Текст книги "Будни прокурора"

Автор книги: Николай Лучинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Лавров холодным взглядом в упор смотрит на преступника, поражаясь чудовищной фальши его поведения.

– В постановлении упоминается какое-то убийство, – с суетливым удивлением говорит Базаренко. – Какое убийство? Это же явная ошибка! Абсурд какой-то, честное слово…

– Замолчите, – произносит Лавров раздельно, четко. – Довольно… Достаточно! Посмотрите лучше это – заключение экспертизы. Видите? Из вашего пистолета убит Дронов. Его убили вы и Горобец, которому вы обязаны приобретением этого пистолета.

Улыбка сползает с лица Базаренко, и оно сразу становится злым и отталкивающим.

– Докопались, – произносит он с ненавистью.

И Лаврову кажется, что голос его шипит от бешеной злобы.

– Да, докопались! А вы что же думали – можно убить человека и остаться безнаказанным?

И, вызвав конвоира, Лавров коротко говорит:

– Уведите арестованного!

Глава третья

I

На ближайшем заседании исполкома горсовета должен был решаться вопрос об усыновлении Лазаревым его же родного сына. Но накануне в кабинет Лаврова раздался несмелый стук.

В дверях стоял смущенно улыбающийся Лазарев.

– Здравствуйте, товарищ Лавров.

– Здравствуйте. Вы что, разве не получили вызова на исполком?

– Да в том-то и дело, что получил, – все еще улыбаясь чему-то, сказал Лазарев и, подойдя к столу Лаврова, продолжал: – А сегодня чуть свет является бывшая жена моя. «За разводом, – говорит, – приехала. Давай развод – и все тут!» Замуж она собралась. И так мы, знаете, обрадовались, что приняли ее, как самого дорогого гостя. Она и сейчас у нас сидит.

– Что же, поздравляю вас, очень рад, – сказал Лавров. – Хорошо, что предупредили.

– А как же! Жена моя, настоящая, конечно, прямо из дому меня выгнала. «Беги, – говорит, – скорее, а то как бы прокурор зря время не потратил, может, говорит, готовиться будет к выступлению». Вот я и прибежал. Извините, конечно, за беспокойство.

Лазарев ушел, а Юрий Никифорович позвонил в исполком и попросил снять вопрос об усыновлении с повестки дня. Не успел он положить трубку, как стук в дверь повторился. «Видимо, забыл что-то», – мелькнуло в мыслях, но, подняв глаза, Лавров увидел перед собою пожилую скромно одетую женщину, с усталым смуглым лицом. Большие ее глаза смотрели на прокурора настороженно, даже с каким-то горьким недоверием, но Лавров не помнил, чтобы когда-то раньше видел эту женщину.

– Заходите. Слушаю вас, – сказал он, указывая посетительнице на стул.

– Моя фамилия Миронова, – тихо произнесла женщина и тяжело вздохнула.

Наступила пауза. Заметив волнение женщины, Юрий Никифорович нарушил молчание:

– Вы впервые в прокуратуре?

– В том-то и дело, что я уже в этом кабинете не помню, сколько раз была. А тут узнала, что прокурор у нас новый, и опять пришла. Пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Не могу пожаловаться, Прохоров – он тоже меня не раз выслушивал, а вот проверить как следует мое заявление не сумел, поэтому и решения по нему принимал неправильные. Не понял он меня, сердца моего материнского… Да и не он один…

От волнения женщине трудно было говорить. Секунду помолчав, она продолжала:

– Видите ли, если выслушать все, что я должна сказать, все подробности, времени, конечно, много уйдет, может быть, больше часа. Так вы лучше сразу скажите, сможете или нет?

Лавров заглянул в журнал. Там было записано еще пять человек, ожидающих приема.

– А у вас есть время подождать? – спросил он.

– Сколько угодно! – горячо ответила она. – Лишь бы только добиться правды.

– Тогда хорошо… Я сейчас приму тех, кто меня ожидает, а потом мы с вами поговорим без помех, подробно. Согласны?

Женщина вышла из кабинета, а Лавров позвал секретаря:

– Мария Ивановна, какие есть материалы по жалобе Мироновой?

– Материалов много, а что толку! Эта гражданка ищет ветра в поле. Сейчас я вам принесу все, что у нас есть по ее жалобе.

Прием посетителей продолжался. Вошла не по сезону легко одетая женщина. Присаживаясь, тихо заплакала.

– Что случилось? – спросил Лавров.

– Я приехала с мужем. Его сюда перевели… Не думала о плохом, а вот… он меня оставил. А куда мне… на шестом месяце беременности? Уехала бы, так некуда. Ходила на завод, честно сказала директору, что жду ребенка, а он говорит: «Нам таких не надо». Я по специальности бухгалтер, а на заводе как раз требуется бухгалтер.

Лавров пролистал трудовую книжку женщины, связался по телефону с директором завода, напомнил ему, что, кроме его воли, существует еще и законодательство о труде, обязательное для всех граждан. Директор сначала возражал, но затем заявил, что поручит отделу кадров «разобраться».

Положив трубку, Юрий Никифорович обратился к женщине:

– Идите на завод, подайте заявление. Я прослежу…

Затем появилась сразу группа молодых рабочих. Они принесли жалобу, в которой писали:

«Мы живем в общежитии, давно зима, а у нас еще печей не топят, до сих пор в окнах двойных рам нет. В комнате семь человек, а табуреток только две. На производстве частые простои: то кирпича нет, то цемент вышел. Значит, сиди и жди, а в итоге заработок 150—180 рублей. Просим вмешаться».

Юрия Никифоровича жалоба встревожила, но вида он не подал, а только записал на листке календаря:

«Двенадцатого в строительном тресте проверить причины простоев, соблюдение законов о труде, жилищные условия рабочих. Проверку произвести совместное профсоюзной организацией».

После всех посетителей Лавров пригласил Миронову.

– Вот теперь я слушаю вас…

Женщина начала свой рассказ:

– В 1922 году я вышла замуж за Сергея Васильевича Миронова. В 1924 году, когда мы жили на Урале, у нас родился сын Володя. В 1928 году муж умер. Я осталась одна с четырехлетним сыном и переехала в Грозный к своей матери и сестре. Они помогали мне воспитывать мальчика, а я пошла работать бурильщицей. Володя окончил семилетку, стал учеником слесаря. В начале Отечественной войны мы переехали на Волгу, в Куйбышев. Здесь сын поступил работать в автобронетанковую ремонтную базу слесарем. Потом его направили в длительную командировку в прифронтовую полосу. Там он был ранен и оказался в госпитале в Лазаревке. Я поехала в Лазаревку, и мне разрешили перевезти Владимира в госпиталь города Грозного.

По выздоровлении Владимир был зачислен в танковую школу. В 1943 году он снова ушел на фронт. Сама я стала работать в госпитале, находилась почти все время на фронте. За два месяца до окончания войны я заболела, и меня отправили домой. Едва добралась до квартиры, как получаю извещение, что сын мой погиб смертью храбрых при форсировании реки Одер и похоронен на территории Германии… Поверьте мне, товарищ прокурор, я в те годы пролила реки слез…

Миронова вытерла носовым платком бегущие по щекам крупные слезы и глубоко вздохнула.

– Ну что ж, осталась одна… Немножко пришла в себя, опять устроилась на работе. Встретился мне человек, присмотрелась, вижу – не плохой. Я вышла за него замуж, переехали мы сюда. Но горе мое меня и здесь никогда не оставляло.

Помолчав, она заговорила горячее, но не сбивалась, не повторялась – видно было, что не раз уже рассказывала свою историю.

– Года полтора тому назад иду я по улице Восточной, вижу, возле водонапорной колонки стоит молодой мужчина с ведрами. Я случайно взглянула на него, и, знаете, товарищ прокурор, меня как током ударило. До того родным и знакомым показалось его лицо, что захотелось крикнуть: «Володя, сынок!» Но что-то будто сковало меня, и я не смогла выговорить ни слова… Тем временем парень ушел с ведрами во двор, захлопнул калитку. Я думаю, дай хоть примечу, какая калитка. Смотрю – возле щеколды зеленой краской намазано. Постояла я, постояла, собралась с духом, да в эту калитку. А там домов много. Смотрю, стоит женщина, чистит половички. Я спросила: «Володя Миронов здесь живет?» Женщина безучастно глянула на меня и ответила: «Нет здесь такого». Я ее еще раз спрашиваю: «Ну как же, неужели вы не знаете Володю?» Женщина, не переставая трясти половики, сердито сказала: «Я здесь знаю всех жильцов. Говорю, нет у нас никакого Миронова. Что еще надо?»

Вышла я за калитку, постояла возле нее еще немного, да так и ушла.

С того дня я как завороженная хожу. Несколько раз к той калитке подходила, стояла подолгу, но его не видела. Иду по улице, вглядываюсь в лица прохожих – нет его. Я уж думала, может, это мне показалось? Но нет, я же помню! Своими глазами видела…

Миронова умолкла. Затем с горечью в голосе продолжала:

– Недели через полторы на базаре я вновь увидела то же лицо…

Лавров посмотрел на женщину. Глаза ее болезненно расширились, между бровями легла глубокая складка. Казалось, вот-вот она скажет что-то страшное.

– Да, да! Это же лицо. Он стоял с протянутой рукой и просил подаяния. На нем была старая шинель. Я стала против него и решила: пока не узнаю всего до конца, не уйду отсюда! Смотрю: серые большие глаза, сам еще молодой, а в глазах, во всем выражении лица какая-то пустота, усталость. Думаю про себя: «Нет, ошибаюсь я, у моего Володи был такой стремительный, такой живой взгляд!..» Отошла немного подальше, встала сбоку – нет, вижу, Володя! И нос его, и ухо, и волосы… Постояла я, постояла, а потом подошла и спросила: «Вы Миронов?»

Он повернул ко мне голову, убрал протянутую руку, но ничего не ответил. Я еще раз его спрашиваю: «Миронов?» Он молчит, а глаза сделались какими-то задумчивыми. Почему он меня не признает? Он же не маленький был, когда мы расстались. Нет, наверное, ошибаюсь. Сорвать бы, думаю, с этого лица пустоту – вот тогда и был бы мой Володя.

«Где вы живете?» – спрашиваю. Он опять молчит. Ничего я не добилась. А так хотелось хоть голос его услышать!

Постояла еще, не помню сколько времени, а потом пошла с базара, душа у меня страшно заныла. От переживаний я заболела. Прихожу домой, рассказываю мужу, а он мне говорит: «Брось ты все это! Что ты цепляешься к каждому прохожему, ты же получила извещение, что сын твой погиб!»

И все же я жила мыслью, что сын мой нашелся. Что-то неладное с ним произошло, но это – он. И я должна все выяснить, вернуть его к жизни.

С тех пор я ежедневно ходила на тот базар и каждый раз видела его. И чем больше всматривалась, тем все роднее он мне становился.

Однажды, не выдержав, я подошла к нему со слезами на глазах и сказала: «Володя! Что же ты, не признаешь? Ведь я твоя мама!» А он опять молчит. Потом ответил мне таким хриплым, чужим голосом: «Если хотите знать, кто я, приходите на квартиру: Восточная, 19».

В тот же вечер я отправилась по этому адресу. Зашла в ту самую калитку, что находилась против водонапорной колонки. Владимир стоял во дворе. Увидев меня, весь задрожал, заплакал, жестом показал на дверь одного дома. Я подошла к двери и зову его, а он не идет. Тогда я вернулась к нему, хотела с ним поговорить, а он – в сторону от меня. Думаю, если он живет не один, хоть что-нибудь узнаю от людей. На мой стук в дверь послышалось: «можно». Я вошла. В комнате сидела женщина и перебирала какую-то старую обувь. Я ее спросила: «Разрешите с вами поговорить?» А она на меня уставилась темными неподвижными глазами и жестко ответила: «О чем нам говорить?»

Вы понимаете, товарищ прокурор, мое состояние в тот момент? Я уже не помню подробностей разговора, только помню, что я ей сказала: «Володя – мой сын, и я не допущу, чтобы он ходил и побирался по миру!» Эта женщина на меня накричала, старалась оскорбить. «Никакого Володи здесь нет, – кричала, – а есть Глазырин Игорь – мой муж! Он из Ростовской области. Мы давно живем! Я и мать его знаю! А ты еще тут какая-то самозванка объявилась. Уходи отсюда!»

Я вышла из комнаты, хотела с Володей все-таки поговорить, но его на дворе не оказалось. Так и ушла ни с чем.

На другой день утром я попросила свою знакомую пойти вместе со мной на базар. Я хотела, чтобы она с ним поговорила, рассчитывала на то, что она – человек посторонний, сумеет спокойнее, без волнений выяснить подробности его жизни, а главное узнать, кто же он?

Женщина охотно согласилась помочь мне. Застали мы его прямо у ворот базара и едва увидели, как моя знакомая оттащила меня в сторону и говорит: «Так это он? Господи, – говорит, – я его уже давно приметила: молодой, а милостыню просит! Странно все-таки… Но люди мне рассказывали, что это жена его посылает. А когда он приносит мало – она его бьет. Вы отойдите куда-нибудь, я подам ему рублик и попробую что-нибудь выведать».

Спряталась я за продовольственную палатку, сижу на каком-то ящике, жду. Минут через двадцать она подходит и рассказывает, что фамилия его Глазырин. Во время войны был контужен, находился в госпитале. Долгое время ничего не слышал и даже не мог разговаривать. В таком состоянии он в 1945 году бежал из госпиталя, скитался, где попало, а в начале 1947 года на одной из станций Ростовской области был снят с поезда, как безбилетный. На вокзале милиционер потребовал от него документы, их не оказалось. Неподалеку стояла неизвестная женщина. Она сказала милиционеру, что документы этого инвалида находятся у нее в доме, и повела его в пристанционный поселок. В доме гражданки Глазыриной ему дали свидетельство о рождении на имя Глазырина Игоря Ильича, 1924 года рождения, забрали у него все деньги, какие он имел. В этом же доме ему сказали, что паспорт он сможет получить в другом районе. Так он и сделал. Затем женщина, с которой он сейчас проживает, привезла его сюда в 1950 году, зарегистрировала с ним брак, приняла тоже фамилию Глазыриной. Сама она нигде не работает, а он то в городе, то по поездам нищенствует. Получает пенсию, как инвалид.

Миронова умолкла.

– Что же произошло дальше? – задал Юрий Никифорович первый за все время беседы вопрос.

– После этого я решила обратиться в советские органы. Просила помочь мне разобраться во всей этой запутанной истории, тщательно проверить, кто этот человек, в котором я признаю своего сына. Меня многие убеждали, что я обозналась, но сердце говорит другое. И пока я не буду твердо знать, кто этот человек, я не успокоюсь.

– Правильно, – поддержал прокурор.

– За время проверки моего заявления в горисполкоме и милиции эта женщина, жена его, подала на меня заявление, что якобы я, имея корыстную цель получать повышенную пенсию на него от военкомата, отбираю у нее законного мужа. Милиция очень быстро провела проверку ее заявления, и в деле оказались показания другой матери, его сестер и даже двух соседей, опознавших по фотографии Владимира как дефективного Игоря Глазырина. Более того, прокуратура провела дополнительное опознание Владимира мужчиной и женщиной, проживающими в совхозе соседнего района. Женщина, которая опознала Владимира как Глазырина, заявила, что он ее племянник, сын сестры, проживающей в Ростовской области, дефективный от рождения. Ее муж подтвердил такое заявление. Владимир заявил тогда, что я ему не мать, а в них признал тетю и дядю.

– Я не могла на этом успокоиться, – со слезами на глазах говорила Миронова. – И сейчас продолжаю настаивать на том, что он – мой родной сын. Но как избавить его от страха перед этими людьми? Мне не удалось этого добиться. Однажды Владимир даже признался, что узнает меня, но сказал, что боится своей жены, так как она угрожает ему убийством. Товарищ прокурор, как восстановить Володины документы? Ведь он действительно Владимир Сергеевич Миронов, а милиция вынесла такое заключение… – и с этими словами Миронова положила на стол документ.

Лавров прочитал вслух:

«Опознание гражданкой Мироновой Дарьей Васильевной гражданина Глазырина Игоря Ильича родным сыном своим Мироновым Владимиром Сергеевичем является неправдоподобным, а поэтому считать его Глазыриным Игорем Ильичом, 1924 года рождения, уроженцем Ростовской области, дефективным с детства. Материал проверки производством прекратить и сдать в архив».

Под документом стояли три подписи работников милиции.

– Это заключение вынесено на основании ложных показаний заинтересованных лиц, оно не соответствует действительности, – продолжала Миронова. – Эта женщина будет и дальше издеваться над ним. И я, родная мать Владимира, обязана вырвать сына из этого ада, поместить его в госпиталь, лечить. Я верю, что его еще можно вылечить.

Женщина беззвучно зарыдала.

Наступила долгая пауза. Юрий Никифорович собирался с мыслями. Рассказ Мироновой произвел на него сильное впечатление. Когда женщина несколько успокоилась, Лавров сдержанно, но успокаивающе заговорил:

– Вы, конечно, понимаете, сейчас я вам не могу сказать что-либо определенное. Дело трудное и очень необычное. Вот у меня на столе лежат материалы проверки вашего заявления, множество заявлений гражданки Глазыриной, жены человека, о котором идет речь. Мне необходимо все это тщательно проверить. Ведь для того, чтобы сказать, что это действительно ваш сын, я должен иметь неопровержимые доказательства. Поэтому сегодня я обещаю вам лишь одно – провести всестороннюю проверку, такую проверку, чтобы у меня самого не осталось никаких сомнений в правильности вывода. Но на это нужно время…

– Если вы объективно, вдумчиво подойдете к этому делу, не сомневаюсь, что вы признаете Владимира моим сыном, – уверенно сказала Миронова.

– Окончательное решение таких вопросов принадлежит народному суду, – возразил Лавров.

– Почему же милиция дала такое заключение?

– Очевидно, по ошибке. В данном случае милиция превысила свои права и подменила собою суд. Но не в этом дело. Условимся так: я ознакомлюсь со всеми материалами, затребую из милиции все, что у них есть, и вызову вас. У меня наверняка будут к вам вопросы.

Зазвонил телефон.

– Юра? Что же ты не идешь?

– Иду, иду, Верочка…

Звонила жена. Вот уже около месяца Лавров с семьей жил в новой квартире и чувствовал себя счастливым, как всегда вблизи семьи. Правда, Сашку он видел очень мало: мальчик рано убегал в школу, а когда Юрий Никифорович возвращался, – чаще всего или спал, или же собирался спать. Зато по воскресеньям они не расставались, вместе бродили, ездили за город. «Ничего, Сашка, – обещал Юрий Никифорович сыну, – вот отпустят вас на каникулы, тогда мы с тобой вволю нагуляемся…»

– Как же, нагуляешься с тобой! – недоверчиво и недовольно бурчал Сашка. – В кино и то сводить не можешь, а там про Тимура идет…

– Вот в воскресенье и сходим, – обещал отец.

– Да ведь воскресенье-то вчера было, – говорил Сашка. – Жди теперь…

…Уходя из прокуратуры обедать, Юрий Никифорович сказал секретарю:

– Мария Ивановна, попросите Корзинкину, чтобы она запросила из милиции все, что там есть по заявлениям Мироновой и Глазыриной, и, когда я вернусь, зашла ко мне.

Во второй половине дня Александра Мироновна Корзинкина появилась в кабинете Лаврова.

– Вот материалы, – сказала она, кладя на стол увесистую папку. – Только не знаю, Юрий Никифорович, что вы с ними будете делать. Ведь решение по делу принято совершенно правильное. Иного и быть не могло. Одних прямых показаний восемь: родной матери Глазырина, его сестер, соседей. Тетка с мужем тоже подтверждают. Кстати, опознание Глазырина его теткой и ее мужем я проводила лично. Они категорически утверждают, что Гора Глазырин действительно их родной племянник. В материалах есть веские доказательства, а у Мироновой одни слова: «Верните сына, верните сына!..» Что-то нехорошее тут кроется, Юрий Никифорович. И зачем нам копаться в делах, давно решенных? И так-то едва управляемся…

– Александра Мироновна, – начал Лавров, терпеливо выслушав своего помощника. – Я ведь вам не высказал своей точки зрения по поводу того, правильное или неправильное решение приняли милиция и прокуратура. А ведь если говорить о форме, то вопрос решался неверно: нужно было, не принимая никаких решений, рекомендовать гражданке Мироновой обратиться в суд. Впрочем, это и сейчас еще не поздно. Вот проверим…

– Вы и в самом деле хотите заниматься проверкой этих материалов? – перебила Лаврова Александра Мироновна.

– Обязательно! Причем не я один, а мы с вами, – улыбнулся Лавров. – Разработаем вместе план и приступим к проверке. Только сначала я хотел бы, чтобы вы отказались от прежних выводов. Я не знаю, верны они или нет, но прошу вас: внушите себе, что вы никогда не знакомились с этими материалами и начинаете проверку по вновь поступившему заявлению.

– Я бы, Юрий Никифорович, все-таки попросила вас не поручать мне проверку этого заявления. Я уже им занималась, и у меня сложилось определенное мнение. Есть же другие помощники. Если моей проверке вы не доверяете, пусть кто-то еще возьмется…

– Так вы что, обиделись? – прервал Корзинкину Лавров. – Вот уж совершенно напрасно! Поймите, Александра Мироновна, что если бы я вам не доверял, то не настаивал бы именно на вас. А лишняя проверка не помешает. Ну, допустите хоть на секунду, что Миронова права…

– Не допускаю, – в свою очередь прервала Корзинкина Лаврова. – Однако – дело ваше, и я, конечно, выполню ваше указание.

Она вышла из кабинета, а Лавров задумался: «У Корзинкиной, конечно, аргументы веские, это так… А у Мироновой? Ведь, кроме заявления о том, что это ее сын, у нее действительно ничего нет! С другой стороны – зачем он ей? Подозрение в корысти слишком мало вероятно – какая уж тут корысть брать в дом больного человека, ухаживать за ним? Если сын – одно дело, а так брать на себя такую обузу не каждый станет…»

Лавров вспомнил просьбу Корзинкиной передать проверку этого заявления другому работнику. «Что ж, может, она и права? Может, поручить эту работу кому-то еще?» Но тут же Юрий Никифорович возразил себе: «Нет, если есть хоть один шанс за то, что первая проверка была неверной, – это послужит Корзинкиной хорошим уроком, собьет с нее излишнюю веру в собственные выводы и заключения. Работник она еще молодой, ей такой урок пригодится».

Был четвертый час дня. Лавров отложил в сторону материалы по заявлению Мироновой и, пригласив следователя, выслушал, как идет следствие по делу о недавнем хищении из магазина.

Раздался телефонный звонок. Лавров взял трубку:

– Слушаю вас.

– Говорит Орешкин, – донеслось из трубки. – Здравствуй!

– Здравствуйте, товарищ Орешкин, – ответил Лавров.

– Я вот только что пришел в горотдел и мне доложили, что ты истребовал от нас материал по жалобам Мироновой и Глазыриной?

– Да, этот материал у меня, – сказал Лавров.

– Любопытно, зачем он тебе? Все настолько проверено, что там больше нечего делать. В горком партии доложено. Тут все ясно. Миронова просто польстилась на пенсию за этого инвалида. Но мы ее раскусили! Нас не проведешь! Кстати сказать, материал был и в краевом управлении милиции, так что наше решение везде признано правильным. Она уже жаловалась. Жалоба даже поступила из министерства внутренних дел. Краевое управление составило обстоятельную справку и послало ее в министерство. Там тоже согласились с нами. Если ты намерен заниматься проверкой – это будет напрасный труд.

Лавров терпеливо все выслушал и сказал:

– Я еще не ознакомился с материалом, не знаю, как и в какой мере буду проверять эту жалобу. Но ясно одно: жалоба заслуживает того, чтобы ею заняться, тем более, что по форме она разрешена неправильно…

– То есть как? – не понял Орешкин.

– Только суд мог окончательно разрешить жалобу Мироновой.

– От этого ничего не изменится! Материалы одни и те же, а кто решал – не суть важно, формалистика! – заявил Орешкин.

– Не формалистика, а процессуальная форма, которая, кстати сказать, для соблюдения законности имеет иногда решающее значение, – возразил Лавров.

Этот разговор произвел на него неприятное впечатление.

Тщательно изучая все материалы дела, Юрий Никифорович поставил перед собой задачу: проверить версию, что Глазырин Игорь – сын Мироновой Владимир. Если она не подтвердится, останется в силе первое решение, и тогда необходимо будет убедить Миронову в ее ошибке.

В деле действительно оказались все те документы, о которых говорила Корзинкина. И Лавров подумал, что, если бы не беседа с Мироновой, он и сам, пожалуй, безоговорочно поверил бы этим документам. Но нет… Она работает, муж работает, зачем им его пенсия? И зачем брать в одну комнату больного человека, да еще чужого?..

Лавров вчитывался в официальное извещение командира воинской части о гибели танкиста Владимира Миронова. Как опровергнешь этот факт? Правда, кое-что Глазырин все-таки о себе рассказал. Может, удастся создать такую обстановку, которая расположила бы его к искренней беседе? И, может, в такой беседе выявится какой-либо нужный штрих или он вспомнит какое-нибудь событие из своей прошлой жизни…

Снова и снова вчитываясь в документы, Лавров обнаруживал в них некоторые сомнительные моменты. Почему, например, этот самый Глазырин получал паспорт не в своем районе?..

А вот копия письма Мироновой гражданам деревни, где проживает семья Глазыриных:

«Люди добрые, матери, отцы! Простите, я не знаю ваших фамилий, но хочу просить вас, помогите мне! Мой сын Владимир Миронов был в армии и получил тяжелое ранение. Больной он попал в вашу деревню, в семью Глазыриных, которая отдала ему документы своего сына Игоря. Сын мой все рассказал моей знакомой, и вот я хочу спросить: вы же видели его, когда он приезжал к вам в деревню. Похож он на их Игоря или нет? Может быть, вы слыхали, где их Игорь и в каком году его не стало. А я вот, несчастная мать, теперь переживаю и не знаю, как помочь своему сыну. Прошу вас ответить мне. Люди добрые, не посчитайте за труд, ответьте!

Миронова Дарья».

Лавров откинулся на спинку кресла. «Да-а, в письме нет фальши, в нем звучит голос матери… Миронова обращается к людям, она верит в их честность и порядочность, она просит у них помощи». Но вот и другое письмо, в нем категорически утверждается, что человек, о котором идет речь, действительно Глазырин, родом из такой-то деревни. Автор письма сообщает о себе:

«Я житель деревни, где родился Глазырин Игорь. Я работаю все время на ответственных должностях исполкома райсовета. Игорь приезжал с женой, заходил к нам. А ту гражданку, которая якобы опознает его за своего сына, давно бы следовало привлечь к ответственности. Она следственные органы вводит в заблуждение…»

Лавров колебался: с чего же начать? Все, что угодно, но Миронова честна в своем поведении, это ясно. Остается другое: женщина впала в глубокое заблуждение, внушила себе, что Глазырин – ее сын, и не может расстаться с этой навязчивой идеей. Значит, тем более необходимо тщательнейшим образом все проверить, и если она действительно ошибается – самой неопровержимостью фактов доказать ей ее ошибку.

«Может попытаться всесторонне исследовать Глазырина, установить природу его психического расстройства? Хороший, вдумчивый врач, пожалуй, сумеет определить, врожденный это психоз или последствие контузий? В этом последнем случае больного надо пытаться лечить. Кто знает, возможно, что удастся хоть сколько-нибудь восстановить его память, наладить речь. Врачей – невропатолога и психиатра – надо, конечно, посвятить в суть дела. Случай настолько необычный, что может их заинтересовать…»

«Но как положить Глазырина в больницу? Ведь он еще должен этого захотеть! Надо через участкового врача постараться убедить его в необходимости лечения. А пока он будет лежать, мы пошлем ряд запросов, в частности, в справочное бюро Министерства обороны: находился ли этот человек на излечении в госпиталях? Нужно будет спросить Глазырину и Миронову относительно индивидуальных примет на теле их сына – мать не может не помнить их, если они есть. А врач потом, при осмотре, сумеет убедиться в истинности показаний».

На другой день Лавров сказал Александре Мироновне:

– Теперь, когда я не раз и не два прочитал материалы по заявлению Мироновой и взвесил все обстоятельства, могу сказать, что нам с вами предстоит кропотливая работа. Я хотел бы, чтобы и вы, Александра Мироновна, еще раз посидели над этими материалами, подумали.

Он поделился с Корзинкиной своим планом.

– Но как бы нам уложить его в больницу? – спросил Юрий Никифорович. – Не попробовать ли через собес? Мы можем ввести их в курс дела, собес обратится за путевкой для своего подопечного больного, и тогда уже дело будет только за самим Глазыриным. Ему предложат подлечиться – зачем бы он стал отказываться?

– Хорошо, я попробую, – ответила Корзинкина.

– С врачами поговорите, Александра Мироновна, Объясните им, что нам нужно иметь не только диагноз, – это само собой. Не менее важно другое: создать больному такую обстановку, такие условия, чтобы он хорошо себя чувствовал, не спешил выписаться. Надо, чтобы с ним терпеливо и мягко беседовали, вызывали его на разговоры, рассказы о себе, о своем прошлом. Не навязчиво, конечно, а деликатно, с необходимым чувством такта. Если такой ход окажется реальным, если Глазырин «разговорится», врачи и сестры после бесед с ним должны записывать хотя бы главное…

Уже к концу этого дня Корзинкина доложила Лаврову, что с заведующим горсобеса, психиатром и невропатологом она договорилась. Все трое очень заинтересовались материалом и обещали отнестись к поручению со всей серьезностью. Если не завтра, то послезавтра Глазырин будет помещен в больницу, это сделать совсем просто, так как оказалось, что участковый врач уже не раз хотел положить его на исследование, да все не было места.

– Подпишите, пожалуйста, запрос в справочное бюро Министерства обороны, – попросила Александра Мироновна и положила перед Лавровым бумагу.

Подписав документ, Лавров снова обратился к Корзинкиной:

– Сегодня я просил Миронову зайти к вам. Вы спросите у нее, пожалуйста, не помнит ли она каких-либо характерных индивидуальных примет на теле ее сына? А вторую мать, Глазырину, мы, пожалуй, не будем запрашивать об этом – бессмысленно: она расспросит об этом свою невестку и чужие показания выдаст за свои. Это только собьет нас с толку. Если какие-то приметы есть и если Миронова верно назовет их, это будет уже кое-что, не правда ли, Александра Мироновна?..