Текст книги "Замужество Татьяны Беловой"

Автор книги: Николай Дементьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Гляди, девка, как бы матерью-одиночкой не оказалась! Вот принесешь в подоле…

24

К Игнату Николаевичу мы с Олегом чуть не опоздали: он вспомнил о приглашении уже вечером. Ужинали у них дома, вдруг Олег и говорит досадливо:

– Вот дела, ведь мы сегодня должны быть у Игната Николаевича: у него какое-то семейное торжество, – И с сожалением посмотрел на свой стол.

– Сходите, сходите! – настойчиво подхватила Ксения Захаровна и посмотрела на меня: пусть, мол, Олег развеется немного.

А я подумала: вот о нем она заботится, а что я вечерами кисну в их комнате – ей и дела нет. Но вслух сказала:

– Надо сходить. Неудобно людей обижать! Слышишь?

Все чаще, сама не замечая того, я говорила с Олегом таким тоном, а он только весело смеялся мне в ответ, глядя, как на маленькую. И сейчас тоже улыбнулся, но проговорил устало:

– Вот эти условности что с людьми делают! Сидеть бы мне да работать, так нет, тащись… И ведь Игнат Николаич не очень-то меня жалует.

– Странный ты человек, – ответила я. – То для тебя все как родные, а то будто и нет никого вокруг!

Олег и Ксения Захаровна удивленно и молча глядели на меня. Потом Олег обнял меня, поцеловал:

– Устала ты со мной? Но, понимаешь, такой уж у меня способ жить… По-другому не получается…

– А как же тебе, интересно, по-другому надо жить? – твердым голосом спросила Ксения Захаровна.

– Да мне-то по-другому не надо, вот ей со мной несладко. Ну ничего, ничего, все будет хорошо!

Я сама тогда удивлялась, откуда у меня эта раздражительность берется. Ведь люблю Олега, дня не могу без него прожить, и в то же время – такое…

Ксения Захаровна как-то раз осторожно спросила меня:

– Слушай, Таня, ты, часом, не в положении?

– Нет…

Но однажды я нарочно заговорила с Олегом об этом. Он рассмеялся:

– Ну откуда я знаю? Легкомысленный ответ Олега сильно обидел меня, но я ничего не стала ему говорить. А потом как-то спросила об этом Ксению Захаровну. Она печально вздохнула и ответила:

– Понимаешь, он ведь в блокаду настоящим дистрофиком был.

– Может, мне к врачу его сводить?..

– Не знаю… Не обиделся бы он…

И я никогда еще не видела у нее такого растерянного и огорченного лица.

Есть, конечно, женщины, хоть таких, наверно, и мало, которые или вовсе не хотят ребенка, или могут смириться с тем, что его у них нет. А я хотела ребенка, очень хотела, без него любовь казалась мне неполной. И я все острее и острее чувствовала это. Олег ничего не замечал или не понимал. А Ксения Захаровна очень хорошо понимала и поэтому прощала мне и раздражительность, и этот тон…

Когда мы приехали, у Антиповых уже сидели за столом. И мне было досадно, что я из-за глупой забывчивости Олега явилась в простом платье, в котором ходила на работу. А я догадывалась, что для Игната Николаевича и Полины Ивановны это неприятно, даже чуточку оскорбительно: ведь это праздник, и, значит, мы их не уважаем. Но уж совсем нескладно вышло с подарком. Олег все не мог вспомнить, какое именно у них семейное торжество, и мы купили просто цветы. Даже Николай Ильич сказал:

– Смотри-ка, Игнаша, тебе подарочек; как невесте!..

И все засмеялись. За длинным столом потеснились, и мы с Олегом сели у самого края. Пока нам ставили приборы и накладывали закуску, я огляделась. Наши были в полном составе, даже Снигирев сидел рядом с Николаем Ильичом, а по другую сторону от него – Анатолий. Один. Вот с ним бы я уж никогда не попала в такое нелепое положение!.. Женя рядом с Павлом, одетым, как на свадьбу. Лидия Николаевна оказалась около меня, помогала Полине Ивановне. Были и Вагин с Верой, она смотрела на меня холодно, отчужденно: то ли он ее настроил так, то ли сама она не могла мне простить измены Анатолию, которого очень уважала.

В их доме странно переплетались старина и новое. Свежие обои, белые потолки, стеклянные двери во всю стену и – старинные фотографии, еще довоенные: Игнат Николаевич в форме без погон, тогда еще их не носили, напряженно-строгий; они вдвоем с Полиной Ивановной: он сидит на стуле в начищенных русских сапогах и брюках с напуском, а она стоит сзади, держится за его плечо. А рядом та фотография из Комарова: совсем другие люди, еле узнать можно.

Говорили все наперебой. Лидия Николаевна подтрунивала над Полиной Ивановной:

– Ты, Полюшка, как наседка над нами квохчешь и зернышки подбрасываешь.

А та, хлопотливая, раскрасневшаяся от выпитого вина, деловито ответила ей:

– Тебе, бездомовнице, смешно, а мне людей честь по чести принять надо. – И радушно предложила соседке: – Катенька, ты огурчиков возьми: сама солила.

– Да не слушай ты ее, пигалицу! – медленно выговорила стокилограммовая Катенька. – А ты не завидуй, Коза! Не умела свое счастье построить, так на людей не злобствуй, смирись!

– А если я не умею смиряться? – неожиданно горячо спросила Лидия Николаевна.

И в глазах ее временами загорался тот упрямый, непримиримый огонек, который я уже хорошо знала. Не все, значит, просто в семье Антиповых!..

Коробов солидно поучал Туликова:

– Ты жизнь бери как она есть! – И с аппетитом, смачно разгрызал огурец. – Не тобой она установлена, не тебе ее и менять!

Люба, жена Туликова, улыбалась мне своими лучистыми глазами, осторожно притрагивалась к еде. А Туликов отвечал Коробову:

– Я не об этом говорю, Афанасий Лукич. Я говорю о творческом отношении к делу.

– Афоня все за инструкции прячется, – весело сказал Олег.

– Мы с тобой на разных языках… – медленно багровея, зло отвечал Коробов. – Ты сначала докажи, а потом и демагогию разводи…

– Не такой вы, простите, дурак, Афанасий Лукич, – негромко проговорил Туликов, улыбаясь всем своим ехидным лицом, тонкими губами, – чтобы дать нам основания для подобного доказательства.

– В таких случаях совесть – лакмусовая бумажка, – поддакивал Олег.

– Подождите, ребята! – растерянно и с неожиданной для него искренней обидчивостью сказал Коробов. – Неужели вы всерьез обо мне так плохо думаете? Да ведь я за все наше, если надо, жизни не пожалею!..

И вдруг Женя – она, оказывается, все время слушала этот разговор – строго сказала:

– Зря обижаетесь, Афанасий Лукич. Просто вы один из тех людей, которые умеют только автоматически выполнять заранее заданную программу и считают это самой лучшей нормой и для себя и для других.

– Верно, Женька! – восхищенно произнес Олег.

И я видела, как блеснули у нее глаза.

– Ну, знаете, это уж!.. – сбычившись, оскорбленно ответил Коробов. – Автоматом себя не считал, спасибо! – И замолчал.

А Женя с неумолимой напористостью, вроде той, что бывала у Лидии Николаевны, договорила:

– А бездумная, слепая старательность часто доводит дело до провала.

И опять Олег одобрительно посмотрел на Женю. А мне было это обидно, потому что сама я никогда бы не сумела так поддержать Олега, как она. И тут я подумала, что серьезно мы с Олегом еще ни разу не поговорили о жизни. И опять испугалась. Неужели прав Анатолий?

С ним мы тоже почти не говорили об этом, но я знала, что с ним мне этого и не нужно. А с Олегом? Я чувствовала, что с ним должна быть другой. Но какой? Посмотрела на Анатолия. Он сидел рядом с Вагиным, молчаливый, подтянутый, воспитанный. Встретившись со мной глазами, поспешно отвернулся. Ох, как все сложно и трудно у меня!..

А Вагин с Яковом Борисычем заспорили между тем о литературе:

– Вот в этом-то все и дело, дорогой вы мой, что разговоры о так называемом положительном герое просто не нужны, и все тут! Он должен быть, и – все! А разговорчики вокруг него, хотите вы того или не хотите, вносят элемент сомнения в самом праве на его существование! – веско произносил Вагин.

– Вот в этом, Виктор Терентьич, – очень серьезно отвечал ему Суглинов, – и есть главное у нас с вами расхождение. Да-да! Послушайте меня минутку. Я думаю, вы согласитесь, что настоящее произведение искусства создает творец, а не ремесленник. А значит, в нем неизбежен элемент открытия. А где открытие, там и споры и обсуждения. Не так ли? Поэтому и о положительном герое надо спорить. Но в одном я с вами согласен: положительный герой в жизни есть, он всюду, рядом с нами, и он должен не только быть в литературе, но и занимать ведущее место.

К их спору присоединились, другие, и в комнате становилось все шумнее. Стол был богатый, обильно уставленный едой и вином. Пища простая, сытная, не деликатесы, как у Локотовых. Но все очень вкусное: Полина Ивановна любила и умела готовить. Мне очень понравились грибы, и я все подкладывала их Олегу. Он ел, улыбался мне с полным ртом и прижимался ласково плечом…

А с того конца стола непрерывно долетал беззлобно-насмешливый голос Николая Ильича:

– Вот, слава богу, детей-внуков вырастил, хоть на выставку! Ну, Игнаша, краса и гордость наша, и дом у него полная чаша, наливай-угощай гостей, не жалей лаптей!..

Игнат Николаевич, не замечая скрытой иронии в словах отца или не придавая ей значения, по-хозяйски расправив плечи, расставив локти, говорил значительно и неторопливо:

– Мне что нравится у Алексеева?.. Олешка, а Олешка?.. – Он грозил Олегу пальцем, улыбался с радушием уже подвыпившего человека: – Ты еще молодой, ох, молодой!.. – Он будто намекал на что-то. – Но я тебя уважаю! За рабочую хватку уважаю! Вот Пашка наш послабее тебя будет, я как отец говорю!.. Но что я хочу сказать?..

– Про заслуги свои скажи!.. – подзадоривающе кричала с нашего конца стола Лидия Николаевна.

– И скажу! Ты, Коза, знаешь!.. Спасибо, что вы все пришли! И вам спасибо, Филипп Филиппыч! – отдельно сказал он Снигиреву. – Ведь что приятно?.. Мы все работаем вместе, вместе сидим сейчас… Бывает в нашей работе всякое. Ну когда и поругаемся: без этого дело не делается! Но ведь что главное? Все мы работники! Работали, работаем и работать будем, и без этого жить не можем!

Все зашумели, поднялись, выпили. Игнат Николаевич продолжал:

– И я вас всех уважаю! Хоть и разный, конечно, народ, а уважаю! И похвастаюсь, Коза! Вот молодежь подчас с усмешкой на нас поглядывает… А мне, к примеру, до пенсии еще восемь лет, а хоть сейчас уходи!

– Во-во! – не удержавшись, поддакнул Николай Ильич.

Все дружно засмеялись.

– Я не в том смысле, батя! Я уходить с работы не собираюсь! Я о том, что досрочно, так сказать, свою долю общего выполнил. И на работе, и на фронте, и вот в дому! А которые молодые или там неудачники завидуют, так они понимать должны, что это заслужено. Все это – он обвел руками и стол, и гостей, и комнату – заслужено! А, мать?.. – Он поднялся: – Предлагаю здоровье Полины Ивановны!.. Все опять выпили, кто-то захлопал. Я видела, что Анатолий только для вида поднимал свою рюмку, а Вагин пил до дна, и Вера тревожно косилась на него. Олег тоже выпивал все, но почему-то не пьянел, как тогда со Светкой и Костей. Вдруг Лидия Николаевна крикнула:

– Горько!

И все сразу же подхватили. Я подняла голову: смотрели на нас с Олегом. И он радостно, спокойно улыбался мне. Мы поцеловались. Я только подумала: зачем это Лидии Николаевне? Чтобы перед всеми показать наши с Олегом отношения, закрепить их этим? Ведь видела же, наверно, как побледнел Анатолий, как опустила глаза Женя? Полина Ивановна словно поняла, о чей я думаю, и будто в отместку Лидии Николаевне сказала, глядя на Женю и Павла:

– Горько!

Все, конечно, опять подхватили. Павел залился багрянцем от волнения и радости: ни разу еще, наверно, они с Женей не целовались. У Жени лицо стало упрямое, холодное, она повернула его к Павлу, и он неумело поцеловал ее.

Николай Ильич звонко кричал:

– На свадебках погуляем, молодежь? Смотрите!

Мы с Олегом в один голос ответили:

– Обязательно!

И Женя упрямо повторила:

– Обязательно!

Павел держал ее за руку, точно боялся отпустить, себе не верил…

25

Случились эти события уже очень поздно, почти ночью.

Столы давно были отодвинуты в угол; кто танцевал, кто пил чай, часть гостей разошлась, часть мужчин все не могла оторваться от стола с вином и закуской. Я танцевала с Вагиным назло Вере, которая так и не разговаривала со мной. Он крепко держал меня за талию, прижимал к себе, но я не отодвигалась: пусть Вера видит, какой у нее муженек!.. А Вагин шептал мне в ухо:

– Знаете, Танечка, в средние века были такие алхимики. Всю жизнь делали опыты, искали золото – и все впустую!

Я понимала, что он намекал на Олега, но молчала. И видела, что Женя с недоумением и осуждением смотрит на меня. Она неподвижно сидела рядом с Павлом и была какая-то усталая, точно те крики «горько» и поцелуй сломили ее. Мне надоел Вагин. Я остановилась, взяла его за руку, подвела к Вере, сказала:

– Заберите, пожалуйста, от меня вашего мужа. Сладу с ним нет!

Здорово вышло! Женя засмеялась, Вагин прямо-таки онемел от злости, а Вера чуть не заплакала. А я отошла хоть бы что, только все не могла понять: почему сама-то злюсь?.. Огляделась вокруг – Олега нигде не было. И Анатолия тоже. Вышла на балкон. В это время Снигирев, Олег и Анатолий тоже подошли к балкону и, беседуя, расположились в креслах у дверей. Мне было странно видеть Снигирева в домашней обстановке. В лаборатории он всегда был. какой-то замкнутый, недоступный, погруженный в свое, а здесь я вдруг увидела, что он просто старик. Большая, наголо бритая голова его чуть устало клонилась вперед, мохнатые, мужицкие брови казались наклеенными, глубоко запавшие глаза смотрели спокойно и умно. Олег держался свободно, Анатолий сидел настороженный, скованный, будто волновался или ждал чего-то.

– Ну, сеньор, видел я ваш сюрпризик, – весело говорил Снигирев Олегу. – Надеюсь, слово свое помните, как черт на него работаете? – Он кивнул на Анатолия.

– Само собой, – так же весело отвечал Олег, Я заметила, что Анатолий чуть пошевелился в кресле и снова выжидательно замер.

– Теперь у вас, Анатолий, будет именно то, чего не хватало раньше: солидная теоретическая часть.

На этот раз, когда все уже стало ясно, Анатолий все-таки сказал:

– Несправедливо это, Филипп Филиппыч. Вы меня ставите просто в неловкое положение…

– Это он, а не я, – засмеялся Снигирев. – А насчет того, что теория моя устарела и горит, сеньор, так я сам тоже старый волк: не вы, так другой. Жизнь ведь не остановишь, не затормозишь. Да и длительно действующих тормозов для нее придумать нельзя. Некоторые, впрочем, всю жизнь специализируются на изобретении подобных тормозов. Их две категории, этих изобретателей. Одни создают вечный двигатель и тормозят этим. Но самые хитроумные изобретатели тормозов – те, кто вертится около. Около науки, например.

Олег с любопытством слушал, хотел что-то сказать, но его опередил Анатолий:

– А почему вы, Филипп Филиппыч, считаете, что у Олега ничего не получится?

– Почему не получится? У него обязательно получится! Уже сейчас его предложение очень интересно. Даже практически: еще на несколько процентов поднимет производительность. Но из элеваторов, друзья, к сожалению, уже больше ничего нельзя выжать!..

Мне так и хотелось спросить: «А что же вы тогда Олегу сразу не сказали?» Но он негромко, раздумчиво проговорил:

– Он где-то очень недалеко от верного пути. Я имею в виду не элеваторы, это, в сущности, задача детская. Олег очень приблизился к новому и верному пониманию теории сыпучих тел. Но тут ему никто ничего подсказать не может, даже я. Вот если он найдет ее, тогда моя теория сгорит, выражаясь вашим языком. Но и тогда все-таки даст ему дрова и пламя, а?… – И он засмеялся,

Странные люди! Судьба, можно сказать, у человека решается, а они смеются. Анатолию и Снигиреву, конечно, хоть бы что, а вот Олег-то почему радуется?!

– Ну, а вы проворонили девушку, увел он ее от вас? – спросил Снигирев у Анатолия.

Олег засмеялся, хлопнул Анатолия по плечу, тот развел руками: где уж нам уж, дескать!..

– Ничего, ничего, – сказал Снигирев. – Каждому свое. А вот первые шаги в науке никому не уступайте. Ничего нет в жизни слаще, чем процесс исследования и результат его. Как любовь и ребенок. Особенно если это первая любовь и первый ребенок. Ничего не уступайте нам, старикам, кроме места в трамвае!..

Они помолчали. Да, такой учитель Олега научит!..

– А жену надо выбирать с умом. Она должна быть, само собой, любовница и друг, но, главное, донимающая. Ведь на все в жизни нужны силы. И духовные и физические. А у нас с вами их еле-еле хватает на одно. На то, что считаем главным в жизни, что должны сделать в ней… А они, эти понимающие, еще реже, чем красивые. – Он засмеялся, подчеркнуто легкомысленно договорил: – Вот у меня покойница была – хоть на обложку модного журнала, и любила меня без памяти, а только одного словечка не знала…

– Какого же? – быстро спросил Анатолий. – Творчество, – полуутвердительно проговорил Олег.

– Угадали, сеньор, – вздохнул Снигирев.

И вот здесь и произошло то удивительное, что я так хорошо запомнила с того вечера. Снигирев сказал:

– Через пять месяцев могу на пенсию. Не уйду, не радуйтесь: я уж как-нибудь у бога себе пенсию выхлопочу. А вот теперь, сеньор, – он почему-то все время называл так Олега, – о том, для чего я вас сюда затащил. Хочу постепенно знакомить вас с работой всего нашего сектора.

– Я для административной работы не гожусь, – быстро проговорил Олег. – Да и ни к чему мне это. Мое дело – дело делать.

– Дурак вы, сеньор, – негромко, ничуть не обидевшись, ответил ему Снигирев. – А это – не дело?

Олег будто нисколько не удивился предложению Снигирева, а Анатолий вздрогнул и стал медленно бледнеть. И в самом деле, не шуточка: он начальник лаборатории, без пяти минут кандидат наук, а предлагает Снигирев не ему, а Олегу. Через голову, так сказать. И почему только, интересно?..

– Хватит! – уже строго прервал возражения Олега Снигирев. – Это не завтра будет и не через год и не через два, я умирать не собираюсь. Постарайтесь меня понять. Я всю жизнь работал, а теперь сбросить на кого попало? Нет уж! Придется и эту область вам освоить! – Он тяжело поднялся. – Так что прошу это учесть, а вас прошу не обижаться, – сказал он Анатолию. – Надеюсь, вы все понимаете.

Те оба тоже встали.

– Конечно, конечно, – поспешно проговорил Анатолий.

– Да, а вам надо будет диссертацию все-таки защитить, – вспомнил Снигирев, обернувшись к Олегу. – Возьмите какую-нибудь тему походовитее. Жизнь есть жизнь, и в ней иногда полезно, чтобы честный человек имел официальное признание. А то ведь вольноотирающийся от науки может не поверить, что вы ученый, если у вас нет степени!..

– Вольноотирающийся? – удивился Олег этому непривычному слову.

– Я имею в виду сейчас не ту презрительную кличку, которой когда-то называли офицериков-шаркунов. Вольноотирающийся – понятие общеземное: это удивительная помесь самодовольного невежества, пошлости, эгоизма и многого другого в этом же роде. Ну, веселитесь. – И он отошел от них,

Я была удивлена и обрадована этим предложением Снигирева и хотела узнать, о чем же будут говорить Олег с Анатолием. Они молча сели снова, Олег достал папиросы, закурили. Анатолий как-то весь дернулся и вдруг заговорил злым, свистящим шепотом; и мне было видно, как у Анатолия часто-часто бьется жилка на виске, и было почему-то жалко его и стыдно на него глядеть.

– Нет, ты мне скажи, скажи!.. Я работаю как вол! Я стараюсь, я все время стараюсь! Почему же все достается тебе?!

– Брось, не обижайся, – мягко попросил его Олег и даже положил ладонь ему на колено; я видела, что он искренне жалеет Анатолия и, кажется, не понимает его. – Это все у шефа мечты – я ведь никогда не соглашусь. – И вдруг сказал! – Понимаешь, ведь все равно начальником будешь ты! – Почему это?

– Не знаю… А только именно ты будешь, а не я. Ты вспомни, ведь всегда так получалось. В таких делах у нас с тобой всегда так получалось.

– Нет! – Анатолий огорченно покачал головой. – Ты становишься старше, с тебя детская шелуха слезает. И самое смешное, что шеф прав, ты действительно больше подходишь, чем я. Я вижу! Но не в том дело! Почему тебе в жизни все легко дается?

Олег помолчал, щуря от дыма глаза, и ответил:

– Если уж так говорить, то не очень-то легко. Вспомни, ты в Кузбасс не поехал, а я там помучился крепко, зато практику на всю жизнь получил. Теперь вот что. Ты уже третий год начальник лаборатории, много времени у тебя уходит на всякие административные дела, а в нашем возрасте это еще недопустимая щедрость, нам еще науку надо своими руками щупать и щупать!.. Не обидишься, если все на чистую скажу, раз уж такой разговор пошел?

– Говори!

– Ты всегда, Толька, видимый, показной результат принимаешь за подлинный, настоящий. Сейчас, сейчас поясню. – Он помолчал, взглянул Анатолию прямо в глаза и продолжал: – Раньше для тебя было очень важным стать начальником лаборатории, я ведь знаю. Теперь надо прежде всего защитить диссертацию, получить степень, а научный результат где-то на втором плане. И честолюбие у тебя чрезмерное. Тебя и сегодня, не сердись, обидело, что шеф сделал предложение мне, а не тебе.,

– Нет, суть не в этом… Ты уж все говори, не бойся. Я неталантлив, Олег!..

– Я сейчас не об этом… Ты пойми, о чем я толкую. В жизни надо ежедневно, ежечасно следовать одному, главному, что считаешь своей целью. Вот так, как Ленин это делал! И сама цель должна быть высокой, понимаешь? – горячо говорил Олег. – Если любишь науку, то ищи в ней для себя высокую цель. Не трать себя на мелочи. Не ищи всяких благ. Знаешь, – совсем тихим шепотом проговорил он, – я часто проверяю себя: а как бы Ленин поступил в том или другом случае, честное слово! Подумать только, как он работал, как трудно было ему в тюрьмах, в ссылках и за границей! А после революции? Сколько он сделал для всех людей на земле! Вот это и есть главное: иметь в жизни высокую цель.

Они снова замолчали. Я никогда еще не видела у Олега такого просветленного лица. Он сидел неподвижно, напряженно подняв голову, и пристально смотрел вдаль. И Анатолий поглядывал на него послушно, как на старшего.

– То же самое и в дружбе, и… – начал было Олег.

– Слушай, мы ведь с тобой дружим, как и дружили? – вдруг каким-то просительным тоном перебил его Анатолий,

– Конечно!

– Но я хочу честно предупредить тебя…

– Ну?

– Таня может вернуться ко мне!

– Ну что ты!.. – рассмеялся Олег. – Неужели ты… ее звал?

– Звал. Потому что уверен – ей со мной будет лучше. Ты только на меня не обижайся, Давай и об этом говорить откровенно,

– На что ж я могу обижаться? Ты человек честный. Ведь я тебя, Толька, двенадцать лет знаю. Смешно было бы мне от тебя какую-нибудь подлость ожидать.

– Подлости бывают очень тонкие… – Анатолий как-то противно засмеялся.

– Тонкие или толстые – все равно подлости! Почему ты вообще об этом заговорил? У нас с нею все хорошо.

– А вот сегодня шеф говорил про понимающих жен… Ты что об этом думаешь? По-моему, у нее по отношению к тебе этого нет, а ко мне – есть! Ты не сердись, я по-честному, как друг!

– Сейчас нет – потом будет. Она не дура.

– Для этого нужно время. Да и потом… Шеф прав: когда-нибудь и ты будешь терпеливым воспитателем, а пока что, мало на него похож. Сколько же ей ждать?

– Мы любим друг друга, понимаешь ли ты это?

Анатолий опять негромко, с едва заметным превосходством засмеялся:

– Как все увлекающиеся люди, ты многого не видишь… Жизнь сложна, а ты в своем однобоком увлечении работой не хочешь ничего видеть, все упрощаешь.

– Это не упрощение, а честность.

– Ладно, ладно. Пусть будет по-твоему. Помни только, что я тебя предупредил!

– Ладно, запомню.

– Ты хорошо понял, что я хочу сказать? Я буду по-прежнему добиваться ее! Всегда и всеми силами!..

– У тебя ничего не выйдет.

– И еще. Ты извини за этот нескромный вопрос: почему у вас до сих пор ребенок… не запроектирован?

– Фу ты господи! – Олег встал. – Пойдем лучше выпьем…

– За ребенка? Или за твое будущее начальствование?

– Вот ты ничего, Толька, не понял.

– Не скажи. Ребенок – это цемент для семьи!

– Слова-то какие… – Олег пошел к другим о чем-то громко спорившим гостям.

Я тоже вошла в комнату, где стоял сильный шум. Я уж решила, что кто-нибудь, выпив, заскандалил, но ошиблась: спорили все о тех же планетарных лебедках. Не зря, видно, Олег ходил тогда к. комитет комсомола…

– Вам-то уж это не к лицу! – позванивающим голосом говорил Вагин Якову Борисычу, и глаза его от злости были совсем темными.

Все Антиповы и Женя стояли вокруг, не было только Снигирева. Яков Борисыч отвечал Вагину спокойно, но лицо его сделалось камен-но-твердым, каким часто бывало при разговоре с Вагиным. Игнат Николаевич с откровенной опаской смотрел на Суглинова, из-за его плеча выглядывала встревоженная, растерянная Полина Ивановна. А у остальных Антиповых были такие лица, каких я еще никогда не видела: решительные и строгие. Только Павел волновался и все хотел что-то сказать, торопился, но Женя останавливала его. Что же все-таки случилось и кто все это начал?..

– Давайте восстановим всю историю сначала, – говорил Яков Борисыч.

– Пожалуйста! – ответил Вагин.

– И ваш отдел, и на заводе знали, что теоретические разработки КПД планетарных передач недостаточны, нуждаются в дальнейшей экспериментальной проверке?

– Ну? – спросил Вагин. – Схему-то лаборатория дала?!

Игнат Николаевич промолчал. Теперь уже рядом со мной стояли Олег и Анатолий, и Вагин быстренько, точно искал поддержки, поглядел на Анатолия, но тот, настороженно, будто что-то решая, смотрел на Суглинова.

– Схему дала лаборатория, против этого никто не возражает, – сказал Яков Борисыч.

– Мы никому не позволим возводить напраслину!.. – Чувствовалось, что у Вагина еще не прошел хмель; может, поэтому и молчал Игнат Николаевич, боялся сказать неосторожное слово?

Николай Ильич, невысокий, сухонький, шагнул вперед, легонько нажал ладошкой на грудь Вагина – тот послушно отступил, – сказал по-хозяйски размеренно и строго:

– Не сепети, паренек!.. За мной полста лет работы, понял? И на исходе жизни я краснеть не буду!

Я удивилась: всегда он просто шутил, точно не придавал большого значения работе, подсмеивался над другими, и – вдруг такое! Да и все Антиповы смотрели сейчас так, что я поняла: шутки шутками, а дело для них – делом!

– Когда лаборатория давала схему, – продолжал Яков Борисыч, – она оговаривала положение центра тяжести водила, так?

– Мы об этом ничего не знали… – растерянно произнес Павел и повернулся к Вагину. – Как же так, Виктор Терентьич?

– Ай, да подожди ты!.. Анатолий Кузьмич, что ж ты молчишь, ведь я с тобой согласовал новое его положение? – спросил Вагин у Анатолия.

– Этого не было, Виктор Терентьич, – отчетливо-ясным голосом проговорил Анатолий.

– Так, так, так… – отчаянным шепотком произнес Вагин, отводя плечо. – За это, знаешь, дружок, морду бьют!..

– С этим успеется, – повторил Олег, как когда-то говорил Анатолию, и заслонил его плечом.

Все смотрели на Анатолия, но он спокойно сказал:

– Вы запамятовали, Виктор Терентьич; такие вещи я обязательно оформляю документом, вы это отлично знаете.

Я видела, что все верили Анатолию. Я и сама верила: такой бы подлости он никогда не сделал!

Вагин, по-рыбьи перехватывая воздух разинутым ртом, обвел всех округлившимися от бешенства глазами. Плечи его судорожно вздрогнули, он резко обернулся, крикнул:

– Вера! Домой! – Пошел к дверям, сбивчиво говоря: – Мы это еще на коллектив вынесем!.. Чернить честных людей!..

– Что же это?.. Товарищи?.. – Вера заплакала, двинулась за ним как во сне.

Суглинов обернулся к Игнату Николаевичу, хотел что-то спросить, но Анатолий опередил его:

– Игнат Николаевич, а при сварке не повело днища новых ковшей?

– Каких ковшей? – замигал Игнат Николаевич. – Не знаю, подождите, не до этого!..

Ага, ведь Вагин говорил Анатолию об этом!..

У Якова Борисыча по-прежнему было холодно-строгое лицо. Он сказал, будто ничего решительно не произошло:

– Лебедки дают тридцатипроцентную мощность от расчетной. Боюсь, что дело здесь не только в искаженном положении центра тяжести водила, но и в сниженном, по сравнению с заданием, классе обработки, в точности монтажа. А, Игнат Николаевич?..

– Что вы! Мы все делаем, как конструктора спустили!.. – начал Игнат Николаевич.

– Подожди, Игнат, – перебила его Лидия Николаевна, подходя к ним и, словно от жары, облизывая губы; Игнат Николаевич с испугом смотрел на нее. – А что ты пьяный только что говорил?

– Побойся бога, Лидия! – крикнула ей Полина Ивановна. – Ведь человек спьяну!

– Молчи, Полька! – крикнул ей Николай Ильич. – Что у трезвого на уме… Говори, Лида!

– Я же шутил, Лида!.. – просительно сказал ей Игнат Николаевич.

– Заелся ты, Игнат! – горестно и непримиримо выговорила Лидия Николаевна. – Он, батя, похвалялся тут, что премию наверняка получит… Говорил, что лебедки чохом спихнет… Говорил, что колеса не цементирует… Говорил, что для скорости прессовые посадки заменил скользящими…

Лидия Николаевна произносила эти слова будто против своей воли и все вытягивала, вытягивала шею… Смотреть на нее было страшно. Вокруг стало совсем тихо. Игнат Николаевич в такт ее словам бессильно прикрывал веками глаза, точно защищался от ударов. Николай Ильич плаксиво морщился и невольно отодвигался от Игната Николаевича.

– Врет она, батя! – крикнул Игнат Николаевич.

– Эх, Игната, Игната… – медленно проговорил Николай Ильич и стал вдруг таким, что я увидела: ему далеко за семьдесят…

Повернулся, ссутулился и шаркающей походкой побрел к дверям. Лидия Николаевна заплакала, качнулась и пошла за ним. Игнат Николаевич и Полина Ивановна кинулись к Николаю Ильичу, цеплялись за его руки и плечи, уговаривали, просили…

– Это еще проверить-доказать надо… – с твердил Игнат Николаевич.

В дверях Николай Ильич обернулся, медленно оглядел комнату, будто навсегда прощался с ней, обнял Лидию Николаевну за плечи, и они вышли…

Случилось все это так быстро, что никто из нас и опомниться не успел,