Текст книги "1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе"

Автор книги: Николай Черушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 49 страниц)

Но мы забежали несколько вперед, хотя, справедливости ради, следует всегда помнить, что это звенья одной и той же цепи. Приведенные выше выкладки по Харьковскому военному округу впечатляют, но ведь таких округов в РККА было полтора десятка. В частности, не лучше обстояло дело в Киевском военном округе, с которым Харьковский до мая 1935 года составлял единое целое в составе Украинского военного округа. Для иллюстрации сказанного приведем постановление Военного совета этого округа, датированное мартом 1938 года, по вопросу: «О состоянии кадров командного, начальствующего и политического состава округа»:

«В результате большой проведенной работы по очищению рядов РККА от враждебных элементов и выдвижения с низов беззаветно преданных делу партии Ленина-Сталина командиров, политработников, начальников – кадры командного, начальствующего и политсостава крепко сплочены вокруг напей партии, вождя народов тов. Сталина и обеспечивают политическую крепость и успех в деле поднятия боевой мощи частей РККА…» Далее в этом документе за подписью командующего войсками округа С.К. Тимошенко и члена Военного совета Н.С. Хрущева (по должности Первого секретаря ЦК КП(б) У) констатируется, что «в итоге беспощадного выкорчевывания троцкистско-бухаринских и буржуазно-националистических элементов» по состоянию на 25 марта 1938 года произведено следующее обновление руководящего состава округа[92]92
  Дмитрий Волкогонов. Накануне войны // Уроки истории. М.: Политиздат. 1989. С. 301–302.


[Закрыть] :

В советском военном строительстве кадры всегда были самым уязвимым местом. Огромный дефицит военных специалистов, образовавшийся в 1937–1938 годах, можно было ликвидировать не раньше чем через 5–7 лет и то ценой невероятных усилий. Известно, что к лету 1941 года около 75 процентов командиров и 70 процентов политработников находились в своих должностях менее одного года. Эта беда едва ли серьезно мучила Сталина и Ворошилова, но один факт все же налицо: в последние год-полтора до июня 1941 года они провели значительную работу по ликвидации или, по крайней мере, ослаблению голода Красной Армии в кадрах. Такой вывод напрашивается из анализа их деятельности, а также из речи И.В. Сталина на приеме 5 мая 1941 года в честь выпускников военных академий РККА. И никому из них не дано было знать, что до зловещих залпов, возвестивших начало самой кровопролитной в истории человечества войны, оставалось всего лишь полтора месяца.

Маршал Егоров

По замыслу руководства НКВД после расстрела Тухачевского обезглавленный, но якобы так и не разгромленный до конца и не выкорчеванный заговор в Красной Армии должен принять другой крупный военный деятель. Желательно из Маршалов Советского Союза, которых после июня 1937 года оставалось четверо: Ворошилов, Блюхер, Егоров и Буденный. При этом Ворошилов был не в счет, хотя другие наркомы в то же самое время шли под нож гильотины модели Сталина и Ежова один за другим, а то и сразу несколько. Более подробно о позиции наркома обороны в 1937–1938 годах мы расскажем в отдельной главе, заодно проанализировав его взаимоотношения со Сталиным и величину вклада в избиение кадров РККА.

Маршал Блюхер не подходил к роли руководителя центрального заговора хотя бы потому, что место его постоянного нахождения было в Хабаровске и в Москве он бывал только наездами – на съезды партии и Советов, заседания Реввоенсовета и совещания руководящего состава РККА. Оставались Семен Буденный и Александр Егоров. Относительно Буденного следует оказать, что несмотря на личное расположение Сталина к нему и непомерно раздутую средствами массовой информации популярность как одного из крупных полководцев гражданской войны и видного строителя Красной Армии в послевоенный период, он почему-то всегда рассматривался, даже в ОГПУ-НКВД, только в качестве пристяжного, но никак не самостоятельного лидера. Ну разве что в роли организатора ячеек заговора в руководимой им коннице РККА и донском казачестве, где его авторитет был относительно высок.

Кандидатура же Александра Ильича Егорова в качестве преемника Тухачевского по руководству военным заговором во многом устраивала наркома внутренних дел Ежова и его заместителя Фриновского, как начальника Главного управления государственной безопасности. А также Сталина, этого талантливого режиссера невиданной доселе в истории кровавой драмы. Здесь было к чему прицепиться: офицер старой армии: активный член партии эсеров; жена, обвиненная в шпионаже в пользу итальянской и польской разведок; показания на него со стороны арестованных военачальников, как на участника заговора.

И решение было принято. Вскоре после уничтожения группы Тухачевского от некоторых подследственных потребовали дополнительных показаний на Егорова, как на главного руководителя заговора в РККА. Впервые же его имя появилось в показаниях наркома финансов СССР Г.Ф. Гринько от 22 мая 1937 года и комбрига А.И. Сатина от 2 июля того же года. Затем пошли и другие – командармов Н.Д. Каширина, И.П. Белова, комкора Н.В. Куйбышева. Все шло к закономерному финалу – аресту, который и состоялся 27 марта 1938 года, хотя ордер на его арест за № 2686 датирован месяцем позже.

Аресту маршала предшествовали другие, не менее драматические события в его жизни: взятие под стражу и предъявление тягчайших обвинений жене, освобождение от должности первого заместителя наркома обороны, исключение из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б). Подлили масла в огонь и хорошо ему известные Ефим Щаденко и Андрей Хрулев (первый – заместитель наркома по кадрам, а второй – главный финансист РККА). Они в декабре 1937 года написали на имя Ворошилова докладные записки (по сути типичные доносы), о том, что Маршал Советского Союза Егоров в беседе с ними за ужином высказывал недовольство недооценкой его личности в период гражданской войны и незаслуженным, по его мнению, возвеличением роли Ворошилова и Сталина.

В другой обстановке подобный сигнал можно было бы оставить без внимания или же, наоборот, сделать его предметом широкой дискуссии в печати. В 1937 году такие варианты уже не проходили и сигналам Щаденко и Хрулева был дан ход по совершенно иному направлению – они стали темой критического обсуждения в высших инстанциях. В течение двух дней (21–22 января 1938 года) в ЦК ВКП(б) разбиралось дело Егорова. Вместе с ним заслушивались также Дыбенко с Буденным, которым, предъявлялись аналогичные обвинения. Все трое решительно отвергли клевету и ложь, содержащиеся в доносах Щаденко и Хрулева, а также в показаниях некоторых арестованных. Как проходило это разбирательство, можно узнать (с известной поправкой на условия, в которых находился тогда Егоров) из протокола его допроса от 11 мая 1938 года: «На разборе дела в ЦК 21–22 января я, Буденный и Дыбенко проводили крепко свою позицию и не сознались в своей антисоветской деятельности»[93]93
  Военно-исторический журнал. 1994. № 1. С. 17.


[Закрыть].

25 января 1938 года Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли по итогам обсуждения следующее постановление (протокол № 57):

«СНК СССР и ЦК ВКП(б) устанавливают, что

а) первый заместитель народного комиссара обороны СССР т. Егоров А.И. в период его работы на посту начальника штаба РККА работал крайне неудовлетворительно, работу Генерального штаба развалил, передоверив ее матерым шпионам польской, немецкой и итальянской разведок Левичеву и Меженинову. СНК СССР и ЦК ВКП(б) считают подозрительным, что т. Егоров не только не пытался контролировать Левичева и Меженинова, но безгранично им доверял, состоял с ними в дружеских отношениям;

б) т. Егоров, как это видно из показаний арестованных шпионов Белова, Гринько, Орлова и других, очевидно, кое-что знал о существующем в армии заговоре, который возглавлялся шпионами Тухачевским, Гамарником и другими мерзавцами из бывших троцкистов, правых, эсеров, белых офицеров и т.п. Судя по этим материалам, т. Егоров пытался установить контакт с заговорщиками через Тухачевского, о чем говорит в своих показаниях шпион из эсеров Белов;

в) т. Егоров безосновательно, не довольствуясь своим положением в Красной Армии, кое-что зная о существующих в армии заговорщических группах, решил организовать и свою собственную антипартийного характера группу, в которую он вовлек т. Дыбенко и пытался вовлечь в нее т. Буденного.

На основании всего указанного СНК СССР и ЦК ВКП(б) постановляют:

1. Признать невозможным дальнейшее оставление т. Егорова А.И. на руководящей работе в Центральном аппарате Наркомата обороны ввиду того что он не может пользоваться полным политическим доверием ЦК ВКП(б) и СНК СССР.

2. Освободить т. Егорова от работы заместителя наркома обороны.

3. Считать возможным в качестве последнего испытания представление т. Егорову работы командующего одного из не основных военных округов. Предложить т. Ворошилову представить в ЦК ВКП(б) и СНК СССР свои предложения о работе т. Егорова.

4. Вопрос о возможности оставления т. Егорова в составе кандидатов в члены ЦК ВКП(б) поставить на обсуждение очередного Пленума ЦК ВКП(б).

5. Настоящее постановление разослать всем членам ЦК ВКП(б) и командующим военными округами.

Председатель СНК СССР Молотов

Секретарь ЦК Сталин»[94]94
  Там же. 1993. № 3. С. 26.


[Закрыть]

Аналогичное постановление в тот же день было принято и в отношении командарма 2-го ранга П.Е. Дыбенко, которого освободили от должности командующего войсками Ленинградского военного округа. Буденный же, как скала, остался непотревоженным как в партийных и советских органах, так и на посту командующего войсками столичного округа. Только везением тут дело не объяснишь. Видимо, связи Буденного со Сталиным и Ворошиловым оказались более прочными, нежели у Егорова и Дыбенко с теми же лицами. Других же объяснений тут просто не видится, а может их вовсе и не было.

Все пункты приведенного выше постановления были неукоснительно выполнены соответствующими органами. В ЦК ВКП(б) и СНК СССР согласились с предложением Ворошилова назначить маршала Егорова на должность командующего войсками Закавказского военного округа, в которой он пробыл совсем недолго. Повторялась в точности ситуация как в случае с Тухачевским: отрешение от должности заместителя наркома, назначение на пост командующего второразрядного округа, а затем… следовал арест. Правда, в должности командующего округом Егоров продержался намного дольше Тухачевского – около двух месяцев. Думается, что Александр Ильич хорошо понимал непрочность своего положения в обществе, армии и не исключал худшего варианта развития событий, о чем говорит содержание его писем к Сталину и Ворошилову – членам Политбюро ЦК ВКП(б), старым своим сослуживцам по гражданской войне.

Егоров уехал в Тбилиси, в штаб округа, а на него в Москве продолжали поступать все новые и новые показания, в частности, от арестованного комкора Н.В. Куйбышева, его предшественника на посту командующего войсками ЗакВО. В этот промежуток времени (февраль – март 1938 года) маршал Егоров прошел через очные ставки в НКВД СССР с ранее арестованными И.П. Беловым, Г.Ф. Гринько, И.К. Грязновым, Н.Д. Кашириным, А.И. Седякиным. Все они, за исключением Каширина, называли Егорова участником антисоветской организации. О показаниях Н.Д. Каширина на очной ставке с Егоровым 26 февраля 1938 года мы уже упоминали. Маршал решительно отрицал выдвинутые против него тягчайшие обвинения, как он это сделал 21 февраля на очной ставке с Гринько в присутствии Ворошилова. Очные ставки, объяснительные записки – так проходил день за днем и времени на командование округом совсем не оставалось, ибо надо было отбиваться то от одной серии обвинений, то от другой.

О том, насколько тяжело переживал опальный маршал обвинения в свой адрес, свидетельствуют его письма, в том числе и к Ворошилову. Приведем выдержки, например, из письма наркому обороны от 28 февраля 1938 года, то есть написанного через два дня после очной ставки с Н.Д. Кашириным. И писал его маршал Егоров в последней надежде найти понимание, поддержку и помощь со стороны влиятельного члена Политбюро.

«Я представил Вам свои выводы по основным вопросам, которые были поставлены на очной ставке со мной врагами народа. Со всей глубиной моей ответственности за себя, за свои поступки и поведение я вновь и еще раз вновь докладываю, что моя политическая база, на основе которой я жил в течение последних 20 лет, живу сейчас и буду жить до конца моей жизни – это наша великая партия Ленина – Сталина, ее принципы, основы и генеральный курс.

За все эти 20 лет, проводя в жизнь все задачи партии и борясь за их осуществление, у меня не было ни одного облачка, которое вызывало бы какое-либо малейшее сомнение и тем более колебание в отношении правильности задач партии и критики руководства. Этого никогда не было и никто не посмеет говорить обратное. На тех же основах было и зиждилось мое отношение к задачам Красной Армии и отношение к руководству армии в Вашем лице. Я со всей решительностью это подчеркиваю и заявляю, как бы и что бы ни говорили по этому вопросу в отношении меня предатели и шпионы.

Я не безгрешен. Допускаю, что и я и мне говорили по отдельным моментам практической работы. Но со всей решительностью скажу, что я тотчас же перегрыз бы горло всякому, кто осмелился бы говорить и призывать к смене руководства. Моя политическая база оставалась и остается незыблемой. Мое политическое лицо не обрызгано ни одной каплей грязи и остается чистым, как оно было на протяжении всех 20 лет моего пребывания в рядах партии и Красной Армии. Исходя из этого сознания, тем более тяжело переживать всю ту обстановку, которая сложилась в отношении меня. Тяжесть переживаний еще более усугубилась, когда узнал об исключительной подлости и измене Родине со стороны бывшей моей жены, за что я несу величайшую моральную ответственность.

Дорогой Климент Ефремович! Я переживаю исключительно тяжелую моральную депрессию. Я знаю и сознаю, что показания врагов народа, несмотря на их вопиющую гнусность и клеветничество, надо тщательно проверить. Но я об одном не могу не сказать, а именно: конечно, партия должна получить исчерпывающие данные для окончательного решения моей судьбы. Решение будет являться следствием анализа показаний врагов против меня и анализом моей личности, в совокупности всех моих личных свойств.

Если бы я имел за собой, на своей совести и душе хоть одну йоту моей вины в отношении политической связи с бандой врагов и предателей партии, родины и народа, я не только уже теперь, а еще в первые минуты, когда партия устами вождя товарища Сталина объявила, что сознавшиеся не понесут наказания, да и без этого прямо и откровенно об этом заявил в первую голову товарищу Сталину и Вам. Но ведь нет самого факта для признания, нет вопросов моей политической вины перед партий и Родиной как их врага, изменника и предателя…

Дорогой Климент Ефремович!

Я подал записку Сталину с просьбой принять меня хоть на несколько минут в этот исключительный для моей жизни период. Ответа нет. Я хочу в личной беседе заявить ему, что все то светлое прошлое, наша совместная работа на фронте остается и впредь для меня самым дорогим моментом жизни и что это прошлое я никогда и никому не позволял чернить, а тем более не допускал и не могу допустить, чтобы я хоть в мыслях мог изменить этому прошлому и сделаться не только уже на деле, но и в помыслах врагом партии и народа. Прошу Вас, Климент Ефремович, посодействовать о приеме меня тов. Сталиным. Вся тяжесть моего переживания сразу же бы спала, как гора с плеч.

Я хочу, мне крайне необходимо моральное успокоение, какое всегда получаешь от беседы с тов. Сталиным.

Еще раз заявляю Вам как моему непосредственному начальнику, соратнику по боевым дням гражданской войны и старому другу (как Вы выразились в своем приветствии по случаю моего пятидесятилетия), что моя политическая честность непоколебима как к партии, так к Родине и народу.

Уважающий Вас

Маршал Советского Союза

А.И. Егоров»[95]95
  РГВА, ф. 33987, оп. 3, д. 56, л. 120–122.


[Закрыть]

Напомним, что очные ставки Егорову, находившемуся еще на свободе, делали с арестованными в разное время командармами Беловым, Кашириным, Седякиным, комкором Грязновым. Даже поверхностный анализ письма показывает. что почему-то всех их Егоров безоговорочно считает, бандой предателей и шпионов, зная при этом сущность предъявленных к ним обвинений только лишь со слов руководителей НКВД. Все эти люди однозначно зачислены им во враги народа со всеми вытекающими отсюда последствиями. И невдомек ему, что и сам он вполне мог быть на их месте и давать подобные показания. Как не возникает и вопроса – а почему, собственно говоря, уже вынесен приговор («враги народа»), если следствие еще не закончено. Как видно из письма, не ставится Егоровым под сомнение и вопрос о законности ареста названных военачальников, которых он близко знал в течение двух десятилетий. Не видно и протеста против ареста своей собственной супруги, которую он поспешил назвать бывшей женой и шпионкой. Ничего подобного не просматривается в приведенном выше письме Егорова Ворошилову, а есть только леденящий душу страх перед неизвестностью, нависшей угрозой ареста, опасения за служебную карьеру и жизнь.

Не получив существенной поддержки и помощи со стороны своего наркома. Егоров вновь и вновь пытается добиться приема у Сталина. Так, он направляет 2 марта 1938 года в его адрес очередное письмо, в котором отрицает все утверждения Гринько, Седякина, Белова и Грязнова о его вражеской деятельности, как сплошь клеветнические, и заявляет, что он чист перед народом, партией и Красной Армией. Это письмо по своему содержанию во многом перекликается с приведенным выше его посланием к Ворошилову. В нем, в частности, Егоров клятвенно заверяет: «Я заявляю ЦК ВКП(б), Политбюро, как высшей совести нашей партии, и Вам, тов. Сталин, как вождю, отцу и учителю и клянусь своей жизнью, что если бы я имел хоть одну йоту вины в моем политическом соучастии с врагами народа, я бы не только теперь, а на первых днях раскрытия шайки преступников и изменников Родины пришел бы в Политбюро и к Вам лично, в первую голову, с повинной головой в своих преступлениях и признался бы во всем…»[96]96
  Военно-исторический журнал. 1993. № 3. С. 26.


[Закрыть]

Промежуток времени между написанием процитированных писем был для Егорова наполнен тревожным ожиданием решения вопроса о его пребывании в составе ЦК ВКП(б). Несмотря на титанические усилия Егорова дезавуировать показания на него со стороны узников тюрем НКВД, на отчаянные попытки вернуть утраченное доверие Сталина, Ворошилова и других членов Политбюро, именно в это время (28 февраля – 2 марта 1938 года) опросом членов и кандидатов ЦК ВКП(б) принимается постановление следующего содержания:

«О тов. Егорове.

Ввиду того, что как показала очная ставка т. Егорова с арестованными заговорщиками Беловым, Грязновым, Гринько, Седякиным, т. Егоров оказался политически более запачканным, чем можно было бы думать до очной ставки, и, принимая во внимание, что жена его, урожденная Цешковская, с которой т. Егоров жил душа в душу, оказалась давнишней польской шпионкой, как это явствует из ее собственного показания, ЦК ВКП(б) признает необходимым исключить т. Егорова из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б).

Секретарь ЦК

И. Сталин»[97]97
  Там же.


[Закрыть]

Странное впечатление вызывает чтение этого документа. Выходит, что определенный процент политической запачканности членов ЦК ВКП(б) все же допускался, а вот Егоров не удержался в рамках дозволенного и вышел за его пределы. Конечно, подобное толкование – явный абсурд, но оно невольно напрашивается. Как абсурдно и то, что ЦК ВКП(б) выражает неудовольствие по поводу мира и согласия в семье Егорова до момента ареста его жены, вменяя данный факт дополнительно ему в вину. Такое вот постановление получил Егоров в начале марта 1938 года. Что оно означало и что могло за ним последовать, он мог убедиться на десятках примеров других людей в истекшем году.

Таким образом, маршала фактически загнали в угол. И первым человеком, к кому обращается он в такой скорбный для него час, опять-таки был Ворошилов. С грифом «совершенно секретно» Егоров пишет 3 марта 1938 года очередное письмо-исповедь наркому. Удивляет одно – почему все-таки он не изложил все наболевшее при личной встрече Ворошилову? Или к тому времени нарком уже перестал принимать его? Видимо, так оно и было на самом деле.

«Дорогой Климент Ефремович!

Только что получил решение об исключении из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б). Это тяжелейшее для меня политическое решение партии, признаю абсолютно и единственно правильным, ибо этого требует непоколебимость авторитета ЦК ВКП(б), как руководящего органа нашей великой партии. Это закон и непреложная основа. Я все это полностью осознаю своим разумом и пониманием партийного существа решения.

Вы простите меня, Климент Ефремович, что я надоедаю Вам своими письмами. Но Вы, я надеюсь, понимаете исключительную тяжесть моего переживания, складывающегося из двух, совершенно различных по своему существу, положений.

Во-первых, сложившаяся вокруг меня невообразимая и неописуемая обстановка политического пачкания меня врагами народа, и во-вторых, убийственный факт вопиющего преступления перед родиной бывшей моей жены. Если второе, т.е. предательство бывшей жены, является неоспоримым фактом, то первое, то есть политическое пачкание меня врагами и предателями народа, является совершенно необъяснимым, и я вправе назвать его трагическим случаем моей жизни.

Чем объяснить эту сложившуюся вокруг меня чудовищную обстановку, когда для нее нет никакой политической базы и никогда не было такого случая, чтобы меня, или в моем присутствии, кто-либо призывал к выступлению против руководства партии. Советской власти и Красной Армии, т.е. вербовал как заговорщика, врага и предателя.

За все мои 20 лет работы никогда, нигде и ни от кого подобных призывов и предложений я не слыхал. Заявляю, что всякий, кто осмелился бы предложить мне акт такого предательства, был бы немедленно мной передан в руки наших органов НКВД и об этом было бы мной в первую голову и прежде всего доложено Вам. Об этом отношении знал каждый из шайки врагов и предателей народа и никто из них не осмелился сделать мне ни одного раза и ни одного подобного, предложения в продолжение всего моего 20 летнего периода работы.

Дорогой Климент Ефремович! Я провел в рядах нашей родной Красной Армии все 20 лет, начиная с первых дней ее зарождения еще на фронте в 1917 г. Я провел в ее рядах годы исключительной героической борьбы, где я не щадил ни сил, ни своей жизни, твердо вступив на путь Советской власти, после того, как порвал безвозвратно с прошлым моей жизни (офицерская среда, народническая идеология и абсолютно всякую связь, с кем бы то ни было, из несоветских элементов или организаций), порвал и сжег все мосты и мостики, и нет той силы, которая могла бы меня вернуть к этим старым и умершим для меня людям и их позициям. В этом я также абсолютно безгрешен и чист перед партией и Родиной. Свидетелем моей работы на фронтах и преданности Советской власти являетесь Вы, Климент Ефремович, и я обращаюсь к вождю нашей партии, учителю моей политической юности в рядах нашей партии т. Сталину и смею верить, что и он не откажет засвидетельствовать эту мою преданность делу Советской власти. Пролитая мною кровь в рядах РККА в борьбе с врагами на полях сражений навеки спаяла меня с Октябрьской революцией и нашей великой, партией. Неужели теперь, в дни побед и торжества социализма, я скатился в пропасть предательства и измены своей Родине и своему народу, измены тому делу, которому с момента признания мною Советской власти, я отдал всего себя, мои силы, разум, совесть и жизнь. Нет, этого никогда не было и не будет…»[98]98
  РГВА, ф. 33987, оп. 3, д. 56, л. 187–190.


[Закрыть]

Это второе письмо к Ворошилову фактически является продолжением первого (от 28 февраля), но только оно более драматичное по своему звучанию – маршал Егоров в полнейшей растерянности, если не страхе перед надвигающейся катастрофой, крахом своей некогда блестящей карьеры. Он мучительно ищет выхода из создавшегося положения и пытается ухватиться за ту единственную соломинку, которая у него еще оставалась – наркома Ворошилова. Но напрасны все надежды опального маршала – его адресат в качестве спасательного средства никак не подходил (вспомним хотя бы его записку в ответ на письмо обреченного на смерть Н.И. Бухарина). Ворошилов не захотел протянуть руку помощи Егорову – своему старому товарищу, с 1925 года верой и правдой служившему ему – наркомвоенмору и Председателю Реввоенсовета СССР. А раньше Егоров был далеко не безразличен наркому: ведь не кого-то другого, а именно его Ворошилов в 1931 году взял к себе начальником Штаба РККА, отдав ему предпочтение перед Тухачевским, Шапошниковым, Уборевичем, Беловым, Якиром, – другими, не менее достойными претендентами на этот самый высший штабной пост в Красной Армии.

Страх!.. Великий страх перед неизбежностью завтрашнего дня водил рукой Егорова, писавшего приведенные выше строки. Униженная, слезная просьба сохранить жизнь во что бы то ни стало, даже ценой оговора собственной жены. Маршал Егоров, сильный человек как по занимаемой должности и воинскому званию, так и по физической комплекции, покорно согнув спину и склонив голову смиренно соглашается со всеми организационными и репрессивными мерами, предпринятыми против него и его семьи. Загнанный обстоятельствами в угол, он мечется как раненый зверь в клетке, лихорадочно ища выхода. И не находит ничего более надежного, по его мнению, как обратиться к чувству боевого товарищества, так хорошо развитого у него самого. Егоров надеется, что найдет понимание у Сталина и Ворошилова, пробудив в них воспоминания о днях далекой фронтовой дружбы. Но напрасны были его потуги…

А ведь бывали в их взаимоотношениях и другие дни. Неизвестно, на сколь короткой ноге были в годы гражданской войны между собой Сталин и Егоров, нередко обедая за одним столом, работая и отдыхая в одном доме, но с Ворошиловым у него в 20 е и начале 30 х годов действительно сложились дружеские личные отношения. Они обращались друг к другу на «ты», несмотря на то, что один из них был наркомом, а другой – командующим войсками округа. Так что не настоль беспочвенно было настойчивое желание Егорова пробудить в сердце наркома сочувствие к себе и подвигнуть его на оказание помощи.

Недавно в одном из изданий опубликовано письмо Егорова к Ворошилову, датированное серединой февраля 1931 года[99]99
  Дьяков Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР. М.: Советская Россия, 1992. С. 273–274.


[Закрыть]. Оно является (по содержанию) поздравлением наркому в честь его пятидесятилетия, написанным в Германии (г. Штутгарт), где Егоров находился в служебной командировке в составе группы командиров РККА, изучавшей оперативно-тактические и другие вопросы в войсках рейхсвера. Конечно, полувековой юбилей самое удобное место для хвалебных речей. Но уж очень подобрострастен Егоров в данном послании – здесь он явно «пересластил». Хотя, как знать!.. Видимо, он знал, что делал: Ворошилову (да и Сталину тоже) будет весьма приятно прочитать этот панегирик, эту сплошную славицу в их адрес. И неверно утверждают некоторые историки, заявляя, что махровым цветом культ личности расцвел только в середине 30 х годов. Нет, это не совсем так. Из данного письма Егорова хорошо видно, что уже в конце 20 х годов в высших эшелонах власти вовсю славили вождей – большого вождя и другого, рангом пониже и властью пожиже, что было своеобразной платой за чины и должности, членство в партийных и советских органах.

А посему не удивительно, что славя в течение двадцати лет вождей партии, правительства и наркомата обороны. Егоров вправе был надеяться, когда наступил для него трудный час, на оказание ему помощи, на проявление «высочайшей милости», – другого исхода он себе не желал, хотя примеры Тухачевского, Гамарника, «гражданских» наркомов должны были, казалось бы, поколебать у него веру в «доброго царя».

В письмах-обращениях к Сталину и Ворошилову у маршала Егорова содержится один-единственный протест – против политического пачкания его имени арестованными военачальниками – Беловым, Грязновым, Седякиным, о чем ему стало известно из «компетентных источников». Однако этими людьми дело совсем не ограничивалось – его усиленно «пачкали» и лица, находившиеся на свободе. Например, мало кому известный тогда, кроме кавалерии, комбриг Г. Жуков, конечно же член партии, один из рьяных борцов за безупречную чистоту ее рядов.

Так вот этот самый Г. Жуков тоже приложил руку к политической компрометации маршала Егорова, руководствуясь при этом самыми низменными мотивами. Перед нами один из документов той эпохи – письмо члена ВКП(б) Жукова наркому обороны Ворошилову, написанное в конце января 1938 года, то есть еще до ареста маршала, но уже после освобождения его от должности первого заместителя наркома. Из факта его (письма) появления, а тем более из содержания отчетливо просматривается одна-единственная цель – чтобы высокое начальство заметило твое усердие в оплевывании очередного военачальника, которому «наверху» выражено политическое недоверие. Как говорится, не помешает лишний раз пнуть упавшего былого кумира, не опасаясь ответных мер с его стороны.

Как сейчас стало известно, доносы тогда писали многие. Как в центре, так и на местах. Писали люди, знавшие сослуживца в течение длительного времени, писали и те, кто только однажды где-то слышал его – на собрании, митинге или в частном разговоре. Вот эта последняя разновидность «сигнальщиков» и являлась самой опасной, ибо не зная всех подробностей описываемого события и свойств личности того, на кого они «писали», но одержимые стремлением показать себя сверхбдительными, не знающими пощады к «врагам народа», – они в выгодном для себя свете трактовали те или иные слова, поступки, действия.

Егоров в этом плане не являлся исключением – писали и на него доносы. Доказательством тому служит приводимый ниже документ, впервые опубликованный писателем Владимиром Карповым в журнальном варианте его книги «Маршал Жуков: Его соратники и противники в дни войны и мира». В последующих отдельных изданиях книги данного документа мы уже не найдем. Почему это произошло, будет сказано ниже. А пока приведем его полный текст:

«Народному Комиссару обороны Союза ССР

тов. Ворошилову

Вскрытие гнусной, предательской, подлой работы в рядах РККА обязывает всех нас проверить и вспомнить всю ту борьбу, которую мы, под руководством партии Ленина – Сталина провели в течение 20 ти лет. Проверить с тем, что все ли мы шли искренно честно в борьбе за дело партии Ленина-Сталина, как подобает партийному и непартийному большевику и нет ли среди нас примазавшихся попутчиков, которые шли и идут ради карьеристической, а может быть и другой, вредительско-шпионской цели.

Руководствуясь этими соображениями, я решил рассказать т. Тюленеву следующий факт, который на сегодняшний день, считаю, имеет политическое значение.

В 1917 году в ноябре м-це, на Съезде 1 й Армии в Штокмазгофе, где я был делегатом, я слышал выступление бывшего тогда правого эсера подполковника Егорова А.И., который в своем выступлении называл товарища Ленина авантюристом, посланцем немцев. В конечном счете речь его сводилась к тому, чтобы солдаты не верили Ленину, как борцу-революционеру, борющемуся за освобождение рабочего класса и крестьянства.

После его выступления выступал меньшевик, который, несмотря на вражду к большевикам, и он даже отмежевался от его выступления.

Дорогой товарищ Народный Комиссар, может быть поздно, но я, поговорив сегодня с товарищем Тюленевым, решил сообщить это Вам.

Член ВКП(б) (Г. Жуков)»[100]100
  Знамя. 1989. № 10. С. 50.


[Закрыть]

Читателю ясно, что Владимир Карпов, включив, после определенных колебаний, в текст письмо-донос, тем не менее напрямую связывает его с главным героем своей книги, причем очень сожалея о самом факте наличия этого документа, сильно компрометирующего прославленного маршала. Искренний поклонник Жукова-полководца, Карпов, комментируя данное письмо, пытается как-то объяснить его происхождение. И он нашел, на его взгляд, единственно верное определение этому явлению, то есть доносительству – у Жукова сработал инстинкт самосохранения. Боязнь попасть под нож человеческой мясорубки образца 1937–1938 годов, опасность самому лишиться политического доверия толкали комбрига Жукова к поискам каких-то новых форм проявления лояльности существующему режиму. И он не находит более удобного и убедительного пути ее показа, как письмо-донос, не считая, видимо, его особым криминалом.