Текст книги "Замужество Татьяны Беловой"
Автор книги: Николай Дементьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
28
Теперь я расскажу, как мы с Олегом расстались. Буду стараться говорить до конца честно. И могу сразу же сказать, что большая часть вины – на мне.
Не знаю точно, с чего это началось. Да и вряд ли поводом послужило какое-то одно определенное событие, слова мои или его. Отчужденность между нами накапливалась постепенно и незаметно, даже неизбежно – в силу той огромной разницы между нами, о которой я уже много говорила. У меня не хватило ума, у него – времени, у нас обоих – терпения, чтобы спасти нашу любовь. Теперь-то я все это хорошо понимаю.
В таких случаях часто говорят: а где же были все другие, окружающие? Они были здесь же, рядом с нами, да уж очень это тонкое, сложное дело – лечение чужой любви. Иногда это получается, а иногда – нет, и винить здесь никого нельзя, хотя часто и очень бы хотелось.
Сначала, повторяю, у меня все накапливались и накапливались легкое недовольство своей жизнью с Олегом и им самим, неуверенность в моем будущем. Главной причиной этого недовольства и неуверенности была неопределенность в будущности Олега, а значит, и в моей. И меня тем сильнее беспокоило это, что в успех Анатолия я верила без всяких сомнений и всегда помнила, что он по-прежнему ждет и любит меня. Понимала я и то, что неопределенность наших отношений с Олегом нельзя было устранить регистрацией брака в загсе.
Мои претензии к Олегу казались мне тогда совершенно справедливыми, и только теперь я вижу, как ошибалась, что должна была просто потерпеть, помучиться, но сохранить то лучшее, что выпало на мою долю тогда в жизни. Я ведь поступила нечестно не только по отношению к себе, но и к Олегу, даже к Анатолию. Больше того: ко всем другим. Я вот думаю сейчас: ведь я рассказываю не только о своей любви. Ведь это и рассказ о всей моей жизни, Я потеряла любовь, испугавшись настоящей борьбы за нее, я отгородилась от людей, побоялась трудностей. Казалось бы, я человек очень сильный, а на деле оказалась очень слабой, «Типичный исполнитель», как любил говорить Олег. Исполнители – в хорошем смысле – в жизни, конечно, тоже нужны, и все же человеку отпущено и на творчество. На настоящее творчество! И в этом Олег прав.
Не знаю, можно ли считать началом настоя-,щей нашей с Олегом размолвки тот разговор, который у нас с ним случился после испытания его ковшей.
После работы я ждала Олега на улице. Он вышел вместе с Анатолием, оба оживленно разговаривали о чем-то и весело смеялись. Я подбежала к Олегу, торопливо спросила:
– Ну?..
– Все в порядке, – сказал он.
– Наконец-то! – обрадовалась я. Анатолий молчал, внимательно наблюдая за нами. Потом сказал:
– Производительность возросла даже на одиннадцать процентов.
А Олег еще подтвердил:
– Понимаешь, на целых одиннадцать: это же прямо подарок.
Я больше не могла сдерживаться:
– Кому? Анатолию?
– При чем здесь Анатолий? – удивленно протянул Олег. – Ну, улучшит это его диссертацию, а ведь элеваторы-то производительнее работать будут!
Анатолий опять посмотрел на нас, будто соображая что-то, и стал торопливо прощаться. А Олег вслед ему крикнул:
– Ты не забудь только в ту формулу коэффициент ввести!
– Конечно!..
Мы с Олегом медленно пошли по улице. Он взял меня под руку:
– Ну? Вот видишь, как все хорошо кончилось!
– Да для кого?! – снова спросила я.
Он долго молчал. Была уже осень, дул сырой ветер, я совсем замерзла, еще когда ждала Олега. А он шел себе с непокрытой головой, в летнем тоненьком плащике, выгоревшем и полинялом, в легких ботинках. А на Анатолии было красивое, модное, дорогое пальто, заказная мохнатая кепка, ботинки на каучуке. И все это я тоже невольно отметила. И почувствовала, что сейчас почему-то не боюсь нашего предстоящего разговора.
– Вот что, – медленно выговорил Олег. – Давай-ка посидим, поговорим…
– Где? На мокрой скамейке в сквере?..
– Да, верно, я не подумал…
– А о чем ты вообще думаешь? Тебе не жена, а нянька нужна!
– Слушай, я не умею ругаться, – опять после молчания сказал Олег. – А поговорить нам надо. Я уже давно понял, что надо, да как-то все времени не находилось…
– А у тебя вообще когда-нибудь для меня время будет?
Он вздохнул, закурил, проговорил уже чуть устало:
– Ну ладно. Я все знаю, понимаешь? Я должен помочь тебе, но потерпи немного… Я не могу бросить того, что начал!.. А пока вижу только один выход: забирай свои вещи и переезжай к нам с теткой. Поживем год или два, а потом получим квартиру. Вот тогда чаще будем вместе, одни, только с тобой…
Пошел мелкий дождь, а Олег, я видела, не замечает этого. И вообще у него вдруг стало такое усталое-усталое лицо, что я поняла, как ему сейчас трудно. Мне почти до слез стало жалко его, но что-то внутри меня уже не давало мне остановиться, согласиться с ним: ведь опять бы продолжалась эта неопределенная тянучка!.. И я сказала как можно спокойнее:
– Но ты же понимаешь, что я не уживусь с твоей теткой. А спать будем на твоей раскладушке? Кровать-то некуда поставить, а Ксения Захаровна без конца к своим кумушкам уходить тоже не может!..
– Можно, конечно, снять комнату, но я просто не имею права бросить тетку. Особенно сейчас, когда у нее так с сердцем…
И не спросил меня, почему я не уживусь с Ксенией Захаровной. Значит, уже знал и это.
– Ну, а к нам? Сейчас ведь дачники уехали, дом пустой… Вместе с теткой, конечно.
– Ну, понимаешь, с твоими она не уживется.
– Значит, выхода все-таки нет?
– Нет, есть. Тот, который я предлагаю.
– Но почему и должна уживаться, а не тетка с моими?
И он так запросто ответил, точно давно уже все решил:
– Потому что тебе самой давно пора уйти от своих родителей. Стыдно в наше время жить их жизнью! Вот Светка младше тебя, а ведь сразу ушла.
– Спасибо, знаешь!.. Я не Светка!
– Ты сама видишь, что я прав, – спокойно проговорил он. – И, кроме пользы для тебя самой, от совместной жизни с теткой ничего не будет. Я был бы рад, если ты кое в чем будешь на нее похожа.
Тут уж я не выдержала, а разревелась и, не обращая внимания на прохожих, прямо в лицо ему крикнула:
– Я устала!.. Ты исковеркал мне жизнь! Зачем, зачем ты рассорил меня с Анатолием?!
А он все жевал потухшую мокрую папиросу, терпеливо пережидая, потом сказал:
– Не говори глупостей… – И тоже не вытерпел, взял меня за руки, прижал к себе и горячо зашептал: —Я люблю тебя, понимаешь? И ты меня любишь, я это знаю! И мы не можем друг без друга, понимаешь?! Ты нужна мне, нужна! Ты сама не знаешь, как нужна! Особенно сейчас!.. Но по-другому я не могу.
– Подожди, – сказала я, – давай хоть в парадное зайдем…
Мы вошли в какое-то парадное, я обхватила Олега обеими руками за шею, стала целовать его и все плакала и не могла остановиться. А Олег гладил мои волосы, целовал в глаза, и руки его дрожали. И нам снова было хорошо. Почти как раньше. Но только почти. Потому что мы не помирились. И оба знали это.
– Ну почему, почему у нас нет ребенка? Я ведь так хочу его!.. – шептала я.
– Я знаю, это, может быть, даже стыдно, – глухо проговорил он, – но я не виноват… Я чуть не помер от голода в блокаду…
– Надо же сходить к врачу! Может быть, есть какое-нибудь лекарство?.. Но это ничего, ничего… Милый мой, хороший, родной!.. Я ведь тоже не могу без тебя! Никак не могу! Никогда не смогу!..
И мы долго стояли молча, крепко прижавшись друг к другу.
– И потом вот еще что… – начал Олег. – Я уж хочу, чтобы мы с тобой сразу договорили все до конца. Я знаю, чем для тебя там привлекателен Анатолий, только цена человеку меряется не этим. Подожди, я никогда не говорил о нем ничего плохого и не скажу. И он действительно хороший парень. Просто… мы с ним очень разные. У него все в жизни идет гладко: и в работе, и в разных прочих бытовых делах. Да ему и вообще всяких благ почему-то надо больше, чем мне. Я вон заметил, как ты на его пальто и на мой плащ смотрела. А мне и в плаще хорошо. Да и у многих еще людей, к сожалению, нет таких пальто и кепок, как у Анатолия.
– Да ты и в плаще лучше него, родной мой!
– Ничего, у меня кожа дубленая я и в, плаще не простужусь. Я хотел вот что сказать… Ты только правильно пойми… Я ведь тоже при желании могу сшить себе такое пальто и сделать весь антураж вообще. Ты не думай, что я какой-нибудь там принципиальный слизняк-христианин: у других нет, и мне не надо. Но это не главное. А главное вот что: сидит у меня внутри какая-то штука, с которой я и сам не могу сладить. Даже ради тебя, ради нашей любви. Какой-то авторегулятор моей работы и жизни… И указывает, что важно, а что неважно… Вот если бы ты смогла до конца меня понять!
– Этого я не понимаю… У меня этого нет. А может, и есть, да совсем по-другому, совсем другой он, этот… регулятор, что ли?..
И мы замолчали, хотя еще долго стояли в парадном, обнявшись. И получилось как-то так, что я уехала в тот день в Мельничный Ручей, а Олег проводил меня на вокзал и не попросил остаться, и я сама не осталась…
Начался новый и странный период моей жизни. Суть его состояла в том, что я чуточку отошла от Олега.
Вот теперь вспоминаю и вижу, как сильно и в хорошую сторону повлияло на меня общение с Олегом. И наверно, я могла бы вообще измениться, если бы Олег в то время сам помог мне. Но почему же он этого не сделал?.. Да потому, что я была у него на втором месте. Он ведь очень увлекающийся человек, и работа целиком поглотила его. К тому же все по-настоящему хорошее было на его стороне, пусть трудное, но хорошее, и ему казалось просто ненужным, лишним буквально пальцами раскрывать мне глаза на это хорошее. Ну и затем самолюбие, гордость: дескать, выбирай сама, кто тебе больше нравится, я тебя упрашивать не собираюсь!
Я теперь то и дело бывала без Олега. И уставала его ждать, когда он задерживался посте работы или сидел и работал дома. И обижалась, конечно… И вот странно: главным у меня было тогда ощущение потерянности. Нервозное и беспокойное. Если я сижу в комнате Олега и он работает, а Ксения Захаровна лежит на кушетке и читает, мне обидно, я молчу и злюсь. Олег то забывает обо мне и тогда сидит молча или что-то мурлычет, ерошит волосы или морщится. То вспоминает обо мне, оборачивается, улыбается виновато, говорит что-нибудь вроде:
– Ну, посиди еще минутку, почитай что-нибудь, я сейчас, сейчас!..
И я сидела и думала: что же это, на всю жизнь такое ожидание? Даже читать мне не хотелось смотрю в книгу, а ничего не понимаю. И ведь думала, что это правильно, так мужчина и должен работать. Больше всего заставляло меня злиться одно: никак не могла я понять, какого же результата добивается Олег. С Анатолием все было ясно: диссертация, ученая степень, большая зарплата. А здесь – конца не видно… Когда я пыталась добиться у Олега, что же он делает, то ответы были странными и непонятными, например:
– Интересно посмотреть, как будет вести себя элементарный объем в этих специфических условиях.
– А где они бывают, эти условия?
– Пока нигде…
– Тогда зачем это надо?
– Без этого, понимаешь, не все ясно и в обычной обстановке. Ты уж подожди или в кино сходи, а?..
Ксения Захаровна ничего не говорила мне, только поглядывала изредка поверх очков. А ведь видела, что я мучаюсь. Проверить меня до конца хотела, что ли?.. Только однажды, когда Олег куда-то вышел, она негромко сказала мне:
– Слушай, Танюшка. Муж не игрушка, не забава. Тем более такой, как Олег. А совместная жизнь не катание на карусели. Учись терпеть, набирайся ума-разума. Послушай, что я тебе скажу. Вначале я думала, что ты это по молодости: в кино да на танцы тебе не терпится. А теперь мне кажется, что олеговская жизнь вообще чужда тебе. Если это так, ничего доброго у вас не получится, зря только его и себя мучаешь.
– Да мы любим друг друга, Ксения Захаровна!..
– Любовь без ума только страсть. На ней семью не построишь. И потом… Не сердись только. Очень уж ты жадная до сладкого. Смотри, зубы испортишь. Сладкое на третье хорошо, когда до него суп с кашей поешь. Да на свои деньги заработанные.
Догадалась, умная старуха. И теперь я понимаю, что никогда бы не злилась на Олега за эту его одержимость в работе, если бы она была так же приемлема для меня, как для него самого. А без этого и одержимость его, и задержки на работе были для меня только предлогом нараставшего расхождения между нами – расхождением, как говорится, по существу. И Ксения Захаровна теперь внимательно, с огорчением поглядывала на меня. А Олег ни на минутку не изменил свой распорядок, словно тоже хотел до конца проверить меня.
Первой на работе это, конечно, заметила Лидия Николаевна. Она приглядывалась ко мне, приглядывалась, а потом как-то в обед отозвала в сторону и негромко сказала:
– Слушай, девонька. Я все боялась, вытерпишь ли ты Олега, хватит ли у тебя ума и сил на любовь с ним, когда первый хмель пройдет. И теперь вижу, что ты стала задумываться да по сторонам оглядываться. Сама знаешь, радовалась я, когда ты от Анатолия к Олегу переметнулась. И это не Олегу повезло, что он тебя полюбил, а тебе. Тебе, запомни твердо. Больше такой билет в лотерее не вытащишь! Молчи, не оправдывайся, я все равно твоим словам не поверю. Глупая ты, Танька, вот что, эгоистка к тому же. В жизни нельзя только брать, она и отдавать в равной мере заставляет.
Помни это. С Олегом ты узнала бы настоящее счастье. Эх, если бы я была молодая да такая красивая, как ты!.. Уж я бы в лепешку разбилась!.. И еще одно запомни: если к Анатолию вернешься, я тебе не знакомая, слышишь? Так и знай!
Вечерами я старалась ни к кому не ходить, будто и все другие могли узнать, что со мной делается. Но и дома торчать было нельзя, мама сразу догадалась бы. И вот я одна ходила в кино, даже сидела в читальне. Когда рядом не было Олега, меня тянуло к нему.
Зашла как-то к Светке с Костей, они сразу спросили:
– А Олег где?
– Да все формулы свои пишет…
И уж не знаю, как они догадались, только к концу вечера Костя сказал мне, поглаживая подбородок и дергая себя за ухо:
– Ты, Танька-Встанька, всегда была человеком неожиданным. Что опять надумала?
– Вам хорошо, – сказала я, – вот у тебя родители все время в экспедиции, целая квартира свободная, живете как хотите!
– Да разве в этом дело? – удивился Костя. – Светка ушла бы ко мне и без квартиры. Я уверен. А потом бы все пришло. Главное – вместе. И у Олега – все впереди. Я очень в него верю. И в работе на него хочу быть похожим.
– А ты и так на него похож. Но я как раз за эту одержимость тебя люблю. А вот у нее наоборот.
Светка подошла ко мне, села рядом, взяла за руку:
– Тысячи людей так жизнь начинают, как вы с Олегом. Что же, ты хочешь, чтобы он больную тетку бросил? Смотри, это уж совсем нечестно! Не все в такси ехать, ты и пешочком пройди. Никто готовенькое тебе не обязан доставлять, ты свое сама построй, вон какая здоровущая!.. – И, как Лидия Николаевна, закончила: – Смотри, если опять что-нибудь начудишь!.. Понимаешь, о чем я говорю? – Обняла меня за плечи, прижалась и спросила тихонько: – И почему ты у нас такая непутевая уродилась? Вот что значит эта кулацкая закваска! Да, да! Это тебе от родителей досталось! А ты, Костя, как считаешь?
– Это дело серьезное. Нам давно пора разобраться. Ну, давайте поговорим.
– Значит, по-твоему, Светка, наши мать и отец – кулаки? Значит, и ты из кулацкой семьи, – спросила я. Очень меня задело это Светкино обвинение.
– Ты не думай, я ведь тоже люблю маму и отца… – горячо заговорила Светка. – Но так, как они живут, – это их беда. А мы с тобой должны быть другими. Костя помог мне вовремя понять это…
– А Олег должен помочь тебе, – перебил ее Костя. – И поможет, если ты сама захочешь.
– Понимаешь, что происходит в нашей семье, – продолжала Светка. – Вот отец. Работник он хороший. И на заводе его уважают. А почему он всегда такой молчаливый, необщительный? Мне кажется, он понимает, что не так живет, и стыдится этого. Да, да. Стыдится. Но им с мамой стать другими трудно. А вот ты могла бы стать другой, да только сама и раньше и теперь больше ко всему легкому тянешься… Зачем, Таня? – Она еще теснее прижалась ко мне, зашептала в ухо: – Я очень люблю Костю! Очень, очень! Вот в нем совсем нет этого плохого, старого. Он уже как в коммунизме живет, честное слово!
– Ну, ты уж меня совсем перехвалила, – заулыбался Костя и серьезно добавил: – Нам всем еще надо бороться со старым и в себе и в других. А вот тебе, Танька-Встанька, больше всех подумать надо о своей жизни. Света права – очень в тебя родительское въелось, никак от усадьбы своей пригородной оторваться не можешь. А тебе, наоборот, за Олега надо обеими руками держаться – не Анатолий, а только Олег тебя вытянет. Ах ты, трудная, непутевая наша Танька-Встанька!
Ушла я тогда от них, и долго мне как-то не по себе было.
А на работе Женя стала поглядывать на меня как-то испуганно и со смешной, откровенной надеждой. И перестала – я сразу же, конечно, об этом узнала – ходить с Павлом в кино и театры. И Яков Борисыч посматривал на меня как-то удивленно, будто на чужую. Колик Выгодский как-то сказал:
– Знаешь, не мне тебя, красуля, учить, а только зря ты заносишься, перед Олегом финты даешь! Продешевишь, Танечка!..
Надоело мне по вечерам болтаться. И я стала помогать маме по хозяйству, как раньше, а осенью всегда много работы. И мама однажды сказала мне спокойно (после той ссоры она уже не решалась кричать на меня):
– Повинную голову и меч не сечет. Иди к Анатолию и кайся, пока он еще не раздумал. А то найдется какая-нибудь, окрутит его, и ты несолоно хлебавши останешься! Все в молодости кого-нибудь любили, на то она и молодость, да все семьи потом свои построили. Слов нет, красив Олег, не чета Анатолию, да с лица ведь не воду пить. Смотри, еще не жена, а уж мучений сколько! Что же потом-то будет?! Ах, Танька, Танька, а мы с отцом так надеялись, когда ты маленькая была, что счастливой будешь! Вот она, жизнь!..
Анатолий теперь уже несколько раз на дню попадался мне на глаза, как-то вскользь сказал:
– Зашла бы к нам, а?.. Отец с мамой по тебе соскучились.
И я неожиданно для себя самой ответила:
– Спасибо, как-нибудь зайду. – И еще добавила: – Привет им передай…
– Вот спасибо!
Он, конечно, тоже все заметил…
Ничего, кажется, еще не случилось, и все еще могло наладиться у нас с Олегом, а люди вокруг уже почувствовали неладное…
И все-таки охлаждения у нас с Олегом бывали только периодами. Ведь мы были молоды, здоровы, и нас неудержимо тянуло друг к другу… И Ксения Захаровна понимала это, уходила к своим приятельницам, как бы ей тяжело ни было. И тогда для нас с Олегом наступало такое счастье, что дико было даже подумать, что оно когда-нибудь исчезнет, что разлука наша неизбежна…
29
Может создаться впечатление, что вот, мол, Олег сидел все время сиднем, а я только и знала, что раздражаться, поэтому наши отношения надломились. Нет, отношения наши могли оставаться прежними только в том случае, если бы Олег отступил от своего в угоду мне. Но он оставался самим собой. А так как ссориться он но умел, в памяти у меня и осталось только, что он без устали работал, а я болталась где-то сбоку. Даже если предположить, что каким-то чудом у нас с Олегом вдруг появилась бы отдельная квартира и Олег защищал бы диссертацию вместе с Анатолием, все равно это только немного оттянуло бы наш разрыв, но не устранило его.
Нельзя сказать, что я не обращала никакого внимания на то, что мне говорили со всех сторон. Я даже понимала, что Лидия Николаевна и другие правы, а мама – нет. Я старалась заставить себя как-нибудь по-новому посмотреть на наши с Олегом отношения, на всю жизнь вообще. Но у меня ничего не получалось. И довольно скоро мне уже стало все безразлично, и хотелось только какой-нибудь определенности, какого-нибудь окончания этой трудной и напряженной жизни. И любой толчок, даже самый мелкий, мог привести к этому. Так приблизительно и случилось…
Вспоминаю один эпизод. Колик Выгодский уходил в армию. Как-то вечером они с Яковом Борисычем зашли к Ксении Захаровне, точнее – к Олегу. Я еще ничего не знала об этом мы просто сидели и пили чай. Вдруг Колик Выгодский, – я уже и до этого замечала, что лицо его как-то неуловимо изменилось, стало будто старше, осмысленнее, – вдруг Колик сказал с насмешливой веселостью:
– А трудно со мной командованию будет!
– Ничего, паренек, – тотчас проговорила Ксения Захаровна, – тебе давно в баньке помыться пора, а там тебе жарку поддадут.
– Попарю косточки! – в тон ей подхватил он.
Тут я вспомнила, что уже слышала разговор Олега и Жени с Яковом Борисычем о том, что Колику полезно послужить в армии.
– Ты только вот что помни, – сказал Колику Яков Борисыч. – Что мы тебя ждем из армии обратно. Снова будем вместе работать. Конечно, дома у тебя сложилось не все как надо. И теперь труднехонько придется поначалу с твоим характером и привычками.
Колик кивнул.
– Я и сам понимаю… Эх, не повезло мне с матерью!.. Но давайте лучше о другом поговорим.
И сразу же начался разговор о разных делах, в котором на этот раз и Колик участвовал на положении равного. И только я молчала… Сидела, слушала и чувствовала, что я чужая… И мне казалось, что и Яков Борисыч, и Ксения Захаровна, а может, и сам Олег, считают, что со мной ничего поделать нельзя. Вдруг я насмешливо и с вызовом проговорила:
– Жалко, что я не мужчина: тогда и для меня был бы открыт этот путь к спасению!..
Колик, Яков Борисыч и Ксения Захаровна сразу замолчали и старались не смотреть ни на меня, ни на Олега. Тогда он сказал:
– Говори, говори, здесь свои. Значит, ты считаешь, что тебя надо спасать?
Но я уже поняла, что именно сейчас и может произойти то страшное и непоправимое, чего я так боялась. Тем более что Яков Борисыч и Ксения Захаровна взяли бы, конечно, сторону Олега. И засмеялась:
– Шучу, шучу…
Не знаю, поверили ли они мне. Кажется, нет. Сам Олег не продолжил этого разговора, и никто не решился вмешиваться в наши с ним отношения… И, как я понимаю теперь, никто из них не виноват в этом. Вряд ли уже что-нибудь можно было изменить.
Эта жизнь, когда казалось, что достаточно малейшей искры – и произойдет взрыв, тянулась около двух месяцев. Я похудела, извелась, стала плохо спать, видеть какие-то дурацкие сны. И Олег изнервничался совершенно. Но и в этом он оказался сильнее меня: терпел и ждал. Все надеялся, что я пойму его, соглашусь перейти к ним с Ксенией Захаровной, преодолею себя и все у нас будет хорошо. И мне самой временами – особенно в те дни, когда я не видела Олега и скучала по нему, – казалось, что все еще может наладиться. Но такое ощущение возникало все реже, и теперь я уже часто и даже с каким-то облегчением вспоминала о том, что есть Анатолий, что он по-прежнему ждет меня, и, если захочу, все это тяжелое разом кончится. И странное дело, я в то время почти начисто забыла, как мне всегда было просто скучно с Анатолием, неуютно в их доме и что я не люблю его, Анатолия, что с ним у нас никогда не будет даже крупинки того счастливого, что есть с Олегом.
Так внутренне, еще неосознанно для самой себя, я начинала возвращаться к Анатолию…
Получился какой-то заколдованный круг. Я не могла, просто не могла без Олега, и в то же время мне уже невыносимо было видеть их тесную комнату, молчаливо-настороженную Ксению Захаровну. Да и Олег, хоть он и держался, устал так же сильно, как и я. Иногда вечерами мне уже самой хотелось поскорее уехать домой, закрыться в своей комнате, лечь, чтобы никто меня не тревожил. Но, приезжая домой, я видела строгие лица отца и мамы, снова попадала в напряженную обстановку ожидания какой-то развязки – она как бы просачивалась и сквозь закрытую дверь моей комнаты. И тогда я начинала мечтать об Анатолии, о спокойной и обеспеченной жизни с ним, представляла себе их хорошую квартиру, их прочное благополучие. Мне вдруг начинало казаться, что я преступно пренебрегаю всем этим. Ведь не будет же он, Анатолий, ждать меня бесконечно! И хотелось вскочить, одеться и тут же, ночью, на последней электричке ехать к нему, сразу кончить все, навсегда отбросить Олега, забыть о нем… И тотчас все это заманчивое благополучие рушилось, а круг замыкался: я чувствовала, что без Олега буду мучаться постоянно… И меня охватывало отчаяние… Я принималась убеждать себя, что Олег обязательно добьется того же, что и Анатолий, даже большего: ведь все ждут от него этого, уверены в этом, вон даже Снигирев видит в нем своего преемника. А Ксения Захаровна – хороший и умный человек, и что страшного, если мы поживем вместе в их комнате год, ну два, потом ведь мы с Олегом наверняка получим квартиру. И все только одобрят этот мой шаг, будут даже уважать меня. Я успокаивалась, засыпала, а утром все по-прежнему оказывалось мучительным…
Наши отношения с Олегом становились все более трудными: прямого разговора не получалось, мы чувствовали ту грань, за которой начиналось наше расхождение во взглядах, и могли говорить только о самых сторонних, незначительных, пустых вещах. И это тоже было мучительно, особенно для Олега, откровенного и искреннего.
К Новому году Анатолий защитил диссертацию. Мы с Олегом были на защите; пришли и все наши; большой зал с белыми колоннами был полон. Я сидела в уголке и испытывала какое-то странное чувство: то мне казалось, что все происходящее касается меня так близко, будто речь идет о моем муже, то мне хотелось, чтобы Анатолий обязательно провалился, точно это как-то могло утвердить мои отношения с Олегом, даже спасти их. А на высокой эстраде Олег, Туликов, Женя, Яков Борисыч помогали Анатолию развешивать плакаты, таблицы, устанавливали диапроектор и кинопроекционный аппарат: Олег настоял, чтобы Анатолий на защите обязательно показал заснятые во время опытов пленки. Анатолий был в новом костюме, как всегда очень вежливый, строгий, подтянутый. И все же нет-нет да и оборачивался к Олегу с чуть растерянной улыбкой, будто просил поддержки. И странно было видеть, как Олег в своем стареньком костюме с распахнутым воротом рубашки – не то лаборант, не то простой механик, для которого, казалось, защита была чем-то совершенно рядовым, точно это и не он проделал вместе с Анатолием всю работу, – ободряюще хлопал его по плечу.
Длинный стол перед эстрадой заняли члены ученого совета. Некоторые из них выглядели, как Анатолий, такими же солидными и представительными учеными, а другие чем-то были похожи на Олега. И еще одна странность: многие из них здоровались не с Анатолием, а с Олегом.
Анатолий поднялся на кафедру, лицо его стало таким же растерянным, как тогда, в Саду отдыха, но он тут же справился и заговорил гладко, спокойно, уверенно. Все наши сидели впереди, я не знаю, что они думали обо мне, но к себе не пригласили. А Олег пристроился на ступеньках лестнички перед аппаратами, включал их, когда надо, и я злилась: хоть чувство гордости есть в нем?!
Анатолий кончил, положил указку и неторопливо сел сбоку. Теперь лицо его стало белым от волнения. В зале было совсем тихо, даже торжественно. И я с завистью глядела на Анатолия: через какой-нибудь час он будет признанный ученый!..
Выступали оппоненты. Я не понимала, о чем они говорили, чувствовала только, что все идет у Анатолия благополучно. И – радовалась. И даже усмехнулась: а как же иначе могло у него быть? Вот если Олег когда-нибудь станет защищать диссертацию, у него возможны всякие неожиданности, и такой тишины и торжественности в зале, конечно, не будет. Олег сидел спокойно, на меня не смотрел и, кажется, опять уже думал о чем-то своем. А вот Анатолий не забывал поглядывать на меня, будто просил порадоваться вместе с ним. И я каждый раз улыбалась ему в ответ.
Потом стали задавать вопросы. Анатолий снова поднялся, подошел к чертежам и таблицам, сделанным очень аккуратно и красиво, и отвечал. Задали еще какой-то вопрос, Олег оживился, нетерпеливо заерзал на ступеньке, а Анатолий вдруг запнулся, быстро глянул на Олега, и тот что-то незаметно показал ему на пальцах, как во время экзамена в школе. И Анатолий начал опять отвечать…
И тут я заметила, что недалеко от меня с напряженными, взволнованными лицами сидят Софья Сергеевна и Кузьма Михайлович. Они тотчас кивнули мне как близкому человеку. Я торопливо ответила и сообразила, что они, конечно, видели, как мы с Анатолием обменивались взглядами. И подумала, что я дура: отвергать такую любовь!
Объявили перерыв. Всем членам ученого совета роздали маленькие беленькие листочки, они что-то писали на них, а потом опускали в самый обыкновенный деревянный ящик с облупившейся краской. Потом снова все сели по местам, и председатель совета объявил результаты голосования: Анатолий стал кандидатом наук.
Все жали ему руки, обнимали, кто-то даже целовал. А он стоял с таким же счастливым лицом, какое у него было тогда, в Мельничном Ручье, когда мы впервые поцеловались. Только улыбался он все так же некрасиво, но мне это теперь было почти безразлично. Я подошла к нему, посмотрела прямо в глаза и тоже поздравила. Все наши смотрели на нас, а Анатолий сказал, что ждет нас с Олегом вечером к себе. И в защите, как и во всем другом в жизни, Локотовы, оказывается, тоже были уверены наперед: все подготовили для приема, а это ведь за один день не сделаешь. И представила себе, как бы это было замечательно: мы стоим рядом с Анатолием в их прихожей, а все приходящие поздравляют нас с успешной защитой!..
Олег, Анатолий и еще кто-то повезли аппараты и таблицы обратно в лабораторию, а я поехала в Ручей переодеться. И надела именно то платье и туфли, в которых увидел меня Анатолий в первый раз.
Заехала за Олегом. Ксении Захаровны не было, а Олег лежал на кушетке и курил. И был все в том же костюме.
– Переодевайся, опоздаем! – заторопила я его.
Он медленно повернул ко мне голову, посмотрел на меня, прищурился, как от боли, и сказал негромко:
– Я не поеду…
Я сразу все поняла. Но все-таки сказала:
– Вот видишь! А это мог быть и твой день!..
Он молчал, курил, смотрел в потолок. Я знала, что он не завидует Анатолию, что дело здесь совсем в другом. Села на стул. Мы долго молчали. Я понимала, что если сегодня не пойду на праздник к Анатолию, он подумает, что между нами все кончено навсегда. И вдруг нашла выход: ну что здесь такого, если я схожу одна? Ничего особенного, а с Локотовыми у меня все-таки сильнее укрепится. И заторопилась, хотя сознавала, что Олег понимает – я вру:
– А если я одна схожу? И ведь все наши будут! Понимаешь, это просто неудобно. Еще подумают, что ты ему завидуешь…
Он молчал. Я знала, что не уговорю его. Олег хотел заставить меня самое решить все. Момент действительно для этого был самый подходящий. И теперь я понимаю, что Олег тогда был прав: ведь никакими словами здесь помочь было нельзя. Но мне так хотелось хоть вечер побыть в той роли, которую я придумала себе на защите Анатолия: меня вместе с ним все поздравляют… Я видела мучающегося Олега, понимала решительно все, что происходит, но ничего уже не могла поделать с собой.
