Текст книги "Чеченский транзит"

Автор книги: Николай Пономаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Остановившийся было "Москвич" был вынужден уехать – какой-то идиот на тракторе разгонялся по шоссе и ему, казалось, по фиг, кто есть впереди. А Ивану было от чего жать на газ – очнувшийся в разбитом "жигуленке" чеченец поднимался на ноги. В руках – автомат. Глядя в сторону сражающихся, передернул затвор. Трактор накатился на легковушку в тот момент, когда вооруженный что-то выкрикнул и пальнул в воздух, видимо, желая, чтобы Махмуд дал возможность расстрелять противника. От удара автоматчик опрокинулся, вновь извернулся и выстрелил по кабине сельскохозяйственной "боевой машины". Иван согнулся, залез под руль, продолжая жать на педаль газа. Трактор буксовал, но медленно толкал искореженную "девятку". Выстрелы, лязг железа отвлекли Махмуда на доли секунды, он считал, что есть момент оглянуться – гяур как раз свалился на землю. Андрей носком левой ноги зацепил противника за щиколотку, а правой ударил чуть ниже колена. Отработанный прием, спасибо Симонову. Махмуд запрыгал на одной ноге, но освободиться от такого неожиданного зацепа нелегко. Тяжко рухнул на землю. И теперь Андрей был сверху. Крепким задом упал на грудь камикадзе, пригвоздил кинжалом откинутую в сторону кисть руки противника к земле.

– Лежать, сволочь!

Оставив кинжал, взял Махмуда за горло.

– Придушу!

Трактор заглох от усилий. Иван распахнул дверь кабины и спрыгнул на землю. "Девятку" перевернуло на бок. Пассажир с автоматом вывалился из нее, лежал без движения рядом.

Андрей с трудом удерживал на лопатках раненого Махмуда. Подбежавший Харитоненко применил безжалостный прием, принятый в зоне – запустил большой палец в глаз поверженного. Камикадзе взвыл от боли, но бывший вор все давил ему на глазное яблоко, пока Гусаров не отбросил его руку.

– Отдай бронежилет, дурак, не дай нам ещё один грех на душу взять. Снимай и проваливай!

Гордый горец кричал, плевался, но вдруг изловчился и крепко саданул лбом в нос склоненного над ним Гусарова. Это больно. Невольные слезы застлали глаза.

– Тогда получи! – Андрей с размаху ударил двумя сцепленными руками по лицу поверженного.

– Отключка, – выдал заключение Харитоненко.

Гусаров тяжело встал.

– Действительно камикадзе! Чуть до убийства не довел.

– Чего ты их так называешь? Камикадзе – это у грузин такие фамилии: Камикадзе, Шеварнадзе, Сталинидзе там...

После схватки, после всего, что произошло за последнее время, Гусарова прорвало. Он расхохотался и в три приема попросил озадаченного Харитоненко стащить треклятый броник с лежащего тела.

– О, совсем екнулся от крови, мент поганый. На, хлебни лекарства. Иван достал одну из фляжек, не выбываемых из его одежд. – Валялся тут полчаса с радиоактивным существом. Хоть бы перерывчик сделал, таблетку бы принял... Все-то не выглуши!

Харитоненко вскочил, держа в руках бронежилет и отнял фляжку. Первым глотком он поперхнулся.

– Руки вверх! Лечь на землю! Лицом вниз! – донеслось со стороны шоссе.

На краю насыпи стоял человек в милицейской форме с автоматом наизготовку.

– Песец, – кашлянул Иван.

Гусаров покорно опустился на колени и лег. Лег так, как обычно сам укладывал бандитов. Он-то знал, как его "гоблины" успокаивают собирающихся вступить в переговоры. Харитоненко улегся рядом.

– Мать моя женщина! Сидел бы себе в яме у нашего Мухтара... Тебя, Андрюша, в отдельную ментовскую поместят или вместе со мной "опускать" будут?

– Не разговаривать! – раздалось над ними.

На вид флегматичный капитан милиции в потертых форменных брюках, но в новой рубашке с погонами, едва удерживающей нижней окантовкой объемный живот, подошел сначала к чеченцу.

– О, чучмек... Вы сдурели, что ли?

Капитану было чему дивиться. С насыпи он видел картину раздевания человека, тут же пьянство, тут же дикий хохот. А до этого ему рассказали в селе о двух ненормальных с большими деньгами.

Утром он, участковый, завел свой "моцик", иначе "пердунец", и "покушпылил" на бахчу мимо Еврейской Балки. Поравнявшись с белым обелиском, поставленным над оврагом в память о расстрелянных здесь в войну евреях, согнанных немцами со всего района, капитан не поверил ушам. Та-та-та! Та-та-та! Господи ты, Боже мой! Вроде и самогон вчерашний утречком нейтрализовал рассолом. Напиток у Шевченчихи всегда добрым был... Заглушил "пердунца". Та-та-та! Автомат! Немцы в городе!

В войну тетку Рашельку, нынешнюю соседку его, из этого оврага ночью казак Неило вытащил из-под трупов после расстрела, пищала тоненько, придавленная. Полгода в пустом сундуке жила-хоронилась. Английский теперь в школе преподает его сыну.

Батюшки святы! А вот и сынок его! Пробежав, согнувшись, вдоль оврага, упал, глянул вниз, а там – пацанята с автоматом. И Петро его в кусок рубероида целится. Та-та-та! Сел участковый, пошарил глазами, схватил со злости каменюку, да как швырнул по цели!

– А ну брось его! Брось счас же! Я вот тебе, гаденку, всыплю по первое число. Ах вы цуцики! – заметался участковый по краю обрыва в поиске спуска.

Не нашел подходящего и прямо на заднице, почти вертикально соскользнул вниз. Куда там! Вся пацанская стайка во главе с Петюней порхнула в разные стороны. Одного только зацепил капитан.

– Ты чей?

Молчит. Тут все упрямые, казачата. Привычно стащил рубашку с сопляка. По рубашкам всегда находил родителей нашкодивших чертенят. Автомат поднял. Новенький.

– Откуда оружие? Ты принес?

– Не, – с удовольствием ответил мальчуган. – Пацаны на сеновале нашли. Там двое дядек ночевали.

– Ладно, пусть мамка за рубашкой зайдет. – Участковый забеспокоился. Двое с оружием были в селе. – Как вы отсюда вылезаете?

Пацан показал тропинку. Неподалеку от мотоцикла стоял Петро.

– Патроны ещё есть?

– Не, мне последние достались.

– Садись, поехали.

Сын не ослушался. Помчались. У своего двора высадил мальчугана и приказал, чтоб до его возвращения на улицу не выходили ни он ни сестра, ни мать.

– Ясно?!

У сеновала мужики резали сало.

– Да, они че-то про автомат гов-в-орили...

Капитан поехал вдоль тракторной колеи...

– Точно, сдурели... Автомат это ваш? Ваш. Ну-кось, дай карманы пощупаю. Тихонько лежи. Гахну из пушки, и ничего мне не будет. Во что натворили!

Участковый положил незаряженный автомат на землю, вынул приготовленный заранее табельный пистолет и ощупал боковые карманы Иванова пиджака. Из одного извлек "флакон с лекарством", из другого – банковскую упаковку кредиток.

– Ого! Капиталисты. Откуда?

– Я из Петербурга, – ответил Гусаров, не видевший, чем занимался офицер.

– Будешь из Магадана. Я спрашиваю, откуда такие деньги?

– Не деньги это, а бумага нарезанная...

– Молчи ты! Тебе все равно вышка, а мне фальшивомонетничество ещё приклепают, – затосковал Иван. – Морда джабраильская... Где твоя Галька, почему не предупредила?

– Говорить, только когда я спрашиваю! – прикрикнул участковый. Оружие есть?

– Было бы, не стал бы кинжалом рубиться.

– Правильно, а автомат у меня. Ну что ж, вставайте, руки за головы и пошли на шоссе, а то мне ещё чуркам помочь надо. Первую помощь оказать, как в наставлениях пишут.

Андрей встал и взглянул на участкового.

– Какие наставления, Никита, ты их читал?

Капитан не выказал ни удивления, ни интереса к обращению на "ты" и по имени. Просто стоял и смотрел на незнакомую бородатую физиономию пришлого мужика. Все больше стало здесь неприятных личностей, да как и везде, наверно. "Новые русские"...

– Слушатель Омской школы уголовного розыска Андрей Гусаров! – слегка подтянувшись, сказал верзила.

Не то, что фамилия была знакома, не то, что упомянута школа, где он учился, а специфическое произношение слова "слушатель" с ударением на "а" слегка разбудило сотрудника милиции.

– В бандиты подался, бывший слушатель? – спросил он с тем же ударением.

– А у тебя ещё фамилия питьевая.

И это было правдой. Слушатели шутили перед стипендией:

– Денег нет, так выпьем Шило.

"Шилом", как известно, в народе называют спирт.

Капитан милиции Никита Шило, конечно же, узнал Гусарова, парня, учившегося на курс старше, жившего в общаге по соседству. Знал-то он одного Гусарова, а теперь Андрюха совсем другой...

– Не бандит я, Никита. Служу в Питере, в РУОПе, майор пока. Ксивы нет, отняли ксиву вот эти. – Андрей кивнул в сторону Махмуда. – Можешь не верить, но я ещё вчера был у них в плену.

– Хорошо говоришь насчет не верить. Посмотрел бы на себя со стороны.

– Да свой он, мильтон, мамой клянусь! – уцепился за возможность освобождения Харитоненко.

– А вы сами, уважаемый, не полковничком будете? На плечах татуировочки нет в виде погон? – усмехнулся Шило.

– Чем я могу доказать? Только этим бронежилетом. – Гусаров шагнул к лежащему на земле "контейнеру".

– Стоять! – вскинул пистолет участковый.

– Я показать хочу, что в нем. – Не реагируя на предупреждение, Андрей нагнулся, чтобы взять бронежилет. Совсем рядом с бронежилетом лежал автомат.

– Расскажи.

– В нем – радиоактивное вещество. Эти люди везли его на продажу за рубеж. Пришлось остановить по статье Уголовного кодекса.

Взглянув на бронежилет и автомат на земле, Шило разрешил:

– Ладно, показывай, а я пока чурку в чувство приведу.

Офицер повернулся к чеченцу, следя боковым зрением за действиями Андрея.

Бывший слушатель поднял бронежилет, не обращая внимания на лежащий рядом автомат. Кинжалом вспорол ткань и вынул металлическую коробку.

– Дай дозиметр.

Долговязый порылся в своей одежде, скрывающей, оказывается, неправдоподобно большое количество самых разных вещей. Даже дозиметр.

– Глянь, Никита. Только прими перед этим таблетку...

– И по соточке. За знакомство, – добавил Иван.

На этот раз участковый не стал останавливать странных типов. Гусаров не поднял с земли автомат, хотя мог успеть, когда Шило намеренно отвернулся от него. Он-то помнил, что старшекурсник Гусаров отличался в школе реакцией и стрелял из любого положения. Будь он бандитом – применил бы оружие. Ему надо сматывать как можно быстрее. Проехавшие по шоссе водители обязательно сообщат на ближайшем посту ГАИ об аварии. Того и гляди подъедут. Тогда виновникам не уйти. Гусаров тоже понимал это и торопился.

– Никита, таких контейнеров ещё несколько. Только я знаю перевозчиков. Поехали, я тебе все расскажу.

– Поехали.

Шило пошел к шоссе.

– Автомат прихватите.

Гусаров поднял оружие и поспешил следом.

– Честно говоря, я бы на твоем месте ещё подумал, как с нами быть. И автомат... Молодец ты, Никита.

– Чего там, молодец... Ты же не пытался меня стрельнуть. Значит, правду говоришь. А своим я привык доверять. В Омске на танцах, помнишь, я подрался? Ты видел, не заложил. Давай бегом, пока не понаехали...

Удалившись километра на полтора, троица на ходу заметила приближающуюся к месту происшествия машину с мигалками.

– Теперь я спокоен. Нехорошо все-таки оставлять их там без помощи, хоть и чурки, а все же люди.

Шило поехал на максимальной скорости. У Еврейской Балки Гусаров попросил остановиться.

– Контейнер захоронить надо.

– Нет, – воспротивился Никита. – Тут пацанва обретается. Не дай Бог раскопают. Мы его лучше в дохлятник кинем.

Шило свернул с дороги и мотоцикл помчался по полынной степи.

– Ох, как пахнет! Легкие радуются.

– Это полынь и чабрец. Скоро другой запах будет. Готовь прищепку на нос.

Вдали показалась грузовая машина, у которой возились какие-то люди.

Внезапно в нос шибанул такой запашина, что Иван, ехавший в коляске, зажал нос и даже закрыл глаза.

– Чем ты, интересно, остальные дырки будешь закрывать, когда подъедем?! – хохотнул Шило.

– У-гу-гу, – комично просил Харитоненко повернуть обратно.

– Ладно, подъедем с подветренной стороны.

Шило повернул руль и вновь запахло травами. Теперь ещё более терпко-приятно.

Остановились неподалеку от ГАЗона. Только теперь Гусаров понял, что сгружают с машины. В кузове ещё оставалось с десяток овечьих трупов без шкур и голов. Все они почему-то были черные. Зверского вида мужик заправски накалывал их на вилы и сбрасывал в широкую горловину ямы, около которой стоял грузовик.

"И-и-эх" – полетела очередная тушка.

– Раз, два, три... – начал считать Никита.

– Двенадцать! – закончил он, когда где-то в утробе ямы раздался звук падения.

– Охренеть! – удивился Харитоненко. – Прямо пропасть какая-то! А если б у Бахрама была такая, представляешь, Андрей, как бы он нас туда спускал, а?!

– Мы у чеченцев в яме жили, как звери, – пояснил Гусаров участковому. – Как её такую вырыли?

– Лопаточкой обыкновенной. Это старый степной колодец. С водичкой здесь трудновато. Худоба пить хочет, а в то время только на лошадках ездили. На бричке много воды не навозишь. Попробуй, напои отару. Вот и рыли предки, корзинами землю вынимали. Еще ж найти надо было, где вода ближе всего к поверхности. А теперь водовозы есть, пара цистерн – и отара напилась. Колодцы не нужны стали, пересохли без чистки и приезжает к ним только Генка-труповоз.

Из кабины вылез подвижный жизнерадостный крепыш.

– О, Никита Васильевич! Привет, за барашкой приехал? Здорово! протянул он руку участковому.

– Пошел ты со своими приколами: – Никита даже спрятал руки за спину. Кто с ним поздоровается – неделю руки воняют.

Крепыш захохотал.

– Забродский! – крикнул он работяге с вилами. – Выбери-ка там маточку пожирнее, у Никиты Васильевича гости!

Человек на машине, ничуть не колеблясь, наколол на вилы черную тушу и швырнул под ноги шофера. Отвратительный запах обдал стоящих у ямы. Из проколов вытекала грязная жидкость.

Все, кроме Генки, отскочили в сторону.

Никита отреагировал на выходку довольно спокойно.

– Как был балбесом, так и остался. Я с ним в первом классе начинал учиться. Так он на три года позже школу кончил. Не, совсем не дурак. Вольный. Захочет на уроке сала – встал и пошел. Куда? Сала хочу! И хоть стреляй. Сбрось ее!

Гена взял рукой тушу за заднюю ногу и швырнул в яму. Капли крови остались на его бесцветных штанах. Он подошел к Никите и совсем другим тоном, по-деловому спросил:

– Что, правда, барашку надо?

– Не, Ген, спасибо, мы ещё ту не съели.

– А то смотри, у Чамса сейчас падеж большой. Мне-то что, трупом больше; трупом меньше, как напишу, так и будет. Поехали, чабан сам выберет. – Генка повернулся к Забродскому. – Ну ты, доходяга, долго там копаться будешь? Даю три минуты, что там останется – заставлю съесть!

– Тоже легендарная личность, – кивнул Шило в сторону работяги. – Зимой и летом в пиджачке и рубашке. Живет за селом в вагончике. Пьет как вы сейчас, только постоянно. Подработает – пропьет и опять в степь. Зимой сколько раз на снегу находил спящим – и хоть бы кашель!

С полетом очередной туши Забродский сиплым голосом сказал:

– Наливай, последняя была.

– А почему они такие черные? – спросил наконец Иван, старавшийся держаться поодаль от неприятного действа.

– Эх ты, а ещё в Чечне жил, овец, говоришь, пас. Падеж криволином обливают, санобработка. Чабаны постоянно с собой бутылочку черную носят. Где зачервивело у овцы – поливают криволином.

– Фу, теперь про червей... Поехали отсюда.

– Действительно, пора. – Гусаров подошел к краю ямы и бросил вниз коробку с ураном. Прислушался. Звука не последовало.

– Да, глубок колодец. Ну и хорошо.

– Куда же вы? – закричал Генка, увидев, что Шило заводит мотоцикл. – Я на всех нарезал.

В тени грузовика на расстеленной газетке лежала нарезанная бастряма вяленое мясо, огурцы, хлеб. Стояла бутыль бормотухи и стакан.

Испугавшись, что Шило согласится на такое предложение, Харитоненко юркнул в коляску и заторопил:

– Давай, давай, Андрюша, поехали, у нас ещё дел невпроворот. Что ты как не живой? Поехали, а, Никита Васильевич!

По мере удаления от зловонной ямы всем троим становилось веселее. В накаленном воздухе степь кажется особенно глубокой. Против воли (Харитоненко знал, что здесь не может быть столько воды) Иван спросил:

– Там озеро?

Голубая прохлада колыхалась вдали в жарком мареве.

– Хочешь, по воде, как Христос, пройдем?

Никита снова помчал мотоцикл по бездорожью, Там, где должны были въехать в "озеро", показалась белая-белая земля с кустиками ядовито-зеленых хвощей.

– Солончак... Купаться будешь?

– Хоть бы лужу...

– Ладно, заглянем к Чамсу.

Невысокий курган за солончаком скрывал кошару – длинное глинобитное здание с низкими стенами и высокой камышовой крышей – жилище сотен голов овец. Загоны, какое-то механическое сооружение и рядом – бочка с водой, свежевыбеленная мазанка. Под стенами – замызганные детишки и пара чабанских собак. Едва завидев мотоцикл, волкодавы бросились навстречу,

– И тут эти твари! – Иван натянул на себя брезентовое покрытие коляски.

Сделав вираж, собаки погнались за мотоциклом. Шило безучастно отнесся и к утробному басовитому лаю и к тому, что псина слева почти касалась своим боком его ноги.

– Тпр-р-р... – остановил он своего "конька" перед занавешенным марлей входом в мазанку. Хвостатые "стражи" тут же умолкли, покрасовались перед детьми, помотали хвостами и потрусили в тень домика. Развлеклись.

– Где чабан? – Никита задал вопрос на миг появившейся в глубине мазанки женской тени.

Не показываясь, кто-то ответил:

– Идет!

На пороге появился высокий кавказец. Обе руки, характерно засунутые за брючный пояс, при виде участкового были тут же вынуты и протянуты навстречу.

– Никита-джан!

– Спишь?

– Какой спишь?! Работать некому. Скоро самому придется сакман выгонять! Зашел покушать...

Чамсо на своем клекочущем языке что-то выкрикнул, и девчонка постарше побежала к кошаре. Без всяких представлений и имен чабан и приехавшие обменялись рукопожатиями, и все пошли в дом. Против ожидания внутри оказалась довольно цивилизованная обстановка. Плита с газовым баллоном, пара телевизоров, видеомагнитофон с грудой кассет, современная мебель. Проходя во вторую комнату. Гусаров увидел отвернувшихся женщин, быстро что-то резавших, лепивших, разжигавших огонь. Чамсо пригласил за стол. Только сели, как закутанная в платок женщина поставила тарелку хлеба, салат из огурцов и помидоров, обильно посыпанный укропом и луком.

Иван шустро извлек из карманов пару своих серебристых фляжек.

– Убери, обижаешь, в гости пришел.

Чамсо достал из тумбочки бутылку "Столичной", разлил по маленьким граненым стаканчикам.

– Спасибо, что заехали. Деркал!

– Деркал! – повторил Никита.

Похрустев огурцом, чабан гостеприимно сообщил:

– Сын барашка уже режет, скоро мясо будет, шулюн, хинкали женщины делают.

Услышав эти слова, Иван наклонился к Никите и что-то зашептал. Поймав удивленный взгляд Чамсо, Шило, смеясь, пояснил:

– Мы с похорон твоей хурды. Ребята пока сыты бараниной, хотят помыться. Сходим к артезиану?

На улице молодой стройный парень – порода Чамсо – стягивал шкуру с подвешенной за задние ноги овцы.

– Хоть эта не своей смертью умерла, – буркнул Иван Никите.

Чамсо подошел к сыну,

– Это Агалат. Младший. Не пустил на родину. Братья убежали. Позор, говорят, здесь сидеть, когда родственники воюют. Многие чабаны поуезжали. Зато оттуда женщины и дети сюда прибыли – вон их сколько! За ними кто-то смотреть должен.

Агалат при подходе старших опустил нож в ведро с водой, вымыл руки, вытер и поздоровался. Чамсо взял нож и что-то сказал сыну. Агалат направился к стоявшей прямо на солнцепеке старенькой "волге".

– В село поедет, "шайтан-воды" привезет.

– Зачем, у нас с собой.

– Еще будет. Никита, воду включи, я барашка доделаю.

Гости пошли к артезианскому колодцу мимо крохотной будки.

Чамсо рывком, как чулок, содрал с тушки шкуру и буднично сказал вслед:

– На змею не наступите.

Только теперь Гусаров разглядел в паре метров от себя серую гадину, припавшую ртом к торчащему из будки краешку овечьей шкуры.

Прошли мимо, удивленные спокойствием хозяина.

– Убить бы надо, тут дети кругом.

– Дети и убьют. Или Чамсо, как овечку разделает.

Никита включил рубильник, на всю степь взревел мотор и почти сразу из широкой трубы в бочку тугой струёй ударила красная вода.

– Лезьте в бочку, башибузуки.

Гусаров подставил пригоршню под струю. Против ожидания вода оказалась совсем не ржавой, а прозрачной и пресной с легким привкусом железа.

– Она что, с кровью? – посмотрел по сторонам Иван, точно ожидая увидеть рядом бойню или мясокомбинат.

– Хорошая вода. Вашей "Полюстровской" до неё далеко. Вся таблица Менделеева в ней, оттого и красная.

– Ага, с ураном и цезием. – Харитоненко аккуратно снял пиджак, проверяя, похлопал рукой по каждому карману и стал стаскивать влажную рубашку.

У белой мазанки раздался крик, на секунду выглянула женщина и вмиг, как квочка цыплят, упрятала всех детишек в дом.

– Дикий народ, я такое тело показываю, а они прячутся. Ох, холоднющая!

То ныряя в теплую воду нагретой бочки, то со стоном подставляя себя под ледяную красную струю, мужчины с наслаждением смывали с себя все напасти последних дней. Гусаров нырнул с раскрытыми глазами. Сквозь воду кровавого цвета виделся бордовый диск солнца.

"Море крови..." – почему-то вспомнил он расхожую фразу.

...Горе множится и разрастается. Горе обоюдное. Счастье прячется и мельчится. Муфтий и Патриарх в своих молитвах об одном взывают – кровь остановить. Грех и беззаконие перед лицом Всевышнего творятся...

...Идут переговоры, люди распаляются, кричат, но не воюют. "Российские законы соблюсти! Разоружиться! Действовать по Конституции России!"

"Есть Конституция Чечни! Мы – независимый народ!"

Идут переговоры, только впереди танки идут.

"Войска убрать с земли Чеченской и тогда продолжим спор".

"На это мы не полномочны. Вопрос о независимости вашей надо сразу обсудить, договориться!"

"Пока солдаты танками утюжат нашу землю, мы говорить об этом и не станем!"

...Вот ружья из кустов выносят.

Вот тащат за ноги людей

И кличут громко лекарей.

А вот и слева из опушки,

Вдруг с гиком кинулись на пушки

И градом пуль с вершин дерев

Отряд осыпан...

Боевики с зелеными повязками и впрямь решили умереть. Опасно ставить пушки там, где всюду порох. От первой искры вспыхнет пламя, выжжет все живое. Ставят "ГРАД" на нефтебазе и палят – обстреливают русские войска. "Все умрем", – гордятся и стреляют. Почему же в ответ ни выстрела, ни звука? Загорится нефтебаза – долго дым в долинах не осядет. Матерятся русские солдаты при обстреле и кричат своим артиллеристам, что слабо им чеченскую машину уничтожить. Не слабо, те отвечают, только кто решится дать приказ, а вдруг в цистерну... Потекут галлоны нефти, это же Везувий!

– Да хрен-то с ним! Опять стреляют! Семь погибших!

– Мы б и сами, но...

И ставят пушки в школах, у жилых домов... Им – что?! Решили умереть. Воюют. А мирные – те тоже знают пусть, что без свободы жизни нет.

Войска увязли.

...И с грустью тайной и сердечной

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. Небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он. Зачем?..

Первая бомба в Чечне упала на улицу Лермонтова. Первая бомба упала на дом. Весь город сбежался, не веря еще, что возможно такое в России на склоне двадцатого века. Верить глазам? Эта бомба – сумятица в душах. Правы ли мы? Но толпу так легко разъярить и настроить воинственно – просто. Отомстим! Покричали, пошли за оружием те, кто ещё сомневался. А на рынке оружия – море. Только деньги плати перевозчикам из Закавказья (наживается кто-то, богатеет сравни Аладдину).

Посвежевшие и отрезвевшие от купания, мужчины сели обсохнуть на солнце. Приятный ветерок овевал охладившиеся тела. Двое чечнят бегали перед домом. Догоняющий, держа за хвост мертвую змею, старался хлестнуть убегающего.

– Вот так игры! Уже забили гадину.

– Дети гор – степные дети.

Женщина взяла у Чамсо куски мяса разделанной овцы и поторопилась в дом.

Никита курил. Жара ему была нипочем. Иван разлегся на крыше бочки, загорая.

– Так ты в РУОПе? – спросил Шило.

– Начальник отдела.

Гусаров рассказал Никите о своих злоключениях.

– Не дай Бог! – оценил Никита. – Я ведь тоже начинал в ОРБ ставропольском. Сразу после омской школы немного в уголовке поработал и взяли в крутую, как казалось, службу. Дома, в селе, считали, что я в Ставрополе экономистом работаю. Вроде волю дали – делай любые оперативные разработки, ищи коррупцию, организованные группы... Такое узнал! А как стал уголовные дела возбуждать – тут и застряло все. Того нельзя, этого не трогать, чуть что – угрозы. Рвал-рвал жопу, а все как вода в эту сухую землю. Женился я на односельчанке – и домой от греха подальше. В свой райотдел перевелся, в БХСС. И тут то же самое. Все кричат: давай результаты! Я и зацепил председателя одного колхоза. Внушили, что нельзя трогать уважаемого. С годик бабушек погонял насчет самогона да счетоводов по поводу приписок. А тут знаешь как – все родня. Все ругают. Меня ж с малолетства эти тетки знают. Надоело. Перевелся в участковые. Милое дело. Сам себе голова. Знай заявления разбирай! Тот украл, того жена выгоняет...

Вдали появилось пыльное облачко – возвращалась "волга".

– Куда ж ты теперь? – спросил Никита.

– В Минводский аэропорт надо. Часам к четырем. Буташев там будет и Нури с контейнером. Подбросишь?

– Надо машину брать. Заглянем в село ко мне и поедем.

Подъехал Агалат, и Чамсо жестом пригласил гостей в дом.

На столе в чашке, величиной с таз дымились огромные галушки с чесноком и луком. К "Столичной" прибавились литровые импортные бутыли. Выпили. Агалат включил телевизор.

Программа новостей сплошь посвящалась событиям в Чечне. Смотрели молча. Разлили, сказали "деркал" и выпили. Только Чамсо изредка цокал языком.

– Совсем плохо на родине стало. Что наделали, а? Пятый год, ты знаешь, Никита, здесь чабаную. Работа есть, деньги платят, никто бакшиш не берет, не то что в Чечне. Дети в школе учатся. Вай, дразнить теперь будут... Русский, чеченец, кумык – все тут спокойно жили, а теперь ни здесь, ни на родине покоя не будет. Зачем только стреляют? Мурат и Коста там. Уехали воевать. Мать ночами стонет, а она у меня беременная, как бы чего не случилось...

– И русским эта война серпом по одному месту. Понавыбирали дураков вот и расхлебываем кашу с кровью.

– Долго воевать будут. Если Аллах от меня отвернется, если что с сыновьями случится, Агалат мстить будет за братьев. А кому? Может, вашим родственникам.

Агалат улыбнулся.

– Не говори, отец, я не глупый уже. Если и отомщу, то настоящим врагам. Зачем войска ввели в Чечню? В России земли мало? Это наши горы, наши скалы и склоны, зачем они вам?

– Мне не нужны. Я от них не разбогатею, а то, что с меня штаны сдерут из-за войны, уже чувствую. Три месяца зарплату задерживали, а тут вдруг заявляют, что теперь и не знают, когда выплатят! Деньги из пушек выстреливают. Все уйдет в ненасытную Чечню. – Шило стал распаляться. – Если б не подсобное хозяйство, сад, огород, курочки, уточки да барашки ваши, чем бы я семью кормил?

– Ладно, Никита, Чамсо тут ни при чем, мы в гостях, – остановил Гусаров его речи.

– И правда. Русские как соберутся, так спорят, пока морду не набьют друг другу. И ты, Чамсо, обрусел тут немного. Нам всем по отдельности делить нечего. А народ против народа воюет.

– Не народ воюет, а те, кто на этом разбогатеет, – ответил чабан. – По телевизору кто-то говорил, что войну начали те, кто имел доход от чеченской нефти, от вольфрама и другой руды всякой, что в наших горах нашли.

Чамсо посмотрел на часы и неожиданно объявил Гусарову:

– Тебе, урус, ехать надо. Не знаю зачем, но торопись.

Он налил по полной стопке.

– Лежала на земле гадюка серая, сосала тихо шкуру, снятую с овцы. Другая подползла и третья. Суслики, что мимо пробегали, радовались сытости гадюк. Но шкура высохла на солнце, расползлися гады, стали зверьков ловить, глотать. Взмолились суслики, чтоб снова чабан овцу зарезал. В добрый путь!

– Ничего не понял, а хорошо сказал. Первый раз нормального чеченца встретил. Твое здоровье, Чамсо-чабан! – Иван был во хмелю.

Никита повел мотоцикл по степи с эскортом чабанских собак.

До Еврейской Балки доехали с песнями. У белого обелиска Шило остановился.

– В село не повезу. Возможно, вас ищут, и если там будут сыскари, мне придется вас сдать и получать медаль за задержание особо опасных. Спуститесь вниз, чтобы никто не увидел, и ждите, я за машиной и обратно.

Участковый уехал. Гусаров подошел к памятнику.

"В память о евреях Ставрополья, расстрелянных фашистскими оккупантами в годы Великой Отечественной войны", – прочитал он.

– Ну и местечко выбрали! – чертыхнулся Иван.

– Они всегда устраивали массовые расстрелы в оврагах. На твоей батькивщине – Бабий Яр...

– Да нет, мы выбрали. То кладбище, то яма с дохлятиной, то место расстрела!

Спустились вниз, присели на травянистом местечке, "полечились", занюхав полынью, и растянулись отдохнуть.

– На чьей-то крови лежим... – Гусаров закрыл глаза. – Какой тут крик и стон стоял!..

...О Аллах, зачем ты мне столько отмерил земной и мучительной жизни?! Стар я уже, и заполнено сердце мое до краев человеческой болью. Но снова и снова я вынужден видеть противные разуму эти деяния человекоподобных. Пусть будет Кади молодым, осененным великою мудростью и благословленным тобой! Иль силы прибавь ослабевшему сердцу, как тяжко пробиться сквозь твердь этих злых оболочек к безумному разуму!..

...В дом ворвались ошалевшие пьяные. Дом – детский сад, где игрушки, цветы и ласкающий слух легкий щебет ребячий. В сад ворвались эти нелюди, эти наемники в тяжких своих сапогах. Тащат детей из углов...

– Дяденька, дядя!

Где твой карающий меч, Джабраил? Мальчиков бьют, а девчонок... В ужасе диком молят за них воспитательницы, сами страдающие от бесчестья. Больно телам их, больно их душам, не в силах они оградить от беды малолетних. Мужчину единственного, защищавшего садик, цинично забили игрушкой-лошадкой. Только двоих сумел отрезвить проникающий всюду Кади.

– Дяденька, дядя!

Нашел, отыскал у изверга в ошалевшем мозгу образ матери, представил её отбивающейся от насильника... Руки разжал бородатый, жертву свою отпустил... Но рядом... В этих совсем уже не осталось божественной благодати. Черные души, черные их оболочки... Кто они, эти наемники? Кто? Моджахеды? Прибалты? Молва разнесет по просторам, что это чеченцы... Останови их, Аллах!..

Вернувшийся на белых "Жигулях" Никита привез кое-что из одежды.

– Почиститесь, наденьте свежие футболки. Подозрительно выглядите. Вот бритва.

...По окраине Пятигорска медленно двигалась вереница машин. Впереди стоял милицейский заслон. Шило свернул на обочину и, изредка сигналя, поехал вперед параллельно колонне. Он был в новенькой форменной одежде. Водители цедили матерные фразы, но пропускали машину мента. Милиционеры в касках и бронежилетах, с автоматами проверяли всех. Капитан с гаишной бляхой на груди, заметив "бурого" ездока, оставил проверяемую "волгу" и решительно пошел навстречу "жигулю". Никита нажал на газ и лихо тормознул у самых ног гаишника. Вышел.