Текст книги "Будни прокурора"

Автор книги: Николай Лучинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

VI

Вскоре в прокуратуру поступили материалы из Ростовской области и от городской прокуратуры Курской области. Городской прокурор писал:

«Сообщаю, что гражданка Солдатова Зинаида в городе проживающей не значится, прилагаю справку адресного бюро. В числе ранее прописанных в городе и выбывших также не значится, в этих целях проведена проверка архива с 1943 года моим помощником и работником адресного бюро».

Лавров был удивлен. «Выходит, за нос водит нас этот Игорь-Владимир? Или, может, коллега что-то напутал? Да, были паутинные нити и те обрываются. Но зачем он говорил, что забыл отчество жены? Или это выдумка?..»

Он вызвал Александру Мироновну, протянул ей документ.

– Подождите… То есть как не проживала? – не поверила она прочитанному. – Может, он город перепутал? Нет, он дважды назвал медсестре Наде именно Курск. Зачем бы ему врать? А вот почему эта гражданка не значится у них проживающей – это другой вопрос. Может быть, просто плохо проверили. Кому хочется рыться в архивах десятилетней давности!

– Да, но что можно сделать еще? – пожал плечами Лавров. – Не станем же мы на этом успокаиваться!

Оба задумались.

– Давайте запросим областной адресный стол. Хотя запрос могут не выполнить без отчества и точной даты рождения…

– Все-таки попробуем, – поддержал Лавров. – Если мать получила извещение о его гибели, а, насколько я знаю, такие извещения шли всегда через военкоматы, то такое же извещение должны были послать и жене. Подготовьте одновременно запросы в областной адресный стол и горвоенкому. А, может, что-нибудь есть и в военкомате. Попросите побыстрей ответить.

Корзинкина собралась уходить, но в дверях остановилась и спросила у Лаврова:

– Может быть, копию письма, посланного в адрес военкома, послать прокурору города?

– Нет, не нужно. Он еще позвонит военкому, скажет, что уже проверял, и дезориентирует его. Только военкому! И отдельно – в областной адресный стол.

В течение последующих пяти дней ничего нового установить не удалось. Корзинкина опять пошла в больницу. Оказалось, что два дня назад, поздно вечером, Глазырин попросил у палатного врача снотворное. Врач, женщина умная и чуткая, сказала больному, что не советует ему злоупотреблять наркотиками. И между ними состоялся примерно такой разговор:

– Лучше постарайтесь так заснуть, а то по утрам вы жалуетесь на головную боль. Это – от снотворного, – сказала невропатолог Анна Борисовна.

– Не спится, – ответил больной.

Он был взволнован, и врач не могла не заметить этого.

– Хотите я посижу около вас? – предложила она. – Поговорим тихонько. Я все равно дежурю.

Глазырин заметно обрадовался. Он устроился поудобнее и, опершись щекой на ладонь, стал, медленно припоминая, рассказывать о городах, которые повидал, занимаясь нищенством. Иногда он надолго умолкал, закрывал глаза, и Анна Борисовна, решив, что больной заснул, порывалась встать я уйти. Но он удерживал ее за руку и продолжал свой рассказ.

– А года четыре назад, – говорил он, – в Краснодаре, в трамвае, один мужчина сказал, что знает меня, и рассказал, что мы лежали в одном госпитале в 1945 году. Спрашивал, почему я убежал из госпиталя…

– Как же его фамилия, вы помните? – спросила Анна Борисовна, быстро сообразив, что это может понадобиться следствию.

– Не знаю фамилии, не спросил. Только помню, что на нем была какая-то форма, то ли железнодорожная, то ли связи.

– Это было именно в Краснодаре?

– Да.

Выслушав рассказ врача, Александра Мироновна поспешила в прокуратуру: «Как же установить в Краснодаре этого человека в форме железнодорожника или связиста? – думала она. – Посоветуюсь с Юрием Никифоровичем…»

У Лаврова сидел заместитель, Степан Николаевич Рябинин. Разговор шел о предстоящей проверке работы милиции. Увидев Корзинкину, Юрий Никифорович сказал:

– Заходите, Александра Мироновна, у нас как раз дело подошло к концу.

Корзинкина присела на краешек дивана и, дождавшись, когда Рябинин вышел, начала:

– Я была сейчас в больнице. Понимаете, Глазырин сказал, что года четыре назад встретил в трамвае…

– Знакомого по госпиталю? – перебил Лавров.

– А вы из каких источников это узнали?

– По радио, Александра Мироновна, – пошутил Лавров. – Я ведь не знал, что вы туда идете, и только что звонил в больницу, говорил с невропатологом. Она мне сказала главное, а остальное надеюсь услышать от вас.

– Да, – подтвердила Александра Мироновна, – но сведения об этом человеке очень скудные: встретились в Краснодаре, и на том человеке была форма – железнодорожная или связи. Но их же там, железнодорожников и связистов, сотни, если не тысячи! Как искать?

– И все-таки искать надо, – твердо сказал Лавров. – Если мы его найдем, многое будет ясно. Но как искать? Давать поручение местной прокуратуре? Это может оказаться бессмысленным. Знаете что, Александра Мироновна, поезжайте-ка в Краснодар и начинайте розыск с отдела кадров железной дороги, – предложил Юрий Никифорович. – Установите, кто из железнодорожников был на фронте ранен, поговорите с этими людьми. Конечно, возьмите с собой фотографию Глазырина.

– Но там же не один отдел кадров?

– Что ж, сколько есть! – вздохнул Лавров. – Если на железной дороге не установите, переходите в связь. Иного пути я, к сожалению, не вижу. Можете вы поехать? Справится ваша свекровь с девочкой?

– Да, думаю, что справится. Я ведь, к сожалению, очень мало помогаю по хозяйству, не успеваю. Так что у нас весь дом на бабушке держится.

– Вот и хорошо. Оформляйте командировку и езжайте.

– Послезавтра я выеду, – сказала Александра Мироновна и вышла. Зазвонил телефон.

– Слушаю вас.

– Здравствуйте, товарищ Лавров. Говорит Шевцов.

– А-а, здравствуйте, товарищ Шевцов!

– Вас устроит вторник и среда для лекций?

– Вполне. Только пригласите, пожалуйста, побольше людей. Мне кажется, что темы лекций могут заинтересовать народ.

Лавров положил телефонную трубку, закурил и углубился в чтение очередного дела.

Приехав в Краснодар, Корзинкина зашла к участковому прокурору и уточнила, где и какие отделы кадров имеются. Их оказалось пять.

В первом отделе кадров выяснилось, что два железнодорожника действительно во время войны служили в армии, но, когда Александра Мироновна поговорила с ними, оказалось, что они не знают Глазырина. Ни к чему не привело и ознакомление с личными делами других отделов кадров, и беседы с двадцатью тремя работниками транспорта.

Затратив на это три дня, разочарованная Корзинкина покинула станцию Краснодар.

Приехав в краевую прокуратуру, Александра Мироновна зашла в отдел общего надзора, рассказала о цели приезда и встретила очень сочувственное отношение.

– Надо найти во что бы то ни стало! – сказали ей. – Позвоним в управление связи, пусть и они дадут вам все личные дела сотрудников, бывших в этот период на фронте.

Но там оказалось всего лишь три дела, хоть сколько-то заслуживающих внимания. С двумя работниками Александре Мироновне удалось побеседовать в тот же день, а беседу с третьим пришлось отложить, так как его на работе не оказалось. Но разговор с ним на второй день оказался столь же безрезультатным. Больше здесь оставаться не имело смысла.

Утомленная кропотливым трудом Александра Мироновна проверяла себя: «Все ли я сделала? Не упустила ли еще какой-нибудь возможности?»

Большие часы на центральной улице города показывали шестой час. В краевую прокуратуру возвращаться было поздно. Корзинкина заглянула в магазин, купила дочке игрушку и несколько новых книжек. Потом взяла билет на девятичасовой сеанс в кинотеатр и направилась в гостиницу. Пообедав, она решила почитать, но сосредоточиться не смогла, вышла, больше часа бродила по городу, мучительно изобретая путь к розыску, неизвестного человека, затем рассеянно глядела какой-то неинтересный фильм и, пожалев об убитом времени, вернулась в свой номер.

Весь этот день Александра Мироновна ловила себя на мысли, что она не может спокойно проходить мимо людей, одетых в форму железнодорожников или работников связи, так и тянет подойти, заговорить… И только сейчас, по дороге из кино, она подумала: «Но почему, собственно, он должен быть в форме? Это же просто глупо! Во-первых, по городу ему вовсе не обязательно ходить в форме, а во-вторых… И как это я раньше не подумала? Ведь я проверила личные дела только тех, кто работает! А встреча состоялась четыре года назад! За это время человек мог и уволиться, и быть переведенным в другой город, тем более, если он железнодорожник. Как же я сразу не сообразила?»

В девять часов утра она снова была на вокзале, в отделе кадров, и попросила личные дела на уволенных и переведенных сотрудников. Затем пересмотрела дела еще в одном отделе кадров, но тщетно. И вот, наконец, в третьем отделе кадров ее внимание привлекло личное дело бывшего помощника дежурного по станции Бурмистрова, который действительно был на фронте, имел ранения, лежал в госпитале и именно в то время, какое называл Глазырин.

– А где сейчас работает Бурмистров?

Начальник отдела кадров ответил, что Бурмистрова вообще не знает, так как работает здесь всего лишь год, а тот уволился раньше.

– А кто может сказать, где он работает? Есть здесь товарищи, которые его знают?

– Надо обратиться к дежурному по станции, может, он помнит.

Начальник отдела кадров позвонил по телефону дежурному по станции. Тот сообщил, что вообще такого товарища помнит, но где он сейчас, не знает.

В адресном столе Бурмистров значился выбывшим, куда – неизвестно. Но теперь уже Александра Мироновна не отчаивалась. Разыскать-то она разыщет, но вот что он ей скажет – это другое дело!

В райкоме партии удалось установить район, куда направлена учетная карточка члена КПСС Бурмистрова. Район этот находился от краевого центра в семидесяти километрах.

Получив эти сведения и сличив их со своими записями, Александра Мироновна убедилась в том, что Бурмистров уехал на родину. «Пожалуй, подожду туда ехать, – подумала она. – Попытаюсь через крайпрокуратуру связаться по телефону с прокурором района и попрошу его найти Бурмистрова, поговорить с ним. Тогда будет ясно, нужно ли ехать».

Она вошла в приемную краевого прокурора и обратилась к референту:

– Елена Порфирьевна, мне очень нужно поговорить по телефону с прокурором района. Помогите мне в этом.

– Срочный разговор? – спросила Елена Порфирьевна.

– Проверяю очень запутанную жалобу и нужно разыскать одного человека, который, по предварительным данным, проживает в том районе.

– Сейчас сделаю заявку. Садитесь.

Елена Порфирьевна позвонила на междугороднюю станцию, и вскоре уже Корзинкина беседовала с прокурором Телегиным. Рассказав ему суть дела, она попросила:

– Только, пожалуйста, сделайте это сегодня же. Я буду ждать вашего звонка здесь, у Елены Порфирьевны. Видимо, мне придется приехать к вам: у меня есть фотография этого парня. В общем, жду звонка.

Телегин позвонил в шестом часу вечера.

Взяв телефонную трубку, Корзинкина почувствовала, что ее рука дрожит от волнения.

– Бурмистрова я разыскал, – донесся до нее голос прокурора. – Он подтверждает все, что вас интересует.

– Неужели?! – воскликнула Александра Мироновна. – Ох, как я вам благодарна, товарищ Телегин. Очень прошу – пригласите его завтра в прокуратуру, часам к одиннадцати утра. А я у вас буду часов в десять. Ведь до вас добраться несложно?

– Автобусом.

– Чудесно! Еще раз – большое вам спасибо! Завтра увидимся. До свидания!

Она положила трубку.

– Ну, как? – поинтересовалась Елена Порфирьевна. – Теперь все уже будет ясно по этой жалобе?

– Как знать? Мне давно казалось, что все ясно, а оказывается – я ошибалась. Да еще как! Так что боюсь сказать. Все зависит от того, что сообщит Бурмистров.

В двенадцать часов дня Корзинкина сидела за столом в районной прокуратуре. Дежурный по станции Бурмистров охотно и обстоятельно отвечал на ее вопросы, рассказывал о себе.

– Госпиталь, в котором я лежал после тяжелой контузии, находился в лесу, между деревнями Петухи и Сосновка Курской области. В начале 1945 года, примерно в феврале, к нам привезли тяжело раненного и сильно контуженного Владимира Миронова. Отчества его я не знаю, ни к чему было. Мы лежали в одной палате. И еще с ними было четверо раненых. С двумя из них я и сейчас изредка переписываюсь. Хорошие товарищи. Один был ефрейтором, а другой – лейтенантом. А Володя Миронов тогда находился в тяжелейшем состоянии. Он часто терял сознание, а иногда был сильно возбужден, забивался порой под кровать, прятался за тумбочку. Мы с товарищами часто вытаскивали его, вообще помогали сестрам ухаживать за ним, очень был трудный больной. В армии он был сержантом, контузию получил, как я слышал, подрывая немецкий танк. Пролежал он с нами месяц с небольшим и однажды сбежал из госпиталя. Больше я его так и не видел. А лечили нас, как сейчас помню, врачи Наталья Сергеевна – вот только фамилию ее забыл – и Виктор Иванович Величко…

– Но как же вы говорите, что больше не видели Владимира? – испугавшись, прервала Александра Мироновна.

– Да нет, это я говорю – тогда не видел, не нашли его… А года три или, может, четыре назад у остановки трамвая я совершенно случайно заметил мужчину. Одежда на нем была совсем плохонькая, никудышная. Смотрю я на него и думаю: «Да это же Володя!» Подошел ближе и говорю: «Володя!» А он молчит. Я ему опять: «Володя! Ты что, не узнаешь? Здравствуй! Как живешь? Мы же с тобой вместе, помнишь, в госпитале были?» – «А-а, помню, помню», – ответил он. Я ему опять: «Ты ж Миронов, Володя?», а он мне: «Ну, я…» А сам грустный такой стоит, потерянный.

Корзинкина положила перед Бурмистровым три фотографии разных людей. Тот надел очки и в то же мгновенье указал на одну фотографию.

– Вот он! Как же не узнать! А что он, товарищ прокурор, бед что ли каких натворил? Больной же человек, что с него возьмешь…

Корзинкина коротко объяснила в чем дело.

Бурмистров подписал свое объяснение и хотел было уходить, но Александра Мироновна, поблагодарив его и извинившись за беспокойство, сказала:

– Возможно, что вас попросят приехать в суд в качестве свидетеля. Ваши показания очень важны. Они помогут объективно разобраться в этом запутанном деле.

– Приеду! – твердо пообещал Бурмистров и, вздохнув, добавил: – Да, история у Володи Миронова вышла тяжелая. И чего только эта проклятая война не наделала!..

Через полчаса Александра Мироновна говорила по телефону с Лавровым.

– Как вы попали в этот район? – кричал Юрий Никифорович. – Говорите громче, я плохо вас слышу!

– Этот человек оказался здесь!.. Слышите? Он здесь! – повторяла Александра Мироновна.

– Что? Вы установили?

– Да!

– Теперь все ясно?

В трубке что-то отчаянно затрещало, и вдруг все помехи куда-то исчезли. До Корзинкиной донесся ясный и спокойный голос Лаврова:

– Говорите, я хорошо вас слышу…

Она рассказала, как вела поиски Бурмистрова и чего добилась.

– Очень хорошо! А я вчера получил письмо горвоенкома. Он сообщает, что Зинаиде Солдатовой вручалось извещение о гибели Миронова Владимира Сергеевича. Теперь все в полном порядке. Возвращайтесь поскорее.

– А никаких дополнительных поручений у вас ко мне нет? – спросила Корзинкина.

– Нет, нет, приезжайте!..

На другой день, сидя в кабинете Юрия Никифоровича, Корзинкина читала два новых документа, поступивших в ее отсутствие: письмо от горвоенкома и заключение специальной экспертизы, о которой Лавров сказал:

– Пока вы ездили, я привлек в качестве экспертов одного полковника и работника отдела народного образования. Они беседовали с Мироновым и вот, как видите, пишут: «Глазырин-Миронов имеет познания в воинском уставе, в устройстве танка и его действий, имеет некоторые знания по арифметике, географии, литературе, а также немецкому языку. Правдоподобно рассказывает о боевых действиях…» Слышите? – удовлетворенно воскликнул Лавров. – А ведь настоящий Глазырин был дефективным от рождения, нигде не учился и ничего из того, о чем сказано в этой бумаге, не мог бы знать. Заключение этой экспертизы подкрепляют показания граждан и другие материалы, имеющиеся у нас с вами…

– Что же, пусть Миронова подает заявление в суд? – спросила Александра Мироновна.

– Почему Миронова? Нет! Вы сегодня вызовите ее к себе, а предварительно сходите в больницу и уже сами, не через врачей, поговорите с ним, сейчас он чувствует себя гораздо лучше. Скажите ему, что мы располагаем всеми доказательствами того, что он – Миронов. Интересно, как он на это будет реагировать? Мироновой можете сказать, что мы, мол, установили истину, а если ей нужно, чтобы Миронова юридически признали ее сыном, – подготовьте исковое заявление в суд. Суд должен признать Миронова Владимира Сергеевича, 1924 года рождения, и Глазырина Игоря Ильича, 1924 года рождения, одним и тем же лицом, Мироновым Владимиром Сергеевичем, и признать его сыном Мироновой Дарьи Васильевны. На судебное заседание порекомендуйте вызвать обеих матерей, а также свидетелей. Весь материал с исковым заявлением направьте в суд. Попросите судью, чтобы он сообщил нам, когда будет рассматривать дело, а вы дадите заключение в суде.

К концу рабочего дня Александра Мироновна показала Лаврову проект искового заявления и заодно рассказала:

– Владимир хочет, чтобы мать его приняла, а сама Миронова, когда я ей все рассказала, опять заплакала, так что я даже и поговорить с ней толком не смогла. Но, конечно, она хочет, чтобы еще суд признал Владимира ее сыном.

Она хотела уже выйти, но в дверях остановилась и спросила:

– Юрий Никифорович, а как дела у Бессонова? Рассматривало бюро горкома его вопрос?

– Позавчера, – ответил Лавров. – Строгий выговор получил. Но вы бы его просто не узнали! Все признал и даже заявил, что на партийном собрании вел себя неправильно. Я убежден, что теперь из стройтреста жалоб будет куда меньше! Такие встряски даром не проходят. И потом – хотите верьте, хотите нет, но лекции о советских законах очень много дают народу. Я прочитал на участках восемь лекций и вижу, как люди слушают, как живо реагируют, какие вопросы задают… Думаю, что и вам бы надо включиться в эту работу. Я даже пообещал рабочим, что вы прочитаете им лекцию о трудовом законодательстве. Это – для начала…

– Да, да, я уже договорилась с председателем постройкома. На той неделе пойду к ним…

VII

Через несколько дней состоялся суд. Корзинкина приехала в прокуратуру и рассказала Юрию Никифоровичу о том, что исковое заявление Мироновой полностью удовлетворено.

– А как вели себя ростовская мать и жена Владимира?

– Обе не явились.

– Вот как! Что ж, когда решение суда войдет в законную силу, пусть Владимир получает новый паспорт.

– Судья все разъяснил. Между прочим, на всех, кто был в зале, процесс произвел сильное впечатление. Некоторые женщины даже плакали.

– Да, дело, конечно, необычное, в нем имелись психологически очень сильные моменты, – сказал Лавров и, с улыбкой глядя в глаза Александры Мироновны, спросил: – А вы как? Не плакали случайно?

– Я? – не поняла Корзинкина.

– Да, да, вы! Ведь и вам, вероятно, грустно было расставаться со своей прежней версией, с твердым убеждением в том, что иск Мироновой необоснованный?

Корзинкина смутилась. Тяжело вздохнув, она все же постаралась выдержать слегка шутливый тон.

– Да, Юрий Никифорович, я тоже плакала, – сказала она с мягкой улыбкой. – Только оплакивала не свою версию, а самоуверенность, с которой я сегодня рассталась.

Лавров и Лукин сосредоточенно и тщательно разрабатывали дополнительный план расследования дела о хищении на швейной фабрике, когда Лаврову позвонил Орешкин.

– Здравствуй. Орешкин говорит.

– Здравствуйте, товарищ Орешкин.

– Вот мне сейчас докладывает начальник паспортного стола, что Глазырин пришел с этой гражданкой и требует сменить ему в паспорте фамилию на Миронова, причем у них на руках документ из суда. Ты в курсе дела?

– Да, конечно.

– И не опротестовал такое нелепое решение?

– Да в нем нет ничего нелепого.

– Куда же смотрел судья? Он, очевидно, не видел наших материалов?

– Каких ваших?

– Да тех, которые вы у нас брали.

– Насколько мне известно, все материалы находятся в гражданском деле, и я не сомневаюсь в том, что судья с ними детально ознакомился. Но он их оценил иначе.

– Знаем мы эту судейскую оценку! Вот так они оценивают доказательства и по другим делам. Как ни дело, так оценка, оценка… Так ты что, действительно, не будешь опротестовывать?

– Да зачем же приносить протест по совершенно правильному решению? Тем более, что этот материал был направлен в суд мною вместе с иском о признании этого человека сыном Мироновой.

– Тогда вы оба допустили серьезную ошибку. А я не разрешу менять паспорт и сегодня же напишу в горком партии. Там этот материал прекрасно знают и разберутся объективно. Вас с судьей поправят!..

– Можете писать, если вам не жаль напрасно отнимать время у работников горкома. Что же касается паспорта, то вы обязаны его выдать. Никому не позволено игнорировать решение суда. Того, кто задержит выдачу паспорта, я буду вынужден привлечь к ответственности.

– Ничего, решение суда еще будет отменено! Мы располагаем по этому делу кое-какими материалами, о которых вы и не подозреваете.

– Ну, если у вас и есть какие-то материалы, то только фальшивые, – смею вас уверить.

– Я защищаю интересы государства! – закричал в трубку Орешкин.

– Но у государства нет иных интересов, как интересы советских людей, – спокойно заметил Лавров. – Не упорствуйте, товарищ Орешкин. Лучше признать свою ошибку, чем усугублять ее.

– В горкоме нам скажут, кто допустил ошибку.

– Дело ваше, но заранее предупреждаю, что в данном случае вы в горкоме поддержки не получите.

– Еще посмотрим! – донеслись последние слова Орешкина.

…На второй день после этого разговора Лавров получил пакет с письмом Орешкина. В письме начальник милиции подчеркивал, что определение суда является клеветой на родную мать Глазырина – Марию Ивановну. И далее говорилось:

«Мое личное мнение: весь замысел гражданки Мироновой – это узаконить гражданина Глазырина своим сыном, а отсюда, как вывод, он будет признан офицером и инвалидом отечественной войны, и она станет получать за него от государства крупные суммы денег. С материалом, находящимся в милиции, ознакомились ответственные работники горкома КПСС, горсовета, Генпрокуратуры, и везде Мироновой отказывали. Весь материал находится в горпрокуратуре, и на наш запрос о возврате материала прокурор Лавров отказал».

На письме была резолюция Дымова:

«Товарищ Лавров, прошу лично разобраться, опротестовать решение суда и доложить».

Это была резолюция второго секретаря горкома партии.

Лавров не удивился упорству Орешкина, но, прочитав резолюцию секретаря горкома, подумал: «Почему товарищ Дымов так безапелляционно пишет: «опротестовать». Значит, начальник милиции убедил его? Надо поговорить с Дымовым…»

Обстоятельно доложив Дымову дело, Юрий Никифорович сказал:

– Таким образом, в силе остается только личное мнение товарища Орешкина по этому делу. Документы и факты говорят совсем другое.

– В таком случае товарища Орешкина, видимо, подвели его работники, – заметил Дымов.

– Возможно, – согласился Лавров и, попрощавшись, вышел из кабинета секретаря.