Текст книги "1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе"

Автор книги: Николай Черушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 49 страниц)

Основные труды: «Характер современной войны» (1927); «К изучению опыта гражданской войны 1918–1921 гг.»; «История гражданской войны». Вып. 11 (1928); «Оперативная разведка» (1929); «Стратегические резервы» (1930); «Война» (1931).

Комдив Вакулич Павел Иванович, 1890 года рождения, начальник кафедры тактики высших соединений Академии Генерального штаба. Арестован 30 мая 1937 года. Обвинение предъявлено по ст.ст. 58–1«б», 58–8 и 58–11 УК РСФСР. В суде 13 июля 1937 года виновным себя признал, подтвердив показания, данные им на предварительном следствии. Военной коллегией приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно в июле 1956 года.

Основные труды: «Взаимодействие войск» (1925); «О вторых эшелонах» (1930); «Временные тактические соединения и вопросы их применения» (1930).

Комбриг Варфоломеев Николай Ефимович, 1890 года рождения, начальник штаба Приволжского военного округа. Арестован 3 марта 1938 года. Обвинялся по ст.ст. 58–1«б» и 58–11 УК РСФСР. В суде 19 марта 1939 года при рассмотрении его дела Варфоломеев ни в чем себя виновным не признал и все показания, данные им на предварительном следствии, отрицал, заявив, что эти показания им давались вынужденно. Он обратился к составу суда с ходатайством о вызове и допросе в его присутствии лиц, давших показания о его принадлежности к военному заговору, однако такая просьба судом была отклонена. Оглашенный приговор был суров – смертная казнь через расстрел. Исполнение приговора произошло только два месяца спустя (8 мая 1939 года), после того как кассационная жалоба осужденного была отклонена. Реабилитирован Варфоломеев посмертно в апреле 1956 года[142]142
  Там же. НП 26931–38. Л. 11, 37.


[Закрыть].

Основные труды: «Оперативное искусство на современном этапе» (1932); «Ударная армия» (1933); «Наступательная операция» (1937).

Командарм 2-го ранга Вацетис Иоаким Иоакимович, 1873 года рождения, профессор Военной академии имени М.В. Фрунзе. Полковник старой армии. Перед Октябрьской революцией командовал полком и бригадой. В Красной Армии – с начала ее организации. Был командующим Восточным фронтом и (до июля 1919 года) Главкомом Вооруженных Сил Республики. Затем, вплоть до своего ареста в конце ноября 1937 года – на преподавательской работе.

Из приговора по его делу видно, что он обвинялся в том, что с 1918 года являлся агентом германской разведки, по заданию которой в период гражданской войны якобы осуществил ряд предательских действий, направленных на поражение Красной Армии. С 1921 года, будучи связан с латвийской разведкой, принял участие в создании фашистской шпионско-террористической латышской организации для борьбы с Советской властью[143]143
  Там же. НП 28466–56. Л. 10.


[Закрыть].

Все эти и другие обвинения Вацетиса основаны были исключительно на его так называемых признательных показаниях, полученных от него в результате физических и моральных истязаний, в ходе предварительного следствия. Подтвердил их Вацетис и в суде, но подтвердил только в общем плане, так как по существу пунктов обвинения он там не допрашивался. Других же объективных доказательств виновности Вацетиса в деле не имеется. Однако, несмотря на все это, он Военной коллегией был осужден 28 июля 1938 года к смертной казни. Реабилитирован посмертно в марте 1956 года.

Основные труды: «О военной доктрине будущего» (1923); «Человек и война» (1925); «Операции на восточной границе Германии в 1914 г.» (1929).

Комдив Вольпе Абрам Миронович, 1895 года рождения, начальник Административно-мобилизационного управления РККА. Арестован 30 мая 1937 года. Обвинение предъявлено по ст.ст. 58–7, 58–8 и 58–11 УК РСФСР. Своим вербовщиком в состав военного заговора назвал маршала Тухачевского. На предварительном следствии виновным себя признал, на суде же (14 июля 1937 года, то есть через полтора месяца после ареста) проявил колебания: сначала отказался от ранее данных показаний, как от ложных, однако через несколько минут, по неизвестным нам причинам, снова подтвердил, что был членом военно-фашистского заговора. Приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно в июне 1956 года.

Основной труд: «Фронтальный удар» (1931).

Далее только перечислим тех лиц из числа комначсостава РККА, кто наиболее успешно трудился в различных отраслях военной науки и затем подвергся репрессиям в 1937–1938 годах.

В области военной стратегии и оперативного искусства: комбриг Я.М. Жигур (1895–1937), помощник начальника кафедры тактики высших соединений Академии Генерального штаба РККА; комбриг Н.А. Сулейман (1878–1942), инспектор по боевой подготовке сухопутных войск; комбриг Ф.Е. Огородников (1867–1939), научный сотрудник Военной академии имени М.В. Фрунзе; комкор Б.М. Фельдман (1890–1937), начальник Управления по начальствующему составу РККА; коринженер Я.М. Фишман (1887–1961), начальник Военно-химического управления РККА; комкор Р.П. Эйдеман (1895–1937), председатель Центрального Совета Осоавиахима СССР.

В области тактики пехоты: комбриг А.Г. Лигнау (1875–1938), старший руководитель тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе; комдив В.Е. Гарф (1884–1938), начальник Военной академии связи; командарм 2-го ранга А.И. Седякин (1893–1938), начальник Управления ПВО РККА; комбриг Р.С. Циффер (1898–1938), старший тактический руководитель Академии Генерального штаба РККА.

В области применения бронетанковых войск: полковник С.Н. Аммосов (1897–1943), командир механизированной бригады; полковник А.Е. Громыченко (1885–1938), преподаватель Военной академии имени М.В. Фрунзе; полковник В.П. Крыжановский (1901–1937), начальник автобронетанковой службы корпуса; полковник Г.И. Садовой, 1898 года рождения, командир 32 й механизированной бригады; полковник В.В. Фавицкий (1896–1938), командир 1 й тяжелой танковой бригады.

В области боевого применения авиации: полковник А.С. Алгазин (1902–1937), начальник кафедры оперативного искусства Военно-воздушной академии имени профессора Н.Е. Жуковского; полковник А.К. Меднис (1895–1938), начальник учебной части командного факультета той же академии; комбриг А.Н. Лапчинский (1882–1938), преподаватель той же академии.

В области тактики конницы: комкор М.А. Баторский (1890–1938), помощник начальника кафедры Академии Генерального штаба; комбриг Б.К. Верховский (1893–1938), помощник инспектора кавалерии РККА; комбриг В.И. Микулин (1892–1961), начальник кавалерийских курсов усовершенствования комсостава РККА; комбриг М.С. Свечников (1882–1938), начальник кафедры истории военного искусства Военной академии имени М.В. Фрунзе.

В области тактики артиллерии: комбриг И.М. Кириллов-Губецкий (1898–1938), преподаватель Артиллерийской академии РККА; комбриг С.Г. Михайлов (1882–1938), начальник кафедры той же академии.

В области тактики инженерных войск; комбриг А.Д. Малевский (1891–1938), преподаватель Военно-инженерной академии РККА; дивинженер Г.X. Потапов (1893–1938), начальник института инженерной техники.

Вскоре после ареста советских военных теоретиков стали изымать из библиотек и уничтожать их труды, как «вражеские», «вредные». А если при этом учесть, что были расстреляны и многие военачальники, воспитанные на данных идеях и воплощавшие их на практике, то налицо огромный провал в единой цени теории и практики военного дела. Изъятие трудов репрессированных ученых сильно сдерживало развитие военного мышления новой волны командиров, выдвинутых перед войной на ответственные посты в Красной Армии. Им приходилось довольствоваться лишь скудным опытом боевых действий в Испании, на Хасане и Халхин-Голе, что было явно недостаточно для их быстрого и прочного становления. Самое же страшное заключалось в том, что стали подвергаться сомнению некоторые важнейшие положения основополагающего документа – Полевого устава Красной Армии 1936 года. И все по причинам, изложенным выше.

В качестве иллюстрации откровенного шельмования научных трудов военных ученых можно привести пример «ревизии» содержания книг и статей профессора Академии Генерального штаба комдива Я.Я. Алксниса. В обвинительном заключении по его делу этот пункт сформулирован следующим образом:

«Алкснис Я.Я. свидетельскими показаниями Шлемина (начальника Академии Генерального штаба. – Н.Ч.) и Базь (начальника кафедры той же академии. – Н.Ч.), служебной и парт. полит. характеристикой уличался в протаскивании троцкистских пораженческих взглядов в преподавательской работе по кафедре подготовки страны к обороне и в литературных трудах.

Произведенным экспертизой рецензированием печатных работ Алксниса Я.Я. – «Основы мобилизации РККА» и «Очерк развития вооруженных сил» свидетельские показания подтверждаются и работы Алксниса признаны не годными. Экспертной комиссией отмечено ряд положений, заведомо неправильно преподанных Алкснисом в его печатных работах, неверно ориентирующих слушателей академии Генерального штаба Красной Армии.

Печатные работы Алксниса, как констатирует экспертная комиссия, имеют ряд политически неверных, вредных положений…»[144]144
  Там же. НП 46921–38. Л. 33.


[Закрыть]

Знакомясь с делом Я.Я. Алксниса вновь убеждаешься в том, что следователи ГУГБ по своему разумению и установкам начальников подтасовывали, а зачастую просто придумывали нужные им факты, заполняя ими страницы протоколов допросов и очных ставок. Так создавались многотомные «липовые» дела. Не единичными были случаи, когда тот или иной документ трактовался ими весьма произвольно, когда по своему усмотрению они выпячивали второстепенные детали в качестве основных. А то и просто «притягивали за уши» необходимые им положения, как это было с выводами упомянутой выше экспертной комиссии в отношении Я.Я. Алксниса.

Ян Янович, однако, не сдавался, защищая свою честь и доброе имя ученого. По поводу упомянутой экспертной комиссии он на допросе 14 октября 1940 года заявил, что заключение, сделанное ею, во многом основано на недопонимании содержания его печатных трудов. Он утверждал, что по одному и тому же вопросу могут быть различные толкования. Некоторые выводы комиссии Алкснис назвал просто ошибочными и неверными[145]145
  ЦА ФСБ АСД Я.Я. Алксниса. Л. 193.


[Закрыть].

Как педагог и военачальник Алкснис тяжело переживал предательство вообще и близких ему людей в частности. Даже в тюрьме, насмотревшись всякого за два года тюремных мытарств, он не мог спокойно относиться к случаям человеческой неблагодарности, к коим Ян Янович причислил заключение экспертной комиссии по анализу его трудов. Свое мнение на этот счет Алкснис сформулировал в последнем слове на суде, заявив: «…Меня удивляют люди, которые дали заключение по моим работам. Надо сказать, что некоторые из членов комиссии были моими учениками и они же указывают. что мои работы вредные. О том, что работы до некоторой степени устарели, это верно, но о том, что они вредны, я никак согласиться не могу.

Ведь за эти работы Совет академии присвоил мне звание профессора»[146]146
  Там же. Л. 226.


[Закрыть].

Вообще, с делом Я.Я. Алксниса творился самый настоящий произвол со стороны НКВД, беспрецедентный в практике следственной работы: оно дважды по протесту рассматривалось на Пленуме Верховного Суда СССР (в апреле 1940 и январе 1944 года) и оба раза принималось постановление об отмене приговора и направлении дела на новое расследование со стадии предварительного следствия ввиду недостаточной убедительности обвинительного материала. А нередко и явной его противоречивости. Например, в постановлении Пленума от 6 января 1944 года записано: «Показания Крафта от 3.III.1939 г. не только не могут служить доказательством обвинения Алксниса, но, наоборот, свидетельствуют о непричастности Алксниса Я.Я. к заговору». Тогда же Пленум Верховного Суда снял с него и другое тяжкое обвинение: «Алкснису инкриминировалось, что в своей практической педагогической работе и в литературных трудах он протаскивал отдельные вражеские установки; однако, вновь созданная экспертная комиссия констатировала лишь устарелость отдельных взглядов Алксниса, указав при этом и на ряд его правильных установок[147]147
  АГВП. НП 46921–38. Л. 52.


[Закрыть].

Изучая следственное дело Я.Я. Алксниса, сталкиваешься с рядом парадоксов. Один из них заключается в том, что последний протест на отмену приговора Военной коллегии подписал в декабре 1943 года никто иной, как кровавый палач В.В. Ульрих, являвшийся по должности председателя Военной коллегии заместителем Председателя Верховного Суда СССР. Он же на Пленуме докладывал и содержание протеста, тем самым фактически признавая наличие серьезных недостатков в работе своих подчиненных, судивших Алксниса. После первой отмены приговора (в 1940 году) надежды Яна Яновича на скорое освобождение довольно быстро улетучились, второй же отмены он просто не дождался, скончавшись в конце 1943 года в исправительно-трудовом лагере.

Репрессии выбивали из строя РККА самые лучшие, наиболее подготовленные кадры. Тот факт, что к началу Великой Отечественной войны только 7% командиров Красной Армии имели высшее военное образование, а 37% не прошли полного курса обучения в средних военно-учебных заведениях, должен был, казалось бы, бросить в дрожь и холодный пот не только двух наркомов обороны – маршалов Ворошилова (бывшего) и Тимошенко (настоящего), но и вождя народов[148]148
  Кулиш В. К вопросу об уроках и правде истории // Наука и жизнь. 1987. № 12. С. 8.


[Закрыть]. Низкая боеспособность и слабость войск Красной Армии, проявившиеся в войне с Финляндией в 1939–1940 годах, лишний раз подтвердили всю пагубность проводимой репрессивной политики по отношению к ее командно-начальствующему составу.

«Старик» и его команда

Самый большой «букет» обвинений в шпионаже имели кадровые разведчики и военные атташе. Для них 1937–1938 годы в этом плане были вообще чрезвычайно трагичными. Именно тогда подверглись аресту, как злейшие враги народа и иностранные шпионы, не только «шефы» советской военной разведки Я.К. Берзин и С.П. Урицкий, их заместители и помощники, но и начальники всех без исключения отделов Разведупра, в том числе корпусной комиссар Ф.Я. Карин (2 Й отдел), которого легендарный чекист А.Х. Артузов называл в первой десятке лучших разведчиков СССР. Например, им (Кариным) в 1925 году был раздобыт японский «большой стратегический план» – документ, определявший основные направления японской экспансии в Азии на много лет вперед, В камере тюрьмы оказались руководитель 1-го отдела корпусной комиссар О.О. Штейнбрюк и начальник 3-го отдела комдив О.А. Стигга («Оскар»), длительное время выполнявший обязанности резидента в Германии.

Упреки в адрес разведки вообще и военной в частности со стороны руководства партии и лично Сталина во второй половине 30 х годов звучали постоянно. Достаточно обратиться к материалам февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) и выступлению Генсека на заседании Военного совета при наркоме обороны 2 июня того же года. Наркомат внутренних дел и его основное подразделение по борьбе с «врагами народа» – Главное управление государственной безопасности – чутко реагировали на подобные вещи. Так, еще не затихло в зале заседаний эхо от голосов «вождя народов» и других выступавших, как последовали один за другим аресты руководителей аппарата военной разведки и ее представителей (легальных и нелегальных) в различных государствах мира. Последних, безусловно, с предварительным вызовом в Москву.

Только в июне – июле 1937 года были изгнаны из рядов РККА и арестованы помощник начальника Разведупра корпусной комиссар Л.Н. Мейер-Захаров, заместитель начальника 2-го отдела дивизионный комиссар Л.А. Борович (куратор группы Рихарда Зорге), начальник 8-го отдела дивизионный комиссар Е.В. Стельмах, бывший военный атташе во Франции комдив С.И. Венцов-Кранц, начальник разведотдела штаба ОКДВА комбриг А.Ю. Гайлис (Валин) и ряд других командиров высшего звена. В августе этот скорбный список по своей численности тенденций к снижению не имел. Тогда были арестованы комдив А.М. Никонов – заместитель начальника Разведупра и еще несколько крупных руководителей в его отделах (комбриг П.А. Панов, бригадный комиссар И.М. Болотин). Более детально картина избиения кадров военной разведки показана в специальной таблице, помещенной в конце данной главы.

К истории первых шагов советской военной разведки необходимо отнести следующий документ из фондов Российского Государственного Военного архива (РГВА), относящийся к 1921 году.

«Выслать в Германию: 1. Пече – старый коммунист, жил в Германии – военком г. Москвы, сейчас в санатории, адрес – Академия Генштаба. 2. Филиппов – Академия Генштаба, был в плену, коммунист. 3. Урицкий С. – коммунист, энергичен, надежен. Академия Генштаба. 4. Львов – коммунист, молодой, знает немецкий язык. 5. Песин – коммунист, надежный, работал в тылу у Деникина – Академия Генштаба….7. Цифер (правильно – Циффер. – Н.Ч.) – молодой коммунист, австрийский офицер – дельный, Академия Генштаба…»[149]149
  РГВА, ф. 33987, оп. 3, д. 62, л. 533.


[Закрыть]

С такими краткими персональными характеристиками в документе перечислены одиннадцать слушателей Академии Генерального штаба Красной Армии. К сожалению, из его содержания не видно, с какой целью планировалась данная командировка, однако несомненно одно – абсолютное большинство названных в нем лиц училось в то время в Академии Генштаба и пользовалось полным доверием Советской власти. В том числе и Семен Урицкий.

Командировка 1921 года для него, племянника председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого, убитого эсерами в 1918 году, была одной из первых поездок за границу. Затем последовали и другие, в том числе и во Францию. В его личном деле имеется копия письма руководства Разведупра РККА на имя начальника Военной академии, датированного августом 1922 года, в котором содержится просьба откомандировать в их распоряжение слушателя дополнительного курса С.П. Урицкого для назначения на секретную зарубежную работу. Просьба эта, конечно же, была удовлетворена.

В обвинительном заключении по следственному делу бывшего начальника Разведуправления РККА комкора С.П. Урицкого (возглавлял его с апреля 1935 до июля 1937 года) этот факт его служебной и личной биографии отражен следующим образом (конечно, в редакции следователей НКВД):

«В 1923 году Урицкий, будучи во Франции на работе по линии РУ (Разведывательного Управления. – Н.Ч.), был завербован французской разведкой для шпионской работы. С 1923 г. по день ареста Урицкий был связан с этой разведкой, передавая ей совершенно секретные шпионские материалы об РККА. Урицким для французской разведки были завербованы в разное время военнослужащие Степной-Спижарный, Мамонов (начальники штабов 8-го и 6-го стрелковых корпусов, которыми в разное время командовал С.П. Урицкий. – Н.Ч.), Тестов (командир авиационной бригады в ЛВО. – Н.Ч.), Космачев (начальник ПВО г. Ленинграда), Семенов (зам. начальника штаба ЛВО).

Кроме того, следствием установлено, что Урицкий был связан с немецкой разведкой через германского военного атташе Кестринга и немецкого шпиона Шнитмана. По заданию Кестринга Урицкий направил за границу для работы против СССР в пользу немцев шпионов Эльмана и Германа…»[150]150
  АГВП. НП 49688–39. Л. 3.


[Закрыть]

В собственноручных показаниях, написанных под диктовку следователя – заместителя начальника 5-го отдела ГУГБ майора госбезопасности B.C. Агаса, названные события изложены Урицким так:

«В 1923 г. я был в Париже на нелегальной работе в качестве резидента Разведупра… В ноябре или декабре 1923 года меня арестовали на улице и привезли во французскую охранку «Сюртэ-Женераль». Во время обыска у меня было обнаружено подброшенное в пальто агентами охранки письмо члена ЦК Французской компартии Сюзанны Жиро, завернутое в газету «Юманите»… Сначала я подписал заранее составленную на французском языке записку о том, что… я являюсь секретным агентом Красной Армии… что я сотрудничаю с французской компартией… что мне помогал в работе Зозовский… что ко мне приезжал курьер – итальянец Пьерр… что бывший белый моряк Насветевич доставал французские морские материалы и передавал их мне через Зозовского… что со мной была связана Мария Скаковская, завербовавшая для работы в пользу РСФСР секретаря польского посла Шумборович… назвал как агента, работавшего на РСФСР, Тадеуша Шимберского…

После того, как я дал эти показания, охранник повез меня в военное министерство на бульвар Сен-Жермен, где представил полковнику разведки Дебеней. Дебеней предложил мне дать подписку о работе в пользу французов. Я дал подписку, что обязуюсь давать сведения о Красной Армии и Советском Союзе…»[151]151
  ЦА ФСБ АСД С.П. Урицкого. Том 1. Л. 67–72.


[Закрыть]

Далее Урицкий показывает, как он «работал» в пользу французской разведки и как вербовал новых шпионов: «…Осенью 1926 года из-за границы приехал сотрудник Разведупра Тылтынь Альфред. Встретившись со мной, он сообщил мне, что он является агентом французской разведки, едет в Париж и ему поручено получить у меня шпионский материал… Я мог дать такие материалы только по 8 корпусу… но получение этих материалов для меня было весьма трудным без того, чтобы не привлечь начальника штаба корпуса Степного-Спижарного… Степной-Спижарный был мною завербован для шпионской работы во французской разведке… Мною был завербован в 1930 году для шпионской работы для Франции начальник штаба 6 корпуса Мамонов (Одесса)…»

Как видим, в 20 е и 30 е годы С.П. Урицкий занимал в Красной Армии крупные командные и штабные должности. Дело в том, что после возвращения из Франции он запросился на практическую работу в войска. Об этом свидетельствует его письмо начальнику Разведупра от 28 марта 1924 года, в котором, наряду с другими сведениями, он излагает и свой взгляд на перспективы служебного роста: «…После 1,5 годовой работы за рубежом появилась неотложная необходимость возвращения, хотя бы и временного, в ряды Армии, во избежание окончательного отрыва от нее… Находясь в рядах Красной Армии с ее основания, я себя не мыслю вне ее рядов, вне ее творческого развития… Я не могу ограничиться узко специальной деятельностью разведчика, находясь вне русла общеармейской созидательной практической и военно-теоретической работы.

Ввиду сего прошу Вашего распоряжения об откомандировании меня в распоряжение штаба РККА для назначения на командную должность. Одновременно, если это не встретит возражений, прошу разрешить не порвать связи с вверенным Вам отделом, принимать участие в обработке информационного отдела и пр…»[152]152
  АГВП. НП 49688–39. Л. 14.


[Закрыть]

Согласие свое Ян Берзин дал и Урицкий был откомандирован в распоряжение Командного управления РККА, где вскоре получил назначение на должность заместителя начальника 2 й Московской пехотной школы. Факт предоставления Урицкому такого высокого служебного поста говорит о том, что руководство Наркомата по военным и морским делам ему полностью доверяло, несмотря на солидные «проколы» в период его нелегальной работы во Франции. Это также означало, что со стороны Разведуправления РККА и Особого отдела ОГПУ к нему серьезных претензий не было. После Московской Урицкий руководит другой пехотной школой – Одесской. Затем он последовательно назначается командиром-комиссаром 20 й стрелковой дивизии, заместителем начальника штаба ОКВО, учится на годичных курсах усовершенствования высшего начсостава (КУВНАС), командует 8 м и 6 м стрелковыми корпусами в Украинском военном округе. И все это за неполные шесть лет!

Отсюда видно, что о каком-либо недоверии к нему со стороны наркома и Штаба РККА, а также со стороны «компетентных органов» и речи нет. Стремительный рост по служебной лестнице – уже в 1931 году Урицкий становится начальником штаба одного из крупных военных округов – Ленинградского.

В коридорах НКВД считали, что если армейским кадрам – командиру или политработнику – для веского обвинения в шпионаже хватает «связи» с разведкой одного из сопредельных с СССР государств, то для кадровых разведчиков, конечно же, этого было явно недостаточно. Именно поэтому в следственных делах сотрудников советской военной разведки фигурируют обвинения в шпионаже в пользу двух-трех, а то и четырех иностранных государств, как это было в случае с Урицким.

Французской разведки, как видим, для него оказалось мало и Вениамин Агас выбивает (в прямом смысле) из Урицкого признания о его работе в пользу Швеции, Германии и Соединенных Штатов Америки. Последние тогда в официальных документах именовались Северо-Американские Соединенные Штаты (САСШ). Из этого перечня стран видно, что география интересов Урицкого (по Агасу) чрезвычайно обширна – названные государства находятся в разных полушариях и частях света, будучи отдалены друг от друга на много тысяч километров. При этом следствию важен был выход на крупных, желательно первых лиц из политических, военных и дипломатических кругов СССР. Особо ценился компромат на деятелей ленинского поколения, его учеников и соратников, к тому времени еще находившихся на свободе. Например, в отношении видного советского дипломата, первой в Советском Союзе женщины-посла А.М. Коллонтай.

На допросе 16 января 1938 года Урицкий показал: «…Риттер (Артур Рудольфович Риттер до 1937 года работал помощником военного атташе СССР в Швеции. Арестован в марте 1938 года. – Н.Ч.), о котором мне было известно со слов Берзина и Тылтыня, как о латвийском шпионе, был при моем содействии назначен помощником военного атташе в Швецию, где он при содействии Коллонтай, связанной с правой организацией и по заданию последней, переданному мне через Белова, установил связь с лицом по указанию премьера Бронтинга. Дважды я лично передавал Риттеру для передачи шведам сведения о составе ЛВО… Также через Риттера было мною получено от Белова и передано письмо Бухарина Бронтингу и письмо Коллонтай…»[153]153
  ЦА ФСБ АСД С.П. Урицкого. Том 1. Л. 193–194.


[Закрыть]

Протокол допроса от 16 января 1938 года является обобщенным, как и другие, находящиеся в архивно-следственном деле С.П. Урицкого. Ему предшествовали многочисленные серии допросов с хорошо отлаженной системой моральных и физических пыток. Продолжались они и после этой даты. Недаром ведь Урицкий 14 апреля 1938 года пишет заявление на имя Агаса, который к тому времени получил очередное повышение, став начальником 5-го отдела во 2 м Управлении НКВД СССР. Обращается к нему Семен Петрович, так сказать, по «старой дружбе»:

«Последние дни я плох, у меня бывают обморочные состояния, кровавая рвота, мне трудно думать, если можно, дайте мне один день перерыва, вызовите меня, я вам доложу, а потом все до конца напишу. Я хочу превратиться в такого арестованного, который помогает власти, я хочу заслуг жить милость Советской власти»[154]154
  Там же. Том 7. Л. 139.


[Закрыть].

Приведенные выше строки как нельзя лучше показывают моральное и физическое состояние Урицкого в тот период: его силы на исходе, он униженно просит пощады у палачей, обещая им взамен этого написать продолжение «романа», в итоге надеясь на смягчение приговора. О крайне подавленном состоянии Урицкого свидетельствует также И.Г. Чусов, который в первой половине 1938 года встречался с ним на очной ставке: «…Следователь спросил Урицкого, узнает ли он меня – Чусова, на что последний ответил, что он меня знает. Тогда следователь задал вопрос Урицкому, подтверждает ли он свои показания? Урицкий встал и ответил примерно так: «Я не знаю, кто вербовал Чусова, то ли Тухачевский, то ли Егоров, но он, Чусов, никакого значения там не имел».

После такого ответа Урицкого я обратился к следователю и просил его, чтобы он разрешил Урицкому ответить и сказать, где, когда и в какую организацию меня вербовали, но следователь (майор госбезопасности В.С. Агас. – Н.Ч.) ответить на этот вопрос Урицкому не разрешил и Урицкий тогда сразу же был выведен из кабинета.

Видя тогда Урицкого на очной ставке, он произвел на меня впечатление не нормального или очень больного человека. Лицо его было отечное, и сам он выглядел крайне утомленным»[155]155
  АГВП. НП 49688–39. Л. 203–204.


[Закрыть].

Итак, мы видим, что Урицкий сдался на милость победителя, то есть следствия и запросил пощады для себя, обещая добровольную помощь со своей стороны. А что же требовали от него следователи в середине апреля 1938 года, спустя более пяти месяцев после его ареста, доведя до обмороков и кровавой рвоты? Что их не устраивало в предыдущих показаниях Урицкого? Ведь они добились многого. Куда уж больше – еще 15 ноября 1937 года. через две недели после ареста, Урицкий в заявлении на имя Ежова повинился в антисоветской деятельности: «Признаю полностью свое участие в антисоветском военном заговоре, в который был вовлечен Якиром и Уборевичем… Мне известны, как участники заговора, следующие лица, кроме арестованных: Грибов, Великанов, Мерецков, Ковалев, Халепский и о которых я напишу…»[156]156
  ЦА ФСБ АСД С.П. Урицкого. Том 1. Л. 17.


[Закрыть]

Ответ на заданный вопрос не представляет особого секрета: следователи ГУГБ задумали пустить Урицкого по полному кругу пунктов 58 й статьи, применимых к военнослужащему. Здесь и шпионаж в пользу иностранного государства (измена Родине), и участие в военном заговоре, и антисоветская агитация, и террористическая деятельность, и вредительство с целью подрыва боевой мощи Красной Армии, и связь с «правыми» внутри страны и троцкистами за рубежом… В частности, в отношении двух последних обвинений в весьма пространном тексте приговора Военной коллегии от 1 августа 1938 года по делу С.П. Урицкого говорится:

« – по заданию Гамарника, Пятакова, Якира и Тухачевского Урицкий пересылал их письма Седову (сыну Л.Д. Троцкого. – Н.Ч.) (Париж) для передачи Троцкому;

– был связан с троцкистской группой Суварина в Париже, которой передавал шпионские материалы от Тухачевского для французской разведки»[157]157
  АГВП. НП 49688–39. Л. 193.


[Закрыть].

Изучение архивно-следственного дела С.П. Урицкого подводит к некоторым неожиданным выводам. Как это ни странно звучит, но в действиях оперативных органов НКВД в 1937–1938 годах временами просматривается определенная избирательность. Например, в отношении ареста некоторых лиц, названных в показаниях С.П. Урицкого. Так, на следствии он показал, что лично завербовал в антисоветский военный заговор, наряду с другими, также комдивов В.Н. Курдюмова и Н.А. Веревкина-Рахальского. Однако эти командиры к уголовной ответственности никогда так и не привлекались, продолжая свою службу в Красной Армии. Оба они благополучно дошли до звания генерал-лейтенанта. Не пострадал в 1937–1938 годах и К.А. Мерецков, о котором, как участнике военного заговора, говорил Урицкий в приведенном выше заявлении на имя Ежова. В лапы НКВД Мерецков попадет несколько лет спустя, о чем будет рассказано в главе «Щупальцы 37 го».

Почему так происходило, чем объясняется подобная избирательность, мы частично попытались рассмотреть на примере с маршалом Буденным. Нечто похожее наблюдалось и в отношении комкора, а затем командарма 2-го ранга Г.И. Кулика, на которого также имелись в Особом отделе НКВД показания арестованных. И хотя строгой очередности проведения арестов военачальников РККА, видимо, все-таки не существовало, однако факты таковы. что напрашивается единственно верный вывод: Курдюмов, Кулик и Веревкин-Рахальский не подверглись унизительному аресту и обыску только благодаря счастливому стечению обстоятельств.