Текст книги "Будни прокурора"

Автор книги: Николай Лучинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Записав показания свидетеля, Лавров обратил его внимание на полуось и спросил, не замечал ли он ее во дворе Гармаш или у кого-либо из соседей.

– Нет, такой вещи не видел, – сказал Михеев.

К десяти часам вечера Глебов и Лавров допросили пять человек. Показания их в общем совпадали, но из них было ясно лишь одно: убийство произошло в самом начале первого часа ночи. И только один свидетель – Родин дал более существенные показания. В эту ночь он собирался на рыбную ловлю и, выйдя со двора около двенадцати часов ночи, уселся у кювета в ожидании машины своего приятеля. Вскоре со стороны дома Гармаш донесся протяжный крик. Родину стало жутко. Он огляделся и увидел, как через забор соседнего двора перепрыгнул мужчина. Отойдя от забора, человек зажег спичку, прикурил, а потом, освещая спичкой свою одежду, осмотрел ее.

– По-моему, это был кузнец Семен. Он часто бывал у Анны Гармаш, – закончил свои показания Родин.

Позднее было установлено, что Родин рассказывал об этой истории своим приятелям на рыбалке, еще ничего не зная об убийстве старухи Гармаш.

Когда Лавров и Глебов заканчивали допрос последнего свидетеля, вошел начальник уголовного розыска Романов.

– Насилу разыскал вас, – сказал он, подавая руку Лаврову.

«Опомнился Орешкин, прислал-таки!» – подумал Лавров.

Отпустив свидетеля, Лавров обратился к Романову:

– Что-то поздновато вы… Я полагал, что начальника уголовного розыска дела об убийствах больше интересуют.

– Я, товарищ прокурор, был бы здесь действительно раньше вас, если б мог поступать по своему усмотрению. А вот наш начальник по-другому думает. Он считает, что, если на происшествие выехал следователь, нам там делать нечего. «Незачем работать на прокуратуру», и все тут.

– То есть как это на прокуратуру? – не понял Лавров.

– Да так. Он говорит, что если дело ведет прокуратура, пускай ведет и не пользуется нашими трудами. Так и говорит. А о том не думает, что и с нас за раскрываемость преступлений спрашивают, да и вообще мы с вами одно дело делаем.

– Да-а, – произнес Лавров. – С вашим начальником, видно, придется серьезно поговорить. А с вами условимся так: по всем серьезным делам будем работать вместе. И ответственность за каждое дело будем нести одинаковую, независимо от того, как будет вести себя ваш начальник. Согласны?

– Конечно, товарищ прокурор.

– Вот и хорошо. Начнем с этого дела. Знакомьтесь с тем, что мы собрали, и завтра же начинайте действовать. С нами поддерживайте постоянную связь.

Во втором часу ночи Лавров, Глебов и Романов возвращались пешком, обсуждая уже созревший план расследования. Прощаясь с Глебовым около прокуратуры, куда он должен был зайти, чтобы оставить следственный чемодан и вещественные доказательства, Лавров спросил:

– Можно считать наш разговор там, в конторе, оконченным?

– Да, Юрий Никифорович. А если можно, прошу вас считать, что этого разговора вообще не было, – ответил Глебов.

Добравшись до дома, он быстро разделся и сейчас же заснул тяжелым, беспокойным сном.

В девять часов утра Глебов уже сидел за столом в своем кабинете. Он подготовил к отправке на исследование вещественные доказательства, написал постановление о назначении биологической и дактилоскопической экспертиз и теперь перечитывал собранные вчера материалы.

Вошел Лавров.

– Звонил Романов. Дочь потерпевшей уже здесь. Сейчас она будет у нас. Вы помните, по каким вопросам мы вчера решили допросить ее?

– Да, у меня записано.

– После допроса зайдите ко мне с протоколом.

Минут через пятнадцать, постучавшись, в кабинет Глебова вошла молодая полная женщина с расстроенным, заплаканным лицом, удивительно похожим на лицо убитой. Усевшись, она взглянула на обложку лежавшей перед следователем папки с крупной надписью: «Дело об убийстве Гармаш Лукерьи» и зарыдала, прижимая к глазам платок.

Глебов встал из-за стола, взял с тумбочки графин.

– Постарайтесь успокоиться, – сказал он, подавая женщине стакан с водой. – Я понимаю, как вам тяжело, но ведь слезами горю не поможешь.

Мысленно он тут же выругал себя за стереотипную фразу, которая не могла служить утешением в несчастье.

Вчера они с прокурором разработали подробный план допроса Анны Гармаш, показания которой, по их замыслу, должны были послужить канвой для дальнейшего расследования дела. Но слезы и горе этой женщины, вполне естественные в ее положении, как это ни странно, явились для следователя полной неожиданностью, и он почти растерялся. Что сказать ей? Как перейти от утешений к вопросам, которые он еще раз тщательно обдумал перед ее приходом?

– Я предчувствовала несчастье, – говорила, между тем, сквозь слезы женщина. – Мне так не хотелось ехать! Я просто не знаю, зачем я поехала? Ведь столько лет никуда не ездила, и вот…

Беспрестанно утирая глаза уже совершенно мокрым, скомканным носовым платком, Анна Гармаш, не переставая плакать и повинуясь естественному желанию высказать кому-либо наболевшее горе, рассказала Глебову все, что передумала, и перечувствовала с момента получения телеграммы: и мучившее ее раскаяние в том, что она «разбила чужую семейную жизнь и связалась с кузнецом Семеном, который оказался извергом», и свои страшные подозрения, что именно он и явился убийцей ее матери.

– Он знал, что у нас есть деньги. Я шила, зарабатывала прилично, говорила ему, что отложила кое-что на черный день, – всхлипывая, продолжала Анна. – И об отрезах он знал, даже видел, куда я прятала их, когда при нем фининспектор пришел: ящик у меня в стол вделан снизу, никто другой этого знать не мог.

Глебов вспомнил обстановку в комнате: перевернутые постели, открытый шифоньер и стол, накрытый белой, накрахмаленной, забрызганной кровью скатертью.

«Да, она права, – подумал он, – ведь стол не тронут, на нем даже ваза с цветами стоит. Значит, преступник хорошо знал, как взять отрезы. Но искал он деньги. Знал, что деньги есть, и искал по всей комнате. Похоже, что это он», – решил Глебов и, положив перед собой форму протокола, стал записывать показания свидетельницы.

Вскоре Анна успокоилась и тихим голосом отвечала на вопросы следователя. Окончив допрос, Глебов позвонил Романову.

– Я допросил Анну Гармаш. Теперь, Илья Павлович, надо вещи искать.

Романов ответил, что еще утром беседовал с дочерью убитой Гармаш, записал приметы похищенных вещей и уже сообщил о них в милицию соседних районов.

– Все вещи записаны? – спросил Глебов и перечислил похищенное: два шелковых отреза, один отрез шерсти, 5 тысяч рублей сторублевыми купюрами и два золотых кольца.

Романов подтвердил, что записал все, и осторожно спросил:

– Олег Николаевич, а ты этого «друга» не думаешь задерживать? Мы уже все подготовили.

– Об этом поговорим лично, – сказал следователь.

– Я сейчас буду у тебя, ты никуда не уйдешь?

– Нет, сейчас прокурору буду докладывать, – сказал Глебов и положил трубку.

Лаврова он не застал. Тот уехал на заседание исполкома.

«Теперь до вечера не будет», – с досадой подумал Глебов. Ему надо было срочно решить вопрос о задержании кузнеца Путоева и обыске у него. Конечно, это можно было решить и без Лаврова. Но Глебов все еще не избавился от своей «стажерской» привычки – спрашивать совета, когда в чем-либо затруднялся.

Однако сейчас терять время было нельзя.

Небольшое двухэтажное здание милиции, расположенное неподалеку от прокуратуры, было видно из окна кабинета следователя. «Если Романов уже вышел, я встречу его», – подумал он и пошел в милицию.

С Романовым Глебов столкнулся в коридоре милиции.

– Прокурор уехал на заседание исполкома, вернется, наверное, не скоро. Путоева же надо задержать немедленно и обыск у него произвести как можно быстрее.

– У нас уже все готово. Карпенко сидит и ждет моей команды, за квартирой кузнеца тоже наблюдают, а на обыск я с тобой поеду. Сердюк еще с задания не вернулся, а Павлов сегодня в отпуск ушел.

Связавшись по телефону с Карпенко, Романов коротко сказал:

– Хорошо, давай, действуй! Доставишь его в отделение сам, лично, и обыщешь тоже сам. Смотри, чтоб одежду не переменил или не выбросил что-нибудь. Понял?

Положив трубку, он повернулся к Глебову. Тот о чем-то сосредоточенно думал. Затем тихо сказал:

– Сначала в прокуратуру зайдем. Бланки надо захватить, да и фотоаппарат. Пригодится.

И, уже выходя из кабинета, добавил:

– Жаль, что у нас в городе нет криминалистической лаборатории. Изволь ожидать, когда придет из краевого центра заключение об отпечатках пальцев. А так уже сегодня можно было бы знать, он или не он держал стакан. Это ж такая улика!

Запирая кабинет, Романов успокоил товарища:

– Ничего. Это мы быстро организуем. Сегодня вечером наши хлопцы в краевой центр за обмундированием едут. Мы им это дело и поручим. Завтра будет результат. У нас в научно-техническом отделе заключения быстро дают.

Когда Глебов с Романовым зашли в прокуратуру, Мария Ивановна сказала:

– Олег Николаевич, вас прокурор искал.

– Так он же на заседание исполкома поехал. Неужели так быстро закончилось? – удивился Глебов.

– Да нет, вы меня не так поняли: просто по какому-то вопросу в исполком ездил.

– Он у себя?

– Обедать пошел. Спрашивал, куда вы ушли, а я не знала, вы не сказали…

– Забыл. Мария Ивановна, если приедет Юрий Никифорович, передайте ему, что я поехал на обыск.

Поздно вечером, не заходя в прокуратуру, Глебов возвратился домой усталый, но довольный. Теперь он уже не сомневался в том, что убийство будет раскрыто. Из показаний Анны Гармаш и свидетеля Родина все яснее становилось, что убийца – кузнец Путоев. При обыске обнаружили окровавленную верхнюю рубашку Путоева, которая, по показаниям свидетелей, была на нем в день убийства. Рубашку, отпечатки пальцев Путоева и вещественные доказательства Глебов передал вместе со своими постановлениями работникам милиции, уезжавшим в краевой центр.

Раздевшись, Глебов с наслаждением растянулся на постели. Засыпая, подумал: «А все-таки жаль, что так просто все получилось. Ну что за заслуга – раскрыть убийство, если все ясно почти с самого начала?»

Так он и уснул с чувством легкого разочарования.

Утром Глебов сразу же пошел в прокуратуру. По оживленному лицу следователя Лавров понял, что расследование идет успешно.

– Кажется, я, действительно, преждевременно струсил, Юрий Никифорович, – улыбаясь, сказал Глебов. – Убийство почти раскрыто.

Лавров удивленно поднял брови.

– Вот как? Рад за вас. Рассказывайте… – и, закуривая папиросу, удобнее уселся в своем кресле.

Глебов коротко рассказал обо всем, что ему удалось вчера установить, и закончил:

– Заключение биологической и криминалистической экспертиз будет сегодня. Не сомневаюсь, что они окажутся положительными.

Лавров докурил папиросу, потушил ее, прижав к пепельнице.

– Да-а, – задумчиво произнес он. – Все как будто бы идет гладко. Не нравятся мне только два обстоятельства: во-первых, то, что не найдены вещи, а во-вторых, то, что вы, Олег Николаевич, работаете только по одной версии. Это очень рискованно, особенно в делах об убийстве.

– Но, Юрий Никифорович, какие же могут быть версии, если все ясно, как божий день? – обиженно сказал Глебов. – Зачем разбрасываться? А вещи найдутся, я дал задание милиции и уверен, что скоро все будет у нас.

– Может быть, в данном случае вы и правы, – все так же задумчиво продолжал Лавров, – но вообще-то одной версией никогда не следует увлекаться. В этом случае легко скатиться на обвинительный уклон. А я знаю немало случаев, когда дела об убийствах принимали самый неожиданный оборот. Когда думаете допрашивать Путоева?

– Хочу дождаться заключения экспертизы, тогда легче будет заставить его разговаривать.

– Пожалуй… Я хотел бы посмотреть план допроса.

Глебов недоуменно посмотрел на Лаврова.

– Какой план? Я ничего не записывал, Юрий Никифорович, я и так помню, о чем его надо допросить.

– Нет, нет, Олег Николаевич, – возразил Лавров. – Допрашивать подозреваемого в убийстве без предварительного плана – это несерьезно. Даже опытный следователь не должен себе этого позволять. Почему-то в иных случаях вы проявляете излишнюю робость, неуверенность, а сейчас – наоборот, чрезмерно надеетесь на себя.

– Хорошо, я пойду и составлю план, – сказал Глебов, однако весь его вид говорил о том, что он считает это напрасной тратой времени.

Приступив к составлению плана, Глебов вскоре понял, что Лавров был прав. Многое можно было бы упустить, допрашивая Путоева без предварительной подготовки к допросу. Он просидел над составлением плана около двух часов, вновь перечитал некоторые свидетельские показания, чтобы восстановить в памяти подробности дела. И, зайдя по окончании этой работы к Лаврову, честно признал, что едва не допустил ошибку.

В четвертом часу дня Глебову позвонил Романов.

– Ты у себя? Сейчас тебе материалы экспертизы понесли. Отпечатки на стакане – его. А кровь на рубашке – второй группы, как у бабуси. Да оно и без заключения ясно было. Ты допрашивать к нам придешь?

– Да, скоро буду, – сказал Глебов.

Минут через пять принесли материалы экспертизы. Глебов прочел их, вложил в дело и отправился в милицию.

– Желаю вам удачи! – сказал Лавров, к которому он зашел сообщить о результатах исследования вещественных доказательств. – Но глядите в оба: Путоев, кажется, не так прост.

III

В кабинет ввели задержанного Путоева. Широкоплечий, загорелый, с развитой мускулатурой, он казался очень сильным и по-кошачьи гибким. Старая выцветшая майка с глубоким вырезом спереди открывала грудь с ярко вытатуированным летящим орлом. На левом плече – традиционная надпись всей «блатной братии»: «Не забуду мать родную», а на четырех пальцах правой руки – женское имя «Леля».

Глебова не удивила эта «живопись». Он знал, что Путоев был вором-домушником, неоднократно судился за кражи и большую часть жизни провел в тюрьме. Последний раз он судился за убийство: в приступе злобы ударил ножом своего напарника, не поделив с ним награбленное.

Неизвестно, что произошло после этого случая в душе Путоева, но, выйдя через восемь лет из заключения, он не вернулся в свою воровскую компанию, уехал на Кубань и два с половиной года работал в кузнице. Затем женился. Вскоре у него родился сын. Ребенка Путоев любил, но с женой не ладил. Все это Глебов знал из показаний свидетелей и жены Путоева.

Заполнив в протоколе допроса анкетные данные, Глебов предложил Путоеву расписаться. Тот подвинул к себе протокол, расписался в низу страницы и небрежно оттолкнул от себя бланк.

– Курить можно? – спросил он, доставая из кармана пачку папирос.

– Курите, – разрешил Глебов и про себя заметил: «Тот же «Беломор», что и на месте преступления…»

Путоев прикурил, швырнул обгоревшую спичку в пепельницу, щурясь от дыма, зло спросил:

– Дело шьете?

Глебов пожал плечами.

– Почему шьем? Просто стараемся разобраться.

Путоев презрительно скривил губы:

– Видно, что «стараетесь»! Хватаете первого попавшегося. Крайнего нашли. Думаете, если семь раз судим, так восьмой раз нахально засадить можно?

Возмущенный развязным тоном Путоева Глебов, не отвечая на его вопрос, строго сказал:

– Собственно, почему вы со мной так разговариваете? Не забывайте, что ваша обязанность отвечать, а не задавать мне вопросы.

Но, встретившись глазами с Путоевым, понял, что это замечание не произвело на допрашиваемого ни малейшего впечатления. Взгляд Путоева показался Глебову острым и неприятным. Небольшие черные глаза на тронутом оспой, коричневом от загара лице смотрели на следователя в упор, с выражением презрения и ненависти. Глебов понял, что допрос будет трудным. Этот человек видел за свою жизнь немало следователей и прокуроров, и ему, Глебову, молодому, неопытному работнику, едва ли будет просто заставить его сказать правду.

Глебов знал, что квалифицированные преступники сознаются в совершении преступления только в случае, если полностью изобличены доказательствами. И, зная это, он верил, что, если не на первом, то на последующих допросах, Путоев сознается в убийстве Лукерьи Гармаш, – ведь доказательств собрано более, чем достаточно.

Но первые же ответы Путоева поколебали в Глебове эту уверенность. Допрашиваемый упорно утверждал, что в день, когда была убита Гармаш, он после работы, переодевшись, ушел на центральную усадьбу совхоза к своему приятелю Петру Грешняку, от которого возвратился домой в одиннадцатом часу вечера и лег спать в присутствии жены и ее подруги Лидии Ковалевой. Свидетель Родин, по словам Путоева, «нахально врет», утверждая, что видел его в двенадцать часов ночи у дома Гармаш, Путоев не отрицал, что в течение последних трех месяцев имел связь с Анной Гармаш, часто бывал в ее доме и знал, что у нее есть деньги. Подтвердил он и то, что в его присутствии Анна прятала отрезы и недошитую работу, когда к ним неожиданно явился фининспектор.

– Значит, вы знали, где Анна Гармаш хранила отрезы, принятые в работу? – спросил Глебов.

– Знал! – вызывающе ответил Путоев. – Так что, по-вашему, если знал, так обязательно убивать должен? Стал бы я трогать эту старую рухлядь, – уже спокойнее, глядя куда-то мимо Глебова, сказал Путоев и, помолчав, добавил: – Я за свою жизнь столько квартир обобрал, сколько вы на земле лет не прожили. И всегда без «мокрых» дел обходился. А уж эту хату я мог так взять, что и муху б не спугнул. И, между прочим, не сидел бы после этого здесь и не ждал, пока меня попутают…

– Когда вы в последний раз были в квартире Гармаш? – спросил Глебов.

– Во вторник, когда Анна уезжала к сестре. Прощаться приходил, – не то всерьез, не то иронически добавил Путоев.

– В какое время дня это было?

– Весь вечер я у нее был. Часов с семи и пока она к поезду не ушла.

– Ужинали вместе?

– Нет, они до меня поели. Я пришел, старуха как раз посуду мыла.

– Может быть, вас угощали чем-либо? Вином, водкой, квасом?

– Нет, не угощали. Да на что вам это нужно-то? – снова впав в раздражение, спросил Путоев.

– И воду не пили?

– Воду? – словно припоминая, задумался Путоев. – Воду, может, и пил. Ну, и что?

– А не вспомните ли, из какой посуды вы пили воду? – продолжал Глебов.

– Э, да вы, небось, отпечатки мои нашли! – сообразил Путоев. – Да их там сколько хочешь! И на кружках, и на стаканах – на чем хотите! И что из того следует? Факт, что старуху-то я не трогал, вещей не брал…

Поняв, что дактилоскопия не произвела ожидаемого эффекта, Глебов прервал Путоева, уверенный в том, что уж сейчас-то собьет его с толку:

– Но, может быть, вы объясните, почему оказалась в крови рубашка, которая была на вас в день убийства?

Путоев медленно повернулся к Глебову, сверлящими глазами посмотрел ему в лицо и, бледный от сдерживаемой ярости, вдруг порывисто поднялся со стула.

– Ничего я вам объяснять не буду – понятно? – угрожающе выкрикнул он. – И показаний давать больше не буду! Пишите, что хотите! На моей одежде крови быть не могло, а где вы взяли эту рубаху и чья она – вам лучше знать.

И, резко повернувшись, он кивнул сидевшему у дверей конвоиру:

– Давай, веди меня в камеру!

Не вставая из-за стола и стараясь говорить внушительно и спокойно, Глебов произнес:

– Сядьте, Путоев. Вас никуда не поведут, пока я не закончу допроса. А если вы не желаете давать показаний – это тоже надо оформить протоколом. И вам придется подождать, пока мы пригласим понятых.

– Приглашайте, кого угодно! – зло выдохнул Путоев и, отойдя от преградившего ему дорогу конвоира, сел на стул боком к Глебову, заложил ногу за ногу и стал разглядывать голенища своих сапог.

– Вы поймите, Путоев, – снова заговорил Глебов, втайне надеясь, что ему удастся продолжить допрос. – Поймите, что если вы не виновны, вам тем более необходимо дать показания. Вы ведь понимаете, какие против вас серьезные улики? Надо же их как-то опровергнуть…

– Я сказал, что никаких показаний больше давать не буду! – решительно заявил Путоев. – И кончайте эту волынку.

Глебов понял, что говорить с Путоевым, по крайней мере сейчас, когда он так возбужден и озлоблен, бесполезно.

Путоева увели. Вошел Лавров.

– Ну, как? – спросил он.

Глебов подал ему пять мелко исписанных листков протокола допроса.

– Допросил, – сказал он. – Но протокола Путоев не подписал. Заартачился неизвестно отчего, когда допрос по существу был уже закончен.

Лавров покачал головой и стал внимательно читать протокол. Потом вызвал по телефону дежурного и попросил привести Путоева.

Минут через пять дежурный доложил, что Путоев отказался выходить из камеры.

– Ладно, пусть остынет немного, – сказал Лавров и, оставшись вдвоем с Глебовым, спросил:

– Когда истекает срок его задержания?

– Через тридцать шесть часов.

– За это время вы должны успеть тщательно проверить, его показания. Допросите жену, ее подругу и этого Грешняка, на которого он ссылается. Дайте Путоеву очную ставку со свидетелем Родиным. И обязательно проведите следственный эксперимент – я забыл вчера сказать вам об этом. Надо проверить показания свидетеля Родина: можно ли в темноте на указанном расстоянии опознать человека? Постарайтесь с участием Родина как можно полнее воспроизвести обстановку. Узнайте на метеостанции, какая была ночь – лунная или нет.

– Ага, вот как раз кстати! – сказал Лавров, заметив вошедшего в кабинет Романова. – У вас есть что-нибудь?

– Пока ничего, товарищ прокурор. Но Олег Николаевич кажется уже крепко держит Путоева, – и он одобрительно поглядел на молодого следователя.

Оставшись один, Глебов задумался. Перебирая в памяти подробности разговора с Путоевым, он старался понять, почему этот допрос вызвал в нем чувство какого-то неосознанного беспокойства? Поведение Путоева было обычным для преступников, не признающих вину: голословное отрицание свидетельских показаний, утверждение своей невиновности и ссылка на родственников и знакомых… И все же в поведении Путоева было что-то такое, что заставляло Глебова вновь и вновь мысленно возвращаться к нему. Глебову было всего двадцать шесть лет. В этом возрасте не так-то просто понять чужой характер, почувствовать его. А ведь от этого зависит и умение правильно подойти к человеку. Да, жизненный опыт Глебова был небогат. И все же, будучи от природы человеком впечатлительным и наблюдательным, Глебов сейчас интуитивно чувствовал, что Путоев вел себя не так, как вел бы себя преступник. Его ожесточенность, озлобленность поразили Глебова с самого начала допроса, но он объяснял это недоверием подследственного к нему, молодому следователю. «Может быть, он думает, что я просто не смогу или не намерен объективно во всем разобраться? Что я обязательно хочу «списать» на него, семь раз судимого, это убийство? – думал Глебов, вглядываясь в сгущающиеся за окном сумерки. – И почему он так тяжело посмотрел на меня, когда я спросил про кровь на одежде? Непохоже, чтобы он был уличен этим вопросом. Неужели он все-таки не виновен и действительно считает, что мы просто «подгоняем» доказательства?»

Глебов встал из-за стола и, подойдя к двери, щелкнул выключателем. Яркий электрический свет залил кабинет. Чтобы рассеяться и отогнать мучившие его сомнения, следователь вышел, спустился на первый этаж, в дежурку. Вскоре туда пришла жена Путоева, затем Григорий Грешняк. Ковалева явилась немного позже, когда Глебов, вернувшись в кабинет, уже допрашивал жену задержанного.