Текст книги "Рядом с молниями"

Автор книги: Николай Чевельча

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава двенадцатая

1

На Военный совет пока не вызывали. Но на душе у Смирнова по-прежнему было неспокойно. А тут еще дома возникли осложнения. В их отношениях с женой что-то натянулось.

Сегодня, в последний день недели вернулся домой пораньше. В квартире было тихо. Из записки на столе узнал, что Галина Павловна на заседании женского совета, а сын, как всегда по субботам, занимается в литературном кружке.

Михаил Иванович переоделся, умылся, поставил чайник на плиту и устало опустился на стул. Задумался. Что-то в доме изменилось за последнее время, чего-то не хватает.

«Может, мне кажется, что она немного стала не та, а может, я что-то делаю не совсем приятное для нее?.. Работа, работа и работа. Утром ушел, ночью пришел. Сына вообще не вижу...»

В таком раздумье и застала его Галина Павловна.

Она сняла пальто, вошла на кухню, возбужденно заговорила:

– О пионерлагерях говорили. Представляешь? Сколько вопросов было к нашему хозяйственнику, а он так и не пришел. Ты на него, Миша, повлияй. Лето на носу, надо свой пионерский лагерь создавать, ребята бегают, кто где.

– Галя, – укоризненно проговорил Михаил Иванович, – а почему к нам не обратились? Вместе бы подумали.

Он смотрел на жену и видел, как меняется ее лицо.

– Знаете что, товарищ начальник политотдела, мы думаем о деле не меньше вас. Вы с Василевским постоянно на службе, где-то там, в лесу. Вы совсем забыли, что есть семья, жена, дети! Послушай, что говорят женщины. Мужья по неделям не появляются дома. Когда это кончится? На все один ответ: «Когда выполним задачу!» А когда вы ее выполните?.. И ты забыл о нас с Костей.

Всхлипнув, она вышла из кухни. Михаил Иванович пошел следом за женой.

– Галя, успокойся! Я понимаю, что мало уделяю времени семье, но какое время сейчас? Ты ведь жена политработника и обязана понимать лучше других обстановку, вести среди семей разъяснительную работу.

Галина Павловна горько усмехнулась:

– Вот ты бы собрал женщин и разъяснил им все.

– Хорошо, – согласился он. – На днях возвращается Климов, и мы вместе с ним...

В это время зазвонил телефон.

– Подполковник Смирнов у телефона.

– Что так официально? – спросил Василевский. – Позвонили из штаба. Нам с тобой в понедельник к девяти ноль-ноль на Военный совет. Доклад я уже подготовил. Подумай и ты, Михаил Иванович, что сказать, а в дороге еще потолкуем. Извини за беспокойство.

– Галя, – сказал Михаил Иванович, – утром я уезжаю. Приготовь мой чемоданчик. – Он виновато посмотрел на жену.

Галина Павловна всплеснула руками:

– Вот так всегда...

Ночью Смирнова поднял еще один звонок с междугородней.

– Здравствуйте, Михаил Иванович, – приветствовал его Климов, – прошу простить за позднее вторжение.

– Здравствуйте, Владимир Александрович. Очень рад, что вы позвонили. Утром вылетаем в штаб на Военный совет.

– На какой час назначено совещание?

– На девять ноль-ноль.

– Хорошо. А сейчас я звоню тебе по поводу пионерского лагеря. Здесь я встретил одного товарища. Разговорились. Они строят на берегу Черного моря пионерлагерь. Уточни, сколько у нас желающих, и передай список в верха. Только не опоздай.

– Все сделаю. Отдыхайте, Владимир Александрович. Счастливо вам. – Он положил трубку. Помолчав, сказал: – Смотри, Галя, какой удивительный человек этот Климов. До всего ему дело, и то, что он договорился о пионерском лагере, – это прекрасно. Так что все у нас будет хорошо...

2

В назначенное время Василевский и Смирнов входили в здание, где размещался Военный совет Ракетных войск стратегического назначения. Оба они немало удивились, встретив у входа в зал заседания Климова.

– Здравствуйте!

– Ждали? – протягивая руку, сказал Климов. – Вы готовы к докладу, Георгий Николаевич?

– Да, готов, Владимир Александрович.

– Тогда идем, – и Климов решительно открыл дверь.

После обычных приветствий, маршал спросил Климова:

– А вы-то почему явились? Что, отпуск кончился?

– Да, оставалось два дня, товарищ маршал. Разрешите мне присутствовать, я считаю своим долгом быть на Военном совете.

– Митрофан Иванович, – сказал генерал-полковник Ефимов. – Полагаю, Климов поступил правильно.

– Согласен, – сказал маршал. – Тогда начнем.

– Товарищ Василевский, расскажите нам подробно о вашем эксперименте, о новом временном графике подготовки ракеты. Нас интересуют все детали.

Василевский, сначала волнуясь, а затем спокойней, доложил Военному совету существо нового в технологии подготовки ракеты к пуску.

– Молодцы, – проговорил маршал, выслушав доклад. – Но вы, товарищ Смирнов, не доложили о том, что в части ведется очень важная научная работа, имеющая значение не только для вашей части. Почему держали в тайне практические занятия с заправкой?

Смирнов встал, посмотрел прямо в глаза маршалу, ответил:

– Мы ничего не скрывали, работая над графиком. Привлекли к этому лучшие инженерные силы. Не доложили раньше потому, что считали: сначала надо сделать, а уж потом докладывать. А если практическая проработка показала, что это только теория, как тогда нас можно было бы назвать?

– Вы знаете, товарищ подполковник, – перебив его, сказал один из членов Военного совета, – что у нас существуют полигоны, где сосредоточены научные силы Ракетных войск? Можно было послать туда ваши предложения?

– У нас не предложения, а разработанный документ, проверенный на практике, – сухо ответил Смирнов. – Кроме того, мы хорошо понимаем, что совсем нет времени на различные пересылки и переговоры.

Задавший Смирнову вопрос молодой член Военного совета вскочил с места:

– А если бы погибли люди?! – Он посмотрел в блокнот. – Трое ранено, а могло быть и хуже. И ракету загубили. Вот о чем надо думать.

Встал генерал-полковник Ефимов.

– Мне кажется, что нам нельзя обвинять товарищей за смелость, у них все научно обосновано. Я был в части, видел, с каким энтузиазмом, творчески все работают. Много десятков лет я в армии, но такого не припомню. А ругать их надо за то, что не все предусмотрели. Действительно, могли быть жертвы. Но сейчас не война... Вы, командиры, должны это понять.

– Ракету жалко, – неожиданно и словно лишь самому себе произнес Василевский, но его услышали все.

– Он жалеет ракету... А людей вы не жалеете? – повысил голос ранее выступавший генерал.

– Успокойтесь, Кондрат Михайлович, – остановил его Ефимов. – Мы знаем, что вы болеете за людей. Но прав и полковник Василевский. А то, что они провели практические занятия с заправкой, не доложив нам, – это их ошибка, и за нее надо честно отвечать. Так кто же был инициатором? Кому держать ответ первому?

– Мне, – опережая всех, поднялся Климов.

– Но вас не было в это время! И мне известно, что вы советовали подождать с экспериментом, – сказал маршал.

– Все равно, мы провели бы эти практические комплексные занятия. Я хотел, чтобы они прошли при мне. Но мои заместители проделали все сами. Я их поддерживаю. Я командир и отвечаю за все, что происходит при мне или без меня.

Члены Военного совета переглянулись.

Маршал смотрел на Климова строго, но без гнева.

– Да, – произнес он, – такое не часто услышишь. А вы не боитесь, товарищ Климов, что мы можем ваше заявление истолковать как вызов, браваду и, наконец, высокомерие?

Снова в зале заседания наступила тишина, все ждали, что ответит Климов.

– Пока я командир части, я полностью отвечаю за ее состояние. – Климов спокойно смотрел на маршала.

– А что вы скажете, товарищ Смирнов?

– За все, что случилось, в ответе я как начальник политотдела. Когда обсуждали вопрос о готовности, я настоял не тянуть с проведением эксперимента...

Поднялся из-за стола и Василевский, встал рядом со Смирновым.

– Мы с начальником политотдела все подготовили, нас и наказывайте. Больше всех – меня. Я технический руководитель. Начальник политотдела поверил нам, инженерам, поддержал.

– Вы что, сговорились? – возмутился маршал. – Что вы друг за друга стоите, как... – Неделин недоговорил. – Мы что здесь собрались суд над вами вершить? Нам надо разобраться в причинах. Вы шли на риск. Это оправданно или нет? А временной график, превышающий боевую готовность? Вопрос не праздный, имеющий практическое значение для наших войск. Я повторяю: надо было немедленно сообщить нам!

Маршал замолчал, затем обратился к генерал-полковнику Ефимову:

– Что это с ними, Павел Иванович? Или они действительно верят в свою правоту, или защищаются?

– Надо разрешить им довести дело до конца, – ответил Ефимов.

Заседание закончилось. Маршал задержал у себя Климова, Смирнова и Василевского и двух генералов, ответственных за вооружение и работу полигонов.

– Необходимо вам, – он кивнул генералам, – и вам, товарищ Василевский, немедленно вылететь на полигон к генералу Вознюку. Возьмите все расчеты по временному графику. Тщательно его проработайте. Когда будет ясно, что можно проводить практическую работу, вызывайте на полигон подразделение лейтенанта Федченко. Оно подготовлено и, кроме того, это его замысел, ему и доводить его до конца. – Маршал помолчал. – Я требую, чтобы вы, товарищи, поняли, что поездка на полигон – важнейшая боевая задача.

Все поднялись. Маршал подошел к Климову, взял его за руку:

– Владимир Александрович, я очень рад, что ты прибыл на Военный совет и вел себя достойно, не прятался за спины подчиненных. Будет все готово, вместе полетим на полигон. А теперь идите.

В вестибюле их остановил адъютант члена Военного совета.

– Товарищ полковник, – обратился он к Климову, – вам билеты в театр, для вас и подполковника Смирнова. Генерал-полковник просил, чтобы вы обязательно сходили.

– Ну что ж: приказ начальника не обсуждается, – рассмеялся Климов. – Надо ехать в гостиницу, времени мало.

– Да-а, остается позавидовать вам, – вздохнул Василевский. – Не помню, когда в последний раз был в театре.

– Не огорчайся, – улыбнулся Климов. – Следующий раз – твой.

Они крепко пожали друг другу руки. Василевский направился за документами: через два часа ему предстояло вылететь на полигон. А Климов и Смирнов поехали в гостиницу.

До начала спектакля оставалось полчаса. Они шли через сквер к театру, разглядывая гуляющую публику, ребятишек, толпившихся у лотка с мороженым.

– А знаете, кого вспомнил, увидев этих птенцов? – живо сказал Смирнов. – Того мальчишку, которого зимой спасли.

– Интересно! – Удивился Климов. – Тот, из детского дома?

– Он самый. Стоит и тоже мороженое ест и улыбается. «Здравствуйте, дядя Миша», – говорит. Я его спрашиваю: «Откуда ты меня знаешь?» – «Я ему сказала об этом, Михаил Иванович». Оборачиваюсь – и на тебе – Наталья Васильевна. «Гуляли мы с Гришей, – говорит, – видим – ваша машина, думаем, может, подвезете». А сама улыбается. Поговорили мы немного, сначала к детскому дому завернули, а потом Наталью Васильевну до обсерватории...

Климов молчал, лицо его приняло какое-то отрешенное выражение.

«Переживает... И как ему не хватает человеческих радостей в жизни!» – думал Михаил Иванович, всем сердцем желая счастья ставшему дорогим ему человеку.

Глава тринадцатая

Смирнов сидел в своем кабинете и что-то быстро писал. Не поднимая головы, прервал рапорт вошедшего Федченко:

– Садитесь, садитесь.

Потом снял телефонную трубку, набрал номер и сказал почтительно:

– Это опять я, Павел Иванович. Справку о том, как выполняется решение партактива подготовил. Сегодня же вышлем ее вам... Как вы сказали? Маяки?.. Будут и маяки, Павел Иванович. Один из них сидит передо мной. Лейтенант Федченко, он самый. Инициатор соревнования за сокращение нормативов.

...А все произошло на последнем партактиве. После доклада полковника Василевского, выступившие говорили как-то уж слишком осторожно: дескать, дело новое, прежде чем принимать конкретные обязательства, неплохо бы все сначала хорошенько взвесить. И тогда начальник политотдела с надеждой посмотрел на него, командира первой батареи, Федченко. Василевский тоже не сводил с Павла глаз. И вот он на трибуне. Его выступление заняло всего пять минут. «Ждать нам некогда. Те нормативы, которые предусмотрены для приведения ракет к бою, необходимо пересмотреть в сторону сокращения. Мы тут подсчитали, посоветовались и решили на первых порах снизить норматив. Поначалу добьемся высокой классности, овладеем одной-двумя смежными специальностями, а в перспективе – добьемся полной взаимозаменяемости. Ничего этого, о чем я сказал, мы не достигнем, если не будем хорошими товарищами, помощниками друг другу в службе и вообще в жизни...»

После его выступления в зале воцарилась тишина. Потом Василевский хлопнул в ладоши и зал обрушился аплодисментами. Были, конечно, споры, возражения, но все последующие ораторы стали выходить на трибуну уже с готовыми обязательствами.

Но Павел никак не предполагал, что своим выступлением сам себя посадит на прикол.

– О чем вы грустите? – Смирнов встал сияющий, подошел к Павлу. – Что, трудно быть маяком?

– Видите ли, товарищ подполковник, вся беда в том, что я не знаю, трудно это или нет. Не думал как-то. Маяк, фонарь ли – это ведь надо светить другим. Я же никогда не смотрел на себя со стороны – яркий я или тусклый... Просто делал и делаю свое дело, как умею. Я не могу делать его плохо или как-нибудь. Этого я попросту не умею. Говорю вам правду...

– Ну так, что же?

– Так. Ничего.

– Вот оно что, – протянул начальник политотдела, садясь на стул подле Федченко. – А ну-ка, выкладывай, что стряслось?

– Стоит ли, товарищ подполковник?.. Сейчас я как-то очень отчетливо понял, что не принадлежу себе. Что мои личные интересы, мое «я» не играет никакой роли, их просто не существует для крепко сплоченного воинского коллектива.

– Почему вдруг такое настроение? Что у вас произошло?

– Если это вас интересует всерьез, то знайте: я, кажется, навсегда лишаюсь личного счастья. Надеялся поехать в краткосрочный отпуск, чтобы встретиться с девушкой, которую люблю. А теперь какой же отпуск? Надо «светить» другим... Только не говорите мне, товарищ подполковник, что вы, наши старшие братья и отцы, четыре года не получали отпусков, но не стонали. Что у нас, ракетчиков, сейчас тоже фронтовая обстановка... Я все это хорошо понимаю сам, но... Словом, я солдат и готов! Буду «светить», как мне прикажут.

– Вот вы какой, оказывается. Спасибо за откровенность. Но кто тлеет, тот не светит. – Смирнов с сожалением посмотрел на Федченко и позвонил по внутреннему телефону. – Штаб! Говорит начальник политотдела. Оформите лейтенанту Федченко отпуск сроком на десять дней. С командиром я договорился. Он согласен. Все! – Подполковник положил трубку и стал негромко насвистывать.

– Идите, товарищ Федченко, получите ваш отпускной. Не будем мешать расцветать вам как личности...

– Товарищ подполковник, – торопливо произнес Павел. – Вы меня не так поняли, извините, пожалуйста. Я... Видите ли... У меня...

– Идите, товарищ лейтенант. Идите! Так будет лучше.

Павел вышел из кабинета. На душе было гадко. Он чувствовал себя так, как будто потерял что-то очень дорогое для себя, а что именно, пока не осознал. Хотелось вернуться, но и сделать этого он не мог, потому что его фактически выпроводили с глаз долой, и оттого было ему до боли обидно и стыдно.

Федченко и не думал заходить в штаб за отпускным билетом. К черту с отпуском!.. Скажут: сбежал с переднего края! Как перед атакой. С Любой, пожалуй, все. Она ждет, а если он не приедет сейчас, то всякое может случиться. Павел был уверен, что первая же встреча поставила бы все на свои места. Их разделяет лишь стечение обстоятельств. Самой Любе в этом не разобраться. Письма? Но она даже не отвечает на них. У нее очень, очень плохо на душе, а она не может высказать свое горе никому, и прежде всего тому, перед которым она считает себя виноватой и у которого ищет поддержки и не может ее найти...

С противоречивыми мыслями и чувствами, Павел вернулся в свою батарею, где занятия были в полном разгаре. Войдя в помещение, он услышал, как сержант Низовцев сказал ракетчикам: «Ребята, подтянись! Комбат пришел».

– Встать! Смир-р-рно! Товарищ лейтенант...

– Вольно! Занимайтесь...

Павел прошел в канцелярию, сел за стол, обхватил руками голову и задумался... Он вспомнил отца, который приучил его с детства расценивать свои поступки и поведение через опосредствование: а как бы ты, Павел, отнесся к такому же поступку, если бы его совершил другой мальчик по отношению к тебе? Уважение к людям, мнение людей было главной мерой, которой тщательно вымерялся человек в семье Федченко. Но только сейчас у Павла мелькнуло подозрение, что у него мера эта далеко не полна, что она, скорее, один из цветов спектра нравственных качеств человека. А ведь весь спектр, определяющий положение человека среди людей, – надежность! Какое полное слово, и какое емкое понятие! Да, все-таки мудрый он человек, отец!.. Павел перебрал в памяти весь свой разговор с подполковником Смирновым, вспомнил о призме «надежности», и сердце его дрогнуло... Как же он уронил себя в глазах человека, которого считает совестью части, а не только душой... Человека, для которого надежность в людях была главным их достоинством.

Павел порывисто поднялся и бегом направился из казармы. На ходу бросил дежурному по батарее:

– Кто спросит – я в политотделе.

На попутной машине он быстро добрался до штаба части. В коридоре его встретил майор Самохвалов.

– Здравствуйте, Павел Андреевич, – сказал он, – опять к нам, идемте, я провожу вас к Михаилу Ивановичу. – Он открыл дверь кабинета начальника политотдела, ободрил: – Смелее, Павел Андреевич...

– Заходите, товарищ лейтенант, – сухо произнес подполковник Смирнов. – Садитесь.

Михаил Иванович внимательно посмотрел на Федченко.

– Я знал, что вы вернетесь, Павел Андреевич! – В голосе Смирнова звучала легкая ирония, но смотрел он на Федченко строго.

– Извините, товарищ подполковник, я никуда не поеду. Прошу вас забыть утренний разговор.

Смирнов подпер подбородок кулаками и стал с интересом рассматривать смущенного лейтенанта.

– А почему бы не поехать, если очень надо?

– Не ко времени вся моя затея. Остыл, обдумал – не ко времени...

– А как же с невестой?

Павел пожал плечами.

– Если любит по-настоящему, то сама поможет найти выход, а нет – никакой отпуск не нужен. Нескладно все получилось, товарищ подполковник. Я вел себя, как круглый...

– Вы, Павел Андреевич, лучший офицер в части, знающий технику. Несмотря на свои небольшие года, должны быть взрослее...

Павел посмотрел на подполковника, не понимая, к чему он клонит.

– Поясняю, – кивнул Смирнов. – Мы с вами поставлены на самый горячий участок. Рождаются Ракетные войска стратегического назначения – не по прихоти чьей-то рождаются, по необходимости. Нам дорог каждый активный штык в строю, каждая светлая голова. И представьте – каждый час. Мы заложили фундамент для нашего здания и радуемся; теперь можно возводить стены! А угловой камень в том фундаменте, на котором мы ставим главную опору, возьми и зашатайся... Как вы это расцениваете?

– Тут можно расценить только однозначно, – пробубнил Павел. – Ответ здесь напрашивается сам: плохо!

– Дело даже не в этом, дорогой мой, – понизил голос Смирнов. – Вас можно понять. Можно и отпустить, только замену поискать... Дело в другом. Вы сегодня размахнулись на принципиальные вещи, заговорив о соотношении личности и воинского коллектива. Вы противопоставили эти понятия, а вот это уже грех серьезный. Очень я огорчен. Вы как должны были поступить? Прийти к командиру части или в политотдел и сказать откровенно: мне плохо, помогите. Мы все сделаем, чтобы наш молодой офицер чувствовал себя спокойно, уверенно. А вы под минутным впечатлением выпросили у Бондарева отпуск. Время-то такое... Я узнал и решил переговорить с вами. Ну, здесь и пошло...

– Все, товарищ подполковник. Семь раз виноват, каюсь.

– Вы не кайтесь, а вникните. Вы же первый у нас! Вашу батарею думаем послать на государственный полигон для сдачи на допуск к боевому дежурству. Возможно, вы будете первым в условиях полигона, кто нажмет на пусковую кнопку стратегической ракеты. Вы – офицер. Разве это не делает вам чести?

Федченко встал. Он был возбужден:

– Это все правда, что вы говорите?

– Считайте, что правда.

– Вот сейчас мне все понятно. Это уж точно! Буду готовить батарею. Как следует, как смогу.

– Слова не мальчика, но мужа! – улыбнулся подполковник. – Ну, ступайте, Павел Андреевич! Теперь вы действительно смахиваете на личность. Не выпускайте стремена, дорогой! Да, кстати, как зовут вашу девушку?..

Федченко, потупясь, ответил.

Когда старший лейтенант вышел из кабинета, Михаил Иванович вынул из ящика лист бумаги и начал писать:

«Уважаемая незнакомая Люба!

Не сочтите за бесцеремонное вмешательство в ваши личные дела. Считаю своим долгом сказать вам несколько слов о конфликте, который произошел у нас с Павлом Федченко. Будьте любезны, наберитесь терпения и дочитайте это письмо до конца. Я начальник политотдела части, в которой служит лейтенант Федченко и поэтому мой служебный долг и обязанность...»

Смирнов перечитал написанное, отложил в сторону ручку, задумался: «Не то. Сплошная казенщина. Не «по долгу службы», а по долгу сердца надо обращаться к незнакомой Любе, как впрочем к любому человеку...»

Михаил Иванович твердо знал, что из всех радостей на свете ему дороже всего радость общения с людьми – лиши его этой радости, и он зачахнет и погибнет от угнетающего сознания своей ненужности. К нему, подполковнику Смирнову, идут люди! За всем, что считают нужным, – от дружеского совета до просьбы постоять за них в трудную минуту. И он еще никому не отказывал, если это не шло вразрез с его совестью и служило общему благу. Да! Михаил Смирнов считает себя вправе вмешиваться в человеческие судьбы, даже тогда, когда его об этом не просят, но он сам видит, что без его вмешательства не обойтись.

Смирнов решительно взял перо и написал:

«Здравствуйте, Люба!

Павлу без вас плохо. Он просится в отпуск, но обстоятельства не позволяют его отпустить. Если вы тоже нуждаетесь в Павле так же, как он в вас, то приезжайте к нему. Встретим. Об этом письме вы можете сказать Павлу. Но лучше потом, когда все образуется.

Начальник политического отдела

М. Смирнов»