-настоящему прочное в жизни, олицетворявшееся в Анатолии, и жила предчувствием еще лучшего, что обязательно будет, – только бы выйти за Анатолия замуж!
У меня появилось насмешливо-высокомерное отношение к другим нашим пригородным, в первую очередь к Зинке; я просто хвасталась Анатолием перед ними. И Зинка завидует мне до сих пор.
Я оказалась права, когда считала, что удачным замужеством могу сразу же обскакать даже Костю со Светкой. Познакомила, конечно, их с Анатолием. Они трое тотчас заговорили об антимире и антиматерии, какой-то книге Винера о кибернетике, еще о чем-то таком же, даже поспорили. Анатолий был действительно очень умным человеком, умеющим мыслить строго, с беспощадной логичностью. Светка с Костей – он тогда был на последнем курсе – очень скоро оказались побежденными. Но ничуть не обиделись – наоборот, победа Анатолия сблизила их, и они по-студенчески стали смотреть на него снизу вверх. Костя потом сказал мне:
– Ну, Танька-Встанька, я всегда знал, что ты человек неожиданный! – И щелкнул меня по носу.
Светка обняла, поцеловала:
– Я так рада за тебя! Ты за него держись изо всех сил: сама рядом с ним человеком станешь. – И задумчиво поморгала: – Только вот… что он такое нашел в тебе?.. – И засмеялась: – Ну, не бойся, не бойся, я твоих секретов раскрывать ему не буду!
Главное для меня тогда было – борьба с Софьей Сергеевной. Но я победила и здесь.
Бывала я тогда у Локотовых дома очень часто. Испытательный стенд, на котором Анатолий вместе с каким-то Алексеевым делал эксперименты, был разобран, а на базе его смонтирован уже опытный образец новой головки элеватора. Генеральное опробование его, после которого диссертация Анатолия могла считаться законченной, все откладывалось до возвращения Алексеева из командировки, и вечерами Анатолий был свободен. Я тогда не понимала, почему Анатолий не заканчивает диссертацию один, даже спросила его. Он ответил неопределенно:
– Ну, неудобно же, мы ведь вместе задумывали работу, сделали эксперимент. Зачем же мне выскакивать вперед, попадать в глупое положение?..
Я еще подумала: вот какой благородный! Ведь он начальник лаборатории, а Алексеев его подчиненный, и Анатолий ждет, пока тот болтается где-то по командировкам, хотя ему, Анатолию, – это было ясно видно – просто не терпится узнать, все ли хорошо со скоростной головкой элеватора, то есть с его диссертацией. Он отмалчивался или отшучивался, когда кто-нибудь в лаборатории предлагал попробовать, не дожидаясь Алексеева.
Но меня тогда это мало волновало: я была уверена, что у Анатолия просто не может не получиться то, что он задумал, И потом, главным тогда было для меня то, что вечерами он мог бывать со мной, все сильнее привыкал ко мне и, значит, я так считала, отдалялся от Софьи Сергеевны.
Первое, что я поняла: у каждого из них троих в семейной жизни существовала как бы своя область, что ли. Софья Сергеевна была полновластной хозяйкой, законодательницей в доме. С болезненным самолюбием относилась ко всякому замечанию по хозяйству, не терпела никакого вмешательства в домашние дела. И в этом – одна из причин ее настороженного отношения ко мне: ведь она и думать не могла, чтобы Анатолий, женившись, ушел от них. Поэтому-то она часто говорила – всегда, конечно, мимоходом, – что молодой женщине никак нельзя сразу превращаться в домохозяйку, опускаться, дескать, а надо работать. Во всяком случае, до тех пор, пока не появится ребенок.
Эта маленькая, с кукольной внешностью женщина – сейчас я это точно знаю – была очень честолюбива, по-своему сильна, последовательна и непримирима. Недаром так не вязались с ее обликом глаза и голос.
Кузьма Михайлович и Анатолий только изредка и ласково подсмеивались над Софьей Сергеевной. Ей, наверно, пришлось потратить немало сил и труда, чтобы так воспитать Анатолия и по-своему перекроить Кузьму Михайловича во всем, что касалось манер, приличий. И она справилась со всем этим.
Кузьма Михайлович был как бы в стороне от всего, что происходило в доме. После обеда – в шесть часов вечера – он медленно, с наслаждением выкуривал третью за день папиросу, шел работать в кабинет, где они с Софьей Сергеевной и спали. И занимался какими-то своими делами, писал статьи и книги. Работал он много. Вечерняя работа Кузьмы Михайловича была частью распорядка, который не смели нарушать ни Анатолий, ни Софья Сергеевна.
Кузьма Михайлович как-то сразу принял меня, относился ко мне с ласковой шутливостью. Он не видел ничего страшного, что его сын женится на мне. Анатолий любил меня, я к тому же была красива, а это – главное. Все остальное зависит уже от самого Анатолия, от нашей совместной жизни. Он, может быть, даже рад был, что я не похожа на Софью Сергеевну. В их жизни не всегда ему приходилось сладко, наверно. А в Анатолия он верил.
Анатолий тоже много работал, но у него, помимо работы, было еще и то, что присуще молодости. Я, например. И так как Софья Сергеевна все еще пыталась его воспитывать, то, естественно, мне нужно было ее отстранить. Она любила Анатолия с какой-то слепой, почти животной безрассудностью – наша мама никогда не относилась так ни ко мне, ни тем более к Светке. Может быть, это еще и потому, что Анатолий был единственным сыном. Не знаю, о чем и как говорила Софья Сергеевна с Анатолием обо мне. Внешне, во всяком случае, она никогда не позволяла себе никакой бестактности. И Анатолий ничего не говорил мне об этом. И все-таки я чувствовала постоянно ее отчужденность. Другая бы девушка стала заискивать перед Софьей Сергеевной, но у меня характерец был не слабее, чем у нее. Да и терять Анатолия так, за здорово живешь, я не собиралась. И я стала гнуть свою линию. Вспоминаю сейчас и удивляюсь: как умело все проделала, даже умно.
Я то была влюбленной до того, что Анатолий буквально терял голову, то казалась расстроенной чем-то, недовольной и недоступной. И он ходил как в воду опущенный, с мальчишеским отчаянием допытывался причин, а я молчала. Ему уже, наверно, казалось, что он может потерять меня. А выход из этого был только один: как можно скорее жениться на мне. И отношение матери к этому само собой отодвигалось на второй план.
Как-то вечером мы были одни в комнате Анатолия, целовались. Вдруг он опрокинул меня на тахту. Я, конечно, легко высвободилась, но заплакала. А он стоял передо мной с трясущимися губами и растерянно твердил:
– Ну что ты? Что ты?.. Моя любимая!.. Родная!..
Я сказала:
– Я больше не могу так!.. Я вся измучилась! Я не могу так… до свадьбы!
И он решился. Взял меня за руку, вытер мне слезы, одернул свой пиджак, и мы пошли в столовую.
Кузьма Михайлович сказал;
– Ну что ж… Вот и хорошо! Поздравляю! Софья Сергеевна заплакала, но тоже обняла меня и поцеловала.
А на следующий день, в воскресенье, я впервые с родителями приехала к ним. Было что-то вроде помолвки. Все обошлось хорошо. Отец с Кузьмой Михайловичем вспомнили даже каких-то общих знакомых по заводу.
Мама откровенно восхищалась их квартирой и обстановкой, это льстило Софье Сергеевне. И все четверо сразу же и тактично нашли приемлемую форму взаимоотношений: мы с Анатолием любим друг друга, решили пожениться, а их родительское дело всячески способствовать счастью детей. И – все. Остального пока касаться не следует, незачем, время само покажет.
После традиционного воскресного обеда мама пригласила их к нам. И у нас им тоже понравилось.
Когда они уехали, мама, убирая со стола, облегченно и радостно сказала:
– Ну, отец, теперь нам с тобой хоть на пенсию! Все, слава богу!..
Отец молча кивнул ей и внимательно посмотрел на меня, точно о чем-то догадываясь. Не в правилах мамы было что-нибудь скрывать.
– Ничего, ничего! – сказала она. – Жизнь прожить – не поле перейти, всяко бывает. Сживутся – слюбятся.
– Оно-то так, три-четыре…
10
И вот когда у меня в жизни, казалось, все уже решилось и устроилось как нельзя– лучше, пришла беда. Или счастье. Я до сих пор не знаю… И все почему-то думаю, что именно с этого, наверно, и началась моя взрослая, в известном смысле, настоящая жизнь.
И это утро я тоже помню, как сейчас.
Я спрыгнула с подходившего поезда на платформу вокзала и вместе со всеми побежала на остановку автобуса. Очередь была длинной, вытянулась метров на тридцать. Анатолия не было. Значит, ждет у конструкторского бюро. Я должна была попасть, наверно, в третий автобус. Лица у людей были озабоченные, припухшие от сна. Мужчины курили, женщины нетерпеливо топтались. Я почувствовала, что на меня кто-то смотрит, и обернулась: не Анатолий ли? И встретилась глазами с высоким парнем; он стоял чуть поодаль от меня. Я вздрогнула: такое красивое лицо у него было. Волосы, льняные, волнистой шапкой, продолговатое загорелое лицо с чуть выпуклыми скулами, прямой нос с едва заметной горбинкой, по-женски красивый рот и сине-серые, прозрачные, живые глаза; они казались особенно яркими на коричнево-розовом от загара лице под выгоревшими, вразлет, бровями. Широко распахнутый ворот клетчатой рубахи открывал сильную, мускулистую шею. И плечи у парня были тоже сильные, широкие. Глаза его, неуловимо изменившись, вдруг стали озабоченно-серьезными. Гибким движением, не задев стоявшую между нами женщину, он дотянулся до моего плеча и что-то смахнул с платья.
– Спасибо, – неожиданно звонко и радостно поблагодарила я и приветливо улыбнулась.
А он, точно не услышав моих слов, уже растерянно, даже испуганно смотрел на мое плечо. Я тоже осторожно покосилась: на плече лежала двухкопеечная монета. Откуда она взялась?.. А он снова провел рукой по моему плечу: монеты больше не было. Я засмеялась. И он улыбнулся; нос его от этого как-то очень мило сморщился. Я посмотрела вокруг и только тут заметила, что день сегодня удивительно солнечный, яркий, небо высокое. И вдруг мне стало очень просто и хорошо, как бывает в такие солнечные утра, когда воздух еще чист и свеж: ощущаешь свое здоровое, легкое, сильное тело, а впереди – бодрый, приподнято-радостный день…
Подошел мой автобус. Я почему-то мельком подумала: а парню этому на каком? И усмехнулась: что это я?..
Народу набилось много, люди цеплялись за раскрытые двери. Садиться или подождать следующего? Я ведь все равно успеваю… И вдруг парень проговорил за моей спиной, как старый, знакомый:
– Подождем, пока места для инвалидов освободятся?
Ага, значит, он тоже на этом едет… Толстая тетка передо мной заслонила всю дверь, а сбоку еще заклинился худенький паренек: мне оставалось только место, чтобы поставить левую ногу да ухватиться одной рукой за поручень. И точно меня кто-то толкнул: ступила на подножку, просунула руку и повисла. И когда почувствовала, что парень этот тоже как-то примостился за мной, немного успокоилась. Потому, наверно, что все-таки спокойнее, когда не с краю висишь.
– Эй там, на колесах!.. – по-утреннему еще беззлобно кричала кондукторша. – Что вам автобус, резиновый?
– Если бы резиновый, давно бы лопнул, – спокойно ответил ей парень.
Автобус встряхивало, и спиной я чувствовала грудь парня, его сильные руки. Я постепенно перестала держаться: парень не двинулся, только мне показалось, что он понял. А на повороте я уже невольно навалилась всем телом. Парень тотчас же сильным, коротким движением вернул меня на место.
Когда автобус подъезжал к КБ, мне вдруг стало немного жалко, что вот сейчас я выйду, а парень поедет дальше. И я вспомнила, что вечером мы с Анатолием должны пойти в кино. А до этого я буду у них обедать. Увидела их чинный стол, Софью Сергеевну и отчетливо почувствовала, как не похож этот парень на Анатолия, солидного и сдержанного: с этим парнем мне было бы проще и легче…
Автобус остановился. Выпрыгнул парень, еще кто-то, вышла я. Парень стоял и смотрел на меня. Я отвернулась, пошла. Парень сразу же сказал – он шел рядом со мной:
– Удивительно приятная погода сегодня!
Сказал те же самые слова, что Анатолий, но каким-то насмешливым тоном. Я удивленно взглянула на него, он сразу же важно проговорил:
– Волга впадает в Каспийское море!
Я засмеялась. И в профиль лицо его тоже было очень красивым. И то, что он шел рядом и разговаривал, совсем почему-то не выглядело обычным приставанием к девушке: просто ему весело, и он решил пошутить. Ну, может, и не совсем так, но приблизительно… Я сказала в тон ему:
– А спасибо – это ведь спаси бог.
– Да, да! – поспешно подтвердил он. – А целковый – цельная монета, а поцелуй – редкий случай повелительной формы, ставшей существительным. – И вытаращил глаза.
Я невольно захохотала, таким вдруг глуповато-значительным, по-чиновничьи важным стало его лицо. Нет, разговаривать с ним было забавно, весело. За его словами не скрывались, как у Анатолия, только голые факты, а было еще что-то, очень простое, хорошее. Что же ему, по пути со мной, что ли? Или ему сворачивать за угол, и следовало безразлично сказать: «Ну, мне сюда. Всего доброго». А я повернула молча да еще покосилась, идет ли он. И немного обрадовалась, что он тоже свернул. Скажу Анатолию… Мало ли с кем я могу идти, в конце концов?.. И тут я как-то очень отчетливо ощутила, что Анатолий стерпит, стерпит еще и не это! Сказала задорно:
– Вы на работу за сколько до начала выезжаете, чтобы успеть проводить кого-нибудь?..
– Да понимаете, – он потер пальцем нос, вздохнул, откровенным шепотом, словно ища у меня сочувствия, проговорил: – Жениться охо-та-а!.. А где с девушкой познакомишься? Вот и мотаюсь день-деньской по автобусам и трамваям.
– А в метро не пробовали?
– Идея! Сегодня же до часу ночи ездить буду, и, главное, одного билета хватит! Вот спаси бог вам!..
У входа в КБ Анатолия тоже не было. А ведь он вчера говорил, что ему сегодня зачем-то пораньше прийти надо.
– Я уж, если позволите, вас до самого станка провожу, – сказал парень.
– У нас пропуска, – ответила я.
– Ничего, меня пропустят.
– А я и не за станком совсем работаю…
– Обидел? Простите! У вас кабинет и секретарша?
Я вошла в проходную. Парень все шел за мной. Показала пропуск и обернулась, но он спокойно сказал:
– Идемте, идемте. – И тоже протянул пропуск вахтерше.
Вышли во двор. Я спросила:
– Значит, вместе работаем? А вы кем и где?
С парнем многие здоровались, он кивал в ответ, улыбался так, точно вернулся откуда-то издалека, с удовольствием смотрел на здания вокруг, будто соскучился по ним.
– Я по снабжению… Птичье молоко достаю.
– А-а-а… А я в научно-исследовательском секторе.
– У кого в лаборатории?
– У Локотова.
Парень сделал гримасу: «Ну, у вас наука! Где уж нам уж». Я значительно помолчала. Подошли к нашему корпусу.
– Не беспокойтесь, не беспокойтесь, – сказал парень. – У меня есть и сюда пропуск. – И поздоровался с вахтером: – Сколько лет, сколько зим, Сидор Ипполитыч!
– Привет, Олешка! Дай закурить. – Они с вахтером поздоровались за руку.
А Анатолий никогда не здоровался за руку с Ипполитычем. И тут я сообразила, спросила, приостанавливаясь:
– Вы… Алексеев?
– Господи!.. Да вы провидица! – громко изумился парень и спросил: – Что это вы на меня так смотрите?.. Я, между прочим, сразу понял, что вы в меня жутко влюбились! В выходной регистрироваться пойдем или сегодня после работы?..
Я покраснела:
– Да нет… Я же сказала, что у Анатолия…. – Я смутилась еще сильнее. – Работаю…
– Ну и дела! – удивленно проговорил он, все вглядываясь в меня; заметил, конечно, это – «Анатолий».
– Ваш образец совсем готов. – Я все старалась справиться с собой, хотя при других запросто называла Локотова Анатолием.
– Это неважно, – вдруг равнодушно ответил он.
Я вспомнила отношение Анатолия к образцу, изумилась, в свою очередь:
– Да ведь это же ваша с… Локотовым диссертация?!
– Дис-сертация, апроб-бация, меха-низацция!.. – сказал он.
Мы шли по коридору, я все поглядывала на него. Значит, ему тоже двадцать восемь, ведь он учился в одной группе с Анатолием, а по сравнению с ним совсем мальчишка. То есть внешне мальчишка… А так еще неизвестно… Почему же Анатолий, а не он начальник лаборатории?
– Прошу вас! – Олег широко распахнул передо мной дверь в лабораторию, вошел следом.
– Внимание! – тотчас громко крикнула Женя и запела туш: – Та-а-а-та-та-тат-та-та-та-та-тат-та-та-та-та!..
Его сразу же подхватили Туликов, Выгодский, Яков Борисыч. Даже Лидия Николаевна.
– Вольно, камрады! Вольно!.. – кричал им Олег.
Они теснились вокруг него, пожимали руки, улыбались, и я с удивлением увидела, что все они искренне рады его возвращению. И тоже почему-то не шла к своему месту, а стояла рядом. И лица у всех были открытыми, веселыми – этого никогда не бывало при разговоре с Анатолием, а ведь Олег – только старший научный сотрудник…
– С приездом! – Яков Борисыч тряс его руку, сразу же пустился в разглагольствования: – Я, помню, был на Урале…
Женя, Туликов и Выгодский стояли строем, руки по швам. А Лидия Николаевна, точно начальник почетного караула, вздернула руку с воображаемой саблей, шагнула к Олегу, отрапортовала:
– Суслики рады приветствовать вас в родных пенатах!
– Благодарю, товарищи! – смешно вытаращив глаза, бормотал Олег. – Подношения вечером, сейчас баня, чарка и – сон!..
Анатолий и Коробов стояли в стороне, тоже улыбались и молча ждали. Олег, конечно, видел их, но сначала неторопливо пожал руки другим. Лидия Николаевна ласково сказала, с удовольствием глядя на него:
– Ишь загорел как! Совсем красавец!
– Всегда был им, всегда был, – бормотал Олег.
Женя, здороваясь с Олегом, присела, сделала реверанс. Этим она, наверно, хотела показать, что относится к Олегу так же, как все, но лицо ее было таким сияющим, что я сразу поняла: вот почему она ни на кого не обращает внимания… А Олег, кажется, ничего не замечал, спросил:
– Запорола центрифугу?
– Ага! – счастливо ответила она.
– Так вот зачем ты здесь, Коза! – Олег улыбнулся Лидии Николаевне. – Работаем?
– Уже кончаем. – Она серьезно кивнула на меня.
– Да! – сказал Олег, тоже глядя на меня. – Я и забыл представить вам свою не-невестуОн взял меня под руку. – Сегодня регистрируемся! – И не смотрел на Анатолия.
Все невольно обернулись к нему. А я стояла как дура и не двигалась. Анатолий, чуть побледнев, улыбался. Все молчали.
– Привет, Афоня! – наконец проговорил Олег, отпуская мою руку и подходя к Коробову; Олег теперь, наверно, все уже понял.
– Здравствуй, – пробасил тот.
Олег и Анатолий обнялись, похлопали друг друга по плечам, и было видно, что они крепко дружат. И держался сейчас Анатолий почти так же просто, как Олег, естественней даже, чем со мной. Я удивленно смотрела на него. Что же за человек, в конце концов, этот Алексеев?..
– Порядок! – наконец чуть торжествующе произнес Анатолий.
– А?.. – точно вспомнил что-то Олег. – Пробовал?
– Нет…
– Жалко! – И вдруг серьезно уже сказал: – Брось ты в эту порядочность играть!
Анатолий не обиделся и все смотрел на Олега, как на старшего.
– Ну, ну, шучу, – сказал Олег. – Понимаешь, если бы уже были результаты…
– Да все будет хорошо! – сказал кто-то сзади.
Анатолий, уже слегка волнуясь, вопросительно смотрел на Олега.
– Да ничего, ничего, – успокоил его Олег. – Пока, понимаешь, в воздухе болтался, все думал о нашем стенде.
Все настороженно молчали. Анатолий не вытерпел:
– Ну?..
– Да ничего не придумал, – будто извиняясь, ответил Олег. – Конечные результаты надо увидеть. Ну, покажи нашу красавицу. – И первым пошел вперед, точно он здесь главный; и не посмотрел на меня.
– Олег, потом ко мне зайди, – сказала Женя.
И Туликов с Яковом Борисычем тоже смотрели на Олега так, будто хотели поговорить с ним о работе.
Я шла сзади. Я ничего не понимала. То есть видела и понимала, что Олег нравится всем, что его уважают. Но ведь и Анатолий нравился, и его уважали, а все же… И куда сразу девалась уверенность Анатолия, манера держаться? Мне было неприятно это: впервые в рабочей обстановке лаборатории у Анатолия обнажилось его слабое, которое иногда было так ясно видно, когда мы оставались вдвоем или когда случилась та история в Саду отдыха. Я вдруг поняла, что мне нравится вот такое простое и дружеское отношение всех к Олегу. Меня словно что-то толкнуло, я даже размазала по кальке тушь. И поймала себя на том, что с каким-то страхом и радостью слежу за каждым шагом Олега и не могу насмотреться на него. Испугалась потому, что на Анатолия с первой же встречи я смотрела совсем не так. Тогда это зависело от меня: хотела и смотрела, следила за ним, а теперь точно кто-то распоряжался мной, заставлял смотреть, и я ничего не могла поделать, если бы и хотела.
Олег, только взглянув на сверкающую маслом и краской головку элеватора, быстро сказал:
– Молодец, Толька! Все как надо. А материал где?
– Да, понимаешь, Снигирев сказал, чтобы в его присутствии…
Олег покачал головой, глядя на Анатолия:
– Черт его знает, откуда у тебя это смиренное терпение берется? Одиннадцать лет тебя знаю и понять не могу! Ну попробовали бы соврать старику, что не делали…
По лицу Анатолия пробежало брезгливое выражение:
– Врать, знаешь…
– Ну, знаю, знаю, чистюля! Так ведь это ложь во спасение. – Он засмеялся.
Анатолий промолчал. Лидия Николаевна сказала:
– Олег, стол тебе освободить?
– Зачем, Коза? Мне на ходу лучше думается.
И весь день он то разговаривал с Женей, ковырялся в ее стенде, и она громко смеялась, шутила; то вместе с Туликовым сидел над какими-то расчетами.
К нам с Лидией Николаевной Олег больше не подходил, а мне хотелось думать, что это из-за меня. Он и не смотрел на меня, после того как в шутку представил своей невестой и понял, каковы у нас отношения с Анатолием. А мне хотелось думать, что он не смотрит потому же, почему и Анатолий не смотрел вначале.
В лаборатории теперь было шумно, оживленно. К Анатолию по-прежнему обращался только Коробов да изредка Суглинов, а остальные разговаривали с Олегом. И Анатолий ничуть не обижался на это, точно ни он сам, ни другие не замечали этого. И я незаметно для себя стала смотреть на Анатолия чуточку смелее, будто приезд Олега как-то снизил Анатолия.
И вечером, обедая у Локотовых, а после гуляя с Анатолием, я нет-нет, без всякой причины, вспоминала Олега. Чувствовала, что нравится он мне. И все хотела расспросить об Олеге у Анатолия и инстинктивно боялась даже заговаривать о нем.
Впервые мне было так скучно в тот вечер…
