Текст книги "1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе"
Автор книги: Николай Черушев
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 49 страниц)
Как на суде, так и на неоднократном следствии я категорически отрицал показания Смирнова, как явно враждебные и клеветнические. Одновременно я не скрывал и говорил правду, что периодически встречался со Смирновым, когда он был начальником политуправления ЛВО, что он в моем представлении и понимании был порядочный человек и работник, так как за ним ничего отрицательного и преступного не замечал. И последнее, почему в последний раз своего посещения ТОФа по должности Наркома Флота в апреле-мае 1938 года, если допустить мою преступную связь с ним, то на собрании комсостава он всячески дискредитировал меня и мою работу и тут же назначил начальником политуправления и членом Военсовета Лаухина, а я уже работал на ТОФе более 6 месяцев, и в вагоне на лично поданный мною рапорт об уходе с работы всячески меня ругал и поставил условие, что если я не возьму рапорт обратно, то он меня арестует как врага народа, как бегущего от трудностей и не желающего работать.
При таком взгляде я вынужден был взять рапорт обратно, о чем горько сожалею»[120]120
Там же. НП 120657–40. Л. 313, 314–315.
[Закрыть].
Но все было тщетно! По отбытии срока заключения (10 лет ИТЛ) Волков в июле 1948 года был направлен в административную ссылку в город Енисейск, где работал дежурным электромонтером на судоверфи вплоть до своей реабилитации в конце 1954 года.
Но мы отвлеклись. Обратившись же к содержанию обвинительного заключение по делу Смирнова, можно проследить реакцию следственной части Особого отдела ГУГБ НКВД на заявление подследственного от 9 февраля 1939 года. Картина безрадостная – многое из того, против чего категорически возражал П.А. Смирнов, тем не менее вошло один к одному в строку обвинительного заключения. Да, формальность была соблюдена – арестованному Смирнову было объявлено об окончании следствия по его делу и он ознакомился с ним. Однако чихать хотели на какие-то там возражения подследственного (их у них сотни и тысячи!) начальник следственной части майор госбезопасности с безупречной русской фамилией Иванов и его шеф (начальник Особого отдела) старший майор госбезопасности В.М. Бочков (спустя год он станет Прокурором СССР).
В итоге констатирующая часть обвинительного заключения выглядит следующим образом:
«…Смирнов Петр Александрович, 1897 года рождения, уроженец Кировской области, Белохолуницкий завод, русский, до ареста – нарком Военно-морского Флота, обвиняется в том, что:
1) с 1928 года входил в состав троцкистской организации, так называемой «белорусско-толмачевской оппозиции».
2) в 1933 году был завербован в антисоветский военный заговор Гамарником являлся одним из руководящих участников заговора и проводил работу по срыву боеспособности РККА и обеспечению поражения Советского Союза в войне с фашистскими странами с целью свержения Советской власти и реставрации капитализма, т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.58 п.1«б» и 11 УК РСФСР.
Следственное дело подлежит направлению в Военную Коллегию Верховного суда СССР – для судебного разбирательства»[121]121
Там же. НП 127940–40. Л. 10.
[Закрыть].
Итак, «преступные деяния» П.А. Смирнова были квалифицированы как изменнические, вредительские с отягощающим довеском, в виде 11-го пункта 58 й статьи. Этих двух пунктов (и даже одного из них) вполне хватало для получения «законных» девяти граммов в затылок или висок. К тому же на первой странице обвинительного заключения по делу Смирнова кем-то из высшего руководства, чье решение подлежало неукоснительному выполнению членами суда (это чувствуется по содержанию и интонации резолюции), накануне судебного заседания сделана надпись: «Пропустить по закону от 1.ХII.34».
Подпись неразборчива, но это точно не подпись Сталина. Такую резолюцию мог наложить, вероятнее всего, или Прокурор ССОР Вышинский, или председатель Военной Коллегии Ульрих. Или же нарком внутренних дел Л.П. Берия. И это при отсутствии в деле каких-либо вещественных доказательств, о чем было сказано в соответствующем примечании. Наиболее вероятно, что все-таки резолюцию наложил Ульрих, который, по свидетельству работников Военной коллегии, общавшихся с ним по службе в течение многих лет, неоднократно, особенно после очередной информации или доклада (кто знает, что из них главнее и страшнее) Сталину, Вышинскому или Берии, проставлял на делах категорию предстоящего наказания. Цифра «1» означала смертную казнь, а цифра «2» – длительный срок заключения в ИТЛ. При наличии одной из таких пометок судьи, открывая судебное заседание, уже однозначно знали, какой приговор необходимо вынести подсудимому. Закон от 1 декабря 1934 года не оставлял никаких надежд на жизнь подсудимому и предполагал только одно – смерть.
О вопиющем беззаконии, творившимся в 1937–1938 годах в ведомстве Ежова – Берии, лишний раз свидетельствует тот факт, что постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения П.А. Смирнову старший следователь Особого отдела ГУГБ НКВД СССР Иван Шинкарев вынес только 25 января 1939 года. То есть менее чем за месяц до суда над Смирновым и через семь месяцев после его ареста. Видимо, окончательно оформляя дело и готовясь к передаче его в Военную коллегию, следователь обнаружил отсутствие в нем этого важного документа и, ничтоже сумняшеся, задним числом сочинил его. Как говорится – «лучше поздно, чем никогда».
Суд состоялся 22 февраля 1939 года. Председательствовал на нем сам Василий Ульрих, для которого послать невинного человека на смерть было проще простого. Процедура суда, как известно, являлась отработанной до мелочей и заседание продолжалось недолго. Смирнов, как это отмечено в протоколе судебного заседания, виновным себя признал (на суде ему, помимо пунктов 1«б» и 11 58 й статьи, довесили еще и пункт 8 той же статьи), свои показания на предварительном следствии подтвердил. Но подтвердил он их с учетом сделанного им 9 февраля 1939 года заявления, о содержании которого мы уже упоминали. В последнем своем слове Петр Александрович просил суд учесть, что он не является закоренелым врагом партии и Советской власти.
Расстреляли П.А. Смирнова 23 февраля 1939 года – на следующий день после суда. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 16 мая 1956 года дело было прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.
Что с ним случилось в 1938–1939 годах и какова его дальнейшая судьба – о том не знали не только члены семьи П.А. Смирнова, сами подвергшиеся репрессиям и всевозможным ограничениям, но этого не смог узнать и член правительства – нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов. В своих воспоминаниях он пишет, что уже работая в Москве в должности наркома, неоднократно пробовал узнать, что же произошло со Смирновым. «Мне дали прочитать лишь короткие выдержки из его показаний. Смирнов признавался в том, что «как враг умышленно избивал флотские кадры». Что тут было правдой – сказать не могу. Больше я о нем ничего не слышал. Вольно или невольно, но он действительно выбивал хорошие кадры, советских командиров Будучи там, на месте, он действительно решал судьбы многих, и если он действительно не занимался умышленным избиением кадров, то почему не хотел прислушаться к «обвиняемым» или даже ко мне, комфлоту, и сделать объективные выводы?»
Ответа на такой достаточно конкретный вопрос бывший нарком Военно-Морского Флота адмирал Н.Г. Кузнецов так и не получил.
Военные ученые
Репрессии 30 х годов нанесли непоправимый урон развитию советской военной наука, которая в эти годы развивалась достаточно интенсивно. Она усилиями многих лучших умов Красной Армии в целом правильно определила влияние новой военной техники на характер будущей войны, разработала соответствующую стратегию, оперативное искусство и тактику вооруженных сил страны в целом, видов и родов войск в частности. Результаты многолетних военно-научных исследований легли в основу Полевого устава Красной Армии 1936 года, который в те годы более отвечал духу времени, нежели подобные уставы зарубежных армий стран Европы.
Избиение советских военных ученых осуществлялось с ведома и одобрения Сталина и Ворошилова. Ниже мы увидим, как это делалось практически.
По утверждению военачальников, близко общавшихся со Сталиным в течение длительного времени (Г.К. Жуков, А.М. Василевский, Н.Г. Кузнецов), Генсек партии, которому вскоре после тотального разгрома кадров Красной Армии предстояло взять на себя обязанности Верховного Главнокомандующего, военную теорию знал слабо. Главный «военный советник» вождя Клим Ворошилов, пятнадцать предвоенных лет возглавлявший РККА, тоже особо не жаловал ее, как и военных теоретиков. Хотя по долгу службы он обязан был знать им истинную цену. Руководству ВКП(б) было известно, что Ворошилов заметно тяготился военной службой, ибо более имел склонность к партийной, а точнее – к «комиссарской» работе в массах. Это видно хотя бы из его письма Сталину, датированного 2 ноября 1921 года. Написано оно в бытность Ворошилова командующим войсками СКВО.
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
В Москве я тебе уже говорил о моем намерении переменить свое «амплуа», а сейчас я это решил твердо. Работа в Военведе мне уже опостылела, да и не в ней теперь центр тяжести. Полагаю, что буду полезней на гражданском поприще. От тебя ожидаю одобрения и дружеской поддержки перед ЦК о моем откомандировании. Хочется поработать в Донбассе, куда и прошу ЦК меня направить. Работу возьму какую угодно и надеюсь снова встряхнуться, а то я здесь начал хиреть (духовно). Нужно и меня пожалеть.
Крепко обнимаю. Твой Ворошилов»[122]122
Военные архивы России. 1 выпуск. С. 406.
[Закрыть].
Итак, «железный» Клим, не внеся особо большого вклада в строительство вооруженных сил Советской Республики, уже стал тяготиться этой работой. Гражданская война с ее обнаженным, неприкрытым накалом страстей, морем крови – как у красных, так и у белых – наконец-то окончилась. Красная Армия постепенно начинала переходить на рельсы мирной боевой учебы, сворачиваться в количественном составе (бригады преобразовывались в полки, полки – в батальоны, а то и совсем расформировывались или переводились на положение территориальных). Начиналась скучная, рутинная повседневная боевая и политическая подготовка. И хотя на окраинах бывшей царской России еще вовсю полыхал огонь ожесточенной схватки с различными формированиями националистической и иной направленности, однако бывший комиссар 1 й Конной армии Ворошилов заскучал в армейской среде. С просьбой, аналогичной той, что изложена в его письме Сталину, он обращался и к другим влиятельным членам ЦК РКП(б). Однако ЦК партии и Совет Народных Комиссаров в обстановке внутрипартийной борьбы, развернувшейся после отхода Ленина от активной политической деятельности, посчитали целесообразным сохранить Ворошилова в армии. Вскоре он возглавит столичный военный округ и станет заместителем наркомвоенмора и Председателя Реввоенсовета СССР.
Не получив солидной теоретической военной подготовки, Ворошилов, тем не менее, не особенно был расположен к военным теоретикам.. Как, впрочем, и они к нему. Ведь это в основном были старые военспецы, добровольно или же по мобилизации перешедшие на службу в Красную Армию. Однако и те и другие вполне добросовестно исполняли свой долг. Не все в стране и армии им нравилось, а точнее – многое не нравилось, но дав слово не вмешиваться в политику, эти бывшие генералы и полковники держали обещание и стремились принести больше пользы в той области, где они были наиболее компетентны – в части военной теории и практики, творчески переосмысливая во благо Красной Армии опыт первой мировой и гражданской войн.
В результате на столе у командира РККА появились статьи и книги известных военачальников времен гражданской войны: Тухачевского, Егорова, Шапошникова и менее знаменитых, но не обиженных талантом ученых и практиков – Г.Д. Гая, В.К. Триандафилова, К.Б. Калиновского, Г.С. Иссерсона, М.С. Свечникова, Н.Е. Какурина и других. Помня, как обращался Федор Раскольников к Сталину в открытом письме к нему, говоря о репрессиях среди кадров Красной Армии: «Где маршал Блюхер? Где маршал Егоров? Вы арестовали их, Сталин», так и хочется продолжить этот поминальный список:
«Где крупные советские военные теоретики и историки Свечин, Белицкий, Вакулич, Вольпе, Меликов, Меженинов, Верховский, Варфоломеев, Хрипин, Лапчинский, Ян Алкснис? Вы их убили, Сталин!»
Надо отметить, что с середины 30 х годов по настоятельной просьбе командующих войсками ряда военных округов, поддержанной Тухачевским, Егоровым, Шапошниковым, стала издаваться ставшая вскоре популярной «Библиотека командира». Это своего рода уникальное издание, насчитывающее несколько десятков томов, включало в себя труды как советских, так и зарубежных авторов. Например, «Характер операций современных армий» В.К. Триандафилова (начальника Оперативного управления Штаба РККА. – Н.Ч.) «Фронтальный удар» А.М. Вольпе, «Августовское сражение в Восточной Пруссии в 1914 году» Н.Ф. Евсеева, «О ведении войны» Ф. Фоша, «Будущая война» В. Сикорского, «Танки» Ф. Хейгля, «Германский генеральный штаб» Г. Куля и другие.
Вышла в этой серии и книга наркома Ворошилова «Оборона СССР», в которой много места занимает славословие заслуг Сталина, его полководческих качеств, вклада в победу на фронтах гражданской войны. Ворошилов однозначно утверждает, что в будущей войне СССР победит в любом случае и победа эта будет достигнута малой кровью и с минимальной затратой сил и средств.
Проследим судьбу некоторых военных ученых, упомянутых выше. А начнем с бывшего военного министра во Временном правительстве Керенского, генерал-майора старой армии Александра Ивановича Верховского. Он имел за плечами весьма сложную биографию. В десятилетнем возрасте поступив в Александровский кадетский корпус, Саша Верховский через пять лет переводится в Пажеский корпус, где, будучи первым учеником в классе, получает чин фельдфебеля. В феврале 1905 года в результате конфликта с одноклассниками и последовавшего за ним расследования с политической подоплекой был фактически исключен из корпуса. Некоторые детали этой нашумевшей в Петербурге «истории Верховского» содержатся в воспоминаниях бывшего камер-пажа Б.А. Энгельгардта:
«Время было революционное, но настроения такого порядка, конечно, не находили никакого отзвука в среде пажей. Вполне понятным является возмущение, которое охватило товарищей Верховского, когда они обнаружили, что их фельдфебель ведет какие-то недопустимые политические разговоры с вестовыми манежа…»[123]123
Энгельгардт Б.А. Воспоминания камер-пажа // Военно-исторический журнал. 1994. № 9. С. 55.
[Закрыть]
Содержание одной из таких бесед однокашник Верховского излагает следующим образом: «Однажды во время подавления беспорядков в Петербурге в нашем манеже стоял 2 й эскадрон конно-гренадер. Мы часто ходили в манеж смотреть на лошадей, знакомились с солдатами, спрашивали их о службе, о деревне… И они в свою очередь, зная, что мы готовились стать офицерами, интересовались нашей службой. Раз во время такого разговора Верховский спросил: «А что, господа офицеры бьют вас?» «Как же за дело не бить? – ответил ближе других стоявший взводный». «Никто не имеет права бить солдата, – заметил Верховский… Эта бестактная выходка Верховского вызвала взрыв возмущения среди нас, и тут же было решено заставить его изменить свое поведение»[124]124
Там же. С. 58.
[Закрыть].
Сокурсники предложили Верховскому оставить Пажеский корпус по причине несогласия с его взглядами на происходящие события, о чем последний немедленно доложил по команде. Сначала командование попыталось спустить все на тормозах. Однако скандал потушить не удалось. Весть о непорядках в Пажеском корпусе быстро разнеслась по Петербургу. Молва приписывала Верховскому, что он «оказался причастным к делу противоправительственной агитации». И тогда делу дали официальный ход. Вскоре состоялось заседание дисциплинарного комитета Пажеского корпуса под председательством великого князя Константина Константиновича, на котором выяснилось, что Верховский позволял себе осуждать «как отдельные распоряжения правительства, так и общее положение вещей, которому приписывал неудачи, постигшие Россию».
В частности, один из опрошенных пажей сообщил: «В разговорах о беспорядках Верховский выразил, что не те враги, кто производит беспорядки, а те, кто приказывает в них стрелять, и высказывал презрение относительно частей войск, которые рубили». Император Николай II выразил неудовольствие результатами разбирательства и приказал провести дополнительное расследование. После заслушивания итогов расследования он повелел в марте 1905 года исключить Верховского из корпуса и перевести его на службу в 35 ю артиллерийскую бригаду, находившуюся в Маньчжурии, вольноопределяющимся унтер-офицерского звания.
За храбрость, проявленную в боях с японцами, Верховский был награжден солдатским Георгиевским крестом. Через три месяца после исключения его из Пажеского корпуса он производится в офицеры. В 1911 году оканчивает Николаевскую академию Генерального штаба. В первую мировую войну находился на штабных должностях. Февральскую революцию Верховский встретил начальником штаба отдельной Черноморской дивизии. Вскоре он был избран заместителем председателя Севастопольского совета солдатских и рабочих депутатов. В этот же период у Верховского происходит знакомство с А.Ф. Керенским. В июне 1917 года его назначают командующим Московским военным округом. Поддержав Керенского против Корнилова, Верховский тем самым предопределил себе должность военного министра во Временном правительстве, которую он исполнял в августа по октябрь 1917 года. На этом посту Верховский предпринял ряд попыток повысить боеспособность армии, но, убедившись в невозможности для России продолжать войну, выступил за заключение мира, даже если на это не пойдут союзники. Такое несогласие с политической линией правительства повело к отстранению его Керенским от занимаемой должности.
После Октябрьской революции Верховский вместе с несколькими членами ЦК партии эсеров отправился в Ставку в Могилев, где пытался, опираясь на эсеровские армейские комитеты, создать «демократическое правительство». В декабре 1917 года по поручению руководства партии эсеров он прибыл в Киев для организации совместно с Украинской Радой борьбы против Советской власти путем создания «армии Учредительного собрания». После провала нескольких таких попыток Верховский высказал желание отправиться волонтером в русский экспедиционный корпус во Франции, но не получил согласия французской и американской военных миссий.
По возвращении в Петроград А.И. Верховский был арестован органами ВЧК, но через два месяца освобожден. В марте – апреле 1918 года он принимает участие в работе подпольной эсеровской организации «Союз защиты Родины и свободы», за что в мае был снова арестован, однако в конце ноября того же года освобожден. В декабре 1918 года мобилизован в Красную Армию и назначен начальником оперативного отдела штаба Петроградского военного округа. В феврале 1919 года он обратился с письмом к председателю Петросовета Г.Е. Зиновьеву, в котором признавал Советскую власть и выражал просьбу об отправке его на фронт. Решением ЦК партии большевиков был направлен в тыловое ополчение, где вскоре был снова арестован. После шестимесячного заключения освобождается и направляется в Запасную армию республики на преподавательскую работу.
Сначала Верховский читает курс тактики на Казанских инженерных курсах. В мае 1920 года он вместе с А.А. Брусиловым и другими бывшими генералами вошел в состав Особого совещания по обороне при Главкоме С.С. Каменеве. В 1921 году назначается штатным преподавателем в Военную академию РККА. В 1922 году Верховский выступил на процессе правых эсеров как свидетель, где публично отказался от политической деятельности. В этом же году он принимал участие в работе мирной Генуэзской конференции в качестве военного эксперта советской делегации.
В 1927 году Верховскому было присвоено звание профессора высших военно-учебных заведений РККА. Этого высокого ученого звания он удостоился за большой вклад в военную науку и подготовку командных кадров для Красной Армии. Его научная работа была исключительно плодотворной: только за несколько лет после окончания гражданской войны он написал «Очерк по истории военного искусства в России ХVIII – ХIХ века» (1921); «Основы подготовки командиров» (1926); «Методика практических занятий на карте» (1926); «Общая тактика» (1927); «Огонь, маневр, маскировка» (1928).
В мае 1930 года А.И. Верховокий получает назначение в войска – начальником штаба Северо-Кавказского военного округа. Эта работа пришлась ему по душе, ибо позволяла на деле применить обширные знания и имеющийся практический опыт. Другими словами, то был выход на оперативный простор, хотя, как он прекрасно понимал, СКВО по своему значению совершенно не равнозначен ни Украинскому, ни Белорусскому и даже ни Сибирскому, кстати самому большому по занимаемой территории. Тем не менее Верховский, приняв должность, энергично взялся за работу и вместе с командующим И.П. Беловым и членом Военного совета С.Н. Кожевниковым провел в жизнь значительную часть намеченных мероприятий по организации процесса боевой и политической подготовки в частях и соединениях округа.
В те годы напряженно работали не только в Красной Армии – в ОГПУ тоже не дремали, отрабатывая свой хлеб. Все бывшие офицеры царской армии, не говоря уже о генералах, оказались там на строгом учете и при необходимости, по планам этого ведомства, тот или иной из них вводился в жестокую игру, ставкой в которой была жизнь. В конце концов пришел черед и Верховского: 2 февраля 1931 года по доносу он был арестован и помещен в Воронежский следственный изолятор. Обстановка там оказалась крайне тяжелой, не в пример его предыдущим арестам – следователи Николаев и Перлин настойчиво требовали от него признания в антисоветской деятельности. Не добившись таких показаний в Воронеже, руководство ОГПУ надеялось это сделать в Лефортовской тюрьме, где условия содержания были еще более суровы, а допросы – изощреннее. И все равно Верховский решительно отрицает все предъявляемые ему обвинения, называя их вздорными и клеветническими.
Как сообщал Верховский в письме наркому Ворошилову (ноябрь 1934 года), признаваться он должен был, ни много ни мало, в следующих своих «грехах»:
1. Что вступил в Красную Армию с целью подрыва ее изнутри, для чего все время группировал вокруг себя контрреволюционное офицерство.
2. Что кафедру тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе сделал своим своеобразным штабом, где разрабатывал планы восстания в Москве в дни мобилизации при объявлении войны.
3. Что был завербован английской разведкой в 1922 году в период проведения Генуэзской конференции.
4. Что в бытность свою начштаба СКВО готовил восстание на Северном Кавказе.
5. Что все годы службы в Красной Армии проводил вредительство, где только мог.
Верховскому грозили неминуемым расстрелом в случае дальнейшего запирательства, обещая дать всего лишь 3–4 года тюрьмы, если он станет на колени перед партией и «разоружится», то есть признается в инкриминируемых ему преступлениях, и попросит прощения. Следователь Николаев не раз обещал согнуть его в бараний рог и заставить на коленях умолять о пощаде. Такое продолжалось в течение одиннадцати месяцев. Характерно заявление одного из руководителей ОГПУ (не самого крупного калибра) Иванова на жалобу Верховского о незаконных методах следствия: «Мы сами законы писали, сами и исполняем!» Комментарии здесь, очевидно, совершенно излишни.
Верховский возлагал большие надежды на органы прокуратуры, однако в ходе трех посещений его прокурором (по жалобам о грубом нарушении законов следователями ОГПУ) он утвердился в мысли, что с этой стороны облегчения своей участи ему ожидать не следует. Морально-психологическое состояние его было исключительно тяжелым: постановлением Коллегии ОГПУ от 18 июля 1931 года он за «антисоветскую деятельность» приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. В смертниках Верховский ходил почти пять месяцев, когда в начале декабря 1931 года тот же судебный орган заменил ему смертную казнь заключением в концлагерь сроком на 10 лет.
Из Лефортово Верховского переводят в третье по счету место заключения – в Ярославский изолятор особого назначения. Вот как описывает все это сам А.И. Верховский: «…После 11 месяцев следствия во внутреннем изоляторе ОГПУ меня перевели в Ярославль… Я был посажен в одиночку, лишен всякого общения с семьей и даже с другими заключенными. Тюремный режим был нарочно продуман так, чтобы обратить его в моральную пытку. Запрещалось все, вплоть до возможности подойти к окну, кормить птиц и даже петь хотя бы вполголоса. В тюрьме были случаи сумасшествия, повешения и т.п.»[125]125
Военно-исторический журнал. 1993. № 10. С. 72.
[Закрыть].
Единственное, что Верховскому разрешили в Ярославле, и то по его многочисленным предыдущим просьбам к наркому Ворошилову, так это писать научные труды. Писал их бывший генерал-майор в угнетающей его атмосфере тюрьмы, в перерывах между изнуряющими допросами, писал в надежде, что его творения достойно будут оценены «там, наверху» (в ЦК ВКП(б) и наркомате по военным и морским делам, а их автора освободят, из заключения. Время от времени при допросах следователь давал понять, что все может измениться в лучшую сторону, если у Верховского будет «что-нибудь новое».
Узник Ярославского политического изолятора отчаянна сопротивляется, требуя пересмотра дела. «За два года моим родным удалось добиться только двух свиданий. В феврале 1933 года я объявил первую голодовку. Через 5 дней приехавший следователь сообщил, что выдвинутые мной требования о пересмотре дела и даче возможности защищаться, так как это предусмотрено нашим УПК (Уголовно-процессуальным кодексом), будут исполнены.
Прошло 8 месяцев без всяких последствий. Я объявил новую голодовку. На 16 й день в тюрьму приехал т. Катаньян, которому я вручил подробное заявление. В результате я был переведен на общее содержание: прогулки, стал получать регулярно свидания с родными и получил право на переписку»[126]126
Там же.
[Закрыть].
В одной из первых своих «тюремных» научных работ Верховский достаточно полно показал изменения в операции в целом и в тактике боя в частности, осветил сущность глубокой тактики, раскрыл значение и основные положения организации противотанковой обороны и разведки, управления войсками в различных видах боевой деятельности. При этом он максимально учел те качественные изменения, которые произошли в материально-техническом оснащении Красной Армии к 1931 году (моменту написания труда). Показал он также и возможные перемены в указанных областях при дальнейшем развитии военного дела.
В 1933 году Верховским написаны труды «О военно-научной работе», «О глубокой тактике»; в 1934 м – «Выводы на опыте русско-японской войны 1904–1905 годов с точки зрения нашей борьбы против японского империализма в 1934 году». Все написанное им просматривалось лично начальником Особого отдела ОГПУ (сначала М.И. Гаем, а затем И.М. Леплевским) и уже потом направлялось конкретному адресату – наркому обороны СССР Ворошилову. Переписка на этот счет между ОГПУ и наркоматом обороны представляет значительный интерес.
«Начальнику Главного управления РККА
тов. Фельдману
Согласно личным переговорам посылаю труд А.И. Верховского «О военно-научной работе».
Помощник начальника Особого отдела ОГПУ
15 июня 1933 года Добродищев»
«Народному комиссару обороны Союза ССР тов. Ворошилову
По Вашему приказанию я дал через Особый отдел ОГПУ задание Верховскому А.И. написать о «Глубокой тактике». Работу его, вернее набросок, направляю Вам для ознакомления. Некоторые его мысли заслуживают внимания.
Начальник Главного управления РККА
20 июня 1933 года Фельдман»
«Политбюро ЦК ВКП(б). Тов. Сталину
Посылаю копию заявления Верховского А.И. и его статьи: «Выводы на опыте русско-японской войны 1904–1905 годов с точки зрения нашей борьбы против японского империализма в 1934 году».
Если и допустить, что, состоя в рядах Красной Армии, Верховский А.И не был активным контрреволюционером, то во всяком случае другом нашим он никогда не был. Вряд ли теперь стал им. Это ясно.
Тем не менее, учитывая, что теперь обстановка резко изменилась, считаю, что можно было бы без особого риска его освободить, использовав по линии научно-исследовательской работы.
Ворошилов
Как усматривается из приведенных выше документов, «там, наверху», делом Верховского интересовались, им занимались самые высокие инстанции. В результате, после трех лет тюремного кошмара, Верховский освобождается из-под стражи. И все это только потому, что Сталин и Ворошилов благожелательно отнеслись к научным трудам опального профессора. Свобода и на сей раз была дарована Верховскому, однако подозрения в отношении него так и остались. И не только у органов госбезопасности, недовольных уже тем, что такая «золотая рыбка» ускользнула из их невода. Они остались, как это четко обозначено в записке Ворошилова Сталину, у самого наркома обороны. Несмотря на верноподданнические заверения Верховского в обратном.
Недоверие оставалось и после возвращения его в ряды Красной Армии. О прежней должности в войсках не приходилось и думать. Зачисленный в распоряжение Разведуправления РККА, Верховский вынужден довольствоваться отдельными разовыми, зачастую второстепенными, заданиями, что ни в коей мере не могло удовлетворить такого крупного теоретика и практика, каким являлся вчерашний профессор Военной академии имени М.В. Фрунзе. И снова он вынужден обращаться к Ворошилову: «…Я чувствую себя невыносимо глупо. Я восстановлен в Красной Армии, получаю большое содержание и внешне все как будто хорошо, но мне не дают работать. Единственное, что я делаю – это составление компилятивных статей для «Информсборника». Между тем мне 48 лет, за плечами не часто встречающийся опыт трех войн и 25 лет научной и практической работы и горячее желание сделать все для того, чтобы то величественное дело, которое делает под руководством партии наша страна, не было сорвано…»[128]128
Там же. С. 70.
[Закрыть]
Не сразу, но все же режим вокруг Верховского был несколько смягчен. Его назначают преподавателем на стрелково-тактические курсы «Выстрел». Это был не лучший, но все-таки выход из положения, хотя до ранга академии «Выстрелу» было далеко. И только в 1936 году позиции Верховского значительно упрочились – его перевели преподавателем в Академию Генерального штаба. Но работать там пришлось совсем недолго – 11 марта 1938 года комбриг Верховский был снова арестован, на этот раз уже окончательно и бесповоротно. Не пришли на помощь ни Ворошилов, ни Сталин, ни Прокурор СССР, к которым Александр Иванович обращался с просьбами и заявлениями.
Обвинение было стандартным по тому времени – активная вредительская деятельность, участие в антисоветском военном заговоре, подготовка террористических актов против руководителей партии и правительства. Одним из «доказательств» причастности бывшего генерала Верховского к подготовке террористических актов послужил найденный у него при обыске наградной пистолет, полученный им в 1916 году за отличия в боях с немцами.
