Текст книги "Встреча с границей"

Автор книги: Николай Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Встреча с границей

«Встреча с границей» – это повесть о людях, которым доверено самое дорогое – охрана священных рубежей нашей Родины. Вместе с главным героем молодым солдатом Николаем Ивановым, от имени которого идет повествование, мы знакомимся с боевыми буднями одной из отдаленных пограничных застав, буднями, полными напряженного труда, юношеских дерзаний, настоящей романтики.

Граница требовательна, строга к каждому, кто связал свою судьбу с ней. Здесь заслужить «аттестат зрелости» нелегко. Нужна большая сила воли, мужество, стойкий характер, мастерство, чтобы быстро и вовремя пресекать происки империалистических разведок и их агентуры.

О том, как с помощью товарищей и коллектива молодые солдаты становятся опытными воинами, как закаляется их характер в борьбе с трудностями, проявляется подлинная доблесть в схватках с врагами Родины, и рассказывается в книге. С большой любовью, теплым лиризмом рисуются образы солдат, говорится о чистоте и искренности их чувств, благородстве помыслов, высоких духовных идеалах.

Автор повести – Н. А. Романов, генерал-лейтенант запаса, член Союза журналистов.

ТРЕВОГА В ГЛУБОКОМ ТЫЛУ

В нашем селе Володятино беспроволочного телеграфа нет и, вероятно, скоро не будет, однако все новости распространяются с удивительной быстротой. Не успели приезжие ступить на изрезанную глубокими колеями улицу, а людская молва уже шла впереди них: «К трактористу Федору Корнилову брат Павел приехал. Звезд-то, звезд на погонах – не сосчитать!» – «Сколько лет не был?» – «Да, почитай, с тех пор, как с братом повздорили». – «А дочка в кого такая красавица?»

Нас тоже разбирало любопытство, не терпелось посмотреть на приезжих, но задерживало неотложное дело. В молодежной бригаде по ремонту колхозных ферм оказались два дезертира: Нюрка Рогозина и Петька Стручков. Ну с Нюркой все ясно: обиделась. Ее не только не переизбрали секретарем, но даже в бюро не оставили. А с Петькой надо было разобраться. И мы ждали его в клубе.

Мы – это Ванюха Лягутин, Лука Челадан, члены бюро комсомольской организации, и я, Николай Иванов, секретарь.

Петька влез в окно, насмешливо козырнул и замер в солдатской стойке. К нему шагнул Лука Челадан.

Как мы с Ванюхой ни старались держаться строго, официально, но смотреть на эту пару без улыбки было нельзя.

Петька высок, но до того худ, что казался сплющенным, точно велосипедная камера без воздуха. Даже голова плоская, примятая с висков. Рыжие волосы торчали, как у дикобраза. Причесать их невозможно, разве что полить расплавленной смолой и проехать катком. Пиджачишко на нем коротенький, брюки на четверть выше щиколоток.

Лука же низенький, толстый, с широким круглым лицом, усеянным необыкновенно крупными веснушками, которые даже зимой не сходили.

– Черт долговязый! – обрушился на Петьку Лука. – Кто же на заседание бюро влезает через окно?

– А кто проводит заседание стоя? – осклабился Петька, видимо решив, что обогатил человечество новым афоризмом. – Уйди с дороги, ортодокс, а то шагну через голову.

– Почему не являешься на работу?

– А мы не слесари, не плотники, да... – пропел Петька.

– Решение о бригаде вместе принимали.

– Я воздержался.

– Вот всыплем тебе по число по первое! – Это грозился уже Ванюха Лягутин, сверкая своими воронеными глазами. В детстве его дразнили цыганенком. Похож. Лицо смуглое, ресницы, брови, волосы черные как ночь. – Девчата крышу чинят, а ты баклуши бьешь.

– С баклушами покончено. В институт готовлюсь.

– В какой же? – поинтересовался я.

– Туда, где с тройками принимают. Ладно, сменим пластинку. Завтра приду. Слышали новость?

По части улавливания новостей на селе равных Стручкову не было. И сейчас он уже выкладывал: у Павла Корнилова пять орденов, восемь медалей и знак почетного чекиста. С братом Федором заключено перемирие после того, как тракторист перестал закладывать за воротник. Дочку Павла зовут Любой, она перешла в десятый класс...

Чувствовалось, однако, что на сей раз эти тощие сведения не удовлетворяли Петьку. Он и сам признался:

– Надо бы зайти к ним, да оторопь берет. Вдруг Павел Корнилов вспомнит про пожар, «дворцовый переворот» и потребует: «Подать сюда Тяпкина-Ляпкина!»

Вот рыжий чертушка, спутал-таки наши мысли, расстроил.

Бывает так, что некоторые события, пусть они и пятилетней давности, ты вспоминаешь настолько ясно, словно они происходили вчера.

* * *

Скажем прямо, это были не лучшие страницы из нашей жизни.

Как-то прибежали ко мне дружки, раскрасневшиеся, словно только что выскочили из бани. Больше всех кипятились Петька Стручок и Ванька Лягушонок. (У Ванюхи Лягутина кличка Лягушонок с годами стерлась, а у Петьки – приросла намертво. Его и сейчас звали не иначе как Стручок.) Обычно они говорили нормально, но когда были возбуждены, голоса их ломались, становились петушиными. В таких случаях слушать их вместе было невозможно.

Кое-как разобрался, в чем дело. Речь шла о мести нашей соседке тетке Агриппине. Петька Стручок дергал меня за рукав:

– Понимаешь, эта святоша, христова судомойка, обругала нас последними словами: христопродавцы, басурманы. Жуть!

– Иуды искариотские, – подсказал Ванька Лягушонок.

– Верно, иудами тоже, – согласился Петька. – На всю улицу срамила!

– За что же срамила?

– Пели.

– Что пели?

– Ну не псалмы, конечно, – пояснил Петька. – Песни разные про богов.

Тут уж ребята не выдержали, заговорили все разом.

– Праздник большущий завтра, престол.

– Кто-то из святых то ли вознесся, то ли сверзился.

– Не бреши, Никола завтра.

– Никола зимой бывает.

– А может, их два, почем тебе знать?

– Агриппина попа привела, всех в колхозе сбивает, чтобы завтра не работать.

– Врешь про попа.

– Клянусь честью! – солидно пробасил Лука Челадан. – Откуда-то издалека, может, из другого района.

– Я тоже видел, ряса длиннющая, а из-под нее кирзовые сапоги выглядывают, – подтвердил Ванька Лягушонок. – Пироги печь собирается, самогонки наготовила для того попика.

– Пироги печь? – вслух подумал я. – Надо дымоход в трубе заложить.

Петька Стручок скептически присвистнул:

– Старо! Не первый раз ей доски с трубы снимать.

– Так сделаем, что и не заметит, – не сдавался я. – Пошли!

Для важных советов у нас было излюбленное место – темный прогон с раскидистыми ветлами.

А наутро разыгрались события, взбудоражившие все село.

Тетка Агриппина чуть свет, чтобы управиться до заутрени, развела русскую печь. Но густой, черный дым повалил не в трубу, а прямо в избу. Хозяйка распахнула окна. Кто-то подозрительно быстро заметил, что у тетки Агриппины пожар, и ударил в тревожный колокол.

К дому подкатили на тройке дружинники из сельского добровольного пожарного общества, развернули во всю длину рукава, и в дымящиеся окна с шипением и треском устремились выгнутые струи воды.

Тракторист Федор Корнилов, с похмелья не разобравшись, высадил стекла в горнице, где вообще, никакого дыма не было. Пожарники вгорячах направили и туда свой медный, начищенный до блеска брандспойт...

Женщины потом заглядывали в разбитые окна и ахали:

– Батюшки-светы, потоп!

Смущенные дружинники торопливо сматывали мокрые, негнущиеся пожарные рукава.

Искупанный попик, видимо, не имея смены своей замысловатой одежды, протрусил через огород по задворкам и подался в другие обетованные края.

Престольный праздник не состоялся.

Остальное мы узнали от печника деда Шубина, к которому обратилась за помощью соседка. Он простукал невидимые печные колодцы, пересмотрел вьюшки, заслонки и нехотя полез на крышу. Слез оттуда довольный и бросил перед хозяйкой связку куриных перьев.

– Чистая работа, – усмехаясь, проговорил он.

– Какая может быть чистая работа у трубочиста? – не поняла тетка Агриппина.

– Не кумекаешь, деревня? Ну так слушай. Когда затопляешь, в трубе тяга образуется. Перышки – опусти их туда – начинают крутиться, вихриться. Эти самые завихрения дым и не пущают.

– Почему же это не пущают?

– Согласно законам физики.

– В башке у тебя завихрения. Небось хватил с утра пораньше.

– Не угощала, так не кори. Ты вот в господа бога веришь, а я в науку. Значит, мы с тобой на разных основах стоим.

– На мокром полу мы с тобой стоим. Проклятые пожарники, чтоб им сдохнуть! Исправишь ты печь, ученый?!

– А ну, затопляй!

– Двадцать раз уж затопляла, сама на воблу копченую похожа стала.

– Затопляй, говорю!

Тетка Агриппина в сердцах бросила зажженную лучину под заготовленную клетушку дров и со злорадством глянула на печника. Но, к ее удивлению, веселый огонек быстро расползался по сухим поленьям, лучина задорно постреливала, дым привычным путем устремился в трубу.

– Растопилась! – изумилась соседка. – Колдун ты, право слово, колдун.

– Не всем же святыми быть, – обиделся старик, – тогда перьев не наберешься.

– Как же они туда попали? – спохватилась тетка Агриппина.

– Ну, это уж не мои хвункции разгадывать. Я печник, а не сыщик.

– Мальчишки! – вдруг осенило хозяйку. – Ах они богохульники, антихристы, христопродавцы! Ну я до них доберусь! – И богомольная соседка сделала такой жест, что печник счел за лучшее поскорее убраться из хаты.

Тетка Агриппина громогласно на все село и сто верст в окружности предавала нас анафеме.

– Нечистая сила, иродово племя! Чтоб вас громом разразило! Ну погодите у меня! Ужо самому архиерею нажалуюсь. Проклянет богохульников. Будете в аду на вертеле жариться!

Архиерея мы, конечно, не боялись. Для нас он был таким же стертым от времени пятном, как распятие Христа над воротами церковной ограды. Всякие там ироды, антихристы, христопродавцы – тоже не в счет. Но тетка Агриппина приберегла к концу самое обидное:

– Лоботрясы окаянные! Вымахали с оглоблю, а в голове мякина.

Этого мы уже не могли стерпеть. Кто это «вымахал с оглоблю»? Ванька Лягушонок, сколько я его помню, всегда такой. Он сам жалуется, что растет медленно. Лука Челадан раздается только вширь. Здоровяк. С места не сдвинешь. Скорее пень или тумба, чем оглобля. Бегает Лука медленно. Когда приходится удирать, ему бывает туго. Но он изобрел свою собственную тактику отступления. Немножко отбежит от места происшествия и идет шагом. А то и совсем остановится. И к нему обращаются уже, как к свидетелю: «Куда они побежали?» К чести Луки, он всегда показывает в другую сторону.

Петька Стручок? Да, этот вымахал! А толку что? Худущий, ветром сдунет.

Последняя оглобля – это, значит, я. Меня мама всегда называла большим. Так ведь это мама! Конечно, я выше Луки. И Ваньки выше. Но до Петьки Стручка далеко. Когда мы мерились, первым всегда стоял Петька, вторым – я, третий – Ванька и четвертым – Лука. Сначала Ванька обижался, думал, что я поднимаюсь на цыпочки. Но потом понял: от обиды не подрастешь.

Мама иногда расчувствуется, обнимет меня, шепчет: «Ты у меня самый красивый, Колька!» Но это же опять мама! Правда, как-то вечером я случайно подслушал разговор девчат. Одна вздыхала:

– Вот если бы у меня так вились волосы, как у Кольки Иванова! И цвет красивый – шатен.

– А мне его глаза нравятся – синие-пресиние, как васильки.

Это говорила Нюрка Рогозина, что живет напротив. Я узнал по голосу. Вот почему она смотрит мне прямо в глаза. У девчонок, известно, одни цветочки на уме.

Я потом долго рассматривал себя в зеркало. И что эти хохотушки нашли во мне? Глаза как глаза, хоть и синие. Подбородок острый, противный румянец во все щеки. И зимой и летом ходишь розовый, как девчонка...

Вообще мы были не из обидчивых, а вот «лоботрясы» и «оглобля» тетки Агриппины почему-то всех заели. Даже Петьку Стручка. Наверное, мы подстроили бы соседке еще какую-нибудь пакость, но нас отвлекло другое событие.

Надо же было так случиться, что именно во время потешного пожара, когда тетка Агриппина кричала внутри дома, а пьяный тракторист Федор Корнилов вышибал стекла снаружи, со станции шел брат Федора – Павел Александрович Корнилов. Он как был в новеньком военном плаще с блестящими погонами, так и кинулся в дымящуюся избу. А когда вышел – светлый плащ был уже черным...

Приезжий пообещал выдергать нам вихры.

Мы бы, наверное, не пожалели тогда свои вихры, лишь бы увидеться с загадочным военным, который так редко появлялся на своей родине. Но он так быстро уехал, что после «пожара» никто из мальчишек его не видел. Знали только, что Павел Александрович крупно повздорил со своим братом-трактористом из-за какого-то зеленого змия.

А вскоре после отъезда Павла Александровича в селе случилось еще одно происшествие, которое печник дедушка Шубин окрестил «дворцовым переворотом».

* * *

Между прочим, тракторист Федор Корнилов был тоже когда-то знаменит. К нему со всей округи ехали учиться, перенимать опыт и даже просто поглазеть на чудо-тракториста, не ведавшего, что такое поломка, простои, огрех.

Федора сделали бригадиром. Слава полилась через край.

– Тут бы и остановиться, – в который раз сокрушался колхозный печник дедушка Шубин, – аккурат на энтом самом месте бы и притормозить. Так нет. Зазвонили во все колокола. Туда зовут, сюда тянут, ни на одном совещании без Федора дело не обходится. Фотографы, корреспонденты, портреты в газетах. А слава-то – штука хмельная и не таким головы кружила. Раньше-то Федор о праздниках али там после бани зайдет в чайную, пропустит лафитничек и идет себе тихонько домой. Утром чуть свет на работу – не разгуляешься. А уж как пошел о нем звон – эх, расступись, мелкота! Стол от бутылок ломится. Чаю в наших чайных не сыщешь, а по части крепких напитков – море разливанное. Вот и утонул в том море знаменитый тракторист Федор Корнилов...

– Беда, – привычно подытоживал печник, – когда человека при жизни в святцы заносят.

Говорили и другое. Федор – рослый, плечистый, с медлительной осанистой походкой, с темно-коричневыми глазами. Этими глазами да славой он притягивал девок, будто магнитом. На володятинских и не смотрел: примелькались. Уверен был, во всей округе не сыщется крали, которая не попала бы в магнитное поле его карих глаз.

Но и его притянула одна из соседнего села Спаса. Притянула, а замуж вышла за другого.

Одним словом, точно никто не знал, когда и по какой причине случилась у Федора первая поломка и куда подевались те самые люди, что возводили его на пьедестал почета.

И вот когда от славы тракториста Федора Корнилова осталась одна шелуха, когда выперли его из МТС, он снова появился в нашем колхозе «Рассвет».

Односельчане посочувствовали: с кем не бывает! Все-таки свой, володятинский. И домишко тут, и усадьба. Да и руки золотые. Не приветь – другие переманят. О том, что было в МТС, не многие знают, а газеты с его портретами по всем колхозам разошлись.

Первые две-три недели прошли благополучно. С Федором можно было стоять почти рядом без риска опьянеть от его винного перегара. Он целыми днями колдовал над старым, насквозь проржавевшим колхозным трактором, который в свое время даже в МТС не взяли. Добился, пустил. Да еще из разных прицепов смастерил нечто вроде тракторного поезда. И совсем покорил односельчан.

Наступил покос. Дни стояли погожие. Колхозники сушили сено и радовались: богат нынче травостой, хватит и для общественного стада, и для личной живности. Оставалось, правда, самое трудное: свезти сено к скотным дворам и сложить в стога. К заливным лугам ни на автомашине, ни на лошади не подъехать. Взять можно только трактором. И до зимы оставлять нельзя. При дождливой осени половина сена уходит под воду, потом вмерзает в толщу льда, пропадает. Вот где пригодится Федорова упряжка!

Но когда на скошенных лугах должен был появиться тракторный поезд, Федор Корнилов запил горькую. Четыре дня его вообще не могли найти. Пятый день отпаивали огуречным рассолом, от которого он почему-то тоже пьянел. А на шестой день на землю обрушился дождь и лил три недели подряд.

Сено почернело, задымилось, начало преть. От него несло одуряющим запахом гнили.

Тут уж не только взрослые, но и мы, мальчишки, обиделись на тракториста. Мы не разбирались в тонкостях запоя – горький он или сладкий. На наш взгляд, Федор, кроме горького, вообще ничего не пил. Мы жалели душисто-зеленое сено, в которое было вложено столько нашего труда.

Кто из мальчишек в сенокосную пору не хочет потягаться со взрослыми! Встать в один ряд, взять такой же широкий захват и, до изнеможения размахивая косой, рваться вперед и вперед, чтобы опытные косари «пятки не подрезали». А как легко, как широко дышится оттого, что и у тебя, как у взрослых, сочная, отяжелевшая от росы трава послушно ложится в тугие валки, что и у тебя так же весело пожужживает тонко отбитая коса: вжик, вжик, вжик! А когда оглянешься назад, уже не увидишь привычного луга, точно по нему прошла гигантская швейная машина и наложила на зеленое покрывало темные рубцы швов.

Но вот солнце осушало росу, взрослые косари шли отдыхать, а навстречу им разноголосыми стаями двигались празднично разодетые девчата с высоко поднятыми граблями на плечах. И мы, забыв про усталость, вместе с ними переворачивали усыхающие валки, копнили сено, а потом с гиком и визгом терзали эти же копны. А вечером, изнеможенные, но счастливые, зарывались в сено с головой и блаженно засыпали.

Да, кто хоть раз подержал в руках косу, полежал вечером на только что высушенной траве – тот на всю жизнь запомнит пряный и ни с чем не сравнимый аромат свежего сена...

Мы придумывали достойную кару Федору Корнилову. Ночью подошли к его избе, где, уткнувшись в самую завалинку, торчал трактор.

– Давайте угоним куда-нибудь трактор. Пусть поищет, – предложил Петька Стручок.

– Один думал? – фыркнул Лягушонок. – Это ж тебе не детский велосипед. Надо уметь управлять.

– Я заводить умею, – не унимался Петька, – а ручка вон болтается.

– А шуму сколько будет? Все село разбудим, – подал реплику Лука Челадан.

Нет, предложение Стручкова не годилось. Помолчали.

– Придумал! – вновь оживился Петька. – Надо сиденье вымазать маслом, и пусть он в него плюхнется.

– Сам ты плюхнулся, – пробасил Лука Челадан. – У него комбинезон так промаслен, никакая другая смазка не пристанет.

– Ребята, идея! – обрадовался я собственной неожиданной мысли.

Идея моя была принята единодушно...

Петька Стручок долго возился с тракторным тросом. Заходил с разных сторон, с ног до головы вымазался мазутом, заплевал от злости всю рабочую площадку, но трос раскрутить не-смог.

– Уйди! – Его отодвинул Лука Челадан и неторопливо взялся за дело. Он отыскал какую-то металлическую чеку, ловко выдернул ее, и свободный конец троса, звякнув, упал на землю.

Лука все делал основательно, но очень медленно. Нам казалось, что, пока он раскручивал трос, обвязывал им выступивший конец бревна у нижнего венца избы тракториста, можно было сотворить Землю и даже ее спутник, Луну. Но когда Лука поднялся, с силой подергал за трос, все одобрили: сработано на совесть! Мы уже представляли, как Федор, с пьяных глаз не обратив внимания на трос, заведет трактор и будет буксовать на одном месте, пока не зароется в землю.

На другой день еще до рассвета мы заняли наблюдательные пункты перед избой тракториста. Ждать пришлось долго. Наконец стукнула калитка, появился Федор – опухший, взлохмаченный и неуклюжий, как медведь. Он завел трактор, прогрел мотор и включил скорость. Мотор отчаянно завыл, трактор тяжело двинулся с места, что-то заскрипело, затрещало, сорвавшийся трос со свистом рассек воздух и упал на землю впереди радиатора. Федор оглянулся назад и опешил. Даже заплывшими глазами можно было рассмотреть, что угол дома сдвинулся с места...

* * *

С того времени много воды утекло.

Взялся за ум тракторист Федор Корнилов. Славу свою еще не вернул, но был уже на пути к ней.

Лука Челадан прослыл ортодоксом. Никто скучнее его не делал докладов на комсомольских собраниях. Зато в работе был неутомим. Сейчас он возглавлял нашу молодежную бригаду.

Ванюха Лягутин еще с пятого класса, как говорил Лука, «присосался» к приключенческой литературе. Он мог читать в любых условиях: при лунном свете, на ходу, верхом на лошади. Окончил он школу отлично. Хотел поступать в летное военное училище, но у него обнаружили небольшую близорукость. Ванюха жил на земле, но где были его мечты – угадать невозможно.

Только Петька, казалось, не менялся, если не считать, что к кличке Стручок прибавилась вторая – Каланча. Из школы он выехал на тройках. Куда податься дальше – не знал. Поэтому, как говорилось выше, бил баклуши.

Вот уже снова появился и Павел Александрович Корнилов. Ежели кто думает, что к такому событию мы могли отнестись равнодушно, тот плохо знает, сколь велико любопытство нашего брата к знатным землякам. Никакие знаменитости, исключая, конечно, Юрия Гагарина, не захватывали так наше воображение, как свои, володятинские. Если не считать тракториста Федора Корнилова, из села вышли два известных артиста, заслуженный врач республики и трое кадровых военных: моряк – капитан первого ранга, артиллерист – подполковник в отставке и Павел Корнилов. Последний был овеян таинственностью хотя бы потому, что всю жизнь служил где-то у черта на куличках и редко показывался на родине.

Можно понять, с каким нетерпением мы ждали вечера. И про Петьку забыли, хотя, как уже говорилось, у нас было большое желание взгреть его по число по первое за то, что среди лета, когда только и можно было привести в порядок колхозные постройки, он дезертировал из бригады.

Стручок шагал с нами на равных. Даже больше, готов был принять все удары на себя, если приезжий все-таки заинтересуется: почему это вдруг правый угол избы брата выпер на улицу? Готов взять не из мальчишеской солидарности, а чтобы хоть чем-то обратить на себя внимание...

Домик тракториста приступом брали подлетыши – любопытные, визгливые, неугомонные. Они самоотверженно отвоевывали себе право всюду быть первыми и сейчас лезли на завалинку, поднимались друг другу на плечи, чтобы найти щелочку в оконной занавеске.

«Наша хватка!» – с улыбкой подумал я и придержал четверку: не смешиваться же с этими сорванцами.

Но то ли щелочек не оказалось, то ли они были слишком узки, подлетыши отлепились от окна и начали донимать счастливцев, видевших, как Павел Корнилов шел со станции. Очевидцы рассказывали взахлеб, клялись в достоверности каждого слова, и все говорили по-разному. Лишь в одном сходились: фуражка у приезжего зеленая, как весенняя трава.

Начались воспоминания о пограничниках.

– Летось я кинокартину смотрел «Застава в горах». Полтора сеанса просидел.

– Почему полтора?

– Соображать надо. На первом заснул, а на втором из кино вытолкали.

– Мы с батей в Иваново цветную видели, только название позабыл. Открылся занавес, и сразу пограничник с собакой. Жуть!..

– Брешешь!

– Честное пионерское! Собака ростом с теленка, все понимает. Старшина при ней, тоже умный. Как они одного шпиона сцапали. Жуть!..

– А я Дружка своего тренирую следы брать.

– Криволапого?

– Сам ты криволапый.

– Повесить им обоим медали на хвосты! – распорядился кто-то.

Потом стали гадать, с каким заданием прибыл в село пограничник. Никому не хотелось верить, что он мог приехать, чтобы только повидаться с братом.

– А я знаю, а я знаю! – завизжал кто-то на завалинке. – Какой-нибудь шпион прорвался! Вот!..

– За тыщу километров от границы?

– А што? Теперь с самолетов и в тыл кидают.

– Посмотри у себя под печкой, может, и впрямь сидит.

– Много ты понимаешь!..

До рукопашной у ребят не дошло, но галдели на все село, словно потревоженная стая грачей.

– Хотите, я раскидаю эту мелюзгу? – высокомерно предложил Стручок. Но в этот момент распахнулось окно и в нем появился Павел Корнилов. От неожиданности все отпрянули от завалинки.

– Ребята, да вы, никак, ночевать здесь собрались?

– Вы на какой границе служите?

– На дальней.

– А горы там есть?

– Есть. И даже со снежными вершинами.

– Шпионы попадаются?

– Иногда.

– Настоящие?

Все засмеялись и вплотную подступили к окну.

– Ну вот что, братцы, – сказал пограничник, – собирайтесь завтра вечером, потолкуем. А сейчас – спать! Договорились?

Ребята осаду избы Корниловых сняли, но спать не отправились, хотя некоторые хорошо знали, как тяжела родительская рука по утрам.

* * *

Вечера, конечно, не дождались. Едва начало смеркаться, на завалинке избы Корниловых было уже полно мальчишек. Петька расшвырял подлетышей. Они сновали поодаль и скандировали: «Ка-лан-ча, ка-лан-ча!»

– Здравствуйте, братцы!

Перед нами стоял полковник – высокий, с широкой грудью спортсмена, в полной военной форме, с множеством орденских планок на левой стороне груди. А на правой – значок вроде рыцарского щита с наложенным на него мечом.

– Давайте знакомиться.

Петька вылез вперед, важно протянул руку!

– Стручков! Петр Стручков!

Кто-то из ребят подправил: «Каланча!»

– Да неужто это ты, Петька? С меня вымахал. А давно ли вот таким был? – он опустил ладонь до колен.

– Вы меня помните? – обрадовался Стручок.

– Как не помнить? Вечно ходил с расквашенным носом и ревел.

– Ну, это сильно преувеличено. Я не из робких.

– И об этом наслышан, – улыбнулся полковник. – Активный участник «дворцового переворота»?

– Руководитель! – гордо подтвердил Стручок и поднялся на носки, стараясь казаться выше полковника.

Хоть Петька и принял все на свои узкие плечи, я почувствовал себя неловко. Полковник осведомлен лучше, чем мы думали. Лука Челадан тоже сделал шаг в сторону, за спину Стручка,. Ванюха Лягутин, видимо, не чувствовал угрызений совести. Он как зачарованный смотрел на полковника. Его черные глаза горели, как раскаленные угли.

– Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон, – мягко проговорил полковник. – Так, что ли?

– Нет, почему же? Что было, то было! – паясничал Стручков.

«Черт длинноногий, нашел чем похваляться! – ругал я про себя Петьку. – Пограничник идет на мировую, а ты кривляешься». Но слава богу, Павел Александрович, кажется, не принял всерьез Петькину болтовню. Он уже расспрашивал Луку Челадана о колхозных новостях, о молодежной бригаде. Потом перешли к комсомольским делам. Ванюха вытолкнул меня вперед. Полковник нашел, что я очень похож на отца, такой же румяный и кудрявый.

– Наверное, никто не знает, что когда-то и я здесь секретарствовал? – спросил Павел Александрович. – Хороша, шумна, горяча пора комсомольская, только очень коротка. Не успеешь оглянуться, а тебе уже говорят, смену готовь. А раз коротка – надо успеть побольше сделать. Так, секретарь?

Я подтвердил. Стручков, видимо, был ущемлен тем, что ослабло внимание к его персоне, и попытался переключить разговор на другое.

– Вы надолго к нам?

– Как принимать будете, – отшутился полковник. – Ну, куда пойдем?

– А здесь разве плохо?

– На завалинке только древние старики время коротают. Хорошо бы в поле, в лес.

– У нас и лесу-то нет, – процедил кто-то обиженно.

– Как нет? А за Михайловкой? – удивился Павел Корнилов.

– Фью! – присвистнул Петька. – Туда километров пятнадцать с гаком.

– Ну и что? Рюкзак за плечи – и шагай себе с песнями. Чудесно! – проговорил полковник уже на ходу. – Особенно ночью, да еще темной. Мир становится незнакомым, таинственным и потому особенно завлекательным. Правда, кое-кого темнота не устраивала. Немцы, например, не любили воевать по ночам. Заберутся в окопы и знай бросают ракеты вокруг себя. А для наших разведчиков, чем ночи темнее, тем лучше. Да и пограничники их любят.

Двигались мы не по дороге, а напрямик, по стерне клеверища. Я даже не заметил,, как вышли в поле. Быстро стемнело. Пухлые, грязноватые облака придавили землю. На горизонте они были прозрачнее, будто подсвеченные изнутри. Там всходила луна.

Стручок упорно пробивался ближе к Павлу Александровичу. Тот взял его за плечо и снова подивился.

– Ох и вытянулся ты, братец. На границе можно бы вместо смотровой вышки использовать.

– Возьмите меня на границу, – загорелся Петька.

– Хорошо. Только сначала приму экзамен. Покажи, где север?

Петька вскинул было руку, покрутил ею в воздухе и нерешительно опустил вниз.

– Пес его знает. Я всегда по колокольне определял, а сейчас ее не видно.

– Надо было колокольню с собой прихватить, – посоветовал Ванька Лягутин.

– Покажи сам, раз ты такой умный, – огрызнулся Петька.

– Вон там, наверное, – пробасил Лука Челадан, повернувшись в ту сторону, откуда мы шли.

– Минуточку, сейчас проверим. – Пограничник поискал что-то в небе, присмотрелся к часам на левой руке и повернул Луку на девяносто градусов. – Совсем небольшая ошибка. Если бы ты, братец, так ориентировался на границе, давно бы попал к туркам или еще куда-нибудь.

– Невелика хитрость, определить север по компасу, – проговорил Стручок.

– Ладно. Вот тебе мой компас, определяй. – И полковник протянул Петьке наручные часы со светящимся циферблатом.

– Не то...

– Нет, именно то.

Пограничник начал объяснять, как ориентироваться без компаса.

– А если, как сегодня, звезд не видно? – не сдавался Петька.

– По Луне. Вон она угадывается по белесому пятну в облаках.

– Разве за ней угонишься? То там выпрет, то в другом месте. Ненадежное светило.

– Вполне сносное. Оно имеет свое собственное расписание движения, и не менее точное, чем Земля. Только его надо знать. В лесу еще проще. Можно определить страны света по кронам деревьев, по стволам. В горах – по мху на камнях. Есть и другие способы. Как же так, братцы? Может, и впрямь вернуться на завалинку, а то еще заблудимся?

Все виновато замолчали. Стало слышно, как набежавший ветерок тоненько посвистывает, теребит нескошенные стебельки клевера, по-хозяйски возится в колючей стерне.

Черт-те что! В школе изучали астрометрию, астрофизику, космогонию, а простых вещей – как ориентироваться на местности по часам – не знаем. Хороши астрономы! Даже Ванюха Лягутин молчит. Но этот знает, только вперед не лезет, как некоторые. Он решил вывести нас из затруднения, напомнил полковнику:

– Вы обещали рассказать о границе.

Ребята оживились.

– Не у вас недавно шпиона сцапали? Мы в газете читали.

– А банды бывают?

– Собаки берут след по росе?

– Что такое туристы-круизники?

– Где сейчас самая боевая граница?

– Да тихо вы! – не выдержал Лука Челадан. – Как на базаре. Расскажите про какой-нибудь интересный случай из своей пограничной жизни.

– Трудная задача, – проговорил полковник. – Впрочем, один случай запомнился мне больше других. Давно, правда, это было. Еще до Великой Отечественной войны...