Текст книги "А началось с ничего..."

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– И потом, наверно, – Сергей глянул на Юльку, ожидая поддержки, – пора из отдельных тарелок есть.

– Брезгуешь? – прищурился Семен Макарович. – Мы тобой не брезгуем. Явился на готовенькое. Вот когда мы с Таисьей у вас будем на иждивении…

Семен Макарович закатил глаза к потолку, прислушался. Завод звал на работу.

– Гудит гудило. Не рассусоливайте. Интеллигенция.

Со двора Семен Макарович выходил последним. Просунет в дыру руку до плеча, закроет воротца на засов, подергает для успокоения души и, пока за угол не повернет, все оглядывается.

– Вы, папаша, шагайте. Нам с Юлькой посекретничать надо.

– Для секретов бог ночь выдумал. Какие могут быть тайны от родителя?

– Не тайны, посоветоваться хотим, кого на свадьбу приглашать.

– Не вздумайте цеховиков называть. У Юльки теток, что у иной собаки блох. Все прискачут, дай-ка.

А они собрались сюрприз бригаде преподнести. Отнекивались, начнут допытываться, не разговаривали друг с другом на людях, чтобы потом: уважаемые и так далее, убедительно просим… Интересно бы получилось.

Юлька понурилась, плетется. Сергей кусал губы. Хуже всего, когда загадаешь что-нибудь и не выйдет. Угнетает. Откуда берутся такие Семены Макаровичи? Их, может, всего-то два, и те на долю Сергея достались. Нет, этот, пожалуй, похлеще Ильи Анисимовича. Юльку жалко, а то бросил бы все к черту.

27

В раздевалке теперь его шкаф рядом с Вовкиным, специально поменялся. Шрамм быстро переоделся и болтик в замочные петли воткнул, Сергей возится, в штанину ногой никак не попадет.

– Ты, друг, через почему такой сонный? В кахей подолгу играешь? Шайбу-шайбу. Да?

– Отстань, ну тебя.

– Поспешай. Сегодня нарядики подписываем.

В цехе утро. Неторопливо рабочие расходятся, газировщицы в будочках обкладывают льдом сатураторы, кран тащит вдоль главного пролета железную тучу на тросах. Из бака с дырчатым дном идет проливной отвесный дождик, искристый и крупный. Дождины, как новые гривенники. Сыплются – хоть фуражку подставляй. Запрокинутый прицеп под длинномер, как наведенная дальнобойная пушка. Даже кто-то мелом на дышле написал: «По рейхстагу!» Не забывается эта надпись. И еще много лет не забудется.

Семитонновские в сборе. Солнце расходящимся лучом света кино кажет. Сюткин сверяет бригадный наряд с записной книжечкой.

– Реек экскава-а… Правильно. Ведущих шестеренок… тысяча. Башмаков – в норме. Все верно. Расписывайтесь, ребятишки. Юла, ну-ка расчеркнись. Во, не меньше инженера получишь.

Юлька нацелилась пером и держит графу на мушке. Девичью фамилию оставить – наряд не примут, в расчетном бюро она уже Демарева. По-новому – тайну выдаст. Нарисовала «Д», а остальное вилюшки, вилюшки и зигзаг.

– Во, ты же вроде не эдак расписывалась, – заметил бригадир.

Шрамм, везде ему дело, отобрал у Сюткина наряд, покрутил и так и сяк, расцвел.

– Это когда колхозы образовались, одна неграмотная деваха вместо росписи за начисленные трудодни крестики ставила. Потом бригадир смотрит – кругляшок загнула. «Машка, во ты ж, вроде не эдак расписывалась». – «А я вышла замуж и сменила фамилиё». – Очень похоже изобразил Вовка голоса Сюткина и нагревальщицы. Юлька порозовела, Сергей тоже смутился.

– Поженились-таки? Ай да молодцы, ребятишки!

Сюткин загреб обоих ручищами, тискает. И вот он, Киреев.

– Бригадир! Скажу старухе, обнимаешься ты с девчонками.

 
Девочки-девчоночки
Отбили мне печеночки, —
 

ударился Вовка впляс, только брызги из-под пяток. —

 
Теперь я без печеночек,
Но смерть люблю девчоночек.
 

– Э, э, э! Шалопут. Кончай фольклор, – одернул его Киреев. – Что тут у вас за праздник?

– Юлька женилась на Сергее, Матвей Павлович!

– Может, наоборот?

– А какая разница?

– Да никакой, собственно. Н-ну, с законным браком вас. Надеюсь, на свадьбу пригласите?

Что ему ответить? Молодожены потупились.

– Пригласят, куда они денутся.

– Эх, и покричим «горько!»

– Тихо, тихо! Разгалделись, поймаешь. Прошу минуточку внимания. – Киреев повременил, пока успокоятся. – Комсомолия организовала воскресник. Завтра едем в подшефный колхоз копать картофель.

– Опять: «Поможем кочегарам!», – сморщился Вовка и рассмешил всех.

– Надо помочь. Не в земле ее оставлять. Взаимовыручка, так сказать. В общем, явка обязательна. Считается, как рабочий день. Ясно?

– И добровольцам явка обязательна?

Матвей Павлович сгоряча хотел напуститься на Яшу, но, поняв, что первый подручный шутит, тоже рассмеялся.

– А ну вас… Чешете языки, с ума сводите. Сбор у заводоуправления. Мне чтобы явились как один, поймаешь.

* * *

Сбор у заводоуправления. Площадь подметена и полита – блестит. Отражения длинноногие, и шажки кажутся маленькими. Народу сошлось – уйма. И все шефы. А в городе вообще одни шефы живут. Гитары бренчат, на столбах громкоговорители поют, на востоке солнце прорастает из тучи, выгнув ее бугром. Семейные с узелками, сетками, сумками, холостяки с кусками хлеба в карманах. И кто в чем: в армейских бушлатах, телогрейках, в стареньких полупальтишках, плащах, свитерах. Середина сентября, свежо утрами.

В кузове тесно. У бедной полуторки рессоры выпрямились, насело на нее. Юльку притиснули к Сергею специально, не иначе, волей-неволей обнять пришлось. Встречались – наедине так не сидели. А тут при людях. И ничего. Даже хорошо. Сергей, поглядывая, не замечают ли, исподтишка мял Юлькино плечо и радовался этой близости к ней и к людям. Хоть в воскресенье на свободе.

Вовку Шрамма выдавили-таки с места. Порасталкивал, порасталкивал – не пускают. Выхватил у Сюткина газету – дома ему некогда почитать, – развернул всю заголовками книзу, и, подражая Ив. Ив. Бывалову из кинофильма «Волга-Волга», важно надулся.

– Послушайте проект моей речи. Подъехали мы к сельсовету. Толпа. В руках древки без флагов. Встречают. И вот я держу речь. – Вовка прочистил горло, выпятил грудь. – Тар-р-рищи колхозники, колхозницы и маленькие колхознята! Уберем богатый урожай карт…оп-ля вовремя! И не без потерь. Как, Матвей Павлович, тирада? – закончил представление Шрамм, поворачиваясь к всплывшему над бортом Кирееву.

– Отстань. Где Демаревы?

– Здесь, все здесь, Матвей Павлович. Вас ждем.

Сергей наклонился в межрядье – Семен Макарович возле машины. Сгорбленный, придавленный. Ну, прямо горем убитый.

– Слезайте. С маткой беда. – А сам зачем не всхлипнет.

– Оставайтесь, раз такое дело, поймаешь, – отпустил их Киреев.

Сергей помог Юльке выбраться из кузова. Расслабла, трясется.

«Что уж там могло приключиться с тещей? На воскресник провожала – нормальная была», – недоумевал Сергей.

– Что с мамкой? – Юлька еле догнала отмахивающего саженями отца. – Заболела?

Семен Макарович ухмыльнулся.

– Х-ха. Заболела. Ни чума, ни холера не прильнет к ней. Колхозная не убежит, свою картошку прибрать бы за вёдро.

«Вот жук. Да не простой – колорадский».

С заводской площади разбегались по подшефным колхозам машины.

– Отхлопотал! Таисья, отхлопотал, – первым вваливаясь в избу, загалдел Семен Макарович. – Наплел ихнему начальнику, что ты консервами отравилась. Поверил, спасибо ему. Сергунька, запрягай коровешку.

– Запрягайте, я не умею.

– Интеллигенция драная. Складывайте инвентарь в двуколку. Таисья! Провиант готов? Неси.

Семен Макарович, суетясь и ворча, вывел из сарайки корову, затолкал ее в оглобли, засбруил, околесил вокруг упряжки, все ли на месте, открыл ворота, вручил зятю повод.

– Трогай! Девки! Изба на замке? Юлька! Собаку спустишь с цепи.

Сергей свесил голову, бредет серединой улицы. На ухабах ведра позванивают. Семен Макарович поравнялся с поводырем, отобрал конец недоуздка.

– Дай сюда. Ты же третий месяц доживаешь и в поле не бывал. Хозяин. Стесняешься все, сынок директора.

Назревала ссора. Сергею хотелось высказать, кто есть кто, но он пересилил себя: надоела грызня. Юлька никогда не поддерживает. Видно, родители ближе ей, чем муж.

За городом пустырь, неожиданный и неприглядный. В деревне за последним огородом или чистая степь, или пашня, здесь какая-то свалка. Дорога кривлялась между кучами мусора, коровенка неповоротливая, насилу выбрались на простор.

Возле картофельного поля – лесок. Березки принаряженные: воскресенье сегодня. Желтые листья выделяются четко, как золотые монетки на зеленом сукне. И Сергей заметил про себя, что он соскучился по березам. Осень балалайку к празднику урожая настраивает: натянула паутинки и трогает пальцем легонько.

Семен Макарович, пока женщины устраивали стан, выпряг и пустил пастись корову, попримерялся к лопатам, которая ловчее, выбрал, другую подал зятю.

– Ну, благословясь.

И до обеда не разогнулись.

Копал он быстро и расчетливо, лишнего не возьмет, будто сквозь землю видел, глубоко или мелко сидит гнездо. Выворотит его на левую сторону – вся картошка на виду. У Сергея так не получалось. Близко к ботве воткнет штык – режет аж хрустит. Далеко – остается половина. Выковыривать начнет остатки – опять режет. Семен Макарович косился, сопел недовольно.

– Дочь! Ты мужеву копку особо сыпь. Не чистить, не крошить потом, помыл – и в щи. А еще в деревне рос, причиндал.

Юлька складывала изуродованные картофелины в кучку, выцарапывала около нее «брак» и обидно хихикала.

«Тоже мне начальник ОТК нашелся», – хмурился Сергей, злясь на себя, на Юльку и на ее дорогого родителя.

– Ладно, зять, не копальщик из тебя, вози начинай помаленьку, один управлюсь, – распорядился Семен Макарович.

И опять наворочался Сергей. Насыпь, погрузи, стаскай в подпол. Не солома в мешках – картошка. Управились, когда добрые люди спать легли.

А на ужин пересоленные щи.

– Сегодня можно было что-нибудь и повкусней приготовить, – нехотя взялся за ложку Сергей.

– Не пропадать добру. Экономить надо.

– Экономить, экономить. Трое работаем и…

– Кабы ты не ел, а то ведь роток у тебя – ложка вон вместе с черенком влазит.

Ну, это уж слишком. Сергей кусок хлеба – об стол, горбушка сыграла да в щи, соленые брызги – на Семена Макаровича, тесть наотмашь ложкой по лбу зятя – ложка вдребезги, Юлька с Таисьей Петровной прыснули, Сергей вскочил, выстрелил сбитый стул, он пинком с дороги его – и во двор.

Из конуры выскочил ощеренный пес. Шерсть дыбом. Будто на чужого. Третий месяц знакомы, а тоже мировая не берет, рычат друг на друга. Сел Сергей на оглоблю двуколки и голову свесил. Раскаянья зашевелились.

«Не жилось холостому. Нет чтобы в институт пойти, уму-разуму сперва набраться… Семейной жизни захотелось. А семейка, видишь, какая попалась. В загсе давали дураку десять дней на раздумье – отказался. Вчера зарегистрировались – завтра на развод подавать. Но Юлька здесь при чем? Юлька не при чем, и ей живется у отца несладко».

Сергей закинул руки за голову, повалился на отлогое дно тележки и думал, думал, думал…

«Задушит же тебя техника без образования… учиться бы… Киреев и тот понял это… Не поторопился ли я тогда с отцом? Тот ведь хотел, чтоб сын его учился… Не спешу ли теперь оттолкнуться от Семена Макаровича? Хорошо сказал один умный капитан милиции: человек должен быть всю жизнь счастлив, а не жалеть потом, что сам пальцем о палец не ударил для этого… Ничего, мы еще так заживем с Юлой… Это дело поправимое». Сергей повеселел.

А Юлька так и не вышла и не позвала его в дом. Уже и озноб начал пробирать, и щели в ставне кухонного окна потухли. Спать легли. Семен Макарович не пустил, или она сама не захотела? Значит, и она меня не любит.

«Да-а… Даже не поинтересовалась: где муж. А вдруг я совсем ушел?»

Сергей устало поднялся с двуколки, цыцкнул на собаку и тихонько запробирался через горницу на цыпочках. Юлька спала мертвым сном. Он подвинул ее к стене, затормошил:

– Проснись. Ну-ка, проснись! Юлька… – Юлька ни рукой, ни ногой.

И Сергею вдруг стало стыдно за эту вспышку злобы к ней. Он осторожно лег рядом, потрогал холодное плечо, натянул на него одеяло. Тоже наломалась до полусмерти с картошкой. Не-ет завтра же идем искать квартиру. Прямо с утра. Чего тянуть? Так – дак так, а не так – дак шапку об пол и в середу домой, сказал бы майор Бушуев.

Сергей представил, что запоет Семен Макарович, когда узнает об их решении, и ухмыльнулся: пусть не воображает, что на его халупе свет клином сошелся.

А если Юлька не согласится? Родители все-таки.

– Юлька… Юля! – потормошил ее Сергей.

Но Юля так и не проснулась.

Хитрый человек Семен Макарович, все планы нарушил: выспаться дал, о вчерашней ссоре ни слова, лицо эдакое заботливо-доброе.

– Вы бы хоть в кино сбегали, ребятишки, а то совсем одичали, поди. Днем билеты дешевше.

Семен Макарович достал кошелек, пошуршал рублевками.

– Ты, зять, нонче вроде бы в отпуск на турбазу записался с женой?

– Да, – недоуменно посмотрел на Юльку Сергей и пожал плечами.

– Так вы, слышь, с кино будете идти, заверните, вычеркнитесь.

– Это почему?

– Не до отдыхов нам. Водопровод к зиме обязательно надо завалить, в погребе обшивка погнила, крышу менять опять же надо…

– А нам здесь не жить.

Семен Макарович, как будто ждал, что зять скажет, повернулся к Таисье Петровне, потыкал ногтистым пальцем в Сергея.

– Уходить собрались. Слыхала, мать?

– Пусть кружатся. – И дочери: – Не мыкалась по чужим людям? Отведай.

– Хуже не будет, – ответила Юлька и заприхорашивалась перед зеркалом.

– По крайней мере никто ложками махаться не…

Семен Макарович не стал слушать: метнулся в сени. Из сеней тащит фанерный самодельный чемоданишко. Бросил его на пол.

– Укладывайтесь и мотайте сразу. Вот вам и сказ весь.

* * *

Чемоданы занесли к Шрамму. Открыла им хозяйка. Юлька знала по разговорам, что жену Шрамма зовут Ниной, что Вовка у нее не первый, что ребенку четвертый год, и не ожидала увидеть совсем молодую цветущую женщину. В простенькой косынке шалашиком, пестром фартуке с карманом-рукавичкой и в цветных камышовых тапочках-лапоточках Нина, улыбаясь, приветливо распахнула двери.

– Пожалуйста, входите. Вова! К нам гости.

Не «к тебе», не «тут пришли», а «к нам». Из кухни разогнался Вовка. Женский халат поверх костюма на нем, в руках кухонный нож и недочищенная картофелина.

– О-о-о! Кого я вижу! Знакомься, Нина: это богиня огня и дыма Юлька, а это тот самый Сережка Демарев, который верхом…

– Да знаю, знаю: верхом на самолете… Вы уж извините нас за наш туалет, завтрак готовим.

В квартире чисто и уютно. Круглый столик под желтой скатертью, на столе кувшин с гладиолусами, буфет, книжный шкаф с подобранными по росту томиками на полках, напружиненный диван в чехле, ковровая дорожка, будто радугу выпрямили и положили на пол, А в конце дорожки – целое авиационное соединение: истребители, бомбовозы, транспортники, вертолеты. Выстроились у взлетной полосы и ждут сигнала «Тревога!».

Юлька металась глазами по комнате и часто глотала слюну. Она завидовала. Завидовала, жалела, что боялась расстаться с кустом крыжовника в огороде, с отцовской топорной мебелью и домоткаными половиками, со всем этим дутым благополучием, досадовала, почему не она так живет, а какая-то медсестра Ниночка.

А Сергей смотрел на игрушечные самолетики и улыбался, вспоминая свою и Вовкину юность, училище, аэродром на Сахалине.

– Так вам что? Скомандовали «от винта!» или…

– Сами ушли. Хватит.

– Правильно. – Вовка толкнул чемоданы под койку. – Живите тут.

– Да ну, – растерялся и повеселел Сергей. – Где мы…

– Конечно, конечно, – перебила его Нина. – Поживите у нас. Уместимся.

Сергей, готовый согласиться, посмотрел на Юльку.

– Нет уж, вы не сердитесь, но мы как-нибудь на частной перебьемся. – И отвернулась.

Нина пожала плечами, Вовка приуныл, Сергей тоже: принципиальный народ жены.

– Ладно. Ты не поможешь мне?

– Квартирешку-то искать? Идем. А Юля пусть с Ниной остается.

* * *

Шрамм увез Сергея на край света и уверенно повел его по лабиринту узеньких улочек и проулков между налепленных один к другому, как пчелиные соты, домишек. Он подбегал к каждому столбу и забору, обклеенным клочками тетрадных листков.

– Завернем-ка сюда. Ты чтобы ни звука. Понял? Я знаю, как с ними разговаривать…

Они вошли в калитку хитрого строения: изба – не изба, и не дом. Дворик шлаком усыпан. Ни мусора, ни грязи.

– Есть кто хозяева?

Побарабанил по окну. Из дверей бойко выползла домовладелица, но, увидев двух здоровенных парней, застопорила, сгорбилась и притихла. В желтой широкой юбке в крупный черный горошек и в такой же кофте она походила на божью коровку.

– Добрый вечер, бабушка!

Вовка снял шляпу и шаркнул подошвой об шлак.

– Квартирку ишкаете? Штуденты?

– Да как вам сказать? Рабочие. Дружку вот жить негде.

Старушка подкатилась к Сергею, поразглядывала его из-под морщинистой ладони.

– Холоштяк?

– То-то и оно, что женат. Придется в другое окно постучать. – Вовка притворно вздохнул.

– Зачем? Я приму.

– Так вы, наверно, дорого с нас заломите за квартирку? Не хата – грановитая палата.

Бабка сдержанно улыбнулась.

– Да уж сколько не жалко. Мы тоже, сынок, юмор понимаем. И детишки есть?

– Ждут. Врачи сказали: сразу двойня будет у них.

Домовладелица участливо сложила губы в оборочку, покачала головой, Сергей больно ткнул Вовку кулаком под ребро.

– Сразу двойня? Трудненько мамке придется. Ну, да ничего, справимся. Понянчила я их. И своих, и чужих. Все наши. Селитесь, живите, мне веселее будет, глядишь.

– Эх, ты! – напустился на Вовку Сергей, когда они вышли со двора. – Зачем про двойню наплел? А если бы отказала?

– Прямо. Думаешь, все люди, как твой тесть?

28

Осень сорила золотом. Ночами падали сильные заморозки, и листья под ногами аж звенели. Зима пришла с флагами на балконах, с транспарантами на простенках домов, с праздником.

На демонстрацию собирались к заводоуправлению. Разнаряженные, красные банты на грудях. А музыки… От духового оркестра до балалайки. Празднуют, как работают: посменно, побригадно, семьями. У инспектора по кадрам рука одна, сыновей двое, и обоим хочется держаться за нее.

Сюткин притащился всем семейством. Толкутся вокруг него: папа, папа. И он ведь возится с ними. Кому носишко вытрет, кому шапчонку поправит.

– Ничего ты наштамповал их! – Вовка Шрамм трогает попарно головы ребятишек, считает: – Два, четыре, шесть, восемь… Десять? Ну, это тебе, бригадир, коллектив помог.

– Брось болтать, все – моя работа, – выпятил грудь Сюткин.

Прокричали строиться. Заколыхались над миром знамена. Люди брались под руки, запевали песни, в каждой колонне свою, пускались в пляс. У Юльки рябило в глазах и чуточку кружилась голова. По улицам шагал праздник.

А потом все зашли к Сюткину. Рассортировали по соседям ребятишек, сдвинули два стола. Яша взялся произнести тост. Говорил сначала о годовщине Советской власти, потом о заводе, а в конце спутался, махнул рукой, расстегнул ворот рубашки и гаркнул: «Горько!»

И началась свадьба.

Получилось, не они бригаде, бригада им сюрприз преподнесла. Распашонок надарили, посуды разной. Киреев повесил на шею Сережке пышную ленту с двумя пустышками и погрозил пальцем:

– Чтобы мне план был, поймаешь.

Праздник. Юлька по-детски радовалась каждой вещичке, то и дело толкала коленкой Сергея, который терялся от нахлынувшей людской доброты и забывал благодарить.

– Ну ты, кормящий отец, играй на чем-нибудь! – крикнул Вовка Сюткину.

Завели радиолу, столы по углам – и вот она, посыпалась погодка сыроватая.

 
Мой отец Семен,
А я Семеновна…
 

Заухали, захлопали в ладоши и по бедрам. Вовка с Яшей стараются – половицы трещат.

Потом гулянка переметнулась к Вовке Шрамму да там и заночевала. Уж праздник, так праздник.

Скоротали зиму. В апреле, когда уже и ночью не переставало капать с крыш, отвез Сергей Юльку в роддом. Юльку увели, Сергея выгнали.

– Домой, папаша, домой. Вечером наведайтесь.

Но Сергей долго еще ходил вокруг роддома, вслушиваясь в приглушенные крики рожениц, надеясь узнать по голосу свою.

На работе не чаял, когда стрелки покажут пять. Потом лез без очереди в магазине. Садился с передней площадки в трамвай.

С передачами полный коридор. Сергей протискался к столу с групповым бюллетенем. В бумаженции этой вся биография новорожденных.

– Демарева, Демарева… Демарева! Ага, мальчик!

– Скажите, а Демареву когда выпишут? – спросил он у нянечки, принимающей передачи.

– Ишь ты, шустрый-быстрый. Походишь недельку.

Ходил. Изо дня в день. И, наконец, записка:

«Сереженька! У меня все хорошо, в воскресенье, наверно, выгонят. Привет от нас. Юлька».

В воскресенье побрился, надушился, поймал такси.

– Куда? – открыл дверцу шофер.

– В роддом. За женой.

– Сын или дочь?

– Сын.

– Молодец мужик. Тогда садись. С шиком домчу.

Приехали. У него забрали Юлькину одежду и велели минуточку потерпеть. А не терпится. Какой он, сын? На кого похож?

Открылась дверь. В дверях няня со свертком, сзади счастливая Юлька. Подбежал, неловко и порывисто, почти отобрал, взял у няни потомка, чмокнул Юльку в бледную щеку и, внимательно глядя под ноги, торжественно зашагал к выходу: вот он, сын!

Отъехали от больницы. Таксист закурил было, но спохватился и выбросил папиросу. Изредка Сергей подсказывал ему, куда сворачивать. Юлька время от времени приподнимала уголок одеяла, заглядывала в личико ребенка, – жив ли, не слышно его, – успокаивалась.

Возле дома расплатились с шофером. За ограду выползла бабка Саня.

– Мать моя родная! Да кто тут у меня приехал-то… Квартирантик новый. Ну-ка, дайте подержать.

Маленького занесли в комнату, осторожно положили на койку.

– Показывай, мать, кого ты нам народила?

Бабка развязала ленту, приоткрыла личико.

– Ничего, симпатичный!

– Тише вы. Разбудите. – Юлька опустилась на табуретку, медленно, одну за другой, расстегнула пуговки плаща. – Принеси попить, Сережа.

Сергей за кружку да в сени, хозяйка за ним.

– А мальчонок – вылитый ты. Ей пра, Сережка. Постарался.

– Н-ну! Надо думать. – И про себя: «Вот старая».

Юлька, цокнув зубами о край, припала к кружке. Она не успевала глотать, и тонкие струйки стекали по еле заметным бороздкам морщинок в углах рта на шею, по шее на грудь.

– Не простынь. – Отнял кружку. – А ты похудела, Юля.

– Похудела. Я посмотрела бы, каким ты стал. Больше не будем, ладно? Одного хватит.

Сергей промолчал. Он наклонился над сыном и протянул руку:

– Ну, здравствуй, Анатолий Сергеевич. Звучит?

– Звучит, отец, – согласилась Юлька.

И опять ночевали на полу, как в первый день самостоятельной жизни. Кровать пока занял сын.