Текст книги "Резерв высоты"

Автор книги: Николай Скоморохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Все внимательно слушали его и чувствовали, что говорит он не то. Кто-то не довернулся, кто-то не увидел – в этом, по его словам, была причина неудач. В его словах не было глубины анализа, следовательно, и причины потерь он не определил.

Давыдов, уловив настроение летчиков, видел: сейчас толку от Кутейникова не добиться – чем дальше комэск говорил, тем бессмысленнее были его фразы. В конце концов Кутейников и сам заметил это и закончил свое объяснение совсем уж неудачно:

– Что делать, у нас не получилось, посмотрим, как другие себя покажут, Теперь очередь за второй эскадрильей.

Богданов, обычно очень выдержанный, взорвался. Его терпение лопнуло, он вскочил и бросил на Кутейникова взгляд, полный горечи и презрения:

– Не торопитесь справлять похмелье на чужом горе! Знайте, ваши неудачи сегодняшнего вылета – это и наши неудачи. Мы скорбим, а не радуемся. Не оправданий, но правды ждали люди, конкретного, критического разбора действий эскадрильи! – с укором закончил Богданов.

– Кто еще хочет высказаться? – спросил командир полка.

– Что говорить? Надо делом заниматься да рисоваться поменьше, раздался голос Базарова.

Давыдов понял, что пора прекращать дебаты. Разве тут до них, когда два покойника, можно сказать, лежат в переднем углу...

– Товарищи, необходимо всем хорошо подумать о сегодняшних событиях, обсудить их. Завтра дежурит вторая эскадрилья, – закончил он разбор.

Следующий день прошел без особых приключений, лишь Овечкин вернулся с задания на изрешеченном в воздушном бою самолете. В полку осталось всего два ЛаГГа, теперь на них попеременно летали все, и каждый, возвращаясь, привозил по нескольку новых пробоин. Техники и механики быстро ремонтировали машины, и очередные счастливчики летели на них в бой. Залатанные, раскрашенные в разные цвета, эти самолеты походили более на атрибуты цирка, чем на боевую технику. Но летчики с нетерпением ждали своей очереди на полет, чтобы там, в небе Сталинграда, в смертельной схватке с фашистами доказать свое стремление остановить врага здесь, у стен Сталинграда. Каждый понимал, что дальше отступать нельзя.

...Когда хоронили погибших, прощальное слово произнес комиссар. Они провожали в последний путь товарищей, на счету которых были сотни боевых вылетов, десяток сбитых самолетов. Это были молодые парни – совсем недавно им едва перевалило за двадцать; это были их друзья, полные жизненной энергии, душевной теплоты... Беззаветным служением Родине они снискали горячую любовь всех, кто их знал.

Тепло и проникновенно говорил комиссар о каждом из погибших, говорил о коварстве и злобе врага, беспощадно топчущего нашу советскую землю. Каждое его слово зажигало огонь ненависти в сердцах летчиков, жажду беспощадной борьбы с фашистскими поработителями.

Речь комиссара взволновала всех присутствующих. Летчики, выступавшие после него, клялись быть верными памяти погибших и отомстить за их смерть. Вскоре на краю аэродрома вырос невысокий холмик с дощатой пирамидой и звездочкой наверху. Прогремел прощальный салют. Фадеев невольно содрогнулся, представив сколько таких могил на полях от Буга до Волги. Тысячи, сотни тысяч, миллион?

– Неужели миллион?..

4

Медленно и молча расходились люди после похорон. Фадеев с ведомыми направился было к своей землянке, но Богданов остановил его:

– Анатолий! Пойдем к командиру полка.

Через десять минут в штабной землянке около огонька, рвущегося из коптящей гильзы, собралось человек восемь. Давыдов встал, поправил гимнастерку – эта привычка у него выработалась давно, он всегда следил за своим внешним видом, был опрятен, подтянут.

– Обстановка критическая, – сказал он. – Фашисты стягивают к Сталинграду огромные силы, днем и ночью наносят удары по городу с воздуха. Нужных резервов у нас нет, самолетов на фронте мало, и те мы зачастую теряем безрассудно. Вылет группы Кутейникова тому горький пример. Такого позора полк еще не видел.

Кутейников ерзал на скамейке, хотел что-то сказать, но твердый голос Давыдова не сулил ничего доброго, поэтому комэск первой счел целесообразным промолчать.

– Причины ошибок – неумение и нежелание учиться воевать, – продолжал командир, – фатальное равнодушие к себе, к своему долгу перед Родиной. Человека бьют, но он ничего не предпринимает, чтобы выяснить, узнать, почему такое происходит. Многие летчики, возвратившись с боевого задания, где они наделали много промахов; действовали по шаблону, свои ошибки не анализируют, не стремятся их исправить. Их товарищи гибнут в бою, а они сами нередко труса празднуют, поджимая хвост при встрече с "мессершмиттами". Этот позор надо смыть кровью, но не своей, а вражеской. Сейчас обстановка такова: любая ошибка в бою будет расцениваться как предательство. Завтра мы получаем из соседнего полка шесть самолетов ЛаГГ-3 и два Яка. Приказываю: инженеру полка за счет ремонта подобранных в поле самолетов поддерживать самолетный парк на уровне десяти самолетов. Десять экипажей должны ежедневно вести боевые действия. Это приказ для всех. Завтра в девять утра вылетаем шестеркой: я с комиссаром и сержантское звено во главе с Богдановым. Мы должны показать немцам, что с нашего аэродрома не только куропатки взлетают.

Давыдов замолк, обводя присутствующих строгим взглядом. Стояла глубокая тишина, никто не смел и кашлянуть – слишком суров был командир полка в эти минуты.

– О деталях боевого вылета поговорим утром, для ориентировки скажу: идем на Сталинград прикрывать войска. Ударную группу возглавляю я. Группу прикрытия – Богданов или Фадеев парой, – закончил Давыдов.

– Есть! – четко отчеканил комэск второй.

– Вопросы есть? Все свободны.

Не проронив ни слова, участники совещания покинули землянку. Богданов с Фадеевым вышли последними.

– Чувствуешь, Анатолий, как развиваются события? Обстановка накалилась до предела, не случайно Сталин издал приказ и потребовал: "ни шагу назад". Дальше отступать некуда. Пора гнать фашистов обратно.

– Слышал я от пехотинцев, что приказ товарища Сталина подействовал на них здорово, – сказал Фадеев. – Видимо, и у нашего командира полка терпение лопнуло.

– Конечно. Сколько можно из-за нашей безалаберности терять людей и самолеты?

– Но ответственность он возложил на нас большую, – вздохнул Фадеев.

– У него другого выхода нет, Анатолий, – согласился Богданов. – Сейчас такая ситуация: или он овладеет положением в полку, или его согласно приказу снимут, разжалуют.

– Неужели до этого дело дойдет?

– Может дойти. – Богданов помолчал, потом спросил доверительно: – Ты обратил внимание – летят завтра с комиссаром вместе!

– Дар – ответил Фадеев. – Они, наверное, все продумали заранее?

– Конечно, – согласился опять Богданов. – Может, не одну бессонную ночь провели. Не шуточное дело.

– Я, честно говоря, товарищ капитан, и не думал, что все так обострится.

– Я тоже. Но в последние дни уже чувствовал: должен наконец произойти взрыв...

Вошли в сержантскую землянку. Овечкин и Гончаров были на месте. Комэск и командир звена вместе с летчиками расположились у стола. Более часа при свете коптилки шли баталии на бумаге. Наконец Богданов определил два наиболее вероятных варианта боя, которые все вместе отшлифовали до деталей, внося новинку в каждый тактический прием.

– Завтра наша задача – убедить командира с комиссаром следовать этим вариантам, – сказал Богданов. – Мне кажется, – добавил он, – что командиром группы прикрытия надо назначить тебя, Фадеев. Ты хорошо видишь даль, стреляешь не хуже меня, с Овечкиным вас водой не разлить, не только немецкими трассами, – улыбнулся он и закончил: – А сейчас – спать. На завтра, кроме хороших вариантов, нужны и светлая голова, и отдохнувшие мышцы, а это может обеспечить только хороший сон. Итак, до завтра!

– Спокойной ночи, товарищ капитан! – Фадеев вышел вслед за комэском, и голова у него чуть не закружилась от свежего воздуха.

Легкий ветерок дул с Волги, нес речную прохладу на раскалившуюся за день степь.

Поднялись наверх и Овечкин с Гончаровым.

– Как хорошо-то здесь! А мы сидим в землянке и керосином дышим!

– Все надо, Ваня!

– Товарищ командир давайте здесь спать?

– Нельзя, – ответил Фадеев, – лучше проветрить нашу обитель.

Овечкин и Гончаров взяли одеяло и стали махать им, увеличивая приток свежего воздуха. Закончив проветривание, снова обговорили некоторые детали предстоящего задания и, надышавшись свежим воздухом, юркнули в землянку...

5

С рассветом летчики принимали самолеты. К восьми часам перерулили их на свою стоянку и доложили командиру полка о готовности к боевому вылету, а также возможные варианты воздушного боя. Давыдов, быстро разобравшись в предложенных вариантах, согласился, предупредив Фадеева: без нужды с "мессерами" в затяжной бой не ввязываться. Лучше так – ударил внезапно и вверх.

– Понял, товарищ майор, – ответил Фадеев.

– Тогда по коням! В девять часов – готовность номер один, вылет в ближайшие тридцать минут. Мы можем потребоваться для усиления барражирующих истребителей из соседних полков. Включите радио и будьте на приеме, приказал Давыдов.

– Есть! – И летчики направились к своим самолетам.

Фадеев, весь в напряженно-приподнятом состоянии, снова внимательно осмотрел самолет, пристегнул парашют, сел в кабину, окинул взглядом приборы, включил радио и тут же услышал знакомую перекличку многих голосов, которая всегда сопутствует воздушному бою.

Одной минуты было достаточно, чтобы понять воздушную обстановку над Сталинградом: враг бомбил наши войска. Яки пытались атаковать немецкие бомбардировщики, им мешали "мессеры", падали бомбы, горели самолеты...

Накал боя нарастал, и Фадеев весь ушел в перипетии смертельной схватки, разыгравшейся над городом. Ему не терпелось самому оказаться там и бить врага так, чтобы пух и перья летели от стервятников!

Фадеев смотрел в небо, ждал сигнальной ракеты, но ее все не было. Хотелось подсказать Давыдову, что пора, но он постеснялся. Командир полка сам вылетает во главе группы, он знает, что делать. И вдруг в наушниках раздался твердый голос Давыдова: "Запуск! Взлет по плану!" Через три минуты шестерка была в воздухе.

Фадеев и Овечкин на максимальных оборотах пошли вверх. Высота постепенно росла – тысяча метров, две, три...

Набрав высоту три с половиной тысячи, Давыдов повел группу на запад. Впереди, как на ладони, простиралась Волга, за рекой просматривался растянувшийся далеко по берегу город с дымами множества очагов пожаров. Фадеев посмотрел на температуру мотора – велика, а расстояние до Сталинграда небольшое. Не успеют они с Овечкиным набрать желанные шесть тысяч метров? Чтобы не перегреть мотор, Фадеев решил прибрать обороты, медленно потянул рычаги на себя – темп набора высоты уменьшился. Гомон голосов в эфире постепенно стих. По отрывочным фразам Анатолий понял – бой был горячий, результативный с обеих сторон, очевидно, нырнул в реку не один самолет.

Осматривая горизонт, Фадеев видел лишь Овечкина и четверку своих, идущую впереди на высоте около четырех тысяч метров. Получалось, что его пара имела превышение всего метров шестьсот, этого было недостаточно. Заметив четверку, немцы сразу же обнаружат и его, а тогда прощай так тщательно разработанный замысел! Ни о какой внезапности не сможет быть и речи!

Фадеев взглянул на прибор, температура мотора подошла к норме. Он медленно двинул рычаги вперед почти до максимума. Самолет, как послушный конь, почувствовав уверенную руку седока, пошел вверх. Кругом тихо, в наушниках не было слышно обычного шума голосов. Под крылом самолета узкой лентой текла Волга, куре – западный, в воздухе только свои. Это радовало и настораживало. Если нет рядом врага, необходимо продолжать набор высоты. Вот уже пять с половиной тысяч, скоро заветные шесть.

Фадеев увидел, как четверка Давыдова пересекла линию фронта, развернулась на север, прошла так минут пять, повернула влево и взяла курс на юг. Находясь позади и выше группы Давыдова, он наблюдал ее маневры.

– Ноль один, я Стриж-12, разрешите действовать по плану, – запросил он.

– Действуй, но я тебя не вижу, – ответил командир полка.

– Я Стриж-12, на своем месте, делаю разворот вправо, – доложил Фадеев.

– Понял, – услышал Фадеев голос Давыдова и повел самолет в тыл врага.

Пролетев несколько минут, ниже себя тысячи на две с половиной он увидел две пары "мессершмиттов", летящих на Сталинград, и подумал: вот они, идут, чтобы связать боем нас, потом вызвать "бомберов" – испытанный прием! На него не раз клевали советские истребители, в том числе и он сам, пока не научился делать правильные выводы из складывающейся ситуации. Как же быть сейчас? Атаковать – выдашь себя и сорвешь тщательно разработанный замысел, не трогать "мессеров" – они могут внезапно атаковать четверку Давыдова. Анатолий решил пропустить их, но развернулся, полетел сзади и выше. Если возникнет угроза группе Давыдова, он сможет своевременно предотвратить ее. ЛаГГ-3 на этой высоте превосходил "мессершмитта" в скорости и маневренности.

Анатолий то и дело менял курс, искал Давыдова, но, не найдя его, сообщил по радио:

–Ноль один, идет четверка "худых" – курс... квадрат... высота...

– Понял, сейчас довернусь на север, – ответил Давыдов.

– Я иду за ними, – добавил Фадеев.

– Хорошо, но не прозевай "бомберов", – напомнил командир полка.

– Понял, – сделав поворот, Анатолий увидел четверку Давыдова.

Ох, зачем так близко прильнул к ведущему группы Богданов! Будто уловив тревогу Фадеева, комэск стал отворачивать с набором высоты, увеличивая дистанцию. Минуту спустя завязался клубок двух четверок. Фадеев, еще раз осмотрев запад и юго-запад, занял исходное положение и быстро атаковал "мессеров". Удар был точен, ведомый второй пары загорелся и "мессер", оставляя длинный шлейф дыма, устремился к земле, его ведущий, сделав переворот, последовал на запад.

Теперь внимание Анатолия было обращено на первую пару, но фашисты, ощутив угрозу сверху, бросились наутек. В азарте боя Фадеев ринулся за ними, но был остановлен Давыдовым:

– Стриж-12, не увлекайся, займи прежнее место!

– Понял, – с сожалением ответил Анатолий и пошел в набор высоты. Прошло еще несколько минут напряженного ожидания, и Фадеев вновь увидел врага. Девятка за девяткой шла большая колонна бомбардировщиков, сзади снизу их догоняли "мессершмитты".

Анатолий прикинул время их появления над Сталинградом и доложил Давыдову. Фадеев, находясь вдвое выше "юнкерсов", думал о том, как было бы кстати оказаться здесь всем оставшимся на аэродроме истребителям, плюс еще подкрепление из других полков – тогда они бы показали немцам!

Отбросив мысль о глобальных масштабах, он перешел к конкретным действиям. Фадееву было ясно, что поломать строй "бомберов" просто необходимо, но это можно сделать, лишь отделив туловище от головы, то есть сбив ведущего группы. Но как? Справа и слева, обгоняя "бомберов", на больших скоростях уже шли "мессеры", очевидно, для того, чтобы расчищать бомбардировщикам воздушное пространство. Фадеев предупредил Давыдова.

– Понял, действуй по плану, – ответил он.

"Ну и хитер командир, никакой конкретной команды", – подумал Фадеев.

"Юнкерсы" уже приближались к линии фронта. Время не ждет!

– Пора, Вася, за мной!

Фадеев бросил машину в пике, осматриваясь по сторонам – за хвост он был спокоен. ЛаГГ-3 несся на "бомберов" с огромной скоростью. Сейчас его уже никто не догонит. Дистанция быстро сокращалась. "Мессеры", обогнав "юнкерсы", продолжали полет к Сталинграду, не подозревая о дерзкой атаке пары ЛаГГ-3 с запада. Фадеев прильнул к прицелу – расстояние пятьсот, четыреста, триста, двести метров, – пора, иначе можно проскочить. Прибрав обороты, нажал на гашетку и почти мгновенно увидел дым на ведущем "юнкерсе", потом появился огонь, фашист заметался, но Анатолий не отпускал гашетку до тех пор, пока "бомбер", объятый пламенем, не пошел к земле.

Фадеев резко взял ручку на себя. Набирая высоту, услышал голос Богданова:

– Ведущий "юнкерс" горит!

Взглянув назад, увидел Овечкина и еще один дымящийся бомбардировщик. Эх, чуть-чуть не хватило огонька, надо бы добить, но "мессершмитты", вначале ошеломленные атакой и заметавшись со страху, уже пришли в себя и, разделившись на две группы, вступили в бой. Одна четверка пыталась преградить путь группе Давыдова, другая стала набирать высоту, стремясь добиться превышения над Фадеевым. Как ни лаком был кусочек – подбитый Овечкиным "юнкерс", Анатолий не стал его добивать, а стремительно бросился в атаку на четверку "мессеров".

"Заволновались, гады, неловко себя чувствуете, когда мы выше", подумал Анатолий и, свалив самолет на левое крыло, резким маневром зашел в хвост ведомому второй пары и дал очередь. "Мессер" задымил. Фадеев энергично перевел свой самолет в левый боевой разворот и навскидку, как сибирский охотник, дал очередь по ведущему первой пары – "мессеры" почти одновременно понеслись к земле.

Анатолий с Васей бросились в преследование. Скорость – более шестисот километров, самолет гудит и трясется. Как бы не развалился в воздухе, подумал Фадеев и перевел самолет в набор высоты, зашел в хвост второй четверке "мессеров", которая пыталась в этот момент атаковать Богданова, и дал длинную очередь по замыкающему. Ведомая пара "мессеров", сделав переворот через крыло, метнулась вниз.

Фадеев, видя, что комэску опасность больше не грозит, направился на помощь Давыдову, который вместе с комиссаром атаковал бомбардировщики.

Отогнав последнюю пару истребителей противника, Богданов с Гончаровым набросились на "юнкерсов". Под меткими, очередями шестерки советских истребителей "юнкерсы" запаниковали. Не доходя до цели, они начали освобождаться от груза и возвращаться на запад. Но не всем было суждено вернуться целыми и невредимыми. Один за другим вспыхивали бомбардировщики и, объятые пламенем, падали на русскую землю.

В горячке боя никто не обратил внимания на горючее, и только после того, как комиссар крикнул: "У меня горючего – ноль", – Фадеев взглянул на свой бензиномер и убедился, что у него тоже около пятидесяти литров. Команда Давыдова: "Прекратить преследование, идем на аэродром!" – подоспела как нельзя кстати.

Буквально на последних каплях бензина летчики произвели посадку. Радостные и возбужденные, выскочили они из кабин, бросились друг к другу. Комиссар и командир обнялись, расцеловались и поздравили всех участников этого вылета. Победа была убедительной: разогнали три девятки бомбардировщиков, более десятка "мессершмиттов" и сбили семь самолетов врага. Кроме того, и это было главным, командир и комиссар личным примером доказали, что при высоком мастерстве и умелом управлении боем можно и малыми силами бить и "мессеров", и "юнкерсов".

Наступил сентябрь. Фашисты перебрасывали к Сталинграду новые силы, стремясь сбросить в Волгу его героических защитников.

Летчики полка Давыдова отважно вели воздушные бои, часто выходили из них победителями, но и им доставалось: нет-нет, да и собьют кого-то.

Полк таял, в нем оставалось всего пять самолетов. Пополнения пока не ожидалось.

В один из этих напряженных дней Фадеев узнал, что в первой эскадрилье пара, вышедшая на разведку аэродромов противника, не вернулась с боевого задания, В ее составе был и Глеб Конечный.

Глава XV

1

Известие о том, что Глеб не вернулся с боевого задания, потрясло Тропинину, но она молча и сдержанно переживала свое горе.

Шура росла в многодетной семье, в постоянных заботах о младших братишках и сестренках. В ее жизни не оставалось времени ни для молодежных вечеринок, ни для дружбы с ребятами. Встреча с Конечным всколыхнула ее сердце. Он сразу покорил девушку своим веселым нравом, открытой душой. Ей нравилось, как Глеб с детской непосредственностью, без конца подсмеиваясь над собой, клял себя на все лады за какие-нибудь упущения. Он никогда не осуждал других, если что-то не ладилось у него, винил лишь себя – быстро, кратко и безапелляционно: "Дурак, сам виноват". Но главное, за что она его ценила, – он был совершенно равнодушен к другим девушкам, просто не замечал их. Шура быстро привязалась к Глебу. Встречи в Ростове и на фронтовых аэродромах, его внимание и забота еще больше укрепили и углубили ее чувство. Правда, про себя она осуждала его за пренебрежение к опасности, легкость некоторых суждений, нежелание, а порой и неумение отстаивать свои взгляды... Привыкшая опекать младших, она заботилась и о Глебе, иногда подсказывая ему, как поступить в том или ином случае. Глеб никогда не спорил с ней, чем доставлял Шуре огромное удовольствие, но часто забывал об ее советах и, как ей казалось, слишком'медленно изживал свои недостатки. Шура не падала духом, верила, что в будущем у них будет все прекрасно. И вдруг – Глеб не вернулся. Где он, что с ним?

Конечно, она знала, что не вернувшиеся с боевого задания летчики порой через какое-то время возвращаются, всякое случается на войне. Но в своей жизни на чудо она не рассчитывала. И если уж она потеряла Глеба – такого доброго, родного человека, ей остается одно – мстить за него! Мстить, уничтожать гитлеровцев! Она решила пойти поговорить об этом с Фадеевым, но неожиданно появилась Вика, и девушки направились к нему вместе.

Анатолий издалека увидел два знакомых силуэта.

– Здравствуйте. Ты, конечно, тревожишься о Глебе? – спросил Шуру Фадеев и тут же попытался ее успокоить: – Не надо волноваться, полетели они далеко... Может, случилось что-то с мотором, подбили, может, заблудились ребята после воздушного боя. Но я убежден, Глеб жив и скоро вернется.

– Когда? Когда? – настойчиво допытывалась Шура. – Я боюсь, что с ним случилось непоправимое! Глеб такой несерьезный!

– Шура, не торопись его хоронить! Как только что-нибудь узнаю о нем, тут же сообщу, немедленно!

Когда девушки шли обратно, Тропинина твердо сказала:

– Виктория, мне все ясно. Глеб не вернется. Я трезво оценила все "за" и "против".

– Вот увидишь, – перебила подругу Вика, – пройдет один-два дня, и появится как миленький. Сколько летчиков сбивали, и большинство из них возвращались.

Подруги некоторое время шли молча, затем Шура сказала решительно:

– Пойду к комиссару.

– Зачем? – удивилась Вика.

– Чтобы он помог мне уйти на фронт.

– Ты и так на фронте.

– Я хочу на передовую...

– Подумай получше, взвесь все и тогда решай, как быть.

– Нет, Вика, я иду сейчас. Не надо меня уговаривать, все уже решено!

Фадеев долго смотрел вслед Шуре. Приход Тропининой стал для него открытием. Он как-то не предполагал, чтобы эта серьезная, рассудительная девушка могла так глубоко и искренне полюбить славного, но очень легкомысленного, по меркам Фадеева, Глеба Конечного. Что между ними общего?

И тут же подумал о Нине. Что бы делала Нина, если бы с ним случилась беда?

До обеда Фадеев занимался поиском следов Глеба, но никто ничего определенного сказать не мог. Выяснилось главное – на ближайших аэродромах его пара не садилась. Оставалось два варианта: или посадка в поле на нашей территории вдали от войск, или сбит в воздушном бою. В последнем случае тоже могли быть варианты: посадка на территории, занятой врагом, пленение, гибель...

После обеда Анатолий до позднего вечера работал вместе с техсоставом, восстанавливая почти заново и облетал самолет. Слепленный из отдельных частей разных самолетов, отнивелированный на глазок, ЛаГГ-3 вел себя на разных режимах по-разному, и летчику трудно было предугадать, какой трюк может выкинуть машина при очередном маневре, но Фадеев рад был и такому самолету. После ужина быстро заснул, обнадеженный – есть на чем лететь завтра на боевое задание!

2

Утром после завтрака Фадеева перехватила Вика и взволнованно сообщила:

– Толя, Тропинина вчера была у комиссара, просила, чтобы ее отправили на фронт!

– Что ответил комиссар?

– Уговаривал, но она уперлась и настаивает на своем.

– Где она? Давайте поговорим все вместе.

– Я сейчас найду ее. Где ты нас подождешь?

– В районе своей стоянки.

– Жди. Мы скоро будем.

Прошло около часа, прежде чем перед Фадеевым в сопровождении Вики предстала Тропинина – с заплаканными и сердитыми глазами.

– Шура, ты что, в поход собралась? – спросил ее серьезно Анатолий.

– Ты думаешь, только вам, мужикам, воевать, а нам лишь хвосты самолетов заносить да боеприпасы таскать, – сердито ответила Шура. – Мы тоже кое-что умеем... Скажи лучше, тебе удалось узнать, что случилось с Глебом?

– На ближайших аэродромах их нет. Думаю, они поцапались с фрицами, увлеклись, а на обратный путь горючего не хватило.

– Ты это серьезно?

– Конечно. Я уверен, он жив и скоро вернется.

Шура резко повернулась и ушла.

3

Следующий день начался важной новостью. Был получен приказ передать оставшиеся самолеты соседнему полку, а личному составу пароходом следовать в Горький для переучивания на новые машины. Вечером давыдовцы погрузились и в полной темноте двинулись вверх по Волге.

Сентябрьские вечера в районе Сталинграда были теплыми и душными, но, на воде, особенно ночью, все почувствовали, что стало легче, свободнее дышать.

Гарь, клубившаяся в районе города, по мере того как пароход шел вверх, постепенно улетучивалась, и к рассвету воздух стал чистым и прозрачным.

Сержантская тройка долго бродила по верхней палубе. Подставив лица освежающему потоку воздуха, ребята разговорились.

– Надо же, почти год мы провоевали и живы, здоровы, – сказал Гончаров.

– Не торопись подводить итоги, Ваня, – урезонил боевого друга Овечкин.

Фадеев молча слушал друзей. Как было не согласиться? Да, прошло около года, как они все вместе. Ребята возмужали, побывали в смертельных схватках, одержали по нескольку побед, живы и здоровы. Большое это счастье! Как здорово, что сержантское звено продолжает выдерживать всё испытания!

Анатолий взглянул на восток – там уже всходило солнце.

Пароход тихо шел по воде, и, возможно, именно эта неспешность выбила летчиков из обычного ритма. Сначала никто не знал, чем заняться, потом кому-то пришло в голову написать письмо домой. Когда пристали ненадолго в Дубовке, многие выскочили на старенькую деревянную пристань и сразу же стали спрашивать стоявшего у трапа шкипера:

– Где здесь почтовый ящик?

Обшарпанный синий ящик еле вместил все треугольники.

Дойдут ли они до адресатов – неизвестно, но каждый хотел верить, что дойдут. Фадеев, опустив письмо Нине, вернулся на пароход, задумался о судьбе родителей и сестренки. Где они сейчас? Успели эвакуироваться или остались в Пятигорске? Ведь, судя по коротким сводкам Совинформбюро, немцы продвигались на Северном Кавказе очень быстро... Анатолий мысленно представил свой город, шастающих по нему фашистов, и у него муторно стало на душе...

Только отошел пароход от Дубовки, к Фадееву подошла Вика и скороговоркой прошептала:

– Шура Тропинина пропала.

– Да ты что? Когда?

– Не знаю. Вчера вечером перед отправкой была, а после отплытия ее никто не видел. Я обошла весь пароход, думала, может, она где-нибудь прикорнула. А ее нигде нет.

4

Медленно тянулось время. Пароход монотонно дышал, мерно шлепая колесами по воде. Все располагало к размышлениям.

Фадееву нравились волжские просторы. Он бродил по палубе, любуясь берегами реки, островками и заливами, в тихом раздумье смотрел, как оставался позади Камышин.

. Река несла свои воды почти строго на юг. Впереди показался мыс, значительно возвышавшийся над окружающей его местностью. Пароход медленно обогнул его и повернул влево, к гористой части берега. Волга здесь текла быстрее. Движение парохода замедлилось.

Около левого борта стояла группа раненых красноармейцев, которые вместе с летчиками плыли из Сталинграда.

– Тут пировала вольница Стеньки Разина, нагоняя страх на проезжих купцов, – рассказывал пожилой красноармеец с бронзовым от загара, обветренным лицом. Было видно, что рассказчик он опытный, привыкший к вниманию аудитории.

– Выходит, Фрол, это тот самый утес Степана Разина, о котором в песне поется? – спросил кто-то из толпы.

– Нет, до него еще далеко, подойдем – покажу.

– А что это за гора? – снова спросил тот же голос.

– Слева, почти на самом конце этого длинного мыса, – гора Сигнальная, дальше гора Высокая. Меж ними будет километра три. С горы Сигнальной на Волге все видно как на ладони почти до самого Камышина.

Рассказчик сделал паузу, провел рукой по кургузой, черной с редкими сединами бородке и продолжил:

– На этих горах стояли вышки, метров по пятнадцать, а то и более.

– Такие громадные зараз ветром сдует, – засомневался молодой красноармеец.

– Молчи, слушай и ума набирайся, когда старшие говорят, – цыкнул на него пожилой красноармеец с цигаркой во рту.

Молодой почтительно замолчал.

– Когда снизу показывался купеческий караван, наблюдатель, находящийся ни горе Сигнальной, зажигал сено или солому. Его напарник на горе Высокой, увидев сигнал, кричал своим сотоварищам: "Купец идет!" – и давал ответ, зажигая тоже пучок сена: сигнал принят. А теперь, видите, вон слева большой залив? Там стояли разинские челны, скрытые от постороннего взгляда. Ватага, полонив купца, судно заводила в залив...

Пароход, следуя по фарватеру, медленно продвигался вверх по реке.

Анатолий, находясь под впечатлением от услышанного, уже иным взглядом окидывал окрестности. Вроде бы берег как берег, никаких в нем особых красот, но, оказывается, сколько тайн хранит в себе каждый камень! Вот она Русь-матушка! За ее просторы, за великую Волгу-реку, за каждую тропинку на берегу все они бьются сейчас насмерть с врагом.

Фадеев подошел к бойцам, встал с ними рядом, словно этим движением хотел подтвердить свою к ним близость, свое с ними единство.

– Вот смотрите, – продолжал Фрол, – слева первый залив, за ним второй, а между ними выступ – это и есть утес Степана Разина.

Чем ближе подходил пароход к знаменитому утесу, тем активнее шел разговор об этой достопримечательности. Его скромный вид никак не соответствовал представлению о могучем утесе, знакомом каждому по знаменитой песне. Страсти накалялись.

В это время произошла смена вахты, и к спорщикам подошел капитан, внимательно слушавший их разговор.

– О чем речь ведете, воины? – спросил он.

Красноармейцы почтительно расступились перед хозяином судна, и кто-то сказал:

– Фрол нас убеждает, что вон тот выступ – это утес Степана Разина.

– Он прав. Этот небольшой мыс действительно является утесом Стеньки Разина.

– Неужто?! – послышались голоса.

Капитан привел различные доказательства целесообразности места расположения разинского войска, удобства подхода к утесу с суши и со стороны реки, упомянул об изменении русла за минувший период и убедил собравшихся в том, что именно этот небольшой выступ и есть утес Степана Разина...

5

Под убаюкивающий стук колес и вздохи машины Фадеев быстро заснул и где-то перед рассветом проснулся от тревожных гудков и шума на палубе. Анатолий не сразу понял, что произошло, а выбравшись на палубу, увидел: в небе сверкают прожектора, гудят истребители, отбивая налет вражеских самолетов.