Текст книги "Рядом с молниями"
Автор книги: Николай Чевельча
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– Правильно, Михаил Иванович, – сказал Климов. – Сколько еще проблем?..
4
Подполковник Смирнов пил чай из большой синей кружки. Не часто такое случалось: сидеть вот так за кухонным столом и, медленно отходя душой, слушать жену.
– Ты бы, Миша, зашел в продовольственный магазин, – сказал Галина Павловна.
– А в чем дело?
– Пришла вчера в военторг, очередь... Оказывается, транспорт не выделили, продукты вовремя не привезли. Женщины говорят: «Пойдем к Климову, он наведет порядок». Знаешь, обидно стало за тебя: собираются идти не в политотдел, а к командиру, – с досадой сказала Галина Павловна, поднялась и вышла.
«Действительно, – подумал Михаил Иванович, – я ведь ни разу не поинтересовался, как у нас со снабжением, как работает военторг».
– Галя, – позвал он жену. – Завтра к открытию магазина я пришлю комиссию народного контроля. А вы соберите женский совет. Посмотрим, что там у них делается.
На следующий день в половине девятого возле военторга собралась группа народного контроля и женский совет части.
Девять часов. Магазин открылся, однако нужных товаров на прилавках не было.
– А что в подсобных и кладовых? – спросил Михаил Иванович у заведующего магазином.
– Там всякое... Для вас это неинтересно.
Начальник политотдела, обращаясь к председателю группы народного контроля, коротко сказал:
– Магазин закрыть. Все товары проверить по накладным. Отныне и навсегда установить пост народного контроля совместно с женским советом. Если обнаружите нарушение правил торговли, незамедлительно сообщите прокурору.
Сердит был Михаил Иванович на себя: «Как же так, – думал он, направляясь в штаб, – упустить такой вопрос, как снабжение... А сколько еще подобных вопросов упущено!.. Давно надо было бы за военторг взяться. А транспорт? Стыдно: машины есть и не можем своевременно продукты в магазин доставить».
Однако пришлось говорить совсем о другом.
Смирнов застал командира в большом расстройстве.
– Ознакомьтесь, Михаил Иванович, – сказал Климов, подавая ему бумагу. В голосе командира чувствовалась тревога.
– «В дополнение к указанию № 1/6, – читал Смирнов. – После завершения работы Государственной комиссии Вам надлежит убыть в отпуск. Путевка находится у нас. Выезжайте 27. Неделин».
Михаил Иванович вернул бумагу, весело посмотрел на Климова.
– Ну что же, очень хорошо, отдохнете.
Климов резко поднялся со стула.
– Вы что, смеетесь надо мной? Сейчас, в самый ответственный период – в отпуск?.. Не могу, не имею права. Позвони, Михаил Иванович, члену Военного совета, скажи, что нельзя мне ехать в отпуск. – Владимир Александрович выжидательно посмотрел на начальника политотдела, добавил: – Понимаешь, со мной он и говорить не хочет...
– Звонить члену Военного совета я не буду, – твердо ответил Смирнов. – Решение маршала абсолютно правильное. Вам, Владимир Александрович, необходимо отдохнуть именно сейчас.
Климов опустился на стул, положив руки перед собой, покачал головой:
– Ты, Михаил Иванович, должен понять меня. Время-то какое? Что люди подумают? В самые трудные дни командир уехал в санаторий. Нет, не поеду! Нет, нет и еще раз нет!
– Владимир Александрович, как вы можете сомневаться в своих ближайших помощниках? – Смирнов в недоумении посмотрел на командира. – Простите за резкость, но вы меня удивляете.
Климов подошел к окну. Лицо его было бледно.
– Я люблю свое дело, – глухо произнес он. – Мне всегда казалось, что без меня все развалится. На полигоне я восемь лет не был в отпуске. Все боялся оставить часть хоть на день. И здесь тоже. – Климов сел за стол и уже спокойнее добавил: – Извини, Михаил Иванович, у меня очень много работы. Если завтра ехать... Да нет никаких «если» – еду, раз надо.
5
Зарубина с научными сотрудниками подготавливали аппаратуру для ночной работы.
«Все идет хорошо, по плану исследований», – размышляла она, направляясь к административному зданию. Наталья Васильевна не заметила, когда вышел ей навстречу новый сотрудник, Барабанов. Он поздоровался, вежливо поклонился.
Зарубина сдержанно ответила на приветствие. «Какой-то он странный», – подумала она.
С тех пор как этот человек появился в обсерватории, она при каждой встрече с ним чувствовала себя неуютно, ею овладевало необъяснимое беспокойство. И она старалась избегать его, почти не скрывая этого. А он, как назло, почему-то оказывался где-то рядом. Однажды даже сам напросился поехать вместе в Большекурганск, сказав, что ему надо показаться врачу в областной больнице. И сейчас ей вдруг подумалось о странном совпадении: «Барабанов и Караев?»
...А было так. К ним в обсерваторию нежданно приехал подполковник Караев.
– Не удивляйтесь, Наталья Васильевна, – добродушно улыбаясь, начал он по-свойски, располагаясь возле ее стола. – Возможно, я побеспокоил вас преждевременно, но кое-что хотел бы объяснить сейчас. Видите ли, западная разведка заинтересовалась районом Большекурганска. Почудилось им невесть что... И вот в Ленинград едет в шестимесячную командировку некий Кравцов Василий Маркович. Вы его помните? Да, да, он самый... Едет «знакомиться с учеными достижениями русских в области Вселенной», и не исключена возможность, что навестит вас. Улавливаете? Так вот: я хотел бы вас кое о чем попросить...
Пробыл подполковник у нее тогда недолго, но с той поры Наталью Васильевну не покидало состояние нервного напряжения и тревоги. Так было и дома, и на работе.
Поздно вечером, когда она просматривала план научных исследований, раздался телефонный звонок. От неожиданности она вздрогнула.
«Надо отрегулировать аппарат, – подумала Зарубина, – а скорее всего это не телефон виноват – нервы сдают».
– Слушаю, – отозвалась она. И, узнав, кто звонит, вдруг залилась краской. – Здравствуйте, Владимир Александрович!..
– Да, это я, – как-то грустно ответил Климов. – Завтра уезжаю в отпуск на Черное море и вот... позвонил. Извините за поздний звонок.
– Что вы, я очень рада... Да и встречам с вами всегда рада.
– Правда? – в голосе Климова чувствовалась нескрываемая радость. – Так давайте встретимся.
– Вот вернетесь из отпуска.
– Почему же не завтра?
– Завтра не могу... И объяснить почему, не могу... Потом, при встрече расскажу.
Климов попрощался сухо. Наталья Васильевна откинулась в кресле, испытывая смешанное чувство радости и огорчения. Она вспомнила последнюю встречу с Климовым, когда он, робея, словно подросток, спросил ее: «Вам не в тягость общение со мной?» И когда она ответила, что всегда рада каждой, даже самой короткой встрече с ним, он смутился, но и радости своей не мог скрыть, да и зачем было скрывать?.. И эта его искренность растрогала ее чуть не до слез, она с нежностью подумала: «Значит, он думает обо мне!» Слово же «любит» она не посмела бы произнести даже про себя.
6
Климов и Смирнов прохаживались по перрону. В стороне стояли офицер и два вооруженных солдата с чемоданами, опечатанными сургучными печатями.
– Хочу добиться утверждения проекта строительства комплекса в нашем варианте. Вот взял с собой документы. Предварительно уже договорился. Маршал сказал, что соберет компетентных лиц... Надеюсь, все решится положительно.
Климов был возбужден. Смирнов его успокаивал:
– Владимир Александрович, не надо так переживать. Все у нас будет в порядке. Пишите, как вам отдыхается, звоните.
Из вокзала вышли Василевский и его жена Зоя Павловна, шумно поздоровавшаяся с Климовым:
– Здравствуйте, товарищ отпускник! Владимир Александрович, это пироги в дорогу, а еще Георгий положил кое-что. – Она посмотрела на мужа, оба засмеялись.
– Спасибо вам, – смутился Климов, – знаю я, что это за «кое-что»...
Подошел поезд. Климов распрощался с провожающими, поднялся в вагон.
Открыв дверь в купе, Владимир Александрович остановился в изумлении, увидев сидевшего у окна Караева.
– Не ожидали, да? – рассмеялся Караев.
– Действительно, это может показаться странным, – ответил Климов.
– Ночью мне позвонили. Вызывают по срочному делу. Взял билет и вот еду. Между прочим, я знал, что вы уезжаете, так что ничего удивительного.
Климов повесил шинель и китель, присел к столику.
– Сколько работы, а я в отпуск, – задумчиво произнес он. – Может, мне вернуться? Как вы считаете, Семен Денисович?
Караев посмотрел на него с нескрываемым любопытством.
– Владимир Александрович, если вы так поступите, вас перестанут уважать. И я – первый. Что хотите думайте. – Он встал: – Пойду скажу проводнице, чтобы чаю принесла.
– Не надо. Это сделаю я. – Климов взял полотенце и вышел.
Возвратился он вроде повеселевшим и приободрившимся:
– Холодная вода в умывальнике... Ну ничего, зато чай будет горячим. Меня тут снабдили в дорогу. – Он развернул пакет и выложил на стол пирожки. – Закуска и еще «кое-что»...
– А-а, напиток «фирмы» Василевских! Я знаю эту штуку. Пить надо одну-две рюмки, не больше. После трех можно ложиться спать. Смородиновая наливка. – Караев, посмеиваясь, стал откупоривать бутылку. – Как-то я у них в гостях был. Не знал их хитростей. Сладкая, мягкая. И люди приветливые. По одной да по другой... Пришлось машину вызывать.
Он принес стаканы, налил понемногу наливки.
– Ваше здоровье!
– Спасибо, Семен Денисович. – Климов выпил, причмокнул. – Удивительный вы народ... Что вы сам, что Смирнов, что Василевский. Работаете много и людей не забываете.
Климов выжидательно посмотрел на Караева: можно ли быть с ним до конца откровенным? Он понимал, что как командир не во всем безупречен. Вероятно, ошибался в чем-то, думая главным образом о выполнении заданий и подчас не замечая тех, кто работает с техникой. В последнее время его всячески избегала Зарубина. Почему? Однажды при разговоре у нее непроизвольно вырвалось: «Знаете, подполковник Караев, особист...» Что она хотела этим сказать?
Климов решился:
– Семен Денисович, а что, ваша семья всегда с вами?
Караев недоуменно посмотрел на него, и в его взгляде промелькнули лукавые искорки:
– О-о, я, кажется, понял, о чем вы... Семья со мной, семья у меня хорошая. Мало, может быть, ей внимания уделяю – загружен до предела. У вас свои заботы, у меня свои, тоже ответственные и непростые. Встречаться приходится с людьми разными, так что со стороны кто-то может и удивиться: чего это Караеву тут надо?
Открылась дверь, вошла проводница:
– Чай, как просили, товарищ полковник. Кушайте на здоровье.
Приход проводницы не нарушил их разговора. Возникшее взаимное расположение и доверие обернулось тем, что они стали интересными и нужными друг другу собеседниками, у них пошел тот задушевный разговор, когда не только хочется, но и кажется необходимым поделиться с другом всем своим сокровенным – таким, с чем и наедине с собой порой не решаешься остаться. Тяжко Климову вспоминать о погибших жене и сыне, а с Караевым сейчас и об этом говорить оказалось возможным. И о Наталье Зарубиной разговор получился без обиняков.
За окном вагона стало темнеть, на небосклоне появились первые звезды. Караев показал на них, сказал с детским изумлением:
– Посмотрите, Владимир Александрович, какие яркие! Кажутся все одинаковыми, а ведь они разные. Да-а... Говорят, в обсерватории заканчивают установку большого телескопа. Вы не знаете, как у них там дела?
– Аппаратуру им перевезли. Помогли транспортом, в уборке территории. – Он, вдруг быстро взглянув на Караева, спросил: – А что? Случилось что-либо?
– Нет, там все в порядке, – ответил Караев. – Недавно был у них, видел Наталью Васильевну Зарубину. Попросил ее выступить у нас в отделе с лекцией. Интересная и серьезная женщина, как вы считаете, Владимир Александрович?
– А я вот прилепился душой к ней, – неожиданно не только для Караева, но и для себя самого признался Климов.
Караев даже растерялся. Хоть и доверительно говорили они, но не ожидал все-таки, что Климов столь будет откровенен.
– Да, – повторил Климов. – Я ее встречал несколько раз. Говорили мы мало, но меня к ней тянет. Когда с ней – все хорошо, а останусь один – сразу перед глазами жена и сын. Вот так и живу: с заглядом вперед, но и оглядом назад. Все думаю, не предаю ли я память о них... Думаю, может, не нужно мне искать встреч с ней?
Климов смотрел на Караева и ждал от него ответа. Тот молчал.
– Вот видите, и вы не знаете, что сказать, – обреченно произнес Климов. Лицо его было спокойно, только уголки рта предательски подергивались.
– Признаться, не знаю, жизнь так сложна, – сказал Караев. – Знаю только, что Наталья Васильевна – хороший человек. С ней надо быть честным до конца. Жизнь у нее трудная. Она заслужила счастье. И может, счастье для нее – это вы, Владимир Александрович? У вас разговора, что называется, по душам не было с ней?
– Нет, Семен Денисович... Взрослые мы. Наверное, каждый стесняется спросить, рассказать о себе.
Оба замолчали.
– Поздно уже, – заметил Караев. – Не пора ли нам ложиться?
– Что-то не хочется, Семен Денисович, разговор у нас душевный... Детство вот вдруг вспомнилось – сам не пойму, почему?
– А вы расскажите.
Климов благодарно посмотрел на Караева. Умел располагать к себе этот человек.
– Знаете, Семен Денисович, – задумчиво начал Климов, – родом-то я из бедной казачьей семьи. Наша станица на берегу Дона. – Полковник Климов задумался на минуту, что-то вспомнил и улыбнулся. – Время, которое я хорошо помню, было тревожным. Вы, знаете, что было в тридцатые годы на Дону... Шла жестокая борьба с классовым врагом. Мне в ту пору было девять лет. Отец мой коммунист, красный казак-буденновец, был ранен в гражданскую. Пришел домой с палочкой. Назначили его секретарем станичного сельского Совета. Любили мы отца. Он был добрым, веселым. И храбрым. Бывало, на сходках поднимет свою клюшку и ну чесать кулаков. Я слышал не раз, как мать тихонько говорила ему, чтобы берегся, а то Корнеев, мол, опять пьяный хвалился, что порешит всех коммунистов. На это отец отвечал: «Жаль в девятнадцатом не порубали их всех, но придет время, мы доберемся до этих недобитышей. Советская власть стала крепко на ноги и навсегда. Попробуй, заставь Дон обратно течь, не повернешь. Так и нашу власть!» В такие минуты отец становился серьезным и решительным. Он подходил к стене, на которой висела шашка в серебряных ножнах и винтовка, долго смотрел на них и тихо говорил: «Рано мы вас, други мои боевые, на крючки повесили...»
Однажды ночью меня разбудили громкие голоса. «Убили, – говорил кто-то. – Двумя выстрелами через окно...» Я посмотрел с печки на казаков, сидевших и стоявших у стола. «В ружье! – сказал отец. – Надо поймать Корнеева и его банду». Все заторопились, ушли. Я спросил у матери: «Что случилось?» – «Убили председателя колхоза Данилу Соколова», – ответила мать и заплакала. Да-а... Сейчас первому председателю колхоза Даниле Соколову в центре станицы памятник поставили.
Прошло несколько дней. Как-то вечером отец сказал: «Володька, утром рано поедем в уезд. Выспись хорошенько». Я долго не мог уснуть. Только задремал, а отец уже будит. Мы попили молока, взяли на дорогу хлеба с салом, флягу с квасом. Отец снял со стены винтовку, вложил в магазин обойму патронов. Открыл шкаф, взял свои серебряные часы с цепочкой, подержал их в руке, а потом снова положил на место.
Владимир Александрович вынул из кармана часы.
– Вот они, – сказал он. – Я их все время ношу с собой.
Семен Денисович взял часы, взглянул на нижнюю крышку, где была выгравирована дарственная надпись:
«Командиру красного эскадрона Климову Александру Петровичу за храбрость и преданность революции. 15 сентября 1919 г. К. Ворошилов».
Караев еще раз прочитал надпись, тихо произнес:
– За преданность революции... Какие слова! Как ярко они определяют человека. Прошу вас, Владимир Александрович, продолжайте.
– Мы вышли с отцом и матерью во двор. У телеги стояли два казака. Я их знал. Это были товарищи отца, колхозные активисты. Один из них сказал: «Не езди, Саша. Ну а если что – бей без промаха. Осторожней будь у Красных камней».
Когда мы выехали за околицу, отец почему-то остановил лошадь и долго глядел на станицу.
Пробыв в укоме часа три, мы поехали в уездную ЧК. Вышел он с человеком высокого роста. Я его тоже видел. Он приезжал к нам в станицу и ночевал у нас. Они о чем-то говорили. Чекист улыбался, похлопывал отца по плечу. Они подошли к телеге. «А, это ты, Володя, – узнал меня чекист. – Вырастешь, приходи к нам работать», – и подал мне руку. Впоследствии этот человек стал для меня близким.
Простившись с чекистом, мы заехали на базар, купили гостинцев для матери и, покормив лошадь, поехали домой. Было уже темно.
«Теперь я председатель сельского Совета, – говорил отец, – а Матвей Филиппович будет председателем колхоза. Школу свою откроем. Учиться, казачата, будете, а то скоро по десять, а все сидите дома. Нужны люди с грамотой. Жизнь станет другая. Машины будут на полях...» Отец погладил меня по голове и улыбнулся. «Вот здесь, – он показал на свернутую трубкой бумагу, – портреты Ленина. Их мне дали в укоме. Сделаем рамки, повесим в сельском Совете и в клубе, а то какая-то стерва зимой сорвала их. Комсомольцам поручим охранять».
Лошадь, почуяв близость дома, пошла рысью. Мы спустились в буерак и стали подниматься к обрывистому берегу, поросшему густым кустарником. В это время и послышался конский топот со стороны степи. Конников из-за кургана не было видно. «Наметом идут, как на рубку», – проговорил отец и вытащил винтовку из-под соломы.
На курган выскочили три всадника. В руках у каждого были обрезы. Они шли полным аллюром к нашей повозке. «Беги, Володька, к Дону», – отец сунул мне в руки сверток с портретами Ленина и узелок с гостинцами для матери, сильно толкнул меня с телеги, и я покатился к обрыву в кустарник.
Давно это было, фронт прошел, видел не одну смерть, но как вспомню отца, сердце останавливается...
Дни после похорон отца я плохо помню. Мать все молчала. Она потемнела лицом, а волосы поседели. Однажды ночью в окно кто-то тихо постучал. Мать поднялась, подошла к окну, о чем-то переговорила с пришедшей женщиной, как потом выяснилось, с дочкой нашего селянина Кудряша. Потом я увидел, как она неторопливо оделась, взяла из-под подушки наган, проверила патроны в барабане и ушла. Через час-другой вернулась такая же спокойная, будто и не уходила из дома.
«Вставай, сынок, одевайся. Поедешь с дедушкой Степаном в районный ЧК, к Петрухе. Он наш дальний родич. Будет тебя учить». – «А ты как же?» – заплакал я и бросился к ней. Она обняла меня и разрыдалась, причитая: «Один остался на свете, без отца и матери». Я не понял, почему «без матери», но спросить не успел – в дом вошли дедушка Степан и несколько женщин. Они с трудом оторвали меня от матери, подвели к пролетке, запряженной черным рысаком. Мать подошла ко мне, подала вот эти часы: «Береги их. Память от отца и матери. Вырастешь, иди в Красную Армию. – «Если каждый красный казак отдаст своего казачонка в Красную Армию, то наша власть будет вечной!» – Так говорил отец. А за меня не беспокойся...» Она поцеловала меня и долго стояла на дороге, пока наша пролетка не выскочила из станицы.
Утро, помню, выдалось теплым, как в тот день, когда мы приезжали с отцом. Дедушка пошел в ЧК и через несколько минут вышел с тем же высоким чекистом.
«Везите Володьку ко мне домой», – сказал чекист, посмотрел на меня и ушел.
Когда дедушка привез меня к маленькому деревянному домику и, открыв ворота, въехал во двор, я спросил его: «А мама? Почему меня увезли сюда?»
Дедушка подвел меня к крыльцу, усадил на ступеньки рядом с собой. «Володька, ты уже взрослый, крепись. Твоего батьку убили Корнеев и отец с сыном Горячевы. Корнеева отец срезал сам, а Горячевы убегли. Но их видела Манька – дочь Кудряша. Когда те вернулись с сенокоса, мать взяла наган и пошла к ним в дом. Отца и сына порешила, а жена Горячева схватила топор и на твою мать. Ну, ее мать тоже пулей... Такой вот самосуд учинила, отомстила сама за отца твоего...»
«Что же маме будет?» – заплакав, спросил я, сразу вспомнив ее слова: «Один остался на свете, без отца и матери». – «Не знаю, внучок. Но, думаю, Советская власть ее в обиду не даст».
Владимир Александрович замолчал, отрешенно смотрел перед собой.
– Да, судьба... Может, в ней-то и кроются ваша порой излишняя суровость, ваша решительность, ваша одержимость, – раздумчиво произнес Караев, перебил сам себя вопросом: – Ну а что с матерью?
– Почти год вели следствие, а потом отпустили. Работала в своей станице дояркой, потом – заведующей фермой. В сорок первом году – стала председателем сельского Совета. Отходила вместе с Красной Армией, угоняла скот. Во время бомбежки погибла... А как она мечтала увидеть меня красным командиром!
Климов замолчал. Погасил свет. Но уснули не сразу. Караев думал, что очень правильно поступили, предоставив Климову отпуск: работает на износ, а это не только на нем, но и на других сказывается. Зарубина это понимает. Конечно, он, Караев, виноват, что вынужден разлучить этих хороших и тянувшихся друг к другу людей... Да, виноват – с точки зрения Климова и Зарубиной. А по существу? По существу – служба обязывает молчать, не все объяснишь до поры до времени. Но ничего: скоро эта пора настанет – как только удастся вывести на чистую воду этого самого Кравцова.
Тогда Климов и Зарубина поймут и простят его, Караева, а может быть, – как знать? – еще и поблагодарят...
Климов пытался отогнать воспоминания о Наталье Васильевне, но чем решительнее пытался он это сделать, тем больше нежности испытывал к ней, будто с звездного неба сошедшей на землю, удивительной женщине!
