Текст книги "Железная команда"

Автор книги: Николай Осинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 4

Матвейка ночевал у Мишутки на сеновале. Поздно вечером к ним прибегали Иван с Ешкой, рассказали, как днем гитлеровцы возили по деревне больного еврейского мальчика – допытывались, не знает ли кто, где скрываются другие евреи-беженцы.

– И куда они его?.. – спросил у братьев Матвейка, стараясь казаться безразличным.

– Увезли куда-то вместе с фельдшерицей, – сказал Иван. – Назад проехали без них, я видел.

– А мы знаем, где прячутся те! – шепеляво похвастал Ешка.

Иван толкнул брата в бок:

– Не трепись!

– Свои жа… – надулся Ешка.

Этот разговор обеспокоил пастухов. Они хотели поговорить с дядькой Парфеном, да того допоздна не было дома.

Ночью виделся дурной сон. Утром Матвейка проснулся как бы от предчувствия тихой и страшной беды. Беспокойство почему-то еще больше усилилось, когда узнал, что конюх все еще не возвратился.

По дороге на скотный двор пастухов встретил Никишка, злой и какой-то помятый, словно с перепоя.

– Айда за мной!

Возле конторы уже сидело несколько деревенских мальчишек, собранных Клюевым.

Вышел розовощекий белобрысый офицер в новом обмундировании, свежевыбритый, надушенный и хрустящий, как необмятый бумажный рубль. За ним – фельдфебель Крайцер с обычным своим деревянным выражением на лице. Офицер, улыбаясь, сломал в мягких белых руках круглый пакетик, похожий на кусок толстой свечки, и начал раздавать ребятам большие таблетки:

– Кушайте. Это конфеты.

По-русски он говорил свободно, лишь на звуке «р» всхрапывал.

– Кто из вас любит собирать грибы? – обвел он мальчишек улыбчивым взглядом.

Ребята нерешительно мялись и переглядывались: о чем заговорил?..

– О-о, вы боитесь: я буду заставлять собирать для меня?! Нет, нет! Я сам пойду искать… А смородина созрела?

– Не вся… Поспела кой-где, – раздалось несколько голосов.

– Мне нужен провожатый, кто хорошо знает бор, где произрастает белый гриб-боровик. И смородина.

– Где – смородина, там боровики не растут, – сказал Иван Беляшонков.

– Мы посмотрим в разных местах. Я буду хорошо платить.

– А чем? – с нахальной ухмылкой спросил Иван.

– Конфеты, шоколад… Ты кушал шоколад?

– Пробовал.

– Ну и как?

– Ничего.

– Я опрашиваю: ты знаешь Горелый бор? Пойдешь мне показывать места?

Иван замялся. Он знал хорошо только южный участок леса, который был ближе к деревне. Да немец, наверно, дальше каменного бугра и не пойдет.

– Ежели мамка отпустит…

– Климушка – вот лес знает! – выпалил Ешка.

– Кто – Климушка?.. Почему его нет?

Последний вопрос относился к полицаю.

– Он нам – ни к чему, господин обер-лейтенант, – залепетал Никишка холуйским голосом. – Он ненормальный, проще сказать дурачок. Ему нельзя доверять серьезное дело…

«Серьезное дело!» – отметил про себя Матвейка. Он догадывался, что фашист собирается в лес не за грибами и ягодами. Но за чем? В какое место?

Обер-лейтенант видел: никто из русских ребят не проявляет особой охоты сопровождать его за конфеты.

– У меня есть одна штучка, которая, знаю, вам понравится, – сказал он, извлекая из кармана маленький никелированный браунинг.

Мальчишки, как любопытные гусята, вытянули шеи, рассматривая пистолет.

– Пугач, – сказал недоверчивый Иван. – Толку-то…

Офицер не перестал улыбаться, но глаза его на минуту приобрели сходство с серыми камешками:

– Я могу сделать из него две маленькие дырочки в твоем лбу.

Он направил пистолет в голову мальчишке, и какое-то мгновение Иван был на волосок от смерти. В следующую секунду Беляшонок испуганно нырнул за спины сверстников, а гитлеровец, одумавшись, выстрелил в пегую кошку, пробегавшую через дорогу. Кошка с визгом закувыркалась около плетня. Офицер выстрелил второй раз, и она затихла.

– Нравится?

Одни растерянно переглядывались, другие отвернулись, но кое-кто прямо впился глазами в пистолет.

– Ух ты! – произнес Иван. – Вот бы себе…

– Честное слово офицера – отдам.

– Насовсем?

– Да. Отдам тому, кто проведет меня в Журавлиный яр.

Матвейке будто холодной воды плеснули за ворот.

Так вон куда фашист метит! Про Журавлиный яр им, конечно, Никишка рассказал. Сам-то, злыдень, ни разу там не был. «Добро – не успели мы беженцев отвести…» – подумал пастух.

Иван, между тем, колебался. Иметь настоящий пистолет – большее счастье трудно представить! Правда, к Журавлиному яру он ходил всего раз, и то лишь до болота – через трясину отец не решился перебираться. Но дорогу туда он найдет, пожалуй. Сдержит ли немец свое обещание?..

– А ты чего молчишь? – подтолкнул полицай пастуха к офицеру. – Ты ж с Климкой часто в лес бегал.

– Ну и что? – Матвейка брезгливо отдернул плечо от руки полицая.

– Тебе известна дорога к Журавлиному яру? – спросил обер-лейтенант.

– Случалось ходить, – неопределенно ответил Матвейка.

Пистолет в ладони гитлеровца заворожил Беляшонкова. Рот Ивана округлился баранком, широкие, влезшие на лоб брови тоже напоминали половинки пшеничного бублика.

– Господин офицер, – забежал он наперед Матвейки. – Я проведу!.. А вы не обманете, господин офицер?

– Подсучиваешь! – прошипел кто-то сзади.

Обер-лейтенант, не расслышав злого шепота, заверил, что отдаст браунинг, как только придут в Журавлиный яр. Он с удовольствием наблюдал за враждебными взглядами, которыми обменивались мальчишки. Как ловко удалось разжечь соперничество между ними! Теперь они будут стараться служить ему один перед другим.

– Кто еще хочет вести меня?.. – поигрывал он пистолетом.

– Зачем – еще? – все искательней по-собачьи заглядывал на него Беляшонок. – Один оправлюсь.

– Один – плохо. Один может заблудиться, – улыбка на губах гитлеровца утончилась.

Матвейка был почему-то уверен, что если они не успели отвести беженцев в Журавлиный яр, значит там никого нет. Однако фашисты хотели побывать там. Зачем? Дорогой надо незаметно поговорить с Иваном. В бору нет надписей: «Журавлиный яр» называется место, «Гнилая узень» или «Попово болото». Главное, обоим в лад оказать фашистам: это – Журавлиный яр. Пусть лазят в тальниках – узнают, почем русская ягода…

– Ты будешь лучше указывать дорогу – ты получишь эту штуку! – обер-лейтенант крутнул браунинг на пальце перед Матвейкой.

«Купить хочешь?» – подумал пастух, а вслух сказал:

– На черта он мне!

Оружие по-прежнему не привлекало его, как других мальчишек. Кроме того, казалось крайне подозрительным, что немец обещает подарить именно пистолет. С какой стати? Что за этим кроется?..

Обер-лейтенанта в свою очередь насторожил отказ мальчишки от обещанного подарка. Так, по его мнению, мог заявить либо дурак, либо большой хитрец.

– Ты не хочешь иметь эту штучку? – перестал улыбаться офицер. – Почему?

– А зачем мне? Кошек стрелять?.. С оружием не балуются.

– Не балуются? – переспросил офицер.

Никишка, похихикивая, рассказал немцам про убийство сына председателя сельсовета.

– С той поры, вместе с Климушкой, он – того, вроде тоже «чокнутый». Ненормальный значит. Боится ружье в руки взять. Смехота!..

Клюй говорил так, будто Матвейка был глухой или его вовсе поблизости не было.

– Ах, так! Это – хорошо, – сказал обер-лейтенант, окидывая пастуха оценивающим взглядом. – За свою службу мне ты получишь целый килограмм сладких конфет.

Все же впечатление у него о пастухе сложилось двойственное. Хорошо, что мальчишка не любит оружия – такой не выстрелит ночью в спину из-за угла. С другой стороны, с какой иронией он произнес: «Кошек стрелять?..» И держится независимо, будто уверен, что без него не обойтись.

Куда понятней и проще первый, лопоухий, Иван. Как у него глаза загорелись на пистолет! Сразу видно, готов палить в кого попало – в скворца, кошку, собаку. Наверно, не прочь втихомолку и немца подстрелить. Пусть потешится и такой мечтой, неопасно. Главное – любит убивать. А кого будет убивать – об этом мы позаботимся. Для начала следует крепче перессорить обоих проводников, натравить их друг на друга. Придет время, надо сделать, чтобы Иван застрелил своего соперника. Потом он будет вместе с тем идиотом-полицаем служить нам верой и правдой…

Матвейка, садясь на заднее сиденье мотоцикла, сказал Мишутке:

– Дождись Климушки и гоните скот на старое место. Понял? А дядьке обскажи все, пусть посоветует, где лучше пасти…

Мишутка, наконец, понял намек, но ответил сердито:

– Знаю без тебя, что делать.

– Скот сегодня останется в деревне, – сказал обер-лейтенант. – До нашего возвращения…

Немцы были куда предусмотрительнее, чем полагал Матвейка. «Обер» посадил Ивана с собой в автомашину. Пастуха взял фельдфебель в люльку своего мотоцикла. А Никишка, вооруженный винтовкой, катил впереди с унтером. Проводники не могли переброситься между собой ни словом.

К бору машины двинулись не кратчайшей дорогой, а прежде завернули на усадьбу МТС. Там к ним присоединилось два грузовика автоматчиков.

Матвейка с тревогой поглядывал на гитлеровцев. Ничего себе, «грибники»!

Душевное волнение и странное предчувствие беды, с которым Матвейка проснулся, не покидало его и до крайности обострило восприятие всего происходящего. Не понимая ни слова по-немецки (а ведь учил в школе!), он благодаря какой-то особой проницательности улавливал сейчас, о чем перебрасывались между собой обер-лейтенант и фельдфебель. Он понял, что гитлеровцам посчастливилось узнать нечто очень важное, и именно из-за этого они торопились в Журавлиный яр.

Матвейка не мог знать, что Крайцер, гоняясь вчера за беженцами, случайно наскочил около леса на человека в милицейской форме. Милиционер был убит, а в его фуражке обнаружили записку, в которой содержалась просьба к некому свату пригнать в яр с десяток коров. Кто такой «сват», Никитка указать немцам не мог – в деревне все мужики кому-нибудь сватами доводились. А яр был один – Журавлиный.

Немцы догадывались, что в Горелом бору скрываются отбившиеся от своих частей при отступлении советские солдаты и не успевшие эвакуироваться местные коммунисты. Сейчас это кучки усталых людей, но если их не ликвидировать, они организуются в партизанский отряд. Случай с запиской представлял возможность уничтожить в Журавлином яру, видимо, крупную группу.

Сам Клюев до яра никогда не доходил, поэтому советовал взять проводником знающего дорогу старика. Однако обер-лейтенант отверг предложение полицая. Он слышал о подвиге русского старика Сусанина. Попадется какой-нибудь партизанский «сват» – ног не унесешь из леса. По его мнению, более надежны были мальчишки.

На машинах проехали только до лесосеки – всего километра полтора. Дальше нужно было идти пешком.

Впереди прокладывал путь Никишка с группой автоматчиков. Немного приотстав от них, но не теряя из вида, двигались змейкой основные силы. Обер-лейтенант с Иваном шел в голове отряда, фельдфебель с Матвейкой – в самом хвосте.

Клюй от лесосеки взял точное направление. Неужели знает, как пройти? Однако нет – зачем бы тогда брать с собой мальчишек?

Каждые пять минут фельдфебель спрашивал у Матвейки, правильно ли они идут. Пареньку ничего не оставалось, как с деловитым видом оглядываться по сторонам и утвердительно кивать головой.

Солнца не было, но духота стояла, как перед грозой. Немцы шли, не отнимая рук от оружия. Чем дальше отряд углублялся в лес, тем заметнее проявлялся страх на потных лицах солдат. Они напряженно озирались на каждую качнувшуюся ветку. Дятел, внезапно протрещавший в боровой тишине, заставил всех замереть и прислушаться. А когда в кустах шумно взлетела тетерка, гитлеровцы шарахнулись прочь и открыли огонь.

Лес между тем густел. Тропинка затерялась. Местами путь преграждали плотные заросли елового подлеса и лещины, сквозь которые приходилось продираться. Матвейку радовало, что Никишка ведет отряд напрямую. Солдатам с ранцами за спиной, с термосами, флягами, подсумками на боках трудно было лезть по чаще. С каждым километром они все заметней уставали, разбредались, офицер то и дело вынужден был останавливать движение, чтобы собрать отряд. А в какой-нибудь сотне шагов слева вилась едва приметная тропка, по ней без труда можно было дойти до каменного бугра – это, считай, полпути.

Матвейка, наконец, понял, что Клюев ведет немцев на каменный бугор. Там, вокруг бугра, была «сила» малины, за ней, очевидно, когда-то ходил Никишка, и ему было известно, что в том же направлении дальше – Журавлиный яр.

Вышли на чистину – что-то вроде большой поляны, поросшей редкими молодыми липками. Пахнуло земляникой и свежим медом. Обер-лейтенант потянул носом, причмокнул и объявил привал.

– Вы ягод хотели – пожалуйста! – сказал Матвейка с тайной надеждой, что удастся, наконец, выяснить истинную цель их похода в Горелый бор. – По склону – клубника, внизу – смородина.

Гитлеровец разгадал его умысел раньше, чем пастух договорил.

– В Журавлином яру, как я слышал, они более сладки, – сказал он с многозначительным смешком. – Я люблю только сладкую ягоду.

Солдаты валялись в густой не тронутой прежде никем траве, жрали яйца, ветчину, запивая из термосов черным кофе. Загорелый, чубатый ефрейтор с цыганским лицом вырубал кинжалом на стволе стройного раскидистого клена свое имя. Поодаль здоровенный верзила, сутулый, с жилистыми в веснушках руками, на опор двумя ударами топора хотел свалить липу. Это ему не удалось. Тогда, озлясь, он под смех приятелей одним взмахом снес липку потоньше – и пошел, играючи, рубить ближние деревца. Острый, как бритва, топор с мягким и влажным чавканьем наискось входил в гладкие стволы. Некоторые падали сразу, иные продолжали стоять наполовину подрубленные, скрипя и качаясь.

За несколько минут полянка сделалась неузнаваемой.

Чтобы не видеть, что творили фашисты вокруг, Матвейка лег лицом в траву. Тотчас перед его взором открылся неширокий дол, в камышах и кустах тальника. В глубине дола тальниковые кущи грудились плотнее, и там над ними вставал зеленокудрый остров с огромной разлапистой сосной над обрывом. Вспомнилось ему, как бабка Позднячиха, водившая их с Климушкой первый раз в Журавлиный яр, поднялась на крутой скат, поклонилась старой сосне.

– Это проматерь всего бора, – говорила им бабушка, словно начиная сказывать свою новую сказку. – Пока стоит она – быть лесу. Храните ее, детушки, не голите землицу. Заповедное место свято. Опоганить – грех велик…

Не сами ее слова, нескладные и маловразумительные, доходили до них, а тот высокий настрой ее души, с которым она говорила о лесе. «Опоганить – грех велик!» – Матвейка даже приподнялся от этих всплывших в памяти слов.

«Петух» рядом, вспоров штыком кору, сдирал ее с тонкой липки. Кора снималась плохо, рвалась, но гитлеровец настырно продолжал свое дело. Оголяясь все выше, ствол белел, словно нетронутая солнцем девчоночья нога.

Эта картина всколыхнула у Матвейки те же чувства, что испытывал он, когда унтер перебирал Фенино белье в сундуке. От злости свело зубы до хруста. Ненавистный затылок унтера невольно притягивал к себе его взгляд. Представилось, как все эти грязные, потные, с бесстыжими глазами убийцы влезут на остров и пойдут топтать, ломать, пакостить в самом чистом, в самом заповедном уголке леса. Как он не подумал об этом раньше?! Да разве ж можно фашистов пускать туда?

Когда тронулись дальше, Матвейка осторожно сказал фельдфебелю:

– Влево, кажись, забираем.

Крайцер бегом кинулся в голову колонны. Через несколько минут, поравнявшись с Матвейкой, он хмуро бросил:

– Идем верно, тропинка нет.

Надо было исподволь сеять у немцев сомнения в знании пути Никишкой, а главное – Иваном.

– Без тропинки – тяжело и заблудиться легче, – произнес он.

Он понимал, что если сразу попробует сбивать отряд с пути, немцы разоблачат, сопоставляя его слова с тем, что говорят Никитка с Иваном. Надо было выждать, когда Никишка станет путаться. Иван, конечно, начнет поправлять. Вот тогда можно вмешаться, опровергнуть того и другого и направить фашистов на Гнилую узень…

Прошли еще с полкилометра. Впереди скоро должна была начаться полоса густого мелкого ельника. Хорошо бы использовать ее, чтобы повернуть отряд в обход зарослей оправа. Если помаленьку отклоняться, можно пройти мимо каменного бугра, тогда первый ориентир для Никишки с Иваном будет потерян.

– Тоже мне, проводники, – ворчал как бы про себя Матвейка. – Тащут прямо в гущину. Наверное, дальше лесосеки не ходили, а берутся вести к яру.

Фельдфебель молчал. Полезли следом за Никиткой в ельник. Это были почти засохшие от чрезмерной густоты заросли, колючие и плотные невероятно. Когда продрались сквозь них, отряд без команды остановился передохнуть. Люди отплевывались, стряхивали сор, снимали паутину со взмокших лиц.

Обер-лейтенант, красный, как пареный буряк, подозвал к себе Клюева.

– И много еще впереди таких елочек-палочек? – спросил он.

– Правильно идем, – пролепетал полицай, вытирая пот со сморщенного, как голенище, лба. – Прямо на север. Скоро должен быть каменный бугор. Уже малинник попадается.

– Зачем мне бугор? – офицер начал подрагивать желваками на челюсти.

– С него, как мужики говорили, ежели дальше на север держать, – к Журавлиному яру выйдешь.

На карте, которая была у обер-лейтенанта, лесной массив, под названием Горелый бор, обозначался большим зеленым пятном, похожим на жабу. В середине этого пятна имелась штриховка с неопределенным очертанием – заболоченный лес. От того места, где отряд вошел в Горелый бор, болото лежало в северном направлении. Значит, в общем двигались, кажется, правильно.

– А ты лазил через эти елки, когда ходил к Журавлиному яру? – спросил обер-лейтенант у Ивана.

– Не-е, мы с батей – по тропке. Клюев сбился…

– Как – сбился? Ты почему молчал?!

– Вы спрашивали про направление – а направление, вроде, верное, в тую сторону…

– Тропинки путаные, – продолжал бормотать в оправдание полицай, – не упомнишь, какая – куда. Напрямую – надежней…

Подошел Крайцер, послушал, сердито сказал по-немецки:

– Если дальше пойдем по такой «прямой», к вечеру не доберемся. Пастух говорит: надо вправо принять.

Обер-лейтенант понимал, что пастух лучше Ивана и полицая знает лес. Но, как все хитрые люди, он не доверял никому, и прежде всего тому, кто лучше знает.

Позвали пастуха.

– Отсюда вести будешь ты, – сказал обер-лейтенант без своей обычной улыбки. – Хорошо проведешь – конфеты, плохо – пуля. Как это у вас говорят: или грудь в крестах, или голова в кустах.

Матвейка понимал, что угрозу свою гитлеровец выполнит не моргнув, как только заподозрит хитрость. Надо действовать осторожно, а главное, чтобы Иван не вздумал «поправлять» его.

– Ага! Затащил в дебри, – кивнул он на полицая, – пускай и дальше ведет.

– Разве он держал курс неправильно?

– Прямо ворона летала, да дома не ночевала. Кто ж в лесу прямо ходит? А теперь – либо назад вертаться, либо скоро по тальнику да кочкарнику ноги ломать.

Назад, через ельник, немцы возвращаться не хотели. Матвейка повел их, обходя все чащинки справа и, таким образом, незаметно забирая в сторону, в обход каменного бугра. Вел он некоторое время по редколесью, а в зарослях выбирал чистые проходы. Солдаты приободрились, идти стало легче. Но Никишка после недолгого колебания сказал офицеру:

– Сбиваемся в сторону.

Иван подтвердил:

– Шибко вправо забрали.

Обер-лейтенант свистком остановил движение отряда, подошел к пастуху:

– Почему уклоняешься на восток?

Матвейка ждал этого вопроса. По его расчетам, каменный бугор уже миновали – главный ориентир для Ивана с Никишкой утерян.

– Полегче дорогу выбираю, – сказал он, – хочу лозняки обогнуть.

Широкий рот офицера вновь тронула ядовитая улыбка:

– Ты немножко брешешь…

– Не верите? Ладно, только не пеняйте потом.

Этот участок леса Матвейка знал хорошо. Он свернул на запад, вроде бы возвращаясь к прежнему направлению, и вывел прямо к широкой лощине. Началась такая густота, по сравнению с которой недавний переход через сухой ельник выглядел прогулкой в саду. Ботинки солдат скользили по гибкому лозняку, ноги путались в мелком багульнике, срывались с кочек в ржавую грязь. Сучья хлестали по глазам, рвали одежду, в кровь царапали руки и лица. Несколько человек растянули связки на ногах. Один солдат совсем не мог идти – его тащили под руки.

Больше часа отряд продвигался лощиной. «Ага, пыхтите! – ликовал Матвейка, тоже порядком взмокший. – В Журавлином яру побывать захотели? Я вам его покажу!..» Была еще одна причина для радости. Солнце нельзя было отыскать в тучках, а стрелки компасов в этих местах виляли из стороны в сторону словно телячьи хвосты: под болотом были залежи железняка. Уследить в чаще за направлением, куда вел проводник, немцам было трудно. Поминутно приходилось огибать совсем непролазную густель, прыгать с кочки на кочку, рискуя сорваться в грязь. Это помогло Матвейке вести отряд зигзагами по всей длине лощины и вывести на ее северо-восточную оконечность. Теперь он был уверен, что направит фашистов в Гнилую узень.

Солдаты выбирались на сухое и, гремя снаряжением, валились в траву. Обер-лейтенант, объявив привал, подошел к пастуху. На мокром крутом лбу вздулась синяя жила, под ухом кровоточила длинная царапина. Желваки так и перекатывались на челюсти.

– Ты где нас вести… вел?.. – от усталости и злости он начал делать ошибки в русском языке.

– Так вы же сами приказали, – напомнил Матвейка. – Я предупреждал: слева – лозняк…

Офицер злился больше оттого, что внутренне сознавал свою вину за изменение маршрута.

– Ты водил неправильно! В другом месте ходить надо.

– Конечно, в другом. Так Клюй же куда завел?.. Я говорил…

– Ты есть обманщик. Ты спутал дорогу! Иван говорит: можно было не лезть на болото!

– Вы же сами велели…

Матвейка не договорил. Голова его мотнулась от пощечины, в глазах больно полыхнуло красное пламя.

– Признавайся, что спутал дорогу!

– Путал не нарочно, – вставил Крайцер, которому тоже показалось, что через лощину перебирались они напрасно. – По маленький ошибка. Да? Такой лес трудно знать.

Матвейка понимал: стоит подтвердить их предположение, будто он нечаянно обился с пути, как немцы с помощью Ивана и Никишки снова отыщут верное направление. Нет, он должен убедить их, что знает дорогу и ведет правильно. Надо переломить Беляшонка с Клюем, подорвать к ним доверие у гитлеровцев.

Пощечина еще больше ожесточила его. Кожа на затылке сжалась, как кленовый лист от жары. Матвейка набычился и задубел внутри. Теперь ему хоть на горло становись, он бы твердил свое. Он только старался не показывать немцам свои глаза, чтобы не заметили полыхавшую в них ненависть.

– Обещали конфеты, а сами – по морде!

Офицер отвесил ему еще две оплеухи.

– Что мне врать, что ли? – вскричал пастух, а про себя думал: «Шиш вам, а не Журавлиный яр!»

Незаметно приблизился Иван.

– Винись, Кубик, а то хлеще достанется, – сказал он, угодливо поглядывая на офицера.

Тут Матвейка не мог сдержаться. Он заскрипел не только зубами, а, кажется, весь заскрипел, было такое ощущение, что от злости даже спина задымилась.

– Бьете, да? – сказал он, глянув прямо в глаза обер-лейтенанту. – Оттого, что Иван говорит не так, как я? А дайте ему по моське – поглядите, что будет! Он же вас задуривает! Дорогу забыл, а пистолет получить охота.

В искательной улыбке второго проводника фельдфебелю почудилась фальшь. Подошел Иван без разрешения, это тоже было подозрительно.

– В самом деле, – сказал он по-немецки, – надо и у него спросить построже.

Обер-лейтенант в знак согласия кивнул головой:

– Опроси. Только отведи, чтобы они не слышали друг друга.

Через минуту весь отряд потешался над визгливыми воплями Беляшонкова за кустами:

– Ой, дяденька, не бей!.. Ай, миленький, правду скажу!..

Солдаты, развалясь на траве, громко ржали. Кое-кто из них, несмотря на усталость, поковылял взглянуть, как фельдфебель избивает мальчишку.

Что говорил Иван и о чем позже Крайцер сухо доложил командиру отряда, Матвейка не слышал. Но перед тем, как двигаться дальше, «обер» приказал пастуху снова идти с головным дозором.

Было далеко за полдень, когда преодолев очередную тальниковую чащину, они выбрались на открытый, слегка кочковатый луг. Дальше путь преграждало болото, тянувшееся наподобие реки. Ширина его была невелика – метров сто пятьдесят. Чистое, без кочек и кустов, поросшее зеленой травкой, оно казалось совсем неопасным. На другой стороне серебристой стеной высился крупный ивняк. Представлялось, что там высокий берег.

Это была Гнилая узень – непроходимая топь.

– Ну вот и пришли! – сказал Матвейка.

Он старался изобразить на своем лице радость и гордость, что вывел точно к тому месту, куда требовалось. Однако он чувствовал, как холодеют потные щеки, а губы стянула фальшивая улыбка. Страх тонкой болью прокатился по всему телу. Что скажут Иван с Никишкой? Поверят или не поверят немцы? Если усомнятся, заподозрят обман – пристрелит «обер», как ту несчастную кошку, и гнить ему в бездонных топях узени.

– Это есть Журавлиный яр? – окинул фельдфебель пристальным взглядом болото и противоположный берег.

– Да. На той стороне! – указал Матвейка.

– А как пройти?

– Мужики жерди кладут, – отчаянно врал Матвейка, хотя знал, что в двух километрах есть обход и немцы могли найти тропу туда.

Подошел обер-лейтенант в сопровождении нескольких солдат. Мундир на нем был забрызган грязью, кобура с пистолетом съехала на живот.

Крайцер, козырнув, начал что-то докладывать, кивая в сторону ивняка.

Растянувшийся отряд собирался медленно. Иван с Никишкой притащились в числе последних.

Офицер пальцем подозвал Беляшонкова поближе. Он направил на него браунинг таким движением, что не понять было, – угрожает выстрелить или собирается подарить пистолет мальчишке, как обещал.

– Это называется Журавлиный яр? – впился он прищуренным глазом в Ивана.

И опять было непонято: говорит он это с издевкой, будто бы зная, что они в другом месте, или просто опрашивает.

Матвейка двумя секундами раньше успел глянуть Ивану в глаза.

Беляшонков понял все.

«А ну как узнают?!» – испуганно дрогнули в ответ его выгоревшие ресницы.

«Я буду стоять на своем!»

«Боюсь… не могу…»

«Я окажу: он врет! Будут снова бить обоих».

Поединок их длился мгновение перед тем, как офицер задал вопрос.

– Да… – сказал Беляшонков и тут же залепетал, стараясь, на случай, выгородить себя:

– Я в Журавлином яру всего раз был… Он вел! Он лучше знает.

Офицер понял его в том смысле, что Иван признает право получения награды за соперником.

– Хорошо, – сказал офицер, пряча браунинг в карман. – Пастуху пистолет не нужен, а ты его заработаешь в следующий раз.

Вдруг треснул выстрел. Показалось – кто-то сушину сломал. Говор смолк, будто обрубленный. И тут Матвейка увидел, как «обер», странно подрагивая и хватаясь белыми руками за воздух, медленно валится на спину.

Фашист упал плашмя, земля, не принимая его, слегка подбросила мертвое тело.

Солдаты повскакали с кочек, еще не понимая, что случилось. Фельдфебель громко пролаял команду. Тотчас гитлеровцы залегли и отрыли огонь по ивняку.

Оглушенный треском автоматов, Матвейка приткнулся за кочку. Иван, всхлипывая, совал под него голову. Так продолжалось несколько минут. Потом фельдфебель снова выкрикнул команду, и немцы, по двое, по трое, начали перебегать назад, к кустам.

Крайцер поднял мальчишек и велел отходить вместе с солдатами, тащившими тело обер-лейтенанта.

Они долго сидели в ивняке, прислушиваясь к стрельбе. Фельдфебель рассылал автоматчиков по всем направлениям. Но гитлеровцы так никого и не обнаружили.

– Зачем привел на узень? – шепнул Иван.

– Мало ли куда фашисту хочется! – ответил Матвейка. – Запомни: сболтнешь кому, скажу – в сговоре с тобою вел.

– Не-е, хрест во все брюхо – молчу! Побьют жа!..

Сбежать Матвейке удалось лишь тогда, когда вернулись на лесосеку и гитлеровцы занялись погрузкой в машины. Иван увязался за ним следом.

– Чего ты? – сказал Матвейка. – Мог бы подъехать с ними до деревни.

– Катись они!.. – сказал Иван, сплевывая сукровицу, все еще сочившуюся из десен после допроса фельдфебеля. – Глядеть на них не могу больше!

До тошноты хотелось есть. Но прежде, чем идти в деревню, надо было заглянуть в большой березник. Как там беженцы? Приходил ли к ним Парфен резать бычка? Или они весь день голодные – коров сегодня на поле не выпускали.

Матвейка, не таясь теперь, рассказал обо всем.

– Давай забежим к Позднячихе! – предложил Иван. – Малость кругу дадим, зато бабка покормит. Если Климушка дома, может и заночуем?

– Верно, – согласился пастух, – а то утром опять нас в провожатые загребут.

– На кой нам!..

Вечерело. Усталость давала о себе знать. Болело и ныло все тело, а главное – обессиливал голод.

Из леса выбрались невдалеке от избушки. Блеяла недоенная коза, поросенок исходил в хлеву визгом. Ребята уже прикидывали, чем угостит хлебосольная Позднячиха, как вдруг заметили около прясла знакомые мотоциклы и Никишку, бегущего по двору от погреба.

– Ну змей же собака! – яростно выругался Матвейка. – Житья не стает!

– Пошли домой, – уныло прошептал Беляшонков.

– Прежде – в большой березник. Людей надо предупредить, пусть сейчас же уходят в лес.

Идя вдоль опушки, они обогнули сосновый мысок, врезавшийся в пшеничное поле, и тут их насторожил странный тихий и смурый звук. Нельзя было понять, откуда он доносится, – из леса, из пшеницы или из березового околка.

Кто-то выл – тягуче, больно, выл, казалось, без слез, но всем нутром, всем существом своим.

– Волчица, что ль? – приставил Иван ладонь к уху.

– Несхоже, – сказал Матвейка.

– Боязно. Айда лугом домой…

– Погоди. Ни волк, ни собака…

Немного спустя они подошли к сросшимся корнями трем дубкам. На фоне темных кустов опушки резко выделялись из травы два желтых бугорка: один посветлее, с подсохшими комьями, прибитый дождем, другой совсем свежий, – суглинок на нем еще не обветрился. Старуха в черной кацавейке, босая, простоволосая, упираясь оземь костлявыми скрюченными руками, стаяла на коленях и, положив голову на свежую насыпь, выла.

– Позднячиха! – вскрикнул Матвейка, в груди у него захолонуло.

Она выла без слов, без причета, почти не шевелясь. Только затылок ее с растрепанными сизыми косицами покачивался из стороны в сторону, будто старуха пыталась зарыться головой в землю. Было в ее голосе и покачивании головы что-то жуткое, смертное, что и горем даже назвать нельзя.

Мальчики приблизились. Матвейка наклонился к старухе, словно пытаясь прочесть на ее лице: что случилось?

Ему все еще не хотелось верить, что около первой могилы беженцев появилась чья-то вторая.

Позднячиха медленно подняла голову, запрокинула ее, как будто пыталась увидеть небо, и вдруг ударилась лицом о насыпь:

– Де-точ-ки ж вы мо-и-ы-ы!..

Она разгребала лицом рыхлый суглинок и стонала: ы-ы-ы!.. Сдавалось, этому тянущему за сердце звуку не будет конца. Даже иссякнув в ее груди, он продолжал звучать над полем, над лесом, и еще дальше – до самых звезд…