Текст книги "Замужество Татьяны Беловой"
Автор книги: Николай Дементьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
19
В то время я была счастлива, как никогда, хотя порой мне и приходилось очень трудно. Всю жизнь я старалась, в общем-то, жить как можно легче, лучше, но, странное дело, мне, наверно, приходилось и приходится тяжелее, чем тем, кто мало заботится об этом. Жизнь обмануть нельзя, мне так и не удалось этого сделать, хоть я и положила на это все свои силы.
Я все больше узнавала Олега и все сильнее любила его.
Как-то мы с ним сидели обнявшись на кушетке Ксении Захаровны – она в доме устраивала очередной вечер для ребятишек, – и Олег рассказал мне о своем детстве, о своей жизни. Говорил он сбивчиво, и я понимала, что он, наверно, редко вспоминает о прошлом, не привык глядеть назад. Но я все-таки отчетливо представляла себе все, связанное с Олегом: его родителей, довоенный Ленинград, а потом войну, блокаду, школу Олега, институт…
Отец его был летчиком. Мне казалось, что с пожелтевшей фотографии на меня смотрит сам Олег в старомодном пальто и кепке. Отец Олега был откуда-то с Урала, но всю жизнь они кочевали из города в город, ездили с матерью за ним: он испытывал самолеты. И погиб где-то в Испании… Олег говорил об отце, словно о своем приятеле:
– Забавный был мужик! Когда возвращался с испытаний, а денег ему платили много, у нас весь дом ходуном ходил. Батя умел повеселиться. Любил русские народные песни петь. Мама частенько подтрунивала над ним, говоря, что он ни одного рекорда не установил. Действительно, это странно. Отец был весь переломанный, вроде первого нашего авиатора Уточкина, а высшие достижения все кто-то за него успевал показать. Отлежится в больнице, выйдет: «Ну, скажет, теперь-то уж от меня небушко не уйдет». И опять что-нибудь помешает. – Олег замолчал, потом задумчиво проговорил: – А в сущности, он поставил рекорд, понимаешь?
Я кивнула, а он пояснил:
– Рекорд настойчивости и упорства: без таких, как отец, и Чкалов был бы невозможен. Я не про отца говорю, а вообще… Есть, знаешь, памятник Неизвестному солдату. Ну, как символ… Надо ставить памятники Неизвестному исследователю или рабочему, колхознику, верно? – И вздохнул: – Эх, дружить бы с батей, наверно, было бы здорово!.. Черт, глупо в жизни это устроено: вырастешь, начнешь кое-что понимать, тут бы самое время с батей на рыбалке посидеть или за столом, а его уже нет…
Олег опять замолчал, а я подумала, что вот мой отец жив, а у меня с ним такого не получается.
Очень я удивилась, когда узнала, что мама Олега была артисткой. Вот уж никогда бы не подумала: сам-то Олег такой простой! С многочисленных снимков на меня смотрела красивая женщина то в костюме королевы – она действительно выглядела королевой, как в старинном романе, – то в рабочей блузе, и я так и видела героев книги «Как закалялась сталь». Необычная была женщина. Ей бы в примадоннах красоваться, а она ушла в партизаны и погибла. И когда уходила, оставила Олега соседям по квартире! Ксения Захаровна вырастила Олега и в люди вывела. Никакая она ему, оказывается, не тетка.
Говорил Олег о своей маме с ласковой усмешкой:
– Увлекающийся была она человек, горячий и непоследовательный. То Станиславским бредила, то в пантомиме играла, даже в театре «Ромэн» работала. Если бы не разбрасывалась так, может, и большой актрисой была бы. Понимаешь, бывают люди стихийно талантливы, а какого-то умственного стерженька им не хватает, чтобы организовать свой талант, дисциплинировать его.
О своей жизни в блокаду и войну Олег ничего не рассказывал, а когда я спросила, коротко ответил:
– Если бы не тетка, пропал бы, конечно. – Помолчал и добавил: – Главное, чтобы это никогда больше не повторилось!..
Про Ксению Захаровну Олег тоже толком ничего не сумел рассказать. Я узнала только, что до пенсии она работала бухгалтером, была замужем, муж умер уже после войны, просто от старости, детей своих у них не было. Олег этим и объяснял то, что сделали для него Ксения Захаровна с мужем:
– Своих детей не было, ну и усыновили меня. А куда им было от меня деваться?..
– В детский дом могли отдать.
– Ну зачем же?.. – Он это сказал так, будто Ксения Захаровна с мужем и впрямь были его родителями.
Я, конечно, плохо понимала это и все приставала к Олегу с вопросами. Тогда он сказал мне:
– Тетка уж такой человек: ей надо обязательно с кем-нибудь возиться. Я для нее в этом смысле был прямо находкой, ей со мной посчастливилось.
Все это было так непохоже на то, чем жила я, мои родители, наша семья…
Я уже говорила о том, как относились к Олегу в лаборатории: все точно ждали от него чего-то очень серьезного, да и Лидия Николаевна считала, что он будет настоящим ученым. А ведь мне казалось, что в этой области более удачливого человека, чем Анатолий, трудно себе представить. И я откровенно спрашивала Олега, почему к нему так относятся. Он смеялся:
– Это тебе кажется: любовь особые очки надевает. Сквозь них видишь то, что хочешь и как хочешь.
Я спросила: правда ли, что в институте он был первым в их выпуске, занимался, наверно, очень много? Олег удивился:
– Нет, я больше мячик кидал… Ну, за девочками еще бегал.
– А Анатолий?
– Вот он действительно сидел за книгами как проклятый! – с уважением проговорил Олег.
Мне все хотелось узнать, отчего это получилось: институт они с Анатолием кончили вместе, Анатолий уже начальник, а Олег у него подчиненный. Олег оказал:
– Ну, у кого как сложится. Я после института уехал в Сибирь работать, а Толька остался, у него путь в начальники прямее был.
– Почему же его оставили, а тебя нет?
– Меня тоже оставляли, да, понимаешь, одна интересная работенка подвернулась. Знаешь, что такое угольный комбайн? Я уже было взял направление в лабораторию, где сейчас работаю, но в это время случайно, у Тольки дома, познакомился с одним человеком. Из Кузбасса. Очень мне показался заманчивым метод крупного скола угля. – Он потер виновато пальцем нос, чуть сконфуженно стянул со стола листок бумаги, ручку и, уже почти забыв обо мне, начал чертить, говорить, снова чертить…
Я терпеливо ждала, кивала в такт его словам, будто что-то понимаю, и мне было очень приятно вот так рядом сидеть с ним. Ведь Анатолий почти никогда не говорил со мной о своей работе, да еще как с равной. Олег весело заключил:
– Бились, бились мы с ним почти три года, и все-таки заработал он у нас, голубчик!.. – Он отложил листок, повернулся ко мне.
– Это что же… – спросила я, – под землей тебе пришлось работать?
– Ага.
– Ну, а результат?..
– И сейчас работает как миленький!
У меня хватило ума не переспрашивать, какой же все-таки получился от этого результат для него самого, для Олега.
– Познакомился ты с этим человеком из Кузбасса у Локотовых, значит, и Анатолий его знал?
– Ну?
– Почему же поехал ты, а не он?
– Анатолия как-то не заинтересовал этот комбайн…
– А как он в наше КБ попал?
– Мое-то место освободилось.
– Слушай, а может, Локотовы все это специально подстроили? Ну, зная тебя!
– Что ты!..
– Нет, ты не понял! Понимаешь, не прямо подстроили, а косвенно?.. Ну не знаю, как лучше сказать… Не мешали, чтобы это случилось, что ли?..
И тут я впервые заметила, что очень уж многое в жизни Олег считал мелочью…
– Слушай, – опять спросила я, – а почему Снигирев на тебя все время сердится?
– Он не сердится… То есть немного недоволен, конечно, что я держусь как-то так… С диссертацией – это уже второй случай, я ведь у него и диплом готовил, он мне предложил место в КБ, а я в Кузбасс сбежал. Ну старик и ворчит. Он замечательный человек! – с восхищением уже закончил Олег, – Настоящий ученый.
Анатолий тоже считал Снигирева настоящим ученым, а отношения у них другие…
– А как ты снова в Ленинграде оказался?
– Очень просто. Снигирев был в командировке у нас в Кузбассе, а мы с комбайном уже все кончили, и у Филиппыча как раз появилась идея насчет элеваторного ковша. Он и добился моего перевода.
– А может, тебе все-таки защитить диссертацию?
– Зачем? Никуда она от меня не уйдет.
– Вы ведь с Анатолием на пару работали? – Ага. С ним очень приятно: как будто все время тебя кто-то уздой придерживает. Я бы с ним всю жизнь проработал! Мне не хватает его обстоятельности, дотошности. Он идеальный исполнитель. Творческий исполнитель. А насчет диссертации… Отрицательный результат тоже результат.
Этого я не поняла, но спросить не решилась. Если Анатолий иногда говорил со мной о работе, все было понятно: он говорил популярным языком, языком для постороннего. А Олег, казалось, считал, что я и так должна все понимать. Или работа Олега была более сложной и трудной?.. Но, странное дело, он как будто совсем не занимался ею. Я, правда, теперь не бывала в лаборатории, но и вечерами Олег не упоминал о новом варианте машины. Только иногда посредине разговора вдруг задумывался, потирал пальцем нос, вздыхал, но, заметив мой взгляд, тотчас улыбался. И Ксения Захаровна ничего не говорила ему, это уж мне было совсем непонятно. Человек, который дорог ей как сын, запутался с работой, отказался от готовой диссертации, и она молчит, будто ее это не касается. Больше того, она видела, конечно, что мы с Олегом любим друг друга, собираемся пожениться, но ее совсем не интересовало, где мы будем жить, что и как изменит это в ее собственной жизни. Бывая у них, я почти всегда видела Ксению Захаровну за книгой. Как-то, вынув изо рта папиросу, она подняла на нас свои широко поставленные глаза и сказала:
– Противно, когда писатель умничает! Сиди и решай его ребусы. Голова отваливается.
Олег засмеялся:
– А разве лучше, если он тебе все разжевывает и в рот кладет, да еще боится, чтобы ты не подавился? Конечно, кое-кому это нравится. Думать не надо, на боку можно лежать.
Они заспорили – сначала о писателях, потом на тему о добре и зле. Олегу словно нравилось поддразнивать тетку, хотя – я это чувствовала – никаких разногласий с ней у него не было. Ксения Захаровна долго сдерживалась, но вдруг щеки ее покраснели, она стала все чаще и чаще затягиваться папироской, голос ее обиженно зазвенел. Тогда Олег подошел к ней и ласково обнял за плечи:
– Ну, шучу, шучу, тетка!.. После я спросила его:
– Зачем ты Ксению Захаровну дразнишь? – Дразню? – удивился он. – Чересчур уж она добрая.
– Разве это плохо? Тебя вон вырастила… – Доброта должна быть умной, понимаешь?
Иначе она просто лень и слабость. – И непонятно закончил: – Доброта – это одно из ценнейших качеств человека, и растрачивать попусту ее нельзя.
– И к нам с тобой Ксения Захаровна добра.
– Ага.
И тут я подумала, что вот Анатолий совсем не добрый…
– А я мешаю тебе работать. Болтаемся целыми вечерами и болтаемся!
– А может, наоборот, помогаешь?
– Ты же ничего не делаешь…
– Это тебе только кажется. – Он озорно подмигнул мне.
– А если у тебя ничего не получится?
– Что-нибудь полечится. – Он засмеялся. – Мне сам процесс узнавания тоже важен. Я, знаешь, любопытен.
– Другая бы на месте Ксении Захаровны извелась вся, на нас с тобой глядючи! Действительно, очень добрая она…
– Да. И понимает, что к серьезному делу требуется тонкое отношение. Ну, и в меня, наверно, верит.
– А мне она в первый раз показалась такой непримиримой…
– Непримиримой?.. Она просто ясный, прямодушный человек и брезгливо относится ко всякой лжи и фальши. Это не мешает ей быть излишне доброй: сложная у меня тетка! – Олег засмеялся.
Удивительное, неповторимо счастливое было то время!..
Вскоре Ксения Захаровна стала куда-то пропадать вечерами, и мы с Олегом оставались одни…
20
Как-то после работы мы с Олегом собрались на пляж, и вдруг на улице он остановился:
– Вот черт, совсем забыл: надо в комитет забежать.
– Завтра сходишь.
– Лучше бы сегодня. Мне на минутку. Ты посиди в скверике, ладно?.. Понимаешь, не нравится мне, как на заводе гонят опытные образцы планетарных лебедок, надо, чтобы ребята посмотрели, а то Игнат Николаевич валит вал, тянется за знаменем и на все – сквозь пальцы.
– А тебе какое дело? Это ведь завод.
– Да, в общем-то, никакого, но лучше сказать. Я забегу на минутку. А то потом ребята разойдутся.
Я бы не пошла с Олегом, но в комитете комсомола наверняка была Женя – она замещала уехавшего в командировку секретаря, – и я сказала:
– Ладно, пошли вместе, чего я в сквере буду сидеть.
В комитете было много народу, кто-то кричал в телефон, в углу спорили, толпились у стола Жени. Я остановилась у витрины со спортивными кубками, и мне было хорошо видно, как вздрогнула Женя, встретившись глазами с Олегом: не зря я пришла! Олег сразу же включился в спор, захохотал, и тогда мне стало обидно: точно забыл обо мне! Я подошла и тронула его за локоть. Он обернулся, кивнул мне, крикнул:
– Тише, ребята, мыслишка есть! Хочу сигнализировать!..
Все замолчали. Женя тоже повернулась к Олегу.
Я хоть и не работала сейчас в лаборатории, реже видела Женю, но все знала про ее отношение к нашему с Олегом случаю.
В ту поездку в Комарове Женя все, конечно, поняла. Я немного позлорадствовала: вот она инженер, а любит Олег меня! С тех пор она стала подчеркнуто внимательна ко мне. Но однажды, когда я пришла к ней, чтобы освободиться от дежурства по дружине – мы с Олегом в тот вечер собрались в театр, – я увидела в ее глазах такую горечь и боль, что даже растерялась. А Женя излишне обстоятельно стала объяснять мне, что никак не может разрешить мне не ходить. Я все-таки не пошла, соврала Олегу, что она отпустила меня. И кончилось это ничем: Женя побоялась, наверно, выглядеть пристрастной. И она ничего не сказала Олегу. И теперь, сталкиваясь с ним, она была старательно сдержанной, немногословной. И все-таки получалось это у нее, комсорга, по девчоночьи открыто и смешно.
И сейчас Женя тоже стала добросовестно слушать Олега, только ее глаза на миг точно потускнели. Я даже пожалела ее и подумала: вот хороший человек и так мучается, прямо-таки героически мучается! А Павел стоял, конечно, рядом с ее столом, временами чуть испуганно поглядывал на Олега, потом сразу же переводил глаза на Женю, и тогда его продолговатое, худощавое, антиповское лицо светилось откровенным счастьем.
– Не кажется ли вам, ребята, – сказал Олег, – что у нас на заводе с подозрительной спешкой гонят планетарные лебедки?
Коробов своим грубым басом оскорбленно, будто подозревая, что Олег намеренно хулит производство, произнес:
– Ты, Алексеев, давай конкретно!
– А у меня, Афоня, всё! – Олег засмеялся.
Коробов продолжал:
– Ты, знаешь, напраслину брось! Ты, знаешь, отвечай за свои слова!..
Слесарь Витька Топтов перебил Коробова:
– Гоним, верно! В курилку забежать некогда, авралим как на пожаре! – Все смотрели на него, а он лукаво-безразличным тоном закончил: – В передовиках ходить здорово. Эх, и повезло же мне, что я к Игнату Николаичу попал!
– Тормозить план, знаешь… – снова начал Коробов, но его перебил Павел, обратившись к Олегу:
– Чего ты заволновался? Наш отдел чертежи на лебедки еще в том квартале спустил, мы над цехом шефствуем: все у них в порядке.
Женя все выжидательно смотрела на Олега. Он сказал:
– Прогуливаюсь я сегодня по цеху, вдохновляюсь трудовым энтузиазмом, а старик Антипов вдруг и говорит мне: «На металлолом любуешься?» – «Прямо, говорю, глаз оторвать не могу!» Ну а я уже привык, что он зря слов не бросает, пошел на монтаж, там ребята прямо как обалделые вкалывают. «Даем угля хоть мелкого, но много!» И Игнат Николаевич суетится с ключом в руках, пример подает.
– Конец месяца! – вставил Коробов.
– Это я учел, – ответил Олег. – И прогулялся до испытательного стенда. Узнаю приятную новость: из десяти образцов испытывается один.
– Это безобразие! – быстро сказал Павел. – Мы этого не знали.
– Я тоже не знал. Оказывается, это Виктор Терентьич такую здоровую инициативу Игната Николаевича санкционировал.
– Это мы проверим! – строго проговорила Женя, делая запись в большом блокноте.
– Олешка не об этом! – весело вскрикнул Витька Топтов и засмеялся. – Постой, он сейчас выдаст!
Олег сказал:
– Да и у тех образцов, которые испытываются, проверяют одну кинематику, вхолостую гоняют без замера мощности на выходе.
– Как же это, Павел?.. – спросила Женя, глядя на него, и я сразу же поняла, что она его не любит по-настоящему: с Олегом она бы так не разговаривала.
Павел растерялся под ее взглядом, покраснел и уже зло сказал Олегу:
– Если ты что подозреваешь, то принципиальную схему ваша лаборатория давала!..
Начался обычный производственный спор, и я решила терпеливо ждать Олега, принялась снова разглядывать кубки в витрине. Вдруг они заспорили так горячо и громко, что хоть уши затыкай: видно, что-то по-настоящему серьезное вскрылось? Я с любопытством стала прислушиваться. Но речь, оказывается, уже шла не о производстве, спорили они о чем-то другом. До меня донеслось:
– Выходит, Павкам Корчагиным нужна была революционность, а нам – нет? Ты что-то не того!.. – сказал Олег Витьке.
– Ну а как ты ее конкретно себе мыслишь? – спросил Витька.
– Она, конечно, сейчас другие формы носит, – тоном учителя ответила Женя. – Но она есть.
– Революционность – это горение! – изрек Коробов.
– И непримиримость, – подхватил Олег. – И еще – цель в Жизни надо иметь. Новое искать, ломать старое и обязательно своего во всем добиваться, если правым себя считаешь.
– Вот, например, эта проверка с лебедками на заводе, – добавила Женя, – тоже одно из проявлений революционности, если хотите знать!
– Выходит, Олешка революционер? – удивился Витька.
– А ты думаешь, революционеры только те, что революцию делали? – насмешливо спросила Женя.
– Ну, вот и я революционером стал, – засмеялся Олег. – А если я надеюсь дожить до коммунизма, тогда зачем революционеры нужны будут? – И хитро подмигнул.
– Тогда-то уж революционеры совсем не нужны будут! – выпалил Витька.
Олег дернул его за ухо:
– Витька, ты чудак: революционеры и революционность всегда, во всех наших делах нужны будут, и при коммунизме тоже.
Я о коммунизме не привыкла задумываться: будет и будет, да и когда еще. И теперь с удивлением обнаружила, что ребята рассуждают о нем так, словно он наступит буквально завтра. Мне было очень интересно слушать этот спор.
Женя опять поддержала Олега:
– А преобразование природы, например? – И задорно глянула на него. – Вот где революционеры нужны! Правда, Олег?
– А как же! Сколько еще открытий нам предстоит сделать. – Он задумался, потом очень серьезно добавил: – О революционности лучше всех Ленин писал. Я люблю его читать. И всегда нахожу такое, что помогает мне во многом разобраться, многое лучше понять, уяснить. Вот сами почитайте ленинские статьи, например, «Государство и революция». А потом соберемся и еще поговорим. Согласны?
А я все слушала этот спор, который приоткрыл мне что-то новое и очень значительное. И неотрывно смотрела и смотрела на Олега: ведь он был заводилой в этом споре! Так вот он какой!
И потом, когда мы с ним уже купались и загорали на пляже у Петропавловки, у меня все не проходило это острое радостное ощущение какого-то открытия. Впервые в жизни, кажется, я всерьез подумала, что, в сущности, это очень здорово уметь спорить так, как они, и что напрасно я всегда убегала со всяких собраний.
А однажды Олег вышел с работы вместе с Суглиновым. Яков Борисыч смотрел на меня приветливо, – но, как всегда, было непонятно, каким именно глазом он смотрит, – улыбался так, точно между мною, Анатолием и Олегом ничего не произошло. И я была благодарна ему за это. Да я уж и раньше знала, что Яков Борисыч все видит и все понимает. Олег взял меня под руку, но тут же, повернувшись к Суглинову, продолжал начатый разговор:
– Эти циркулирующие мощности – темный лес!..
– Известная искусственность лежит уже в первоначальном рассуждении об останове водила, – ответил ему Яков Борисыч.
Я поняла, что они разговаривают о планетарных передачах, это ведь главная работа Якова Борисыча. Или с лебедками опять что-то не ладится?.. Мне было так хорошо идти рядом с Олегам, с Яковом Борисычем. Я прислушивалась к их беседе, видела сосредоточенное лицо Олега, добрые, прищуренные глаза Якова Борисыча на его мягком, круглом лице, гордилась Олегом и все старалась обязательно идти в ногу с ним. И неожиданно заметила, что мы уже стоим, а Олег с Яковом Борисычем, не замечая толкавших их прохожих, молчат и смотрят друг на друга. Чуточку испугалась: что-нибудь случилось? Но Олег покачал головой:
– Нет, так мы упростим явление.
Яков Борисыч вздохнул:
– Пожалуй…
И мы пошли дальше. И я принялась мечтать о том, как мы с Олегом будем жить вместе, может, даже в отдельной квартире, и по вечерам к нам будут приходить люди вроде Якова Борисыча, спокойные, умные и добрые, и Олег будет вести с ними свои серьезные, солидные разговоры, а я укладывать спать в другой комнате нашего ребенка. Зима, за окном снег и ветер, а у нас в квартире тепло и уютно, и мягко светит лампа под широким абажуром чешского торшера… Ну уж и обставлю я квартиру – по последнему слову! И Олег ведь диссертацию тоже защитит, обязательно защитит, и я все равно буду женой кандидата наук! И тут я очнулась. Яков Борисыч остановился и настойчиво говорил Олегу:
– Нет, нет, Олешка, ты и так чересчур разбрасываешься. Вот кончишь свою работу, тогда и ко мне подключишься.
– Нет, я параллельно буду это делать.
– Не советую. Умерь себя, умей ограничить.
– А я не могу.
– Необъятного не обымешь.
– Правильно, Яков Борисыч! – сказала я как равная. – Олешка и так тянет и тянет со своей диссертацией!..
Они засмеялись, и мы двинулись дальше. До сих пор не понимаю, как это научилось, будто все делалось помимо меня. Я вдруг обнаружила, что мы поднимаемся по какой-то чужой лестнице, Яков Борисыч все разговаривал о своем с Олегом, и тогда я тихонько спросила его:
– Куда это мы?
Олег удивленно замигал и спросил Якова Борисыча:
– Да, действительно, куда это мы?
– А?.. – Он посмотрел на нас, улыбнулся виновато: – Вот ноги у меня так ноги: сами занесли! Это уж привычка у меня такая: задумаю что-нибудь еще с утра, потом забуду, а тело по инерции само выполняет запрограммированное. Ну, ладно, если уж пришли вместе, так и зайдем вместе. – И нажал кнопку звонка в чьей-то квартире.
За дверью послышались быстрые, сильные шаги, и звучный женский голос крикнул кому-то в коридоре:
– Это, наверно, почтальон! – Крикнул так, будто успокаивал и обещал не задерживаться.
Дверь распахнулась, на пороге стояла высокая дородная женщина в черном платье, с ее лица – оно показалось мне знакомым – медленно сбегало оживление, оно становилось строгим, даже начальственным. Женщина спросила вежливо и суховато:
– Вы к кому?
– К вашему сыну, – негромко ответил ей Яков Борисыч. – Он у нас лаборантом работает…
Тут только я поняла, что женщина похожа на Колика Выгодского. И чего это нас нелегкая занесла к ним? Случилось с Коликом что-нибудь?.. А мать у него важная. Может, какой-нибудь руководящий работник? Никогда бы не подумала, что у такой может быть сынок вроде Колика!
– Нет, нет, ничего не случилось, – сказал ей Яков Борисыч. – Просто к Николаю по пути с работы зашли. Он дома?
Женщина – знаем мы этих дамочек! – быстрым, оценивающим взглядом скользнула по Олегу, отступила в прихожую, уже приветливо говоря:
– Проходите, пожалуйста…
Из комнаты беспокойно выглянул какой-то мужчина в одних трусах, волосатый, черный, усатый, придирчиво оглядел нас, скрылся, не поздоровавшись. Женщина, стараясь сгладить неловкость, протянула нам по очереди большую и крепкую руку:
– Антонина Николаевна. Проходите, Николай дома. – И придвинулась к Якову Борисычу заговорила уже доверительно и озабоченно: – Трудный у меня сын! Переходный возраст, я одна… А ведь за мальчишкой нужен глаз и глаз, сами понимаете! Хорошо, что зашли: я уж думала – никто из его рабочего коллектива не помогает мне воспитывать сына.
«Понимаю, понимаю!» – согласно кивал ей в ответ Яков Борисыч, точно не видел усатого мужика, не заметил растерянности женщины, которую она тщетно пыталась скрыть. Хочешь не хочешь, а пустить нас придется: с коллективом не до шуток.
– Я, понимаете, главврач поликлиники, – уже откровенно подчеркивая свое служебное положение, говорила она, идя впереди нас по коридору, – времени свободного ни минуты!.. Николай, это к тебе. – Она раскрыла дверь в другую комнату; так, квартира отдельная, явно двухкомнатная; эх, нам бы с Олегом такую!
Колик лежал на диване в ботинках, удивленно и испуганно вытаращился на нас, медленно спустил на пол ноги:
– Что случилось, Яков Борисыч?..
– В гости к тебе пришли! – слегка злорадствуя, ответила ему мать и поспешно обернулась к Якову Борисычу: – Вы уж меня простите, я спешу, сегодня собрание. Я сама к вам зайду. Обязательно зайду, хорошо?
Мы вежливо попрощались с ней. Только закрылась за ней дверь, Колик насмешливо и презрительно выговорил:
– Соб-ра-ние!..
– Ну, ну… – сказал ему Яков Борисыч и негромко засмеялся. – Брось ершиться-то!.. – И похлопал его по плечу, сел рядом на диван.
Комната хорошая, обставлена дорогой мебелью, но в углах грязь, пол не натерт, на вещах пыль. Яков Борисыч провел пальцем по дверце шкафа, показал палец Колику. Тот махнул рукой: «Наплевать!..» Сказал нам с Олегом:
– Да вы садитесь, я сейчас что-нибудь соображу! – Вскочил, сунул руку за книги на полке, вытащил початую бутылку коньяку, поставил ее на стол, отодвинул локтем книги, вытащил откуда-то рюмки, начал резать лимон…
– Отработано у тебя это мероприятие, – сказал насмешливо Олег.
– Будь спок!
– Рюмки сходи помой, – сказал мне Яков Борисыч.
Я удивилась, но взяла их и пошла из комнаты. В квартире было тихо: уже ушли эти двое, что ли?.. Тоже, видно, отработано у них это мероприятие! Интересно, когда же мужик-то успел одеться?.. В кухне тоже стояла новая мебель, но было так же беспорядочно и заброшенно, как и в комнате Колика.
Когда я, вернулась с чистыми рюмками, Яков Борисыч сидел в углу дивана, покойно откинувшись, и неторопливо, как о чем-то совсем незначительном, рассказывал, как ходил в разведку в тыл немцев. Олег и Колик смотрели ему в рот. Я села рядом с Олегом, прижалась к нему. Яков Борисыч говорил очень просто, но меня постепенно охватывало ощущение предельной трудности того времени. Когда сразу было видно, что ты за человек. И когда просто нельзя было быть плохим. И Олег тоже понимал это – он все крепче сжимал мою руку. И я вдруг подумала, что и Олег, случись с ним такое, был бы как Яков Борисыч. А вот Анатолий еще неизвестно. И снова удивилась: Яков Борисыч говорил, кажется, о чем-то совершенно постороннем, далеком от нас, но при этом с тебя так и слезала вся ненужная шелуха. И Колик, кажется, тоже чувствовал это… И только потом я поняла, что эта встреча с Яковом Борисычем и Олегом для Выгодского не прошла бесследно.
